Вереница тощих, озирающихся мальчишек во главе с Оддом подошла к Железному столбу на рассвете. Шествие замыкал Лишайник, возвышаясь над ними, подобно горе, разглядывающей мышь.

Луга вокруг и дорогу пеленал плотный липнущий к коже туман. Всем не терпелось поскорее попасть домой, но путь оказался слишком долгим. Троих пришлось положить на импровизированные носилки и тащить волоком, такими слабыми они были. Если бы не внезапное освобождение, через день-другой их бы наверняка истребили охранники-орки.

К безлюдному в ранний час перекрестку, подобно призрачной ладье, подкатила заставленная ульями телега пасечника Жжу, движимая сонным, как облака над горой, волом. Сам он также клевал носом, по многолетней привычке балансируя на краю — сразу за хвостовой частью своего копытного движителя. Одду пришла мысль, что даже миллион лет назад пасечник на телеге вот так же подъезжал к этому перекрестку, только вместо вола в нее было впряжено какое-нибудь древнее шипастое чудище.

Как всякий благовоспитанный вол, тот, что тянул телегу, встал, оказавшись перед выбором. У Железного столба дорога расходилась в стороны, а волы не отличаются математическим гением, чтобы напрягать свой мозг такой неразрешимой задачей. С его точки зрения дороги повторяли одна другую и вели из все-равно-откуда во все-равно-куда. По пути между этими общеизвестными пунктами следовало поесть и подремать. Такой нехитрой логики ему, как и большинству людей и животных, вполне хватало для жизни.

Пасечник медленно поднял голову и уже замахнулся палкой, чтобы придать волу ускорение, но увидел самое странное общество, которое когда-либо встречалось ему на дороге. Три десятка сидящих в траве мальчишек, большинство из которых что-то жевало — точь-в-точь стайка зайцев на поляне. С ними огромный, размахивающий руками тролль (по утрам Лишайник всегда делал зарядку). В довершение всего из-за морды вола возникло нечто, назвать которое Жжу с уверенностью бы не взялся (какое-то смутное воспоминание подсказывало, что он уже видел такое раньше, но точно сказать не мог). Оно схватилось за упряжь и пропищало из-под плоской широкой шляпы:

— Нам нужна помощь! Понадобится телега!

Вол стриганул ушами, отпрянув назад, так что Жжу едва не свалился со своего насеста.

— Поможешь?! — раздался писклявый голосок уже с другой стороны телеги.

Пасечник молча кивнул ушами войлочной шапки и неуверенно слез на землю, стараясь не увидеть ничего лишнего.

— Отличное место для медосбора, кстати, — заверил его все тот же голосок. Теперь он звучал откуда-то сверху. — Лишайник позаботится об ульях. Лады?

Жжу снова кивнул.

В лучах восходящего солнца мальчишки плелись к Большой деревне по влажной от росы дороге за поскрипывающей телегой пасечника. Дюжина из них устроилась в ней, привалившись плечами друг к другу и тут же заклевав носом. Двое или трое самых прытких умчались вперед, желая поскорее попасть домой. Остальные с посветлевшими лицами шли, переставляя босые ноги в прохладной пыли, наслаждаясь солнечным утром и свободой.

Все они сейчас пребывали в радостном предвкушении встречи с родными и говорили только об этом, стараясь поскорее забыть о том, что происходило с ними в пещерах. До конца жизни им будут сниться гиблые норы Свиной горы. Но здесь, на дороге к дому, как брошенный камень скрывается в волнах, оставляя лишь затухающие круги, пережитые ими кошмары покрывались черной водой забвения.

Одд шел молча, глубоко задумавшись о чем-то.

— Твои родители ведь сейчас живы-здоровы? — спросил его Крокк.

Одд только пожал плечами. Понятие «сейчас» было в его представлении весьма относительным.

— Мои, может быть, тоже… — продолжал Крокк и голос его задрожал. — И дед… Братья… Как думаешь? Столько лет прошло.

— Отправишься к ним? Обратно, в свое прошлое? — в лоб спросил его Одд.

Крокк помолчал. Видно было, что ему нелегко дается этот разговор. Но ему повезло с другом: лишние слова были не нужны.

— Там, после поворота. Остановимся у пролеска, — сказал Одд, глядя ему в глаза.

Крокк с благодарностью и горечью посмотрел на товарища, ничего не ответив. Он озирался по сторонам, стараясь получше запомнить все. Дорогу, лица друзей, небо, тощих босоногих мальчишек, плетущихся за телегой и сидящих в ней, шапку пасечника с болтающимися ушами, лоснящийся круп вола, ощущение радости и смутной тревоги.

Там, за поворотом, Одд вышел из пролеска один, светло улыбаясь чему-то. В руке он держал потрепанную книжку в кожаном переплете.

«Возьми на память. Там всякая ерунда, конечно, но я могу лучше. Обещаю!» — они обнялись и Одд быстро повернул кольца на булаве — туда и обратно в «чуть позже» того момента, в котором они расстались.

* * *

Где-то там, в удаляющемся с каждой секундой прошлом, великолепный Крокк-младший в чудом сохранившихся проволочных очках, чудовищно оборванный и восхитительно грязный, подтянул лямку заплечного мешка, вздохнул и подошел к чугунной калитке.

Он бы, наверное, еще долго стоял там в нерешительности, обдумывая перспективу хорошей трепки от родителей и систему убедительных аргументов в защиту своего… «Ну, прошло-то не так уж много: месяца три-четыре, от силы пять… Почти полгода! Боги всех стихий, особенно защищающие от порки — даруйте мне крепость пред ремнем отцовским и укрепите уши мои пред криком матери… Братья будут издеваться до конца жизни… Да меня просто убьют! Трижды. И отберут сарай. Смертная казнь и год мытья посуды гарантированы…» Короче, ему было о чем подумать.

За прутьями калитки что-то неслось по песку — косматое, слюнявое и пыхтящее. Рубб встретил своего подопечного громким лаем, не дав завершить сложный мыслительный процесс. На крыльцо дома вышел отец благородного скитальца, лицо которого ничего хорошего последнему не предвещало.

«Почему мне сейчас страшнее, чем в Дымной яме?..» — с удивлением спросил себя Крокк и шагнул вперед.

* * *

Одд долго стоял под раскидистой старой яблоней, глядя на то, как у дома, который казался ему щемяще родным и незнакомым одновременно, в палисаде работала немолодая женщина в выцветшем черном платье. То ли высаживала поздние цветы, то ли устраивала какие-то еще дела в своем маленьком залитом солнечным светом царстве.

Клюпп, не имевший представления о родителях или родственниках вообще, тихо пристроился у ствола с его южной мшистой стороны и, кажется, дремал, убаюканный дорогой и августовским теплом. Во всяком случае, все то время, что Одд наблюдал за своей матерью, он не проронил ни слова.

Матерью… Женщина тяжело распрямилась, опираясь на черенок граблей — ее лицо и медлительность выдавали преклонный возраст. Отерла платком лоб и посмотрела в сторону старой яблони, под которой, кажется, невозможно было не заметить голенастого худого мальчика с соломенными волосами. Но если она и увидела его, то это никак не отразилось на ее лице — ни печалью, ни радостью, ни любопытством.

Все вокруг, что помнил таким недавним Одд, теперь словно покрылось серой паутиной, толстым слоем десятилетий, которые сам он пробежал без оглядки, словно в круговерти невероятной игры, столько раз избежав гибели, что хватило бы на несколько жизней.

Он вышел из тени и подошел ближе. Женщина, замешкавшись в палисаде, взглянула на него. Ее взгляд задержался на его лице… Одд замер… и скользнул дальше. Она повернулась и медленно вышла через калитку, идя куда-то своей дорогой.

Мальчик неподвижно стоял на месте еще какое-то время, а затем тихо произнес всего два слова: «Не стоит», и вернулся к своему дремлющему в тени другу.

На коленях у задремавшего под яблоней Клюппа лежала книга. «Великий меморий всемудрого Крокка (мл.)», — прочитал Одд на обложке и широко улыбнулся.

— Идем? — спросил он своего друга, приподнимая за край его плоскую потрепанную шляпу.

Маленький орк поднял лукавый взгляд, ничего не сказав в ответ. Затем он поднялся на ноги, чтобы продолжить путь и широко улыбнулся. Улыбка на лице орка, скажу я вам, производит неизгладимое впечатление. А в шляпе он смотрится просто сногсшибательно!