КОРОЛЕВА ПРОТИВ БАРРЕЛА

Обо мне часто спрашивают: «Почему Пол Баррел был так предан принцессе?» Некоторые люди могут усмотреть в моем отношении к своим обязанностям некую нездоровую, рабскую одержимость. Другие — такие, как я, — считают, что все дело в преданности своему Другу; для меня — самой удивительной женщине в мире. Но, судя по моему судебному процессу, всех больше всего интересовали подробности наших отношений с принцессой.

Все дело в том, что я был бескорыстным в отношении работы, но, к сожалению, крайне эгоистичным отцом и мужем. В свое оправдание я могу сказать только одно: в жизни редко встречаются люди, которые способны оставить такой неизгладимый след в нашей душе. Принцесса была именно таким человеком. Она пустила меня в свой мир, а потом предложила и свою дружбу. Такими дарами не разбрасываются. Их хранят всю жизнь, любуются ими и носят с собой повсюду. И некоторые никак не хотят понять что я даже сейчас не хочу с ними расставаться.

Я никогда не был силен в самокопании и всяком там психологизме. Моя преданность принцессе, когда она была жива и когда уже умерла, может показаться здоровой или нездоровой — в зависимости от того, как на это смотреть Правда, следует оговориться, что те, кто не знает о жизни во дворце и в замке, всегда могут неправильно понять и по-своему истолковать такую преданность. Когда кто-то начинает зависеть от тебя, потому что не может один справляться со своими обязанностями, как это случается со всеми членами королевской семьи, то ты быстро привыкаешь к тому, что ты нужен и что все находится в твоей власти. Чем теплее отношения между слугой и его хозяином, чем больше первый привыкает к тому, что без него не могут обойтись, и ему все больше это нравится. В конце концов слуга и хозяин становятся нужны друг другу в равной степени.

Конечно, незаменимых людей не бывает, принцесса сама много раз почти полностью заменяла свой штат. Но, как она говорила своим друзьям, которые рассказывали об этом на суде, она не смогла бы обойтись без меня. Это ее слова, а не мои. Должен признаться, что я не представляю, как бы я жил без этой работы, — как бы туго мне порой ни приходилось. Она зависела от меня так же, как королева Виктория от Джона Брауна, как нынешняя королева — от Маргарет Бобо Макдональд, как принц Чарльз от Майкла Фосетта. В этом смысле я ничем не отличался от других доверенных слуг. Но если Скотленд-Ярд не мог поверить, что можно быть в теплых отношениях с членами королевской семьи, что слугам могут дарить щедрые подарки, а некоторым полностью доверять, то поверит ли в это суд? Может быть, мои теплые отношения с Дианой, принцессой Уэльской, покажутся обычным людям слишком надуманными и они решат, что я говорю неправду? Именно этого я боялся больше всего, когда мы готовились к судебным заседаниям: что факты, которые будут приводиться в мою защиту, покажутся такими же фантастическими, как мир Льюиса Кэрролла. Чтобы проникнуть в мой внутренний мир и лучше понять ход мыслей, мои защитники послали меня к психоаналитику в Бекенхэм, в Кенте. Я провел в его кабинете пять часов. Даже сейчас то и дело возникают вопросы о моем психическом здоровье. Кажется, чтобы меня лучше поняли, следует привести цитату из отчета человека, который обследовал меня: доктора Эндрю Джонса. Так мне не нужно будет копаться в себе, а вы сможете увидеть заключение независимого эксперта. После пятичасовой беседы со мной он вынес заключение:

Пол тепло отзывался о своей жене, не раз повторял, что она его всегда поддерживала. Что касается его отношений с принцессой Дианой, то он сказал, что «очень уважал ее» и что она «доверяла ему больше, чем кому-либо другому». Он заявил, что с Марией у него совсем другие отношения.

Профессиональные отношения между мистером Баррелом и принцессой со временем становились все теплее. Она во многом полагалась на него… Он ежедневно заботился о ней и составлял ей компанию… Суть их отношений заключалась в следующем: она почти во всем доверяла ему, а он утешал ее, когда это было необходимо; когда она уезжала куда-нибудь, она ежедневно звонила ему; она обсуждала с ним свои личные проблемы, показывала ему свою частную переписку и время от времени просила организовывать встречи со своими друзьями мужского пола… Мистеру Баррелу было очень приятно, что она ему доверяет и считает его своим другом. Он все свое время посвящал заботе о ней, уделяя гораздо меньше времени жене и детям.

На мой взгляд, смерть принцессы Дианы в августе 1997 года сильно повлияла на мистера Баррела… Он несколько раз видел ее изувеченное тело… Еще одно потрясение он испытал тогда, когда получил пакет с ее личными вещами и с одеждой, которая была на принцессе в момент гибели. Ряд симптомов указывает на то, что Баррел находился в очень тяжелом психическом состоянии. Он вдруг почувствовал себя беспомощным и существовал почти на автомате. Ему снились кошмары… Он часто плакал. У него был полный упадок душевных сил. Выражаясь медицинским языком, у пациента наблюдалась затяжная депрессия. Вполне можно предположить, что именно в таком эмоциональном состоянии находился Баррел, когда решил «взять на хранение» какие-то вещи принцессы, которые будили в нем воспоминания о ней.

По моему мнению, мистер Баррел не выказывает никаких признаков тяжелого душевного заболевания или расстройства личности. Его умственные способности находятся в пределах нормы.

Меня объявили достаточно вменяемым, чтобы предстать перед судом в понедельник, 14 октября 2002 года.

«Зачем вам театры Уэст-Энда? Приходите лучше на судебное заседание в Олд-Бейли, там дают лучшее представление в столице!» — гласил заголовок в одной из газет.

Королевское представление — «Королева против Баррела» — должно было начаться на центральной судебной арене Лондона. Даже прессу пускали сюда только по билетам, и уже было подписано около пятидесяти пропусков для журналистов. На улице выстроилась длиннющая очередь — люди стремились попасть на балкон зала суда, чтобы наблюдать заседание сверху. Весь мир припал к замочной скважине в дверях Кенсингтонского дворца, такую возможность людям предоставили Скотленд-Ярд и Королевская служба уголовного преследования. Теперь личный мир Дианы, который я должен был защищать, был открыт для публики. Мою жизнь и жизнь принцессы выставили на посмешище, подвергли тщательному и пристрастному разбору. Даже в этой книге я не рассказал о многих ее секретах.

Но я надеялся, что мое правдивое описание жизни в Кенсингтонском дворце и изложение сути моих отношений с Боссом поможет восстановить нашу репутацию и отмыть честное имя Дианы и мое честное имя от той грязи, которую вылили на нас обвинение, полиция, журналисты, королевские обозреватели и бывшие слуги принцессы. В результате меня обвинили в том, что я подтасовываю историю. Мои слова, моя жизнь, моя преданность принцессе — и, следовательно, все тайны, которые доверила мне принцесса, — все было растоптано и извращено.

Ночь накануне судебного заседания я провел в дешевом отеле возле вокзала Юстон. В Лондон к тому времени приехала целая армия родственников и друзей, которые хотели поддержать меня и Марию. Когда мы остановились возле отеля «Трэвэл Инн», я заметил на стене отеля огромный рекламный плакат Би-би-си. С него нам улыбалось гигантское лицо принцессы. Под ним шла надпись: «Кто самый великий англичанин?» Даже если я не думаю о принцессе, что-то все равно непременно напоминает мне о ней.

В тот вечер в баре к нам присоединился мой приятель, журналист. Мне понадобилось несколько пинт «Гиннесса», чтобы успокоиться — я дрожал от одной мысли о том, что скоро мне придется предстать перед судом. Мария курила одну сигарету за другой. Мы пытались приучить себя к мысли, что завтра все теле- и фотокамеры будет направлены на нас.

Адвокат Эндрю Шоу позаботился о том, чтобы нас доставили в суд на «мерседесе» с шофером. За нами ехал микроавтобус с верными друзьями и родственниками, готовыми оказать нам поддержку. Кажется, в «мерседесе» за всю дорогу никто не проронил ни слова. Мария и я держались за руки. Эндрю и младший адвокат Рэй Герман размышляли о чем-то. От этой тишины, по мере приближения к пункту нашего назначения, я все больше нервничал. Во рту у меня пересохло, сердце бешено билось в груди.

Мы проехали по Ладгейт Хилл. Вдалеке виднелся собор Святого Павла. По этой самой дороге двигалась торжественная процессия, когда королева ехала на благодарственный молебен в честь восьмидесятилетия королевы-матери, только сейчас мы ехали не к собору. Мы свернули налево, проехав мимо офиса Службы уголовного преследования. Тут я увидел вдалеке большую толпу. Вскоре ее уже можно было четко различить. Это были журналисты. Десятки журналистов. Телеоператоры перебегали через дорогу с камерами на плече. Фоторепортеры застыли в самых разнообразных позах — кто-то сидел на корточках, кто-то стоял на коленях, кто-то — на маленькой железной лесенке. Здесь были радиокомментаторы, журналисты из разных газет, праздношатающиеся, а также стояли заграждения, чтобы сдерживать толпу, и полицейские, чтобы следить за порядком. Мария еще сильнее сжала мою руку. Когда «мерседес» остановился у обочины, я посмотрел налево и увидел сборный помост, который удерживали леса. Здесь должна стоять камера Би-би-си — прямо напротив входа в здание суда. При виде всего этого мы с Марией задрожали.

— Ладно, все равно придется пойти, — сказал я.

— Желаю всем удачи, — сказал Эндрю и вышел из машины, чтобы открыть нам дверцу.

Я глубоко вздохнул, проглотил комок, подступивший к горлу, и несколько секунд помедлил.

«Все приходит, все уходит, Пол. Все приходит, все уходит», — услышал я голос принцессы.

Потом мы выбрались из машины. Первое, что я услышал, — щелканье затворов фотоаппаратов. Оно было похоже на хлопанье крыльев, как будто целая стая птиц вдруг взвилась в небо. Потом меня ослепили яркие вспышки. Я встал рядом с Марией и обнял ее за талию. Она никак не хотела отпускать мою руку. Двое полицейских открыли нам двери в здание суда, а Эндрю и Рэй Герман махнули рукой, показывая, что пора заходить. Мне было просто невыносимо думать, что Мария участвует во всем этом, но она упрямо заявила, что пойдет со мной во что бы то ни стало. Когда мы вошли, она повернулась ко мне и сказала:

— Ты мой муж. Я останусь с тобой, что бы ни случилось.

— Пол! — воскликнул кто-то. — Как ты?

Мне протянули руку. Это был Джеймс Уайтейкер, журналист из газеты «Дейли Миррор».

— Бывало и лучше, мистер Уайтэйкер, но все равно спасибо.

Я всегда называл его мистером Уайтейкером, а принцесса любя величала Помидорчиком. Потом я заметил в коридоре журналиста Би-би-си Николаса Уитчелла, еще одного джентльмена среди журналистов в здании суда. Принцесса звала его Морковкой. Но того человека, которого я искал, в здании не было. Журналистка Би-би-си Дженни Бонд, которую так любила принцесса, освещала поездку королевы в Канаду. «Посмотри, какой у нее браслет на ноге!» — говорила принцесса. Ей он ужасно нравился.

Что касается искусства поддержания добрых отношений с прессой, то тут принцессе не было равных. Она знала о журналистах все. Кто-то ей нравился, кто-то нет, кто-то — и она знала это — не очень-то жаловал монархию. И вот теперь те, кто так пристально следил за каждым шагом принцессы, обратили все свое внимание на ее дворецкого.

Около десяти мы сели в лифт и поднялись на третий этаж. Я шел за колыхающимися черными мантиями — мой адвокат лорд Карлайл и младший адвокат Рэй Герман шли впереди, держа в руках парики. Мы прошли из более современной части здания в викторианскую. Здесь все было отделано мрамором. Несколько защитников со своими помощниками собрались в стайки, другие сидели на дубовых скамьях. Мне вдруг вспомнился Музей естественной истории. Огромная фреска напомнила мне полотна Тициана, которые принцесса повесила в Кенсингтонском дворце.

Свет проникал сюда сквозь огромный стеклянный купол. Мне удалось прочитать слова, выбитые в камне: «Мудрые законы — основа жизни». У дверей зала заседаний № 1 столпились репортеры — некоторые приехали из Америки и Австралии.

— Не переживайте, — сказал лорд Карлайл. — Сегодня будут одни формальности, присяжные произнесут присягу. Само разбирательство начнется еще нескоро.

Я вошел в зал суда. Своими дубовыми сиденьями обтянутыми зеленой кожей, он напоминал палату общин Целых две недели, пока шли заседания, я сидел в стеклянном боксе — там находилась скамья подсудимых. Мария вместе с моим отцом села справа, там, где были места для родственников. Я подошел к скамье подсудимых, скамье для убийц, насильников и грабителей.

Женщина-охранник вежливо остановила меня, когда я уже собирался сесть на эту скамью. «Мистер Баррел, вам придется спуститься со мной на первый этаж», — сказала она. Видимо, так было положено: подсудимый должен занять свое место только после того, как войдет судья. Раньше миссис Джастис Рафферти обходилась без формальностей.

За моей спиной оказалась лесенка, которая вела в крохотную комнату со стенами, выложенными кафелем. Когда меня уже не было видно из зала суда, охранница остановила меня. «Стойте. Давайте подождем здесь», — сказала она, и мы сели на ступени. Казалось, она не хотела, чтобы я сидел в этой ужасной маленькой кафельной комнатке. Она заметила, как дрожат мои руки. «Все будет нормально, не переживайте, — сказала она. — Я здесь часто бываю. Я специально попросила, чтобы мне поручили отвести вас сюда, потому что это вы… Знаете, все это так странно». Ее звали Мишель, я никогда не забуду ее доброту и симпатию.

Послышалось три громких стука, и шум в зале стих. Вошла миссис Джастис Энн Рафферти. Мишель кивнула мне. Я поднялся по лестнице и занял свое место. Все взгляды устремились на меня. Справа публика на балконе наклонилась вперед, чтобы получше меня разглядеть. За моей спиной три ряда занимали журналисты. В левом углу тоже устроились журналисты — те, кому не хватило места в этих рядах. Передо мной была миссис Джастис Рафферти. Она смотрела прямо перед собой. Слева, напротив мест для адвокатов, была пустая деревянная скамья, на которой будут сидеть двенадцать присяжных. Они станут внимательно рассматривать все: меня, документы, вещественные доказательства и сотни моих фотографий с принцессой и ее сыновьями.

Когда стали зачитывать, в чем именно меня обвиняют, меня попросили встать. Ноги сделались ватными, и я с трудом мог держаться прямо. Мне казалось, я вот-вот упаду. Я ужасно нервничал.

Пункт первый: кража у Его Королевского Высочества принца Уэльского. Пункт второй: кража из поместья Дианы, принцессы Уэльской. Пункт третий: кража у Его Королевского Высочества Уильяма, принца Уэльского. В Олд-Бейли атмосфера была очень торжественная, поэтому все эти обвинения звучали гораздо серьезнее и убедительнее, чем в Международном суде. После каждого пункта я говорил: «Невиновен» — и бросал быстрый взгляд направо. Мария положила голову на плечо моему отцу и пыталась справиться со слезами. Потом присяжных привели к присяге, и они заняли свои места.

За последние месяцы в моем деле кое-что изменилось. Сначала меня обвиняли в краже 342 предметов, а сейчас их число уменьшилось до 310. Впрочем, причин для радости было мало — присяжным достаточно было решить, что я незаконно присвоил себе хотя бы один предмет, чтобы меня признали виновным. Прокурор Уильям Бойс объяснил, что такая коллекция вещей, принадлежавших королевской семье, «не может храниться у простого человека».

Я решил, что буду держаться с достоинством, что бы ни случилось. Эндрю Шоу напомнил мне, чего не должен делать подзащитный в зале суда; прямо как Сирил Дикман в первый день, когда я приступил к своим обязанностям в Виндзорском замке. «Когда окажешься в зале суда, не смотри на присяжных, не ерзай на скамье, не передавай нам слишком много записок и не давай им вывести тебя из себя».

Никто не видел, что я все время катал в руке два хрустальных шарика. Я позаимствовал их у Ника. Они наполняли меня той энергией, о которой часто говорила принцесса. На протяжении всего этого кошмара я твердо верил в то, что принцесса и моя мать рядом со мной.

Мамино обручальное кольцо висело на цепочке у меня под рубашкой. Я все время держал руку в правом кармане брюк — там лежала чудесная медаль матери Терезы, которую принцесса дала мне после своей встречи с матерью Терезой в Лондоне — Диана ходила на эту встречу с мамой Марии.

Очень тяжело было слушать, как мистер Бойс подробно описывает план нашего дома и где какие вещи были найдены. Он говорил долго: «Коварное, хорошо обдуманное решение… Что эти вещи делали в его доме?.. Туманные объяснения мистера Баррела кажутся нам очень противоречивыми… Задумайтесь, сколько может сейчас стоить компакт-диск с автографом принцессы Дианы…» Мне хотелось закричать. У меня дома были вещи гораздо дороже, чем компакт-диск с песнями Майкла Джексона или Тины Тернер, который подписала Диана: она всегда подписывала диски, чтобы все знали, что это от нее — она так делала с детства. Если какой-нибудь посетитель Кенсингтонского дворца говорил, что ему очень нравится какая-то мелодия или песня, которые звучали во время его разговора с Дианой, принцесса тут же дарила ему этот компакт-диск. К тому же мистер Бойс упустил самое главное. Я никогда не продал ни одной вещи, которая принадлежала принцессе, так что бессмысленно было просить присяжных задуматься о потенциальной стоимости. Они все были дороги, бесконечно дороги мне только по одной причине — потому, что раньше принадлежали леди Диане.

Мне гораздо интереснее было смотреть на судью, миссис Джастис Рафферти. Она была словно зачарованная словами прокурора. Постоянно что-то записывала, то и дело заправляя ручку чернилами.

«Интересно, это такие же темно-синие чернила, которые любила Диана?» — думал я.

Иногда она подолгу вытирала кончик пера о промокашку.

Она вообще его слушает? Или ей тоже скучно?

Я был сражен ее алым одеянием и белым париком. Образец элегантности. Слишком прекрасна, чтобы быть судьей, думал я.

Каждое утро она входила в зал суда с почти королевским величием. У нее была очень добрая улыбка, но холодный взгляд тут же требовал тишины в зале, если журналисты за моей спиной начинали совещаться или обмениваться мнениями.

Я перевел свое внимание на королевский герб над головой миссис Джастис Рафферти. Я прочитал слова, которые знал наизусть: «Позор тому, кто замышляет зло». Как странно мне было смотреть на льва и единорога, защищавших королевский щит, со скамьи подсудимого.

Мария была свидетельницей защиты, поэтому ей нельзя было присутствовать на заседаниях, которые начались после соблюдения всех формальностей. Мы решили, что ей лучше пока отправиться домой в Чешир и занять себя работой в цветочном магазине, чтобы поменьше думать о суде.

Моим убежищем стал дом Кевина и Шарон Хартов — они были первыми, с кем мы познакомились, когда вернулись из Хайгроува в Лондон. Здесь, в их уютном викторианском доме в Хемптоне, недалеко от Ричмонда, я отдыхал от судебной суматохи и укрывался от внимания прессы. В те дни Кевин и муж моей племянницы Луизы Том Макмахон всегда были со мной. В те две недели меня очень выручила наша дружба.

Вечером, после первого судебного заседания, мы не смотрели новостей ни по Би-би-си ни по Ай-ти-эн. Телевизор вообще был выключен, так как прокурор просто уничтожил меня в своей речи, и все это наверняка транслировалось по телевизору. Я сидел за столом с добрыми, хорошими людьми и ел спагетти под соусом болоньез. Так приятно было расслабиться и не следить за каждым своим жестом, ведь в зале суда за мной подмечали любую мелочь.

«Сегодня на нем опять был изящный галстук — на этот раз от „Эрме", за 65 фунтов, — писал Джеймс Уайтейкер в своей колонке на второй день. — … я сидел напротив него в столовой и видел, как он ест здоровую пищу — муссаку … Он подражает в одежде принцу Чарльзу… а его рукопожатие очень крепкое».

Журналист «Дейли Миррор» Стив Деннис рассказал мне, какое обо мне сложилось мнение среди журналистов: «Ты слишком много улыбаешься, кажешься слишком спокойным — и это заметно».

Спокойным! Я еще никогда в жизни так не нервничал, но, выходит, мне даже не позволено делать «хорошую мину при плохой игре». Только дома у Хартов мы с их сыном Джо семнадцати лет и дочерью Эйми, которой было девятнадцать, могли открыть бутылочку вина и проболтать весь вечер — так приятно было побыть собой, когда никто не следит за каждым твоим шагом, не обсуждает тебя. Если Кевин замечал, что у меня угрюмое настроение, он тут же говорил: «Пойдем, выпьем пивка!», и мы отправлялись в ближайший паб.

— Это несправедливо, Кев! — жаловался я.

— Пол, в жизни вообще мало справедливости. Ты должен это вытерпеть. Ты должен держаться, — говорил он.

В ту первую неделю я получил чудесное теплое письмо от монахинь из Успенского монастыря в Голвэе, что в Ирландии. Мать Тереза, которая виделась с принцессой, когда та привела с собой мать Марии, заверяла меня, что монахини молятся за меня каждый день. «Нельзя недооценивать силу молитвы, а мы все молимся за вас», — было написано в письме. Меня поддерживало много людей. Я в буквальном смысле получал мешки писем. Мои друзья знают, как я благодарен всем за это. Тут следует упомянуть Ричарда Медли и Джуди Финниган. Ричард тоже однажды вкусил горькой несправедливости, когда его объявили вором, который совершил кражу в супермаркете «Теско» — это произошло, когда он работал ведущим программы «Сегодня утром» на Ай-ти-ви.

За все долгое время до суда он посылал мне много писем с выражением искренней поддержки. Даже когда он был завален работой, он умудрялся находить время и писать мне пару строк на обратной стороне своих текстов. От его слов у меня улучшалось настроение. Он был настоящий провидец. Например: «Тебе может показаться, что ты попал в эпицентр бури, и все вокруг тебя ходит ходуном. Я тоже такое испытывал. Что ж, пусть суд завершится, и ты снова станешь отличным мужем и чудесным отцом, сильным и добрым человеком. — Ричард».

Мне было очень приятно знать, что многие на моей стороне, потому что Уильям Бойс во всех своих тщательно продуманных речах всегда сгущал краски до неузнаваемости. Кто-то заметил, как я в половине четвертого ночи тайком пробираюсь в Кенсингтонский дворец. Спенсеры заявили в полиции, что у меня дома просто не может быть столько вещей покойной принцессы. Я никому не сообщил о том, что взял вещи на хранение.

Но я-то сообщил. Сообщил. В письме принцу Уильяму, в апреле 2001 года. Что происходит с ними со всеми?

Я давал выход своему гневу и разочарованию в маленькой комнате для конференций на втором этаже. Здесь можно было немного расслабиться. В этой комнате хранились вещественные доказательства и важные бумаги, тут мы могли спокойно беседовать, не боясь, что нас услышит полиция или обвинители. «Спустимся вниз, Пол. Надо обсудить, как прошел сегодняшний день», — говорил лорд Карлайл в конце каждого дня заседаний.

Я наблюдал за своим старшим адвокатом в зале суда и все больше проникался к нему уважением. Он обладал острым умом и удивительной способностью замечать каждую мелочь. После заседаний он приводил меня в эту маленькую комнату, заставленную ящиками с папками и книгами. Эндрю сидел за столом и делился своими мыслями — он был прекрасно осведомлен обо всем, потому что занимался моим делом с самого начала. За ним стояла Шона секретарь, которая стенографировала все, что говорилось на заседании, сидя на задней скамье в зале. Я забивался в угол, тщетно пытаясь во всем разобраться и вспоминая слова Ричарда Медли: «Все вокруг ходит ходуном».

Я терял счет тому, сколько раз лорд Карлайл восклицал: «Это же смехотворно!» по мере того как мы все больше углублялись в аргументы прокурора, в то, как он вел линию обвинения, и часто то, чему мы не придавали значения, оказывалось у него уликой номер один.

Но потом, когда мы погружались в мрачные раздумья, юмор Эндрю спасал положение. Он так смешно пародировал некоторых участников заседаний, что мы все начинали громко хохотать. Я был рад, что можно немного расслабиться.

Иногда я покидал их и гулял по коридорам, читая имена подсудимых на листках других залов суда и думая о том, скольких еще невиновных людей здесь судят помимо меня.

На второй день заседаний нам всем стало понятно, что дело явно сфабриковано. В зал вошел какой-то полицейский в штатском и, показав свое удостоверение, сел среди публики. Вскоре одна женщина из присяжных наконец заметила его взгляд, узнала его, и они обменялись многозначительными взглядами. Это заметил лорд Карлайл. Присяжных попросили удалиться, миссис Джастис Рафферти заявила, что по этому поводу начнется неофициальное расследование, и нас всех распустили по домам на целый день. На следующий день присутствующие в зале заседаний № 1 были удивлены результатами этого расследования. Этим делом занялись следователи из Скотленд-Ярда.

Уильяму Бойсу пришлось объяснить, что полицейский в штатском просто заметил свою жену среди присяжных. У них была очередная годовщина свадьбы, и он пришел в здание суда, чтобы после заседаний вместе пойти пообедать. Но по пути выяснилось, что где-то между 1986 и 1989 годами этот человек был членом Королевской охраны: он работал при Королевском дипломатическом отделе и охранял иностранные посольства. Более того, он работал в нескольких посольствах, которые находились неподалеку от Кенсингтонского дворца, А еще в начале 90-х годов он работал полицейским в Пекхеме, причем вместе с детектив-инспектором Максин де Бруннер (!), которая проходила старшим следователем в моем деле. К тому же они вместе работали в полицейском управлении Метрополитан. А сейчас этот полицейский работает в Особом отделе. Я дар речи потерял от удивления.

— Но, согласно утверждению де Бруннер, она не разговаривала с ним уже пять лет. Она вообще с трудом его узнала, — оправдывался Уильям Бойс.

Но лорд Карлайл не хотел его слушать:

— Если среди присяжных есть жена этого полицейского, она может повлиять на мнение остальных присяжных. Между присяжными и полицией не должно быть никаких связей.

Потратив целый день на эту дискуссию, миссис Джастис Рафферти все-таки согласилась с лордом Карлайлом. Присяжных распустили. Суд над Баррелом должен был начаться заново, на этот раз с новыми присяжными — пятью женщинами и семью мужчинами.

Несмотря на то что в Олд-Бейли обнажилась вся жизнь принцессы, я старался делать все, что в моих силах, чтобы сохранить хоть что-то из того, что она предпочитала держать в секрете. То, что я бы не хотел рассказывать в суде. То, что я не рассказал даже в этой книге. Когда против меня выдвинули обвинения, я вручил полиции отчет на тридцати девяти страницах, но это был объяснительный документ, который должны были увидеть лишь судья, адвокаты и присяжные. В нем были целые абзацы глубоко личного характера, касающиеся здоровья принцессы и ее любовных дел и моя осведомленность должна была доказать, что между мной и Дианой были подлинно доверительные отношения. Я вовсе не хотел, чтобы его читали в суде в присутствии прессы.

Во время своей первой речи Уильям Бойс разрешил тем первым присяжным ознакомиться с содержанием этого документа, но попросил читать про себя. Он сказал: «Защита хочет, чтобы некоторые абзацы не зачитывались вслух, и обвинение ничего не имеет против».

Но журналисты так не считали. Напротив, им очень хотелось взглянуть на этот отчет. К счастью, миссис Джастис Рафферти согласилась с нами и распорядилась, чтобы «по требованию суда» некоторые отрывки из документов, которые лежали в голубых папках перед каждым присяжным, остались не обнародованными, ради принцев Уильяма и Гарри. «Власть цензуры!» — кричала на следующий день «Дейли Миррор». «Правосудию нанесли оскорбление!»

Журналисты и подсудимые выходили из зала суда через одну и ту же дверь. В тот день, когда мы шли к выходу, какая-то дама-журналистка повернулась ко мне и сказала: «Никогда еще не видела, чтобы в каком-то деле было столько тайн! Никогда не знаешь, что будет дальше!»

Детектив-сержант Роджер Милбурн давал свидетельские показания в суде. Лорд Карлайл пытался добиться от него ответа, что на самом деле искала полиция, когда обыскивала мой дом. Документы, имеющие отношение к золотому кораблику, ответил тот.

Моего адвоката не удовлетворил такой ответ, и он продолжил задавать вопросы — ему хотелось узнать о содержимом шкатулки, о которой постоянно твердила полиция; шкатулки красного дерева с буквой D на крышке; шкатулке, в которой принцесса хранила очень личные бумаги; шкатулки, которую я якобы вынес из Кенсингтонского дворца.

— А что вы знаете о том, что предположительно хранилось в этой шкатулке? — спросил лорд Карлайл.

Казалось, журналисты все как один затаили дыхание и подняли ручки, приготовившись записать ответ свидетеля. Милбурн помедлил.

— Тут речь пойдет об очень личном, — сказал он, а потом взглянул на судью и добавил:

— Можно я лучше отвечу письменно? Миссис Джастис Рафферти кивнула. Журналисты разочарованно вздохнули и положили ручки.

После этого заседание отложили из-за выходных, а на следующий день в газетах появились заголовки: «Тайны Дианы», «Что же в шкатулке?»

В понедельник все окончательно разъяснилось. Судья разрешил обнародовать кое-какие отрывки из материалов следствия. Оказалось, что Скотленд-Ярд искал перстень, который подарил принцессе майор Джеймс Хьюит; письмо об уходе личного секретаря принцессы Патрика Джефсона; письма, которые писал принцессе принц Филипп; и аудиокассету, которая потом стала известна как «Кассета с изнасилованием». Эту запись сделала сама принцесса в 1996 году, когда она расспрашивала бывшего слугу Кенсингтонского дворца, бывшего Уэльского гвардейца Джорджа Смита. Смит утверждал, что однажды ночью, когда он был в сильном подпитии, его изнасиловал слуга принца Чарльза. Это произошло, по его заявлению, в 1989 году. У Джорджа, который работал в Хайгроуве, в Сент-Джеймсском и Кенсингтонском дворцах, начались серьезные неприятности. Его мучили кошмары, он серьезно запил, брак развалился у него на глазах. Он считал, что всему виной тот страшный случай.

Принцессе нравился Джордж. Когда он рассказал ей об изнасиловании, она пришла в ужас. Вооружившись диктофоном, она отправилась навестить его в клинику, где ему помогали справиться с затянувшейся депрессией. Диана хотела записать его заявление на пленку. Принцесса сделала это, чтобы защитить интересы небезразличного ей человека. Она поклялась разобраться в этом деле. Она считала что Джордж — жертва, а его насильник все еще на свободе и по-прежнему работает у принца Чарльза. Не подписав кассету, Диана положила ее в шкатулку, потому что считала, что там она, как и многое другое, будет в безопасности. Но принцесса собиралась дать расследованию ход, поэтому она позвонила принцу Чарльзу и рассказала ему об этом случае — слово в слово, как рассказал ей Джордж, — умоляя немедленно уволить насильника.

Она звонила из гостиной Кенсингтонского дворца. Я как независимый свидетель сидел в это время рядом с ней и слышал каждое слово. Вскоре ее прямо затрясло оттого, что принц не видел ничего серьезного в этом происшествии, которое Диана считала преступлением. «Чарльз, ты что, меня не слышишь? Этот человек — чудовище!», — воскликнула принцесса.

Я не слышал, что говорит принц Чарльз, но ясно было, что он не собирается в это вникать. Он сказал жене, чтобы она не слушала чепуху, которую говорят слуги.

— Ты должен его уволить. Ты должен что-то предпринять! — молила она, но принц ее не слушал.

Принцесса знала, о каком слуге идет речь. С этого момента она его возненавидела. «Я знаю, что сделал этот негодяй. Я знаю, что он сделал с Джорджем, и я никогда его за это не прощу», — сказала она сквозь зубы после неудачной попытки поговорить с принцем Чарльзом.

Было предпринято небольшое расследование. В октябре 1996 года Джорджа Смита пригласила к себе на беседу королевский адвокат Фиона Шеклтон. В результате слугу, о котором шла речь, так и не уволили, а стресс, который получил Джордж, приписали переживаниям из-за войны в Персидском заливе. Он бросил работу, и ему пообещали пенсию в размере 40 000 фунтов.

Принцесса позаботилась о том, чтобы кассету никто никогда не нашел. Но, когда полиция занялась мной, она заинтересовалась тем, куда делась эта кассета, а также, какую угрозу она может собой представлять. Леди Сара Маккоркодейл обратилась в Скотленд-Ярд с просьбой выяснить, что было в той шкатулке. Принцесса показывала мне кассету, о которой идет речь, но никогда мне ее не давала. После ее смерти мы с леди Сарой увидели в шкатулке кассету, на которой не было никаких пометок, но не стали ее забирать, и она осталась лежать в шкатулке, которая запиралась на замок. О том, где хранится ключ от шкатулки, знали только я и леди Сара. Однако, как сообщила полиция, замок кто-то взломал и забрал кассету.

Милбурн признался в суде:

— Я искал содержимое шкатулки.

Так неожиданно я наконец узнал, почему полиция пришла ко мне с обыском.

Место для дачи свидетельских показаний заняла Максин де Бруннер, и все присутствовавшие в зале суда мысленно перенеслись в Хайгроув. 3 августа 2001 года она вместе с коммандером Джоном Йейтсом отправилась поговорить с принцем Чарльзом и принцем Уильямом относительно расследования, связанного со мной. Это случилось еще до того, как против меня выдвинули официальные обвинения. Согласно заявлению де Бруннер, а также результатам расследования, проведенного после разбирательства сэром Майклом Питом, обоим принцам сказали, что у полиции есть «веские основания», так как «они могут продемонстрировать, что после смерти Дианы, принцессы Уэльской, образ жизни и финансовое положение мистера Баррела сильно изменились», что у полиции «есть доказательства того, что многое из вещей, принадлежавших принцессе было распродано дельцам со всего света». Выяснилось также, что «некто снабдил полицию фотографиями, на которых слуги Дианы одеты в вещи, ранее принадлежавшие принцессе Уэльской…»

Все это было неправдой, и сама де Бруннер признала, что у них не было никаких доказательств и улик, достаточных для того, чтобы выдвинуть против меня обвинения, в результате которых я в глазах общественности предстал вором, который распродает украденные у принцессы вещи по всему миру, а его жена носит ее одежду. Бог знает, что обо мне подумали мой бывший хозяин и мальчик, который вырос у меня на глазах.

То, о чем говорили де Бруннер и принцы, чтобы прояснить ситуацию, не имело ничего общего с правдой. Было заявлено, что мое финансовое положение укрепилось благодаря тому, что я распродавал вещи из Кенсингтонского дворца. Но это было не так. Мое финансовое положение укрепилось только благодаря книге «Развлечения со вкусом», которую я написал, и лекциям, с которыми я выступал в качестве ее рекламы. А теперь приведу пример того, каким дотошным и серьезным было это расследование. В суде вдруг выяснилось, что де Бруннер понятия не имела ни об этой книге, ни о моих лекциях. Она сообщила, что причиной для разговора с принцами послужили не доказательства и улики, а некая информация, которую заполучила полиция.

Тогда миссис Джастис Рафферти, которая казалась не менее удивленной, чем все остальные, спросила:

— Правильно ли я поняла, что вы позволили принцам оставаться в заблуждении относительно этого расследования?

Де Бруннер, которая не приложила никаких усилий, чтобы рассказать принцам правду:

— Да, это так, — ответила она.

Лорд Карлайл продолжил опрос свидетеля: А вам не кажется, что ваше нежелание исправить свою ошибку причинило душевные страдания мистеру Баррелу? Де Бруннер:

— Я сожалею о том, что не сообщила принцу новых сведений.

Лорд Карлайл:

— Ведь вы вполне могли позвонить адвокату принца Уэльского, миссис Шеклтон, и сообщить ей о том, что непреднамеренно ввели его в заблуждение? Разве это было так трудно? Вы ведь вполне могли это сделать, да?

— Могла бы.

— Но не сделали?

— Нет, — ответила де Бруннер.

Как показало расследование, которое после суда провел сэр Майкл Пит: «Принц Чарльз прекрасно помнит, как удивился, когда ему сообщили о том, что есть доказательства, что Баррел распродает вещи Дианы… это сильно повлияло на его мнение».

Однако за два месяца до того как начался мой процесс, мои адвокаты, просмотрев материалы моего дела, попытались известить принца Чарльза об ошибке; мы стучали в двери, кричали в мегафон, зажигали яркие огни. Единственное, чего мы не сделали, так это не повесили напротив Сент-Джеймсского дворца гигантскую неоновую вывеску ПОЖАЛУЙСТА, ВЫСЛУШАЙТЕ НАС: ВАС ВВЕЛИ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ! Больше мы ничего не могли придумать, чтобы как-то привлечь к себе внимание обитателей дворца.

20 августа 2002 года лорд Карлайл встретился с Фионой Шеклтон и ее специалистом в области криминалистики Робертом Сибруком и предупредил их, что «решение принца Чарльза о том, чтобы поддержать обвинение, основывалось на необоснованной, заведомо ложной информации, которой его снабдили…» Через месяц, 30 сентября 2002 года, лорд Карлайл снова встретился с мистером Сибруком. Согласно материалам расследования, проведенного после судебного разбирательства, лорд Карлайл сказал: «…Наша защита строилась на том, что у Баррела были теплые, доверительные отношения с принцессой… эти отношения были своего рода бомбой замедленного действия… что было крайне опасно для королевской семьи, и полиция, введя в заблуждение членов королевской семьи, сделала все возможное, чтобы эта бомба взорвалась».

В коридоре у зала заседаний № 1 на доске объявлений висел небольшой лист бумаги с названием разбираемого дела. Запись гласила: «Королева против Баррела», что было надругательством над правдой. На скамье подсудимых меня мечтала увидеть вовсе не королева и не другие члены королевской семьи. На самом деле здесь слушалось другое дело: «Спенсеры против Баррела». Раньше у дворецкого были довольно неплохие отношения с семьей принцессы, но теперь они были испорчены.

Один человек, который был знаком с семьей принцессы, сказал мне, что Спенсерам «до чертиков надоело слушать о том, что Диана во всем полагалась на своего душку дворецкого». В Олд-Бейли Скотленд-Ярд предоставил им замечательный шанс доказать обратное.

Миссис Франсис Шенд Кидд медленно вошла в зал суда, опираясь на трость и еле-еле переступая ногами. Она была воплощением слабости и хрупкости. Худая седовласая старушка с хриплым, каркающим голосом. Присяжные смотрели на нее с состраданием, но я-то знал эту женщину! Когда она встала на место для дачи показаний, миссис Джастис Рафферти нагнулась к ней и сказала:

— Миссис Шенд Кидд, вам как удобнее — стоять или сидеть?

— Да можно и постоять немного.

— Давайте договоримся: если вы устанете стоять, то присядете, хорошо? И наоборот.

— Спасибо, Ваша Честь, — ответила благодарная миссис Шенд Кидд.

Уильям Бойс приступил к опросу:

— Надеюсь, вы не посчитаете нас жестокими, невежливыми или неучтивыми, но во время заседания мы будем называть вашу умершую дочь Дианой, принцессой Уэльской…

«Не волнуйтесь, мистер Бойс, — подумал я, — сама она называла свою дочку куда более „обидными" словами».

Когда прокурор знакомил ее с материалами дела, я не сводил с нее глаз. Она ни разу не посмотрела в мою сторону. Мне бы очень хотелось, чтобы она повернула голову и посмотрела на меня. За что вы так жестоки со мной? Неужели вы забыли, как подолгу сидели у нас дома после смерти принцессы? Неужели забыли, что подарили мне ее крест и цепочку? Что предлагали купить для нас домик в Лондоне? Чем я заслужил то, что сейчас происходит?

Но я знал ответ на последний вопрос. Я стал слишком близким другом ее дочери, принцесса считала меня настоящим членом семьи и была со мной в гораздо лучших отношениях, чем со своими родными. И это задевало Спенсеров. Отвечая на вопросы прокурора, миссис Шенд Кидд называла меня «подсудимым» или «мистером Баррелом», но ни разу — Полом.

Следующий вопрос Бойса вывел меня из раздумий:

— Как бы вы описали ваши отношения с дочерью?

— Между нами были любовь и доверие, — ответила она, и я немного сполз со скамьи.

— Между вами всегда были любовь и доверие или случались и разлады?

Миссис Шенд Кидд откашлялась:

— Да, разлады у нас бывали. Но мне кажется, в этом нет ничего странного, в любой семье иногда возникает недопонимание… Только впоследствии это недопонимание никак не отражается на отношениях между членами семьи.

Я тут же вспомнил один случай в Кенсингтонском дворце, за полгода до смерти принцессы, весной 1997 года. Я сидел у себя в буфетной и вдруг услышал рыдания на втором этаже.

— Пол! Иди сюда… быстрее! — закричала принцесса перегнувшись через перила.

Я взлетел по лестнице к принцессе, на которой был ее любимый белый халат. Она подняла телефонную трубку которую положила на ковер, перед камином, отделанным серым мрамором. На другом конце провода кто-то что-то говорил. Я часто слышал, как принцесса плачет от досады, когда ей становится жаль себя, но сейчас она рыдала совсем по другому поводу. Она села по-турецки на ковер, приложила трубку к уху и наклонилась вперед. Махнула мне рукой, подзывая. Я опустился на колени и тоже постарался прижать ухо к трубке.

Почти сразу я понял, что с Дианой говорит миссис Шенд Кидд. Принцесса хлюпала носом и качала головой, не веря собственным ушам. На нее обрушивался поток брани. Ее мать ясно давала понять, что она думает о том, что ее дочь ходит на свидания и близко общается с мужчинами-мусульманами. «Ты просто…» Она употребила слово, которым ни одна мать не назовет любимую дочь.

Принцесса бросила трубку и снова зарыдала. Я сел рядом и обнял ее за плечи.

— Пол, я больше никогда не стану разговаривать со своей матерью, — пообещала она.

Они действительно больше ни разу не разговаривали, а когда миссис Шенд Кидд посылала ей письма в Кенсингтонский дворец, принцесса узнавала почерк матери и отсылала назад, не вскрывая конверта, с пометкой: «Вернуть отправителю».

Настал черед лорда Карлайла задавать вопросы. Он делал это очень осторожно, тщательно подбирая каждое слово: — Я не собираюсь подробно расспрашивать вас о ваших отношениях с дочерью, но все-таки, если позволите, постараюсь прояснить ситуацию. Насколько мне известно, в последний раз вы разговаривали с дочерью Дианой весной 1997 года. Верно?

— Верно. Но это бывает в нашей семье. Она сама себя накрутила, и… — Тут миссис Шенд Кидд, сообразив, куда клонит мой адвокат, внезапно переключилась на меня, заявив о том, что я не так уж много значил для принцессы: — Мне кажется, мистер Баррел неверно понял… Я говорю о том, что она называла его «моей опорой». Она использовала это слово по отношению ко многим людям. Например, она часто называла меня своей «опорой» и «звездочкой».

— Но все-таки ваша дочь называла Пола Баррела, как вы выразились, «моя опора»? — спросил адвокат.

— Да»— ответила она, — но Диана и других так называла, в частности шоферов… охранников… и своих родных.

И вот присяжные услышали, что принцесса называла всех — даже тех, кто ее бросил — своей «опорой». А также, что миссис Шенд Кидд, из-за которой Диана так горько рыдала, якобы тоже была ее «опорой». Если бы только присяжные знали о той картине, которая всплыла в моей памяти. Как бы я хотел, чтобы лорд Карлайл сейчас рассказал об этом! Но я уже знал, что когда дело касается твоей свободы, лучше не рисковать.

Присяжные видели перед собой лишь хрупкую седовласую старушку, чье остроумие вызывало улыбки в зале. Она была матерью принцессы и нападать на нее сейчас было бы верхом глупости. Это могло настроить присяжных против меня. Лорду Карлайлу приходилось быть очень осторожным, буквально идти по лезвию ножа. Истина откроется потом, после суда. А на суде миссис Шенд Кидд растоптала мою репутацию и отдалила в глазах общественности меня от Дианы.

Лорд Карлайл спросил:

— Вы знали, что Пол Баррел был с вашей дочерью, когда бы она ни позвала, — с раннего утра, когда она просыпалась, и до поздней ночи, когда она ложилась спать?

Миссис Шенд Кидд ответила:

— Может, так и было. Дочь не обсуждала со мной свой распорядок дня.

— Но вы допускаете, что такое возможно?

— Нет, это вряд ли. Моя дочь очень часто отлучалась и дворца, уезжала, — судя по всему, миссис Шенд Кидд было приятно верить в это.

Но я не мог поверить в то, что слышал. Дальше — больше: она стала рассказывать о жизни во дворце, о том, как и кому там дарят подарки. Относительно принцессы она сказала так:

— Она очень бережно относилась к королевским вещам. А еще она всегда с большой осторожностью принимала подарки… И могу вас уверить, она никогда не дарила ничего, кроме подарков на Рождество и дни рождения.

Зато миссис Шенд Кидд объяснила, почему разорвала тогда документы. Она так яростно уничтожала историю, что мне пришлось даже поднять этот вопрос в разговоре с королевой, который состоялся в декабре 1997 года. В своем отчете я написал вот что: «После смерти принцессы я боялся, что существует целый заговор с целью исказить ход истории и вычеркнуть из нее некоторые этапы жизни принцессы. Миссис Франсис Шенд Кидд две недели подряд разрывала на клочки личные письма принцессы и документы».

Лорд Карлайл спросил;

— Вы в течение нескольких дней разрывали документы вашей дочери, так?

Миссис Шенд Кидд ответила:

— Это так.

— Сколько документов вы в итоге разорвали?

— Что-то около ста.

— И вы не сообщали Полу Баррелу, что именно вы разрываете, верно?

— Думаю, что не сообщала, — ответила она.

Теперь лорд Карлайл сосредоточил свое внимание на том, что я спас наследие принцессы;

— Вы знали о том, что Пол Баррел искренне заботился о репутации принцессы Дианы, и о том, чтобы сохранить ее наследие для истории?

— Да.

— Вы знали, что Пол Баррел не хотел, чтобы историю перекраивали, и в итоге леди Диана была выставлена в дурном свете?

— Нет, этого я не знала.

Она держалась до конца. Потом, когда допрос кончился, она прошла мимо, так и не взглянув мне в глаза.

В последний раз я виделся с леди Сарой Маккоркодейл спустя полгода после вынужденного увольнения из Мемориального фонда. Она шла по Вестминстерскому мосту, и мы обменялись парой фраз. Но по-хорошему после той встречи с ней и Энтони Джулиусом в баре возле Саутгемптон-роу, мы в первый раз встретились только в Олд-Бейли.

Давая в суде показания, она была, как всегда, уверена в себе, что характерно для аристократов. Я не сводил с нее глаз, в надежде, что она заметит мой взгляд. Вот уже второй Спенсер собирался свидетельствовать против меня.

Из всей семьи принцесса ближе всех была с леди Сарой. Диана часто говорила, что ей нравится ее чувство юмора. Именно поэтому принцесса часто брала ее в качестве придворной дамы в зарубежные поездки. После смерти Дианы мы с леди Сарой стали надежными союзниками. Я вспомнил, как она вложила мне в руку запонки, как она отдала Марии платье от Версаче, как она перевела на мой счет 50 000 фунтов из того, что им с матерью оставила принцесса, в знак благодарности за мою преданность. Может быть, у меня с ее сестрой были под конец слишком теплые отношения, и я слишком часто пускался в воспоминания о ней. Впрочем, сейчас, слушая ее, я думал только об одном: «Как наши отношения с леди Сарой могли дойти до такого?»

Она говорила практически об одном и том же: как возмущала ее моя уверенность в том, что я якобы обязан хранить все тайны ее сестры.

Уильям Бойс спросил ее;

— Что, по-вашему, могло законно оказаться во владении мистера Баррела?

Леди Сара ответила:

— Запонки, фотографии в рамках, шкатулки, булавки для галстука, галстуки, вот, пожалуй, и все.

Сидя на скамье подсудимых, я мысленно отмечал тех друзей и коллег, которые согласились дать показания против меня. А еще я замечал, сколько людей, которые могли бы выступить в мою защиту, молчали, не решаясь этого сделать.

Например, я всегда считал старшего бухгалтера принцессы, Майкла Гиббинса, своим другом. Выяснилось, что я ошибался. Этот бухгалтер начал работать у Дианы за год до ее смерти. Но, несмотря на это, он согласился выступить как свидетель обвинения и объяснить, насколько близкими у нас были отношения. Это было абсурдно. Его кабинет находился не в Кенсингтонском дворце, а в Сент-Джеймсском. Он ничего не знал о том, как проходила жизнь Дианы, что она делала у себя в гостиной, в столовой. Но из-за того что я один раз пожаловался ему, что очень устал под конец дня, он посчитал возможным говорить о том, что я чувствовал себя «незащищенным», работая у Дианы.

Уильям Бойс сообщил, что мистер Гиббинс рассказал полиции, будто наши отношения с Дианой были не такими уж теплыми. «Да, Диана относилась к нему тепло, но не до такой степени, как это описывает мистер Баррел», — сказал прокурор. Он даже предположил, что я подумывал переехать в Америку. Что ж, это правда. Я действительно подумывал переехать в Америку — потому что принцесса думала о том же.

Майкл Гиббинс явился в суд в пятницу, 25 октября. В этот же день королева, герцог Эдинбургский и принц Чарльз ехали на богослужение в собор Святого Павла в память погибших при бомбардировках на острове Бали. «Роллс-ройс» Ее Величества проехал по Ладгейт Хилл и пересек улицу, которая вела к Олд-Бейли. Через несколько дней все узнали, что разговор, который произошел между тремя персонами в этой машине, существенно повлиял на исход судебного разбирательства «Королева против Баррела».

В следующий понедельник меня неприятно удивила приходящая няня Ольга Пауэлл — она тоже выступила в качестве свидетеля обвинения. Ее очень любили принцесса, Уильям и Гарри. Уж ее-то я никак не ожидал здесь увидеть! Мы часто разговаривали о работе в Кенсингтонском дворце. Перед началом судебного разбирательства мы поговорили с ней, и она сказала, что не собирается быть ни свидетелем обвинения, ни свидетелем защиты. «Я уже старая, мне не нужна вся эта суета, беготня, волнения», — сказала она мне.

Когда она стояла в суде и рассказывала о принце Уильяме, я удивился, почему она вдруг решила выступить против меня. Вообще-то я понимал почему. Она хотела помочь Уильяму и Гарри. Но, делая это из благих побуждений, Ольга Пауэлл помогала обвинению занести надо мной молоток, который мог прибить меня к стене.

Из многочисленных камеристок принцессы, с которыми я работал, Хелен Уолш была, пожалуй, самой набожной, истинной католичкой, как моя Мария. Может быть, именно поэтому она рассказала суду правду. Как только она заняла место для дачи показаний, я заметил, что ей не хочется выступать в качестве свидетеля обвинения. Она говорила объективно, что случилось впервые за время этих заседаний, когда выступал свидетель обвинения. Хелен рассказала, как принцесса бросала на пол одежду, которая ей надоела, как она раздавала слугам разные безделушки и подарки, которые по каким-то причинам ей не подошли. Хелен она тоже подарила много разных вещей.

Удивившись, мистер Бойс спросил ее, что именно подарила ей принцесса.

— Ну, вообще-то, это мое личное дело, — ответила Xелен, и я с трудом смог подавить смех.

Мои адвокаты услышали, как кто-то из обвинения сказал:

— А я и не знал, что она на его стороне. Обвинение подходило ко всему с такой дотошностью,

что иногда это оборачивалось против них. Наконец-то все услышали о том, что в королевских семьях слугам принято дарить подарки, и что этой традиции уже много сотен лет. Выйдя из зала суда, я увидел Хелен в мраморном коридоре. Подсудимый и свидетельница обвинения бросились друг к другу и крепко обнялись.

— Хелен, спасибо тебе за столь честные слова, — поблагодарил ее я.

— Я всего лишь сказала правду, Пол. Вот и все.

В этот же день адвокат принца Чарльза Фиона Шеклтон долго проговорила с коммандером Джоном Йейтсом из Скотленд-Ярда. О том, к чему привела эта беседа, мы узнали только на следующий день.

Вторник 29 октября начался как обычный день. Накануне вечером мои адвокаты пришли к выводу, что в результате суд понял, что наши доказательства и доводы были более вескими, чем у обвинения, что сейчас мы завоевали расположение суда и, можно сказать, одержали верх. Завтра у меня будет возможность самому выступить в суде и рассказать всем правду. Лорд Карлайл договорился об этом. Через двадцать четыре часа начнется выступление защиты.

Никто из нас не мог даже предположить, что произойдет, когда мы войдем в зал суда. А произошло следующее: прессу, лорда Карлайла и других адвокатов попросили покинуть зал суда. Обвинение в это время беседовало за закрытыми дверями с миссис Джастис Рафферти. Рассмотрение дела отложили на час.

— Что все это значит? Это плохо, да? — спрашивал я лорда Карлайла. Но он и сам не знал.

Когда миссис Джастис Рафферти вернулась в зал суда, ее слова потрясли всех. Она сказала присяжным:

— Дамы и господа, прошу прощения за задержку. Сегодня заседание не может состояться. Я вас распускаю.

Вот и все. Она распустила присяжных по домам и отложила разбирательство до особого уведомления. Лорд Карлайл спросил у нее, в чем причина отсрочки. Миссис Джастис Рафферти отказалась ответить на его вопрос. Она встала. Все встали. Сегодня больше ничего в зале суда не произойдет. Было начало двенадцатого.

— Что происходит? Все нормально? — спрашивал я Эндрю Шоу.

— Гм, нет. Это все довольно странно.

Я не знал, что и думать. У меня голова кружилась от разных мыслей. За дверями суда толпились журналисты, столь же озадаченные, как и мы. В воздухе пахло тайной, какой-то интригой. Что-то произошло, но никто не знал, что именно.

В отведенном нам помещении на первом этаже мы ломали головы, что же стряслось.

— Может, у них появились новые доказательства? Что, если окажется, что они еще что-то раскопали? — паниковал я.

— Нет, Пол. Если бы дело было в доказательствах, нам бы сообщили. Тут что-то посерьезнее, — сказал лорд Карлайл. Немного подумав, он спросил: — Пол, может быть, ты забыл рассказать нам о чем-то, что имеет отношение к делу? Не вспомнишь?

Мы — я, лорд Карлайл, Рэй Герман, Эндрю Шоу и Шона — мучительно копались в деле, стараясь найти какую-нибудь зацепку. Мы были похожи на следователей из кино, которые зашли в тупик. Лорд Карлайл знал о том, что мне предлагали пожить на время суда в королевской резиденции, все знали о моей встрече с Марком Болландом. Может, это касается принца Чарльза? Или принца Уильяма? Или той встречи с королевой?

Как видите, я уже рассказал о том, что встречался с Ее Величеством. Об этом сообщалось еще в моих показаниях на предварительном расследовании. О встрече также упоминалось в показаниях на шестидесяти четырех страницах, которые были предназначены только для глаз моих адвокатов. Там говорилось: «Создавалось впечатление, что все, кого принцесса знала, хотели поделиться со мной своим горем. Даже королева… позволила мне встретиться с ней в Букингемском дворце. Аудиенция в ее личных апартаментах длилась три часа (!)». Вот и все, что там было об этой встрече. Просто потому, что мне и в голову не пришло написать подробнее. Я не видел смысла пересказывать весь разговор.

После того как разбирательство неожиданно отложили, я думал только об одном: что это значит? Мы начали прикидывать, что будет, если обвинение вызовет в качестве свидетеля принца Чарльза.

А что, если в качестве свидетеля они привлекут принца Уильяма? Мне стало плохо, когда я представил, как старший сын принцессы стоит в зале суда и дает показания против меня. Как только я представил себе такую картину, я уже не мог взять себя в руки. Мне стало казаться, что эта задержка может значить только одно: они готовятся представить в качестве свидетеля особу королевской крови. Я уже не контролировал свой страх.

К вечеру нам сообщили, что новое судебное заседание состоится только через два дня — в пятницу.

Я всю ночь не спал. С каждым часом мне в голову лезли все более ужасные мысли. Я сходил с ума оттого, что не знал, что происходит. Это была страшная пытка. Я зверел, когда думал о том, как надо мной глумится судебная система.

Все утро я мерил шагами свою комнату в доме Хартов. Мне нужно было на свежий воздух. Я уже несколько дней лелеял надежду, что меня могут оправдать, а эта задержка ее разрушила. Мне не было так плохо с того первого дня в суде. Я сказал, что схожу за молоком, и пошел гулять.

Я шел куда глаза глядят. В какой-то момент заметил, что я хожу по парку, идет сильный дождь, и люди пробегают мимо, пригнув головы. Я слышал хлюпанье шин по лужам, стук капель по зонтикам. Я один не спешил укрыться от дождя, не боялся промокнуть. Я посмотрел на часы: я «ушел за молоком» три часа назад. Я смотрел на людей и думал о том, что должен сейчас быть в суде и защищать свою честь, а не трястись тут в парке от страха. Мне хотелось кричать. Но поскольку это выглядело бы странно, я решил позвонить своему другу-журналисту, который занимался освещением дела, и высказать ему все, что накопилось у меня на душе. Я говорил со Стивом Денисом целых пятнадцать минут.

— Не знаю, сколько еще выдержу… Я схожу с ума. Как они могут так жестоко со мной обращаться? Что они такое нашли, что им нужно целых два дня? Я знаю: случится что-то ужасное. Я это чувствую.

— Пол, ты не знаешь, в чем там дело, — сказал Стив. — Может быть, появится очередной свидетель. Может быть, это конец. Может быть все, что угодно… и может быть, это что-то хорошее.

Он пытался утешить меня, но у меня не было сил даже сказать ему спасибо.

— Этого не может быть. Не говори мне об этом. Даже во сне я не надеюсь на хорошее.

Неизвестность убивала меня.

Кевин Харт отправился искать меня. Он нашел меня в парке, обнял за плечи и сказал:

— Идем. Надо чего-нибудь выпить.

В четверг вечером мы собрались на совещание в лондонском офисе лорда Карлайла. И снова мы сидели и ломали головы. Мы опять поговорили о письме, которое я послал принцу Уильяму, и о встрече с королевой.

— О чем вы говорили с ней? — спросил лорд Карлайл

— Обо всем. О Марии и моих сыновьях, о ее семье о принцессе, об Уильяме и Гарри. Я рассказал ей, что происходило в Кенсингтонском дворце. Мы много о чем говорили.

— Вы ей рассказали, что миссис Франсис Шенд Кидд рвала бумаги принцессы?

— Да.

Тут все посмотрели на меня.

— И… — начал лорд Карлайл. Он явно даже не знал, что сказать. — Почему же ты не сказал нам об этом раньше?

— Это был частный разговор. Мы тогда много о чем говорили.

Думаю, даже тогда мы все-таки не осознали, насколько важен был тот разговор. Это был очень серьезный козырь, защита могла его использовать еще в начале. Но и сейчас можно было включить его в показания, которые я дам в суде в пятницу. Вот о чем мы тогда думали. Никому тогда не пришло в голову, что у нас в руках такое оружие, которым можно легко уничтожить все обвинения.

О той моей встрече с королевой много чего говорили, высказывали предположения, давали циничные оценки. Да, я сказал королеве, что у меня хранились бумаги принцессы. Но я сказал ей не больше чем написал в письме принцу Уильяму 19 апреля 2001 года, а Служба уголовного преследования видела это письмо. Они видели там выражение «на хранение», но это их не волновало. Из моего письма принцу Уильяму, молчания Сент-Джеймсского дворца, обвинений, которые выдвинул против меня Скотленд-Ярд, можно было сделать только один вывод — мои письменные призывы к здравомыслию никого не интересовали.

И какая разница, в конце концов, сказать о том, что ты взял вещи на хранение, королеве — или принцу Уильяму? Более того, 5 февраля 2001 года я написал об этом и в письме принцу Чарльзу. Мне сказали, что письмо ему не передали. Но заместитель личного секретаря Марк Болланд точно его видел. Именно поэтому мне и в голову не приходило, насколько важно, что я заранее предупредил королеву.

И до сих пор я не могу взять в толк, почему это стало такой неожиданностью для Службы уголовного преследования, ведь они видели письмо, в котором я говорил принцу Уильяму, что взял вещи на хранение. То, что в пятницу сказал на суде Уильям Бойс, стало для меня ярчайшим доказательством фарсовой природы этого разбирательства. По-моему, его заявление ясно показало, насколько слепа была полиция и какое невнимание она проявила к обстоятельствам этого дела с самого начала — с января 2001 года.

* * *

В пятницу 1 ноября — в День Всех Святых — атмосфера была пропитана любопытством. Журналистов собрались сотни, столько, наверное, никогда еще не видели в Олд-Бейли. Я старался не думать о том, что принесет мне этот день. Выдержав две недели судебного разбирательства, я снова оказался в исходной точке. Меня переполнял страх.

— Произошло что-то очень важное, — сказал накануне лорд Карлайл.

Как назло, утром в Олд-Бейли сработала пожарная сигнализация, и всех спешно заставили покинуть здание. Я стоял рядом с лордом Карлайлом и Эндрю Шоу, а вокруг толпились журналисты, фотографы, операторы. Я старался выглядеть спокойным, пытаясь сосредоточиться на том, что говорили вокруг меня, но ничего не получалось. Я никак не мог справиться со своим нервным напряжением, и оно мешало мне собраться с мыслями.

Потом нас пригласили обратно в зал суда.

А за несколько минут до этого лорд Карлайл сказал:

— Полиция засуетилась, видимо собирается разъезжаться. Это хороший знак.

Он был первым в тот день, кто меня немного приободрил. Когда я ждал у зала суда, зазвонил мой сотовый. Это был журналист Стив Денис. Голос у него дрожал. Он стоял с другой стороны двойных дверей, возле лестницы.

— Пол, у них все рухнет. Никто не знает почему, но дело явно подходит к концу. Тут появились пресс-секретари из Службы уголовного преследования и лондонской полиция.

Я не понял, что это должно означать.

— И что?

— А то. Это значит, что они приехали, чтобы прикрыть своих. Пол, все знают, что сегодня вынесут решение!

Я не мог в это поверить.

— Нет… не верю! Быть не может. Мне пора идти, — я закончил звонок.

— Пол, пора, — позвал лорд Карлайл.

Я вдруг стал смотреть на все как-то отстранение Я вошел и сел на скамью подсудимых. Мне улыбнулась охранница, Мишель. Троекратный стук в дверь. В зал вошла миссис Джастис Рафферти, все примолкли.

Тут поднялся Уильям Бойс.

— Ваша честь, обвинение в своих утверждениях базировалось преимущественно на отсутствии доказательств того, что Баррел сообщал кому бы то ни было о том, что у него находятся вещи, принадлежащие наследникам принцессы Дианы…

В этот раз мне так не терпелось узнать, что он скажет дальше, что я пропустил мимо ушей его очередную ложь.

— Более того, свидетелей обвинения опрашивали и подвергали перекрестному допросу, предполагая, что у следствия нет доказательств того, что Баррел поставил кого-либо в известность о том, что у него находится кое-что из имущества принцессы Дианы…

«Опять неверно, — подумал я. — Письмо принцу Чарльзу все время было у вас под носом».

Бойс продолжал:

— В прошедший понедельник полиция уведомила следствие о том, что во время частной аудиенции у королевы, состоявшейся через несколько недель после смерти принцессы Дианы, мистер Баррел упомянул о том, что он…

Мистер Бойс стал подробно объяснять, что, таким образом, предпосылки для рассмотрения дела были неверными. Оказалось, что на прошлой неделе герцог Эдинбургский сообщил принцу Чарльзу, когда они ехали на богослужение в память о погибших при бомбардировках на Бали, что я говорил королеве, что хочу забрать документы на хранение. Принц Чарльз на следующий же день позвонил своему личному секретарю сэру Майклу Питу. Затем спросил на всякий случай королеву. Только тогда Сент-Джеймсский дворец поставил в известность Скотленд-Ярд.

Уильям Бойс закончил свою речь так:

— В свете этих фактов самым правильным было бы остановить разбирательство дела и рекомендовать присяжным признать Баррела невиновным.

А я сидел и пытался осмыслить его торопливое заявление. Я взглянул на лорда Карлайла. Тот улыбнулся. Я посмотрел на Эндрю Шоу, который не покидал меня с того самого дня, когда полиция устроила обыск в моем доме. Он откинулся на спинку скамьи. В нашем лагере все облегченно вздохнули. И тут она сказала — я никогда не забуду этих слов:

— Мистер Баррел, вы свободны, — миссис Джастис Рафферти улыбнулась.

Секунду или две я не мог пошевелиться. Потом опять поглядел на лорда Карлайла. Он кивнул и шепотом сказал: «Выходи».

Я поднялся, не зная, смогу ли вообще устоять на ногах. К горлу подступил комок. Все смотрели на меня. Когда я отодвигал стул, его ножки с грохотом проехали по полу, потом я пошел к выходу, и мои шаги отдавались в гулкой тишине. Охранница Мишель подала мне руку. Журналисты молча на меня смотрели. Я сел в зале. Оттуда я слушал как судья в отсутствие присяжных объявила о том, что по всем трем пунктам обвинения снимаются.

Затем миссис Джастис Рафферти вышла из зала суда. Журналисты бросились трубить на весь мир об удивительном вмешательстве королевы. Тот самый свидетель, которого я не имел права просить прийти в суд, протянул мне руку помощи. Королева, которой я служил много лет, выступила в мою защиту ради памяти другой удивительной женщины — принцессы Уэльской. Журналисты бросились к выходу, а я подошел к лорду Карлайлу.

— И все?

— Все, Пол. Все закончилось.

Я не смог сдержать рыданий и уткнулся в плечо моего адвоката. У этого человека хватило смелости бросить вызов обвинению в таком сложном деле, и даже теперь он не бросил меня одного. На его мантии уже расплывалось пятно от моих слез. Он похлопывал меня по спине.

— Думаю, пора отправиться обедать. Я знаю хороший ресторан на Ковент-гарден, — сказал он.

Тут Эндрю Шоу передал мне свой сотовый, пояснив:

— Это Мария.

Я взял телефон и услышал, что она плачет от счастья. Кажется, я смог сказать только:

— Дорогая… — и тоже разрыдался. — Это все королева. Это королева, — говорил я ей. Вокруг меня стояли улыбающиеся адвокаты. Наконец-то это дело, вымотавшее всех, подошло к концу.

Мария была в таком состоянии, что вряд ли понимала мои слова. Она сказала:

— Вот, слушай!

Она отняла трубку от уха, и до меня донеслись радостные крики. Это в наш цветочный магазин пришли наши родственники и покупатели, чтобы выразить свою радость за меня.

Мы с Эндрю Шоу вышли на улицу. Мне казалось, что я не иду, а лечу. Вокруг меня толпились журналисты, фотографы, телеоператоры. Полицейские, взявшие меня в кольцо, пытались их оттеснить. Мне приходилось хвататься за полицейских, чтобы не упасть.

— Пол! Пол! — кричали фотографы. — Пол! Смотри сюда!

Я споткнулся о ногу поваленного на землю репортера и сам чуть не упал. Я поднял голову и увидел, что из всех окон на меня смотрят люди, в некоторых офисах даже пооткрывали настежь окна, а сотрудники высунулись и машут мне руками. Я хотел помахать в ответ, но в тисках толпы было невозможно пошевелиться.

Затем Эндрю Шоу от моего имени сделал заявление для прессы. В конце улицы было заранее подготовлено место для пресс-конференции — огороженный пятачок. Он всех поблагодарил, сказал, что я чувствую огромное облегчение. А вокруг все кричали «Пол! Пол!». Я чувствовал себя опустошенным и усталым, но, если бы у меня были силы, я бы закричал на весь мир: «Господи! Какое счастье быть свободным!».

Мы все отправились в ресторан на Ковент-гарден. Там было тихо. Во всем зале кроме нас было только четверо. Но, как только я вошел, они принялись хлопать и бросились пожимать мне руку.

На нашем победном пиру присутствовали два особых гостя: друзья принцессы Ричард Кей и Сьюзи Кассем. Думаю, я никогда в жизни не обнимал Сьюзи так крепко, как в тот раз.

— Она смотрит на тебя с небес, — сказала она, и мы расплакались.

Когда мы уселись, в ресторан вошла Фиона Брюс с Би-би-си. На улице шел дождь, она промокла насквозь, но судя по всему, ей было все равно. Она принесла мне в подарок бутылку шампанского.

— Я хотела поздравить тебя, Пол, — сказала она, поцеловала меня в щеку и ушла. А мы стали праздновать мое освобождение.

Вечером я вернулся домой, в Чешир. В конце концов я получил возможность высказаться, хотя мне и не удалось сделать это в суде. Все, что я хотел сказать в свою защиту в суде, я повторил для «Дейли Мейл». Тут на меня накинулись и другие газеты Британии и США. Я пережил уголовное преследование, а теперь еще две недели вынужден был переживать преследование прессы. И опять меня обвиняли в том, что я продался, что я предал принцессу, так что мне снова пришлось столкнуться с воинствующим неведением.

Даже написав эту книгу, я не предал принцессу. Потому что, прежде чем решать, что является предательством, а что — нет, надо осознать объем этой информации. Именно поэтому я смело могу сказать, что остался верен принцессе. И она бы это поняла. Вы, может быть, захотите узнать, что было дальше?

Дальше меня ждала новая жизнь. Я вышел из Олд-Бейли навстречу своему будущему. Но я ни за что не откажусь от прошлого. Не знаю, недостаток это или наоборот — сильная сторона. Я смог отстоять себя в суде, и теперь мой долг — защитить от поругания репутацию принцессы и не дать людям забыть об этой удивительной женщине. Я бережно храню все воспоминания о ней. Некоторые думают, что мое нежелание забыть принцессу нездорово, но мне просто хорошо жить с ее образом в своем сердце.

Я стал сильнее, чем прежде. Но, несмотря на усилия полиции, не утратил веру в людей. Я знаю, что есть миллионы таких, как я, кто считает: память о принцессе должна быть такой же живой и трепетной, как тот волшебный след, который она оставляла в душах всех, с кем соприкасалась.

Начну ли я новую жизнь? Начну. Забуду ли когда-нибудь принцессу? Нет. Принцесса оставила мне ценный дар своего тепла и доброты. Делясь с вами кое-какими из своих воспоминаний о ней, я надеялся, что мне удалось в этих записях отразить ее светлую личность. Что бы ни случилось, я всегда буду защищать память принцессы. Потому что она хотела бы именно этого.

Я знаю, какие отношения нас связывали. Знаю, насколько они были глубокими. Я знал, что нас ждало в будущем. И никто никогда не отнимет у меня ее последнего письма, которое она оставила на столе в буфетной в августе, незадолго до смерти.

Я часто его перечитывал, потому что оно придавало мне сил и утешало в трудные минуты. Как оказалось, это письмо стало ее прощанием со мной. Думаю, оно подойдет и для конца книги:

Дорогой Пол,

Ты, мой провидец, наверное, понял, что эта поездка очень важна для меня.

Я и сама это знаю. И сейчас хочу признаться тебе на этом листке бумаги, как мне приятно, что ты разделяешь со мной эту радость. Какой чудный секрет!

Ты — просто чудо! Ты каждый день умудряешься выполнять все мои поручения и капризы, хотя меня ужасно раздражает, что ты всегда оказываешься прав!

Но, если говорить серьезно, твоя поддержка, как всегда, была для меня бесценна. Только благодаря тебе мне удалось не потерять рассудок во всем кошмаре тех лет…

Теперь времена меняются, и скоро мы все сможем отдохнуть и отправиться навстречу новой, прекрасной жизни в новых краях!

Пол, спасибо тебе за твою невероятную стойкость и преданность.

С любовью, Диана

А что за секрет?

Простите. Но это останется между дворецким и его принцессой.

===================================================================================