А происходило это так…

Зима, ранняя, снежная, но необычайно теплая, пришла в Яттерланд еще в октябре и сыпала, сыпала крупные, как мотыли, снежинки на крыши домов, оголенные деревья, пашни, присмиревших собак, людей. Надо всей долиной не переставая шел снег. Небольшие хижины в распадках между холмами занесло уже по самые крыши, и над белым океаном наружу выступали только дымящие сизым печные трубы.

Собаки, уподобляясь кротам, рыли ходы от заваленных снегом будок к хозяйским домам, чтобы согреться и не чувствовать себя брошенными. Прямо скажем, косматый пастуший пес крайне плохо приспособлен для того, чтобы рыться в глубоком снегу. Если бы овцы видели сейчас старого ушастого Марта, увязшего в сугробе, то полиняли бы от смеха. На его счастье, вся отара пряталась от непогоды в овчарне, пристроенной к хижине пастуха Квиртта, в полной темноте пережевывая тягучее душистое сено. Поскольку овчарня эта была куда больше самой хижины, то иной зубоскал мог сострить, что, мол, вовсе наоборот — это человеческое жилье пристроено к сараю. Так или нет, не будем спорить. Тем более что под снегом теперь не было видно ни того, ни другого.

Старик Квиртт сидел за шатким столом и чинил рукавицу в тусклом свете горящей щепки. Щепка прогорала быстро, а старик работал медленно, и возиться с починкой можно было до следующей весны, когда от рукавицы уже не будет никакого толку.

Квиртт едва попал ниткой в игольное ушко, когда в дверь хижины заскребли и раздался приглушенный досками жалобный вой… Нить снова сорвалась, и старик уколол иглой мозолистый палец.

— Да что ж ты! — выругался он.

В эту секунду нетерпеливая лучина погасла, и единственная комната в доме оказалась охвачена темнотой. Только из-за жестяной заслонки отсвечивали красным на котелке тлеющие в печи угли. Пастух еще с утра собирался заштопать рукавицу и выпить чаю. Дело затянулось, снаружи солнце стояло в зените, а так рукавица так и осталась дырявой и чай в котелке совсем остыл. Тихо ругаясь себе под нос, Квиртт поплелся к двери, чтобы впустить пса: что ни говори, а старого друга нужно уважать…

Март едва не сбил хозяина с ног, вбегая в дом, и с шумом отряхнулся посреди комнаты, забросав все вокруг комьями снега. Квиртт, не переставая ворчать, зажег от печи новую лучину и обнаружил сидящего в растекающейся по полу луже весьма довольного собой огромного взлохмаченного пса. В пасти тот держал начисто обглоданную кость, которой то ли решил поделиться с хозяином, то ли пожадничал оставить во дворе. Хвост размеренно разносил лужу по вытертым доскам, сухого места на которых почти не осталось.

— Что ж ты творишь?.. — посетовал старик, глядя в карие глаза на широкой лохматой морде.

Пес по-щенячьи тявкнул, протягивая ему кость, разметал хвостом остатки лужи, достав брызгами до стен, и нетерпеливо заскулил, ерзая на заду. Старик беззубо улыбнулся ему и потрепал за ухом, пряча рукавицу в карман фартука. Пес с грохотом выронил кость на пол и, получив столь явное одобрение хозяина, перекочевал под лавку, устраиваясь поспать.

В дверь хижины негромко постучали.

Учитывая погоду, это было очень большой неожиданностью. Дом стоял на окраине Овец, и по нечищеным дорожкам дойти до него было настоящим приключением. Старик замер, а пес подскочил с пола, едва не опрокинув лавку, и приготовился лаять, как положено штатному охраннику.

Кто-то постучался настойчивее и сильнее, поддав ногой. Затем по толстым доскам прошелся набалдашник тяжелого посоха, а из-за обитой войлоком двери раздался голос:

— Здесь, что ли, живет Квиртт?! — голос пришельца был густым и низким, как грозовая туча.

— Да! А чего надо?! Я тебе баловать… Смотри у меня! — на всякий случай добавил пастух.

Тут уж прорвало и пса, залившегося хриплым лаем. Сонные овцы в сарае шарахнулись в темноте, сбиваясь в кучу от ужаса, который составляет значительную часть их привычек. Овцам всегда мерещится разное…

— Письмо тебе! — раздалось из-за двери. — Отворяй, несносный старик!

Квиртт, конечно, узнал голос и теперь разыгрывал спектакль. Когда он открыл дверь, крикнув ради эффекта пару ласковых, то в облаке пара обнаружил стоящего на пороге огромного бородатого старика. Рядом в снег были воткнуты широкие сосновые лыжи, сложив которые вместе можно было получить недурных размеров лодку. Стало понятно, как по такому снегу добрался до хижины почтальон. А уж силы, похоже, ему было не занимать.

— Грузз, чтоб тебя! Ну и напугал ты меня, старый черт! Входи.

— Боязливый ты стал не хуже своих овец, — пророкотал гость и, согнувшись едва не пополам, протиснулся в хижину.

Пес притих и снова улегся под скамьей.

— Письмо тебе, — сказал названный Груззом, оглядывая комнатушку на предмет, куда бы сесть.

Огромный почтальон был знаменит на всю округу. Его боялись даже орки, не говоря уже об обычных разбойниках, иной раз забредавших в долину и леса вокруг нее. Волки бежали за горизонт, лишь заслышав его запах. Грозен и силен был почтальон Грузз. И не было в долине надежнее способа отправить весточку родне или передать соседу посылку из соседней деревни. Грузз был единственным, кого орки ребенком дважды пытались утащить в шахты, но оба раза он отбивался от них голыми руками, а одного даже зашиб насмерть, сделав потом из него страхолюдное чучело. «В деда пошел, долгих ему лет, старому волкодаву», — говорила про него бабка, вытирая щеки упитанному карапузу полутора лет от роду, взнуздавшему хряка во дворе.

— Редко мне пишут, не признал поначалу. Мог и пса спустить. — Март неодобрительно поднял ухо: связываться с этакой горой он точно не собирался даже за ужин своего хозяина. — Сюда садись, выпей чаю, — Квиртт указал на скамью, под которой расположился Март, чем последнего вовсе не порадовал. Пес торопливо выбрался на середину комнаты и глухо зарычал, для приличия стращая оккупанта.

Где-то среди завываний ветра далеко-далеко раздались едва слышные хлопки и прокатился гул, словно кто-то двигал мебель под полом. Ни пастух Квиртт, ни почтальон Грузз, занимавший почти половину комнаты, не обратили на него внимания, увлеченные разговором, с удовольствием попивая горячий чай с медом. Только пес поджал уши и хвост и заскулил, глядя вверх.

— Чего там, глупая псина? Хорош мед у старика Жжу, хорош… — протянул Квиртт.

— Угу, — пробасил Грузз. — Хорош чудо как.

— Слышал, ходил ты в пещеры на орков?

— Ходил, — снова пробасил Грузз. — Да застрял там в одном месте, стыдно сказать. Так и простоял, пока наши обратно не пошли. Великоват я для таких дел, неловко мне под землей. И не молод уж. Ну да и с меня польза была: я собой весь проход перегородил. Сколько тварей этих наружу бежало, столько и полегло. Я их больше кулаком. Не люблю всякое оружие. Ни к чему мне.

Старый пастух посмотрел на гостя: этому точно можно с голыми руками на войну ходить. Кулачищи у почтальона были каждый с телячью голову.

Вдруг пес забился в угол и завыл по-волчьи. Пастух насторожился. Снаружи явно что-то происходило. Теперь уже и Грузз замер, прислушиваясь и вертя огромной бородатой головой. Гул нарастал, а на столе зазвенели чашки.

Не успел Квиртт разинуть рот, чтоб сказать, как на хижину с грохотом что-то обрушилось, стены со скрипом зашатались, а в печную трубу посыпался снег, затушив угли.

— Никак лавина накрыла! Копать-перекопать! — пророкотал Грузз. — А я еще половину писем не отнес!

Двери в деревенских домах всегда открывались внутрь на такой вот случай: если завалит снегом, то как-никак откроешь ее и выберешься. Но тут навалило столько, что за зиму не откопаться… Крыша заметно просела, грозя обвалиться внутрь.

Квиртт и Грузз по очереди рыли слежавшийся горный снег, но так и не выбрались на поверхность. Пес прятался под лавкой и только тяжело дышал, прислушиваясь ко всем шорохам. Зато овцы чувствовали себя превосходно: вокруг было темно, тихо и полно свежего сена — это ли не жизнь? Часть овчарни обрушилась, завалив черного племенного барана, который слыл страшным драчуном и скандалистом. О нем никто в стаде не стал жалеть.

Так их и нашел Лишайник: старики в темноте пили холодный чай и рассказывали друг другу истории про свою молодость.

* * *

На вершине горы еще долго стоял Харкан, рассматривая дело рук своих. В этот день он дал из своих хранилищ по горшку с какой-то тайной смесью — всего сто горшков сотне безмозглых орков. Они должны были разойтись по вершинам гор, окружавших долину, забраться поглубже в снег на склонах и одновременно поджечь фитили. То, что самих орков разорвет в клочья, Харкана совершенно не волновало.

Все было сделано, как он велел, и Яттерланд за минуту скрылся под огромной снежной лавиной.

* * *

— Всякого можно было придумать, но чтобы долина погибла так?! — возмутился Крокк. Он ходил вокруг костра кругами, вертя в руках ключ, большой, медный, от своего сарая, не в силах успокоиться и сосредоточиться на чем-то.

— Кто-то, конечно, выжил. Но деревни, судя по тому, что мы видим, снесло. Жители ушли. Как думаешь, какой сейчас год? Сколько лет прошло с тех пор, как ты попал в деревню, Лишайник?

Тролль хрустнул суставами огромных лап и надолго задумался.

— Как думаешь, он живой там? — Крокк осторожно постучал тролля по плечу палкой. Никакой реакции.

— Да. Подожди. Лишайник считает.

— Пока он считает, пройдет еще сто лет и ему придется начинать заново! — кипятился Крокк.

Клюпп с хрустом вгрызся в большое зеленое яблоко и приступил к процессу тщательного пережевывания. В этот период он был вегетарианцем. Маленький орк последовательно испытывал на себе разные диеты, сам придумывая их правила. Одду едва удалось его отговорить от диеты, основанной на белках: ловить их было изуверски трудно, к тому же страшно жаль убивать таких милых и пушистых зверьков.

— Пушть шшитает, — прошамкал Клюпп, набивая рот остатком яблока. В его случае фрукт исчезал в два укуса. — Это очень вафно.

Компания устроилась на ужин. На всякий случай тролля сверху прикрыли куском парусины — толку от этого не было никакого, поскольку тот никогда не мерз (а также не дышал, не потел и ел только раз в год), но было как-то недружелюбно не поделиться с ним одеждой. Через полчаса он превратился в гротескную статую, иметь которую у себя в саду не захотел бы даже отъявленный чудак.

— Двадцать два!!! — неожиданно раздалось из-под слоя снега.

Лишайник наконец посчитал. Никто не мог сказать, сколько усилий ему для этого потребовалось.

— То есть меньше десяти лет, после того как меня утащили орки?! — Одд буквально подскочил на месте. — Мы должны это остановить! — твердо сказал он.

— То есть мои родители, братья… — растерянно протянул Крокк.

— Да, именно! Они все, скорее всего, погибли!

— Но Ронна ждала малыша…

— Какая Ронна?

— Жена старшего брата.

— Будем надеяться на лучшее, Крокк. Может, они спаслись каким-то чудом.

— Я должен пойти туда, — как во сне проронил Крокк.

— Домой?!

— Я должен узнать, как они.

— Ты должен — и мы можем это, Крокк, все вместе — сделать так, чтобы всего этого вообще не случилось. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Сделаем это?

— Да, черт возьми!

— Клюпп?

— Ага, я с вами, да.

— Лишайник? Лишайник!

— Дзынь!

— Подойдите ближе ко мне, — сказал Одд, доставая из сумки булаву.

В его взгляде было столько решимости, что им можно было пробивать стены. И в то же время он выглядел ужасно усталым. Да и его товарищи изрядно утомились от всего этого. Крокк и Одд были отягчены судьбой своих семей. К тому же Крокк ни в какую не хотел жить в деревне, как все, — он хотел видеть далеко вокруг, а не только у себя перед носом. Клюппу некуда было возвращаться — он был чужим и среди людей, и среди орков. Но он был верным другом. О чем думал Лишайник, было невозможно сказать наверняка, но все четверо были готовы действовать, чтобы предотвратить беды, которые навлекли на долину безголовые орки с их предводителем.

Они встали рядом, повернувшись лицом к долине, стараясь навсегда запомнить ее погребенной снегами, мертвой… Одд медленно повернул кольцо.