Пока одетые в одинаковую униформу служители музея восковых фигур Марринера выпроваживали за двойные, толстого стекла двери последних посетителей, управляющий в своем кабинете беседовал с Раймондом Хьюсоном.

Управляющий — моложавый блондин, среднего роста, полноватый — любил и умел одеваться. Сшитый по последней моде костюм сидел на нем как влитой. Раймонд Хьюсон являл собой полную противоположность. Маленький, тощий, с бледным лицом, в чистеньком, но старом костюме, с заискивающим голосом, привыкший всегда что-то просить и заранее готовый к отказу. Чувствовалось, однако, что человек он не без способностей, но отсутствие уверенности в себе обрекало его на постоянные неудачи.

— В вашей просьбе нет ничего нового для меня, — говорил управляющий. — Мы слышим ее раза по три на неделе, главным образом от юных искателей острых ощущений, заключивших пари. Естественно, ответ всегда отрицательный. Видите ли, музею нет никакой выгоды в том, что кто-то проведет ночь в нашем Логове Убийц. А вот оставят ли меня на посту управляющего, если кто-то из этих юных идиотов потеряет самообладание, пусти я его туда? Правда, просьба журналиста — совсем иное дело.

Хьюсон улыбнулся.

— То есть вы полагаете, что журналистам нечего терять, даже самообладания.

— Нет-нет, — рассмеялся управляющий. — Просто мы привыкли, что они люди ответственные, заслуживающие доверия. Да и музею не помешает реклама.

— Вы абсолютно правы, — кивнул Хьюсон. — Я с самого начала не сомневался, что мы найдем точки соприкосновения.

Управляющий рассмеялся вновь.

— О, я знаю, что за этим последует. Вы хотите, чтобы вам заплатили дважды, не так ли? Давным-давно шли разговоры о том, что мадам Тюссо предлагала сто фунтов тому, кто согласится провести ночь в Камере ужасов. Я полагаю, вы не ждете от нас ничего подобного. Э… в какой вы работаете газете, мистер Хьюсон?

— Сейчас я на «вольных хлебах», — признался Хьюсон. — Пишу для разных газет. Но едва ли у меня возникнут трудности с публикацией этой статьи. «Морнинг эхо» наверняка даст ее на первой полосе. «Ночь с убийцами Марринера». Да какая газета откажется от такого материала!

Управляющий потер подбородок.

— Ага! А как вы намерены ее написать?

— Как можно страшнее. Но не без юмора.

Управляющий кивнул и протянул Хьюсону портсигар.

— Очень хорошо, мистер Хьюсон. Опубликуйте вашу статью в «Морнинг эхо» — и здесь вас будет ждать пятифунтовый банкнот, который вы сможете забрать в удобное для вас время. Но прежде всего должен предупредить, что вы взваливаете на себя тяжелую ношу. И хотел бы убедиться, что вы не дрогнете. Лично я не пошел бы на такой риск. Я видел, как эти фигуры одевали и раздевали. Я знаком с технологией их изготовления. Я могу сколь угодно ходить среди них в компании сотрудников или посетителей. Но спать там в одиночку… вот этого мне не хотелось бы.

— Почему? — полюбопытствовал Хьюсон.

— Не знаю. Вроде причин нет. Я не верю в привидения. А если бы и верил, то скорее был бы готов встретиться с ними на месте совершения преступления или у могил, где похоронены убийцы, но не в подвале, в котором установлены их восковые копии. Просто я не смог бы высидеть с ними всю ночь, под их неживыми взглядами. В конце концов, они представляют собой самую низкую, самую отвратительную часть человечества, и… хотя я не стал бы повторять это публично, люди приходят поглазеть на них не из высоких побуждений. Атмосфера там малоприятная, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, поэтому предупреждаю: вас ждет нелегкая ночь.

Хьюсон понимал это с самого начала, и даже сейчас, когда он улыбался управляющему, у него сосало под ложечкой. Но за последний месяц ему удалось напечатать лишь несколько абзацев, сбережения таяли на глазах, а жена и дети хотели есть. И такого шанса, как большая статья в «Морнинг эхо», упустить он не мог. Да и пять фунтов, обещанных музеем, тоже пришлись бы весьма кстати. Если дело выгорит, по меньшей мере полмесяца он будет жить спокойно, не думая, на что купить кусок хлеба. К тому же забойная статья могла обеспечить и приглашение на постоянную работу.

— На долю тех, кто идет против правил… в том числе и газетчиков… выпадает немало трудностей. Я готов к тому, что ночь придется провести не в лучших условиях: Логово Убийц — не номер-люкс респектабельного отеля. Но я не думаю, что ваши восковые фигуры потревожат меня.

— Вы не суеверны?

— Ни в коей мере, — рассмеялся Хьюсон.

— Но вы же журналист. У вас должно быть богатое воображение.

— Редакторы, с которыми мне доводилось работать, жаловались, что его у меня нет. Только фактов в нашем деле недостаточно, газеты не могут потчевать читателей хлебом без масла.

Управляющий встал.

— Хорошо. Я думаю, посетители уже ушли. Подождите, пожалуйста. Я дам указание не укрывать фигуры внизу и скажу ночным дежурным, что вы останетесь в Логове Убийц. А потом провожу вас туда.

Он снял телефонную трубку, отдал необходимые распоряжения, положил ее на рычаг.

— Я, однако, выставлю вам одно условие. Курить у нас запрещено. Как раз перед вашим приходом кому-то показалось, что в Логове Убийц начался пожар. Я не знаю, что послужило тому причиной, но тревога была ложной. К счастью, внизу находилось мало людей и удалось обойтись без паники. А теперь, если вы не возражаете, в путь.

Следом за управляющим Хьюсон прошел через полдюжины залов, где служители укрывали на ночь королей и королев Великобритании, генералов и выдающихся политиков прошлого и настоящего — всех тех, кому добрая репутация или дурная слава обеспечили бессмертие, в том числе и такого рода. Только один раз управляющий остановился, чтобы попросить служителя принести в Логово Убийц кресло.

— Это единственное, что мы можем сделать для вас, мистер Хьюсон, — сказал он.

А потом по лестнице, освещенной тусклыми лампами, они спустились в подвал и попали в длинный коридор, где располагались средневековые орудия пыток: дыба, доставленная из какого-то замка, кандалы, тиски для зажима пальцев и другие свидетельства жестокого обращения человека с человеком.

А уж коридор вывел их в Логово Убийц, со сводчатым потолком, с рассеянным светом ламп за матовыми стеклами. И атмосфера, и оформление этой комнаты невольно заставляли посетителей переходить на шепот. Что-то было в ней от часовни, но часовни, в которой более не молятся Богу, но превозносят порок.

Восковые фигуры стояли на низких постаментах, с табличками у ног. Будь они в другом месте, а их прототипы менее известны, их удостоили бы лишь мимолетного взгляда, отметив разве что убогость одежды.

Недавние знаменитости соседствовали в Логове с «героями» былых времен. Тартелл, убийца Уэйра, молодой Вайотерс, Лефрой, Чарлз Пис, со злой ухмылкой щурящийся через проход на Нормана Торна.

Управляющий, шагая рядом с гостем, указывал на наиболее выдающихся представителей этого отребья.

— Это Криппен. Полагаю, вы узнали его. Какой маленький, никчемный, кажется, не сможет раздавить и червя. А это Армстронг. С виду приличный джентльмен, не правда ли? А вот старик Вакейр. Его ни с кем не спутаешь из-за бороды. И разумеется…

— Кто это? — прошептал Хьюсон, вытянув руку.

— О, я как раз намеревался познакомить вас с ним, — так же тихо ответил управляющий. — Подойдите поближе и присмотритесь внимательнее. Это наша достопримечательность. Единственный из всех, кто не был повешен.

Фигура, на которую указал Хьюсон, представляла собой невысокого, в пять футов, мужчину хрупкого телосложения. С усиками, в больших очках, в пальто с капюшоном. Хьюсон не мог сказать, что именно в этом лице так подействовало на него, но он отступил на шаг и лишь немалым усилием воли вновь заставил себя взглянуть в восковое лицо.

— Но кто он?

— Доктор Бордетт.

Хьюсон покачал головой.

— Кажется, я слышал эту фамилию, но не помню, в какой связи.

Управляющий улыбнулся.

— Будь вы французом, вспомнили бы. Одно время он наводил ужас на весь Париж. Днем лечил людей, а по ночам резал глотки. Убивал лишь потому, что сам процесс доставлял ему несказанное удовольствие. И всегда одинаково — бритвой по горлу. В конце концов он оставил на месте преступления важную улику, и полиция-таки выследила его. Перед вами парижский Джек Потрошитель, совершивший столько преступлений, что их хватит на десяток смертных приговоров. Но наш приятель сумел перехитрить «фараонов». Почувствовав, что кольцо все более сжимается, он таинственно исчез, и с той поры его безуспешно разыскивает полиция всех цивилизованных стран. И сейчас все склоняются к выводу, что он покончил с собой, но сделал все необходимое, чтобы тело не было обнаружено. После того, как он исчез, было совершено одно или два аналогичных преступления, но эксперты полагают, что это дело рук подражателей, а сам Бордетт мертв. Как видите, последователи есть не только у знаменитых художников, но и у убийц.

Хьюсон пожал плечами, переступил с ноги на ногу.

— Мне он очень не нравится, — признался он, — Бр-р-р. Какие у него глаза!

— Да, фигура эта — наш маленький шедевр. Глаза буквально впиваются в вас, не так ли? Вот уж реализм чистой воды, ибо Бордетт лечил в том числе и гипнозом и, по мнению полиции, гипнотизировал свои жертвы, прежде чем разделаться с ними. Действительно, если б не гипноз, как такой карлик мог бы справиться с людьми нормального роста? Ведь жертва его никогда не сопротивлялась.

— Мне показалось, он шевельнулся, — голос Хьюсона дрогнул.

Управляющий улыбнулся.

— Оптическая иллюзия, я думаю, не последняя, которую вам доведется увидеть, раз уж вы решили провести тут ночь. Дверь останется открытой. Если вам тут наскучит, поднимайтесь наверх. Ночные дежурные составят вам компанию. Не волнуйтесь, если услышите, как они ходят по залам. К сожалению, с освещением в Логове туго. И так горят все лампы. Сами понимаете, яркий свет тут не нужен.

Служитель принес кресло.

— Куда мне поставить его, сэр? — Он улыбнулся. — Сюда, чтобы вы могли перекинуться парой слов с Криппеном, когда вам надоест просто сидеть? Или в другое место? Выбирайте, сэр.

Хьюсон улыбнулся. Шутка служителя подбодрила его.

— Благодарю, я поставлю его сам. Сначала найду, где тут сквознячок.

— Внизу вы сквознячка не найдете, — заверил Хьюсона служитель, — Спокойной ночи, сэр. Если вам что-то потребуется, я наверху. Не позволяйте им подкрадываться сзади и щекотать вам шею ледяной рукой.

Хьюсон рассмеялся и пожелал служителю спокойной ночи. Все оказалось проще, чем он ожидал.

Он откатил кресло — тяжелое с плюшевой обивкой — чуть в сторону от прохода и развернул его спинкой к восковой фигуре доктора Бордетта. По какой-то необъяснимой причине доктор Бордетт нравился ему куда меньше прочих экспонатов. Устанавливая кресло, Хьюсон чуть ли не напевал про себя, но когда шаги служителя затихли вдали и уже ни единого звука не нарушало покоя подвала, он внезапно осознал, что решился на нелегкое испытание.

Тусклый рассеянный свет падал на ряды восковых фигур, вылепленных столь искусно, что издали не представлялось возможным отличить их от живых людей. И мертвая тишина плюс неподвижность делали свое дело. Хьюсону недоставало вздохов, шороха одежды, всех тех шумов, которые кажутся совершенно естественными при большом скоплении народа, даже если никто и не разговаривает. Но воздух замер, как вода на дне глубокого колодца. Тени не шевелились, ни единого дуновения ветерка не долетало до разгоряченного лица. Лишь его тень двигалась, если он шевелил рукой или ногой. «Должно быть, то же самое я чувствовал бы в глубинах моря», — подумал Хьюсон и решил, что использует это сравнение в будущей статье.

Мрачные соседи его не пугали. Восковые фигуры, чего их бояться. И эта мысль помогала ему спокойно дожидаться утра. Вскоре, однако, ему начали досаждать глаза доктора Бордетта, фигура которого находилась за спиной. Восковой взгляд маленького француза буравил затылок, вызывая неодолимое желание повернуться и посмотреть на доктора.

«Опомнись! — одернул он себя, — Это все нервы. Повернувшись и посмотрев на эту восковую куклу, я распишусь в собственной трусости».

Но другой голос возразил:

«Ты не поворачиваешься потому, что боишься взглянуть на него».

Два голоса безмолвно ссорились пару-тройку секунд, ну а потом Хьюсон чуть развернул кресло и оглянулся.

Среди всех застывших фигур восковая копия ужасного доктора-карлика выделялась сразу, возможно, потому, что на нее падал луч света от висящей над ней лампы. Хьюсон еще раз поразился мастерству неизвестного ему ваятеля, сумевшего передать в воске сущность этого маньяка-убийцы, быстро взглянул в застывшие глаза, а затем резко отвернулся.

— Он всего лишь восковая фигура, как и остальные, — пробормотал Хьюсон себе под нос. — Все вы не из плоти, а из воска.

Все они из воска, но ведь восковые фигуры не могут двигаться! Нет, самого движения он не заметил, но не мог не признать, что за те несколько секунд, что он смотрел на доктора Бордетта, в группе стоящих перед ним фигур произошли определенные изменения. Крип-пен, к примеру, чуть повернулся влево. А может, подумал Хьюсон, это иллюзия? Просто он сам, поворачиваясь, сдвинул кресло? Журналист глубоко вздохнул, как штангист, готовящийся к поднятию рекордного веса. Он вспомнил слова, которые неоднократно слышал от редакторов, и громко рассмеялся.

— И они еще смели говорить, что у меня нет воображения!

Хьюсон раскрыл блокнот и быстро записал:

«Могильная тишина и окаменелость фигур. Словно попал на дно моря. Гипнотические глаза доктора Бордетта. Кажется, фигуры двигаются, когда на них не смотришь».

Он захлопнул блокнот и воровато глянул через правое плечо. Движения не услышал, не увидел, но шестое чувство подсказывало ему: было, что-то было. А Лефрой нахально улыбался ему в глаза: «Это не я! Я не шевелился!»

Разумеется, он не шевелился. Ни он, ни другие. Просто разыгрались нервы. Или нет? Разве Криппен не двинулся вновь, пока он глядел в другую сторону? Нельзя доверять этому проходимцу! Стоит отвести глаза, как он пользуется этим, чтобы изменить позу. И остальные делают то же самое! Хьюсон оторвался от кресла. Он уходит. Не будет он проводить ночь среди восковых фигур, которые двигаются, когда на них не смотрят.

…И вновь сел. Трусливо и абсурдно. Это восковые фигуры, и они не могут двигаться. Главное, помнить об этом, и тогда все будет хорошо. Но почему ему так неспокойно? Словно что-то, находящееся за границами разума, носится в застывшем воздухе, не нарушая его тишины.

Опять он обернулся, чтобы встретить мягкий и одновременно мрачный взгляд доктора Бордетта. Затем мгновенно глянул на Криппена. Ха! На этот раз чуть не поймал его! «Надо тебе быть поосмотрительнее, Криппен, да и остальным тоже! Если я увижу хоть одно еще движение, разобью на куски! Вы меня слышите?»

Пора уходить, сказал себе Хьюсон. Впечатлений уже хватит не на одну — на десяток статей. Так почему же не уйти? «Морнинг эхо» наплевать, сколь долго просидел он в подземелье. Главное, чтобы он принес хороший материал. Да, но ночной сторож будет знать время его ухода. И управляющий… возможно, в этом случае управляющий постарается забыть о пятифунтовом банкноте, который ох как не помешает. Спит ли сейчас Роза, подумал Хьюсон, или лежит с открытыми глазами и думает о нем. Как она будет смеяться, когда он расскажет, что ему тут чудилось…

Но это уж чересчур! Плохо, конечно, что восковые фигуры убийц двигаются, когда на них не смотрят, но если они еще и дышат, это просто невыносимо! А кто-то дышал! Или это его собственное дыхание. Или… неужели кто-то из них — тот, кто дышал, — заметил, как он прислушивается, и затаил дыхание.

Хьюсон завертел головой, оглядываясь. Отовсюду на него смотрели равнодушные восковые глаза, но он чувствовал, чувствовал, что каждый раз опаздывает на ничтожную долю секунды, чтобы заметить движение руки или ноги, открытие или сжатие губ, подергивание век. Восковые фигуры были словно непослушные дети в классе, которые шепчутся, елозят и смеются за спиной учителя, но стоит тому только повернуться, смотрят на него невинными газами.

Но такого не могло быть! Просто не могло! Он должен вернуться из мира фантазий к реальной жизни, к повседневности бытия. Он, Раймонд Хьюсон, журналист-неудачник, но живой человек, а все эти фигуры, окружающие его, слеплены из воска и не способны ни двигаться, ни дышать. И что из того, что изображают они убийц? Сделаны-то они из воска да опилок, и их единственное назначение — развлекать заезжих туристов.

Вот так-то лучше! А что за забавную историю рассказали ему вчера…

Он вспомнил ее, но частично, не всю, потому что требовательный взгляд доктора Бордетта заставил его обернуться, а затем резко развернуть кресло, чтобы оказаться лицом к лицу с обладателем этих ужасных гипнотических глаз. Глаза Хьюсона широко раскрылись, губы скривились в злобной ухмылке.

— Ты двигался, черт побери! — крикнул он, — Да, двигался. Я все видел!

И вдруг — замер, застыл с остановившимся взглядом, словно путник, замерзший в арктических снегах.

Доктор Бордетт никуда не торопился. Лениво сошел он с пьедестала. Приблизился к краю платформы, возвышающейся над полом на два фута. Приподнял плюшевый канат ограждения, подлез под ним, слупил на пол, сел на край платформы, глядя на Хьюсона. Затем кивнул и улыбнулся.

— Добрый вечер, — и продолжил на безупречном английском, без малейшего акцента. — Нет нужды говорить вам, что, лишь подслушав ваш разговор с многоуважаемым управляющим этого заведения, я понял, что сегодня ночью смогу пообщаться с вами. Без моего разрешения вы не сможете ни пошевельнуться, ни заговорить, но будете слышать все, что я вам скажу. Что-то подсказывает мне, что вы… нервничаете? Мой дорогой, не питайте ложный иллюзий. Я — не чудом ожившая восковая фигура. Я — тот самый доктор Бордетт.

Он помолчал, откашлялся. Положил ногу на ногу.

— Извините, немного затекли мышцы. Но позвольте объяснить вам ситуацию. Обстоятельства — не буду утомлять подробностями — сложились так, что мне пришлось переехать в Англию. Сегодня вечером я находился неподалеку от этого здания, когда заметил, что какой-то полицейский очень уж внимательно смотрит на меня. Я догадался, что он решил остановить меня и задать несколько вопросов, отвечать на которые совершенно не хотелось. Поэтому я смешался с толпой и укрылся в музее. За дополнительную плату меня впустили в зал, в котором мы сейчас и находимся. Все остальное было уже делом техники. Я закричал: «Пожар! Пожар!» — и когда все эти идиоты ринулись вверх по лестнице, снял с восковой фигуры это пальто, надел его, фигуру спрятал под одной из платформ, а сам занял ее место на пьедестале. Должен признать, что этот вечер был едва ли не самым утомительным в моей жизни, но, к счастью, иногда рядом не оказывалось посетителей и я мог глубоко вздохнуть или изменить позу. Один раз какой-то малыш закричал, что видел, как я пошевелился. За это, полагаю, его дома отшлепают и рано уложат спать. Характеристика, данная мне управляющим, страдает предвзятостью, хотя и не лишена доли правды. Я определенно не умер, хотя многие полагают обратное. То, что он сказал о хобби, которому я предавался многие годы, соответствует действительности, но я подобрал бы другие выражения. Человечество делится на коллекционеров и прочих. До последних нам нет никакого дела. Коллекционеры собирают все, что угодно, в соответствии с собственным вкусом: деньги и марки, бабочек и спичечные коробки. Я собираю шеи.

Он замолчал и с интересом оглядел шею Хьюсона.

— Сегодня мы встретились случайно, и поэтому жаловаться просто неблагодарно. Но у вас тощая шея, сэр, и, будь моя воля, я бы никогда не остановил свой выбор на вас. Мне нравятся мужчины с толстыми шеями… толстыми и красными…

Он залез во внутренний карман, что-то достал оттуда, потрогал указательным пальцем, затем поводил взад-вперед по ладони левой руки.

— Это маленькая французская бритва, — бесстрастно пояснил Бордетт. — В Англии ими почти не пользуются, но, возможно, вам доводилось их видеть. Оттачиваются они на дереве. Лезвие, как вы можете отметить, очень тонкое. Глубокий разрез ею не сделать, но в этом и нет необходимости. Еще секунда, и вы все увидите сами. И я не могу не задать вам вопрос каждого вежливого брадобрея: «Бритва вас устраивает, не так ли, сэр?»

Он встал — маленькая мрачная фигурка — и двинулся к Хьюсону неслышной походкой охотника.

— Будьте так добры чуть приподнять подбородок. Благодарю, еще немного, самую малость. А, благодарю… Merci, m’sieus… Ah, merci… merci…

* * *

Часть потолка над Логовом Убийц, изготовленная из толстого матового стекла, пропускала свет с верхнего этажа. Наступало утро, рассеянные солнечные лучи проникали в Логово, смешиваясь со светом электрических ламп, отчего помещение становилось еще более зловещим.

Восковые фигуры застыли на пьедесталах в ожидании посетителей. Среди них в кресле, с запрокинутой головой, сидел Хьюсон. Казалось, он ждал, что его начнут брить. Ни единой царапины не было ни на шее, ни на какой-либо другой части уже окоченевшего тела. Хьюсон был мертв. Его прежние работодатели ошибались, полагая, что он начисто лишен воображения.

Доктор Бордетт взирал на него со своего пьедестала. Он не шевелился, да и не мог этого сделать. В конце концов, вылепили-то его из воска.