— Мои исследования, — начал Цуккини, словно ногтем по воску выцарапывая каждое слово. — Показали… — многозначительная пауза. — Что у путешествий во времени есть несколько крайне интересных свойств. Их бы не мешало знать каждому, кто решил, кхм… — еще одна пауза. — И имеет возможность себе это позволить.

Они сидели за столом в маленькой комнате без окон, с низким сводчатым потолком, белеными стенами и широким приземистым камином, в котором тлело единственное полено. У противоположной стены дремал громоздкий деревянный сундук одного цвета с дверью и украшавшими интерьер панелями. В воздухе парила смесь ольхового дыма, запаха печеного картофеля и горячей грибной настойки, густой и сладковатой на вкус, как кленовый сироп. Несколько толстых прямых свечей на столе оплывали в глиняных блюдцах, как… перевернутые шляпки грибов. Здесь все так или иначе схватывало эту грибную тему.

Если отвлечься от мысли о том, что находишься глубоко-глубоко под горой (они прошли, пробежали и проползли столько, что уже не были уверены, под какой именно), нетрудно было представить себя поздним вечером в обычном каменном доме. Только невозможная на поверхности тишина создавала впечатление чего-то неправильного.

Одд тяжело вздохнул, предвидя долгую невнятную лекцию, потому что в манере ученого было по часу рассказывать о чем угодно, лишь бы ему самому было интересно. Один раз Одд заснул на середине лекции о вязании шерстяных носков, а когда проснулся, Цуккини еще не закончил, дойдя лишь до изготовления пяток. Ученый же размахивал руками и бродил туда-сюда, даже не обратив внимания на то, что его собеседник спит. Однако сейчас властитель грибных плантаций был необычайно краток, и кое-что из его рассказа даже можно было понять с первого раза:

— Самое главное! Ты не можешь встретиться во времени с самим собой. То есть невозможно попасть в тот самый момент, в котором ты уже есть, — Цуккини сделал ударение на «уже» и внезапно замолчал, задумавшись.

На его лоб села большая зеленая муха. Это было удивительно, потому что кроме дождевых червей на подземной плантации Одд раньше не видел никаких насекомых. Муха на такой глубине казалась чем-то из ряда вон выходящим.

«Вполне возможно, что тут есть другой выход наружу. Отдельный, по которому не нужно петлять сквозь орочьи подземелья, — подумал он. — Вот удача была бы сразу попасть сюда с поверхности».

Тут Цуккини громко хлопнул себя по лбу, едва не сбив очки на пол. Невредимая муха бодро облетела стол, проигнорировала мальчика и устроилась на крышке большого синего чайника.

— Мда… Кхе-кхе, — откашлялся лектор, пытаясь восстановить нить событий. — Так вот, мой юный друг, — Одд ненавидел, когда его так называли, но решил не возражать.

Цуккини продолжил, гневно разглядывая муху, исследующую крышку чайника:

— Это довольно сложно объяснить. Да и не думаю, что тебе будет интересно разбираться в деталях… Поверь, что в некоторые вещи лучше не погружаться ради своего же спокойствия.

Все это время он по чуть-чуть отпивал сироп из маленького глиняного кувшинчика и покачивал ногой под столом. Одд уже начал закипать от нетерпения.

— Пей, очень полезно для здоровья, — кивнул Цуккини на чашку с радостным изображением мухомора в руках Одда. — Люди явно недооценивают грибы! Просто не умеют делать из них что-то лучшее, чем кучу подгорелых кусочков на сковородке.

Нельзя было дать ему отклониться от темы, иначе вернуть ученого в русло начатого разговора уже не удастся:

— Так что насчет времени? Я не понял, — нетерпеливо спросил Одд.

— Я, по-моему, все уже рассказал… Суть в том, что ни с каким собой-раньше или собой-позже в одном времени оказаться нельзя. Если ты переместился во времени сюда, значит, или еще не родился или уже умер… Ну… Или куда-то там задевался, так, что само время не знает, где ты находишься. Вроде того.

— То есть… — в голове Одда волчком крутилось услышанное. — Вы хотите сказать, что… — он осторожно подбирал слова, будто каждое из них могло ужалить в ногу, если что-то пойдет не так. — Раз я тут с вами сейчас, то в обычном времени, в котором я жил раньше, я или еще не родился или… — а вот с этой мыслью было непросто свыкнуться. — Или уже умер?

— Вот! Молодец! Уловил самую суть! — Цуккини чуть не бросил в него кувшинчиком, всплеснув руками. — Сейчас, как я говорил, тебя уже нет в том времени, которое ты покинул. А туда, где ты уже есть, невозможно попасть. Не знаю, даже не спрашивай, что там произошло. Может, это были орки, или болезнь, или ты упал со скалы… Вселенная — это, понимаешь ли, живой и разумный организм, очень напоминающий книгу, которая пишет сама себя. Каким-то образом тебя — ха-ха! — вычеркнули из рассказа в одном месте и написали в другом. Представь! Подтерли ластиком и заново написали! Может, в момент первого скачка во времени, или где-то когда-то там…

Цуккини уставился на Одда с таким неприкрытым самодовольством, словно тот был его учеником, только что сделавшим мировое открытие. Или лучше так: его учеником, которого он сам только что до глубины души удивил своим.

Одд сидел, сжавшись в комок на высоком стуле, поджав ноги и стараясь не выкинуть что-нибудь очень странное от всего услышанного. Например, вскочить на стол и рассказать блюдцам анекдот про лису и чертополох (вы ведь знаете этот старый анекдот, от которого еще ваш дедушка заходился смехом до колик в животе?). Весь мир, и без того проделывавший с ним невероятные штуки, теперь вовсе встал с ног на голову, притом лихо играя на скрипке джигу.

Мальчик глянул в свою чашку, и на мгновение ему показалось, что грибной сироп неодобрительно посмотрел на него в ответ. От вселенной, где происходит такое, можно ожидать чего угодно. В конце концов у любого бы немного сдвинулась крыша, услышь он такое о себе. Можно, конечно, рассудить по-другому: Цуккини напрочь сошел с ума и несет всякую чушь. Или просто шутит, с него бы сталось. Этот подземный ботаник в желтых ботинках — довольно странный тип, кто бы спорил, и вполне способен отколоть номер. Но, похоже, ни безумцем, ни шутником он вовсе не был. Скорее, ученый был серьезен до смешного, чем склонен пошутить.

— Ин сумма! — торжественно подытожил он. — Или ты сейчас, или ты потом! — Кажется, ничего нелепее Одд в жизни еще не слышал.

— То есть одно из двух: когда спасешь долину в одном времени, то в другом к этому моменту будешь мертвее засушенного гриба! Что ты, раз мы тут с тобой разговариваем, уже благополучно совершил… Или совершишь… Или это происходит прямо сейчас, и ты просто растворишься в воздухе у меня на глазах… Короче, ни о чем не беспокойся! Все и так считают тебя мертвым. Ха-ха!

Кажется, его это забавляло. Иногда за ходом мысли ученого было невозможно уследить: она плясала и бегала зигзагом, подобно сбесившемуся еноту.

— Все… Кроме тебя самого и твоих друзей. Ну, и кроме меня, само собой, — Цуккнини со вздохом развел руками, так что кувшинчик кометой пронесся на волосок от носа мальчика.

— А еще Харкана, — поставил точку Одд, глядя перед собой.

— А, ну да, ну да… Мой безумный братец, — как бы между прочим обронил ученый, допивая остывающий сироп.

— Что?! — Одда будто подбросило на стуле.

Кот, до этого дремавший на сундуке, спрыгнул на пол и с обиженным видом вышел прочь, подергивая хвостом от досады. В приличном обществе никогда так не кричат в присутствии спящих!

— Что «что»? — не понял Цуккини.

— Харкан — ваш брат?! — теперь мальчик готов был съесть свечи со стола, лишь бы он продолжал рассказывать.

— Ну да. А что в этом такого? Ты его знаешь? — Цуккини приподнял и тут же опустил крышку чайника. — Чай и вовсе простыл…

— Он же управляет всеми орками! — воскликнул Одд.

— Ну, далеко не всеми, а только теми, что живут здесь. Это, по моим прикидкам, далеко не все. Есть еще горы Очудноземья и Северных Океаний и… Короче, в мире полно других орков, которые слыхом не слыхивали ни про какого Харкана.

— Я-то думал, вы пленник!

— Еще чего тебе взбрело в голову! — приосанился Цуккини. — Много чести моему братцу взять меня в плен. Да он носа сюда не покажет, пока я не разрешу! — ученый буквально раздулся от праведного гнева.

Но Оддом уже завладела другая мысль:

— Ведь Харкан — ужасный злодей. А вы — его брат. И ничего не делаете, чтобы его остановить! Ничегошеньки! Там люди гибнут из-за него! А вы здесь копаетесь в своих грибах!

— Да, — грустно сказал Цукккини. Весь его гнев мгновенно улетучился и теперь за столом сидел маленький старый человек в засаленном колпаке и обвисшем шерстяном свитере. — Да, — повторил он. — У нас договор. Ничего не могу поделать. Договор есть договор. Очень жаль.

— Что за договор?! — требовал ответа Одд.

— Очень простой договор: он не вмешивается в мои дела, а я в его. Это давняя история. Ужасно давняя, мой мальчик. Ужасно, ужасно… У нас договор…

Ученый все чаще повторял одни и те же слова, взгляд его помутнел, а плечи подтянулись к ушам. Комната будто наполнилась старой чердачной пылью, свечи потускнели, а тлеющее в камине бревно защелкало, плюясь искрами на пол.

Только сейчас Одд разглядел, что маленькие уши Цуккини остры, как у белки, и покрыты белым вьющимся пухом, а в их мочки вдеты тонкие золотые кольца — по три штуки в каждой. Его кожа была бледно-серой, но не такой, как бывает у людей, долго не выходивших на солнце, а как ствол старого дерева с ободранной корой. Зрачки широкие и черные, напрочь лишенные роговицы, словно отверстия в маске. Цуккини, похоже, не был человеком… Или был им не вполне. Но кто же он? Одд озадаченно смотрел на своего странного знакомого, пытаясь навести порядок в голове и прийти хоть к каким-то выводам.

— Ведь это из-за меня он попал сюда, — начал, прервав тишину, ученый. — Я виноват. Не надо было давать ему пробовать самому. Эта штука, — он показал взглядом на булаву, с которой ни на минуту не расставался Одд. — Думаешь, кто ее сделал? Да-да. Я! Мы оба тогда чуть не погибли в море. Нам даже повезло, что мой вздорный братец способен сломать что угодно, даже то, что невозможно сломать в принципе. Я и глазом не успел моргнуть, как он выломал половину диска! — Цуккини визжал от возмущения. — Как ему удалось?! Не приложу ума! И, главное, зачем? Мы тогда ужасно поругались, ужасно… Он схватил меня за рукав… Потом мы оба оказались в воде, не представляя, что происходит. Он выронил эту штуку… Чертов криворукий тупица! И она мгновенно пошла ко дну, а за ней чуть не последовали мы сами в желудке какой-то кошмарной рыбы.

Цуккини повертел в пальцах ложку и, кажется, немного успокоился.

— Обломок, который был у Харкана, перенес нас сюда. К сожалению, он не сможет вернуть нас обратно, в наше время. По-отдельности все эти кольца работают очень слабо.

Он отложил ложку, машинально отпил из уже опустевшего кувшинчика, с досадой посмотрел в него и отставил в сторону.

— Знаешь… — кажется, прорвало плотину, и теперь Цуккини было не остановить. Он смотрел на Одда каким-то лихорадочным взглядом, а руки над столом заметно тряслись. — Что я понял, когда увидел эту вещь у тебя в руках?

— Нет, — тихо произнес Одд.

— Я понял, что мне все равно! Плевать! Больше двух тысячелетий я жаждал найти ее или чтобы кто-то ее нашел — и тогда… Но теперь понял, что совершенно счастлив здесь и никуда не собираюсь возвращаться. Молодость все равно не вернуть, — грустно добавил он. — А вот Харкан… О! Этот толстолобый тупица упрям, как тысяча ослов, помноженных на сорок тысяч баранов! Я убежден, он ночей не спит, грезя раздобыть ключ времени! Она так называется, твоя «булава», как ты ее совершенно ошибочно именуешь: ключ времени, мальчик. И мне он больше не нужен! Он твой по праву. Спаси свою долину, если сможешь. Действуй!

Цуккини затих, слез с табурета и медленно вышел. Одд не стал его догонять.