В конце февраля 1842 года Шарль Бодлер вернулся в Париж. Этому предшествовало письмо капитана Сализа, и близкие уже готовились принять его — встретить «блудного сына, вернувшегося в лоно семьи», как писал генералу Опику Клод Альфонс Бодлер, решивший непременно «сделать все возможное, чтобы наставить эту заблудшую душу» на праведный путь, не забывая, что «каждому в этом грешном мире отпущена своя мера горести, свое время испытаний» и что «семейные горести», подобно бурям, «не могут длиться вечно».

Намерения старшего брата, безусловно, были похвальны, однако он, похоже, забыл, что Шарль находился на пороге своего установленного законом совершеннолетия и, следовательно, имел право вступить во владение имуществом, оставленным его отцом после смерти в 1827 году.

Действительно, по истечении нескольких недель формальности в присутствии Нарсисса Дезире Анселя были выполнены, и на другой же день Шарль стал хозяином своего состояния. Это позволило ему оплатить часть долгов, снять квартиру на острове Сен-Луи, в доме 10 по набережной Бетюн, на первом этаже, купить мебель и картины, красивые книги в переплетах, дорогую одежду и не слишком заботиться о расходах. Это позволило ему также без тревог, по крайней мере на какое-то время, начать карьеру писателя.

Как раз в этом, 1842 году французская литературная среда бурлила. Некоторые из великих стариков, такие как Шатобриан, Ламенне Нодье, все еще были деятельны, и священные идолы романтизма не готовы были уступить место более молодым, какими бы пылкими, нетерпеливыми и одаренными они ни являлись. Бальзак преисполнен энергии и, кроме драмы «Надежды Кинолы», поставленной в «Одеоне», в свет одно за другим выходят его произведения: «Баламутка», «Воспоминания двух новобрачных», «Второй силуэт женщины», «Тридцатилетняя женщина», «Альбер Саварюс» и «Первые шаги в жизни»; Гюго публикует свое «Путешествие по Рейну», Санд — «Консуэло», Мюссе — «О лени», Сулье — «Маргариту» и «Элали Понтуа», Мериме — два сборника, в первый вошли «Театр Клары Гасуль», «Жакерия» и «Семья Карважаль», во второй — «Хроника царствования Карла IX», «Двойная ошибка» и «Гузла»; Сент-Бёв — «Стихи Деборд-Вальмор», Готье — «Тысячу и вторую ночь», Гозлан — «Излучины», Сю — «Чертов холм», а по инициативе Давида д'Анже тем временем появляется фантазматический и мрачный «Ночной Гаспар» Алоизиуса Бертрана, скончавшегося в минувшем году в возрасте тридцати четырех лет. Единственное темное пятно на картине — уход из жизни в марте Стендаля, хотя его имя было не из самых известных, а творчество никогда не привлекало толпы читателей…

Такое литературное бурление существовало в 1842 году и в других странах, в частности в Англии, где Альфред Теннисон опубликовал свои «Поэмы» в двух томах, Роберт Браунинг — «Король Виктор и король Карл», Эдвард Балвер Литтон — «Занони» и Томас Маколей — «Песни Древнего Рима». Или еще в России, где Николай Гоголь выдал три своих шедевра: «Женитьбу», «Шинель» и первую часть «Мертвых душ».

Это также эпоха, когда во Франции множатся «физиологии». Это были томики небольшого формата, написанные в приятном тоне, юмористическом или сатирическом, иллюстрированные гравюрами на дереве (некоторые принадлежали Домье и Гаварни), мода на них пошла с 1841 года, и сюжеты были самые разные: деревенский кюре, солдат национальной гвардии, привратница, охотник, вор, поэт, соблазнитель, продавщицы, провинциал в Париже, рогоносец, пьяница, грузчик… Существовали также томики о табаке, зонтике, шелковой и фетровой шляпах, гигиене бороды и усов, омнибусе, прессе, солнце, каламбуре, брачной ночи…

Выпускаемые поначалу издателями Обером и Лавинем, эти книжечки призваны были представить людям симпатичный портрет и тех и других. Их можно было узнать по бледно-желтой обложке, и по крайней мере пятнадцать из них принадлежали перу известных авторов. В этом наборе рядом с Фредериком Сулье («Физиология синего чулка»), Анри Монье («Физиология буржуа»), Луи Гюаром (среди прочих «Физиология гризетки»), Полем де Коком («Физиология женатого мужчины») или библиофилом Жакобом, он же Поль Лакруа («Физиология парижских улиц»), фигурирует Бальзак со своей «Физиологией чиновника», томом, иллюстрированным Тримоле.

Бодлер боготворил автора «Человеческой комедии». Он считал его одним из самых великих людей своего века, неистощимым и страстным фантазером, способным вдохнуть жизнь в каждого из своих персонажей, будь то хоть привратницы. Тем не менее, даже имея порой возможность встретить его, он не заводит с ним дружеских связей. По правде говоря, он чувствует себя более свободно с молодыми волками своего поколения.

В частности, с Феликсом Турнашоном, которого товарищи стали называть Турнадар после того, как у них вошло в забавную привычку все слова заканчивать на дар. И речи не было о том, чтобы сказать, например: «У него нет ни су», а непременно: «Удар недаргодар нетдар нидар судар». Отсюда все и пошло — Феликс Турнашон стал Турнадаром, а дальше для удобства сокращенно просто Надаром…

У Надара много общего с Бодлером. Он уроженец Парижа, родился 6 апреля 1820 года, то есть годом раньше. Три года прожил в Лионе, там тоже учился. Он любил писать и рисовать, был честолюбив, дерзок, имел склонность к эксцентричности и проявлял интерес к женщинам.

А так как его привлекает еще и театр, он в очень молодом возрасте предлагает различным периодическим изданиям рецензии на пьесы, надеясь отличиться в журналистике и сделать ее своей профессией. Поступив в восемнадцать лет в «Ревю э Газетт де театр», он получает задание освещать спектакли трех залов левобережья, театров Люксембург, Пантеон и Сен-Марсель. Поначалу свои статьи он подписывает собственным именем, затем, когда его прозвище становится более известным, попросту Надар.

В конце 1838 года он не скрывает восторга, обнаружив в театре Порт-Сент-Антуан актрису-мулатку лет тридцати, Жанну Дюваль, в маленькой роли в «Системе моего дяди», одноактной пьеске Пьера Шарля Огюста Лефранка, одного из коллег Эжена Лабиша. И он поспешил завоевать ее, потом вскоре стал появляться вместе с ней и знакомить ее со своими друзьями.

Они чуть ли не все — начинающие авторы и считают себя прямыми наследниками романтического поколения, смутно пытаясь отыскать новые художественные пути, страдая от своего рода тягостного бездействия, которое нередко следует за периодами войн и революций. Свой рабочий кабинет они располагают предпочтительно в кафе, где собираются в девять часов утра, а расходятся лишь после полуночи. Одни читают, другие играют; кое-кто пробует писать, отчасти наудачу, или, не задумываясь, устраивается по примеру художника Антуана Фошри за столиком со своим «граверным снаряжением» и, по словам Шанфлёри, предается таким образом на публике «повседневной работе».

Надар, с широким челом и рыжей гривой, является в какой-то мере главарем всей группы. В нее входят Шанфлёри (его настоящее имя Жюль Франсуа Феликс Юссон), Пьер Дюпон, Эмиль Деруа, Эжен Лабиш, Анри Мюрже, Альберик Сегон, Леон Ноэль, Эжен Манюэль, Жюль де Ла Мадлен, Луи Ульбаш, а также Шарль Барбара — все писатели или художники, родившиеся в начале 1820-х годов (за исключением словоохотливого Эжена Лабиша, плодовитого Альберика Сегона и неспокойного Шарля Барбара).

Бодлер не замедлил присоединиться к ним. И тотчас его внимание привлекла Жанна Дюваль с ее чувственным взором, небольшой грудью, широкими бедрами, темной шелковистой кожей и, главное, с кошачьими повадками, гибкими движениями «танцующей змеи». Но вначале, когда он смотрел на нее, она немного подавляла его, и хотя мысль о ней не давала ему покоя, он все-таки не осмеливался любить ее и сразу поддаваться ее глубинным эротическим импульсам.

Присутствует в кружке Надара и Теодор де Банвиль. Родился он в Мулене в 1823 году, а уже в семь лет стал парижанином и с этого момента страстно полюбил все, что происходило на улицах столицы, увлекся народными представлениями, странствующими театрами, ярмарочными выступлениями клоунов, музыкантов, певцов и мимов. В литературном отношении он самый юный из всех, так как первый сборник его стихов «Кариатиды» появился в том самом богатом на дитературу 1842 году и сразу снискал успех.

Бодлер «с удивлением», как он писал, погружался в книгу, восхищаясь тем, как такой молодой автор сумел собрать в ней «столько богатств». И радовался, что не только его литературное окружение, но и «люди, призванные формировать мнение других», приветствуют в лице Банвиля рождение подлинного поэта.