— Пусть она наклонится побольше, — потребовал важный жирный безмозглый чертов клиент. — Чтобы сильнее блистала буферами.

— Дельная мысль — чтобы сильнее блистала буферами, — повторил Элиот, притворяясь, что делает пометку. К утру он настолько устал, что сил для споров не оставалось. Ночь получилась долгой. В два часа он завез домой Мэтта. А потом сорок пять минут выслушивал нарекания бывшей жены Пэтти. Вообще-то Пэтти сварливостью не отличалась, но родительская глупость раздражала ее.

— Ты ведь все знал? — спросила она. — Знал, что он собирается лезть в чужой двор с пистолетом, и разрешил?

— Это был водяной пистолет, — поправил Элиот, но от его слов Пэтти только закатила глаза, да так, что он испугался, как бы они вовсе не выскочили и не шлепнулись на кухонный пол. Ей всегда лучше, чем Элиоту, удавалось казаться взрослой, и именно поэтому они не были больше женаты.

Элиот молча получал свою порцию нареканий, понимая, что Пэтти права: он, никчемный, тупоголовый родитель, допустил, чтобы сын подвергся опасности. И еще (Пэтти напомнила об этом очень тихо, чтобы не услышал Мэтт) он за пять месяцев задолжал алименты и пособие на ребенка.

— Извини, — сказал, уходя, Элиот. — Работаю изо всех сил.

— Знаю, — ответила Пэтти. — Вот это меня и беспокоит.

По дороге домой Элиот обдумывал свое положение: муж-неудачник, отец-неудачник, работа такая, что курам на смех, никаких перспектив, и ездит на «КИА». Подхлестнув мозг и подавив всякие инстинкты, он решил выработать действенный логичный план исправления жизни, и мозг пришел к выводу: самоубийство. Он напишет прощальное письмо (это будет забавно и трогательно), наденет чистое белье и выбросится с крохотного балкона своей крохотной квартиры. Полетит вниз и, может быть, угодит в «Транс Ам» 1987 года, который принадлежит одному идиоту из номера 238 (тому самому, что по ночам заводит на полную мощность свою смертоносную систему), расплющится начисто, и на этом закончатся все его проблемы. Его страховка позволит заплатить за обучение Мэтта в колледже. На похоронах вспомнят, какие он писал особенные очерки, и назовут «беспокойным, но блестящим».

Эти мысли согревали Элиота, пока он не вспомнил, что боится высоты и не сможет прыгнуть с балкона. Он боялся даже смотреть за перила, когда выходил из дешевого универсама жарить хот-доги на гриле. И к тому же его жизнь не была застрахована. Значит, придется и дальше во всем терпеть неудачи.

К себе в квартиру он вернулся после трех и четыре часа хлестал черный кофе, пытаясь разработать концепцию представления «Молот-пива», которую должен был показать утром. Элиот рассчитывал выступить с такой оригинальной, такой образной, творческой и неотразимой идеей, что даже важный жирный безмозглый чертов клиент сможет оценить ее блистательность. Но по причине позднего времени и собственной усталости вернулся к большим сиськам.

— Сука я продажная, — какой раз повторял он себе, работая. — Ну и что, тебе от этого плохо?

И когда через сорок пять минут важный жирный безмозглый чертов клиент ввалился в кабинет Элиота, не постучав и не закрыв за собой дверь, то увидел на мольберте написанные крупным шрифтом слова:

ДАЙ «МОЛОТ-ПИВУ» СЕБЯ ОГЛУШИТЬ!

Под надписью красовалась картинка, которую Элиот сделал на компьютере, совмещая друг с другом фотографии, в основном из Интернета. На картинке была лоснящаяся мускулистая фигура мужчины на моторке, а рядом — фигура протягивающей «Молот-пиво» женщины в бикини полоской, не шире хромосомы. Из лифчика вываливались чудовищно неестественные груди размером с волейбольные мячи.

Масштаб изображений не вполне совпадал, потому что Элиот толком не знал, как работать с графической программой компьютера, а инструкцию прочесть не сумел — не нашел запропастившиеся очки. Мужчина по сравнению с женщиной выглядел комически маленьким — этаким сальным, самодовольным подхалимчиком: любая из ее грудей казалась больше его головы. Пивная бутылка своими размерами больше походила на пожарный гидрант. А все это вместе являлось до оторопи отвратительным образцом изобразительного искусства. И именно поэтому — за исключением требования оголить побольше пресловутые сиськи — показалось чертову клиенту потрясающим.

— Чувствуете, — обратился он к Элиоту, — понимаете разницу?

— Ну… как же…

— Теперь у вас сиськи! Вместо рыбы! — объяснил чертов клиент. — Улавливаете, куда я веду?

— Да… конечно…

— Спросите любого парня, чего он больше всего хочет, — чертов клиент возвысил голос. — Узнаете, что он ответит.

— Полагаю, что…

— Он ответит, что сиськи! — заключил чертов клиент.

На пороге появился сосед-аудитор, добрых пять секунд смотрел на Элиота и захлопнул дверь.

— Хорошо, — сказал Элиот, — раз мы договорились по поводу концепции, подумаем о размещении. Но сперва…

— Она местная? — чертов клиент указал жирным пальцем на женщину с буферами.

— Нет, — поспешно ответил Элиот. — Она живет… в Уругвае.

— В Уругвае? — переспросил чертов клиент. — Там у всех такие сиськи?

— У всех. Он этим и славится. Его еще называют мировой кузницей грудей. Но нам надо поговорить о вашем… то есть я хотел сказать… о моем гонораре…

— А Уругвай — это далеко? Где-нибудь на задворках Европы?

— Нет, в Латинской Америке. Дело в том, что я послал вам несколько уведомлений, но…

— В Латинской Америке? — чертов клиент посмотрел на женщину с буферами с ожившим интересом. — И вы утверждаете, что она латиноска?

— Послушайте, — Элиот отчаялся привлечь его внимание, — нам правда следует поговорить…

— Сколько? — он так и не отвел глаз от женщины с надутыми буферами.

— Ну… — забормотал Элиот, — предварительного соглашения мы не заключали… то есть оно было… я хочу сказать, что послал вам уведомление, а вы не… то есть, может быть, оно затерялось на почте…

— Сколько? — чертов клиент повернулся к Элиоту.

— Всё здесь, — Элиот подал ему уведомление.

Чертов клиент посмотрел на листок.

— Тысяча двести паршивых долларов! — он каждый месяц тратил больше, чтобы только нафабрить на затылке волосы. Но ему очень нравилось, когда кто-то выпрашивал у него деньги — он получал от этого почти сексуальное удовольствие.

— Сумма вполне разумная, — промычал Элиот. — К тому же, если учесть… — он запнулся, хотя его никто не перебивал. К его изумлению, чертов клиент достал из кармана чековую книжку и ручку. Ручка оказалась такой же толстой, как он сам. Почувствовав, что в Элиоте зарождается отчаянная надежда, клиент выписывал чек нарочито медленно, потом так же, не спеша, оторвал, несколько раз разгладил жирной рукой и, прежде чем отдать Элиоту, несколько секунд смотрел на него.

Элиот уставился в чек.

— Он только на четыреста долларов.

— А позвольте спросить: чья была идея? — жирная рука махнула в сторону рекламы.

— Но мы же говорим об определенных затратах времени, — возразил Элиот.

— Кто придумал идею сисек? — повторил чертов клиент. Снаружи в холле хлопнула дверь, и Элиот понял, что это аудитор вышел из кабинета искать управляющего домом.

— Вы, — признался Элиот.

— Видите вы где-нибудь рыбу на этой картинке?

— Нет.

— И я тоже не вижу, — обрадовался чертов клиент. — Я придумал идею. Это моя идея.

Элиот посмотрел на чек, затем на уродливую рекламу пива и снова на чек. И, не поднимая головы, произнес:

— Хорошо.

Чертов клиент сально осклабился и повернулся к картинке.

— Сиськи на латиноске, — хмыкнул он и, не попрощавшись и не закрыв за собой дверь, ушел.

Элиот не мог отвести от чека глаз.

— Тварь я продажная, — признался он кабинету.

Зазвонил телефон. Элиот решил не подходить, потому что скорее всего это был управляющий домом, который хотел сообщить Элиоту, что он а) беспокоит других жильцов и б) на два месяца опоздал с квартплатой. Но с другой стороны, это мог оказаться и Мэтт. И Элиот поднял трубку.

— Элиот Арнольд, — официально ответил он.

— Привет! — раздался женский голос, и Элиот даже подпрыгнул. — Говорит Анна Герк. Та самая, что побила вашего сына.

— Привет! — Элиот сразу вспомнил ее глаза.

— Как Мэтт? С ним все в порядке?

— А что с ним сделается? Он еще подросток.

— Жаль, — проговорила Анна.

— Ничего, вырастет, если никто не застрелит.

— Да нет, — рассмеялась Анна. — Жаль, что я на него налетела. И жаль, что стала вам плакаться вчера. Обычно это на меня не похоже.

— Вы поступили правильно, — успокоил ее Элиот. — Нечего ему было у вас делать.

— Ну ладно… А звоню я вам не только для того, чтобы извиниться, но и спросить: это не вы забыли у нас очки?

— Как будто бы я.

— В роговой оправе?

— Угу.

— Тайваньского производства?

— За четыре доллара девяносто девять центов в аптеке Эккерта.

— Никогда таких не видела.

Элиот хихикнул.

— Нет, правда, — продолжала она. — Я нашла их в гостиной и хотела вернуть.

— Вовсе не обязательно… Такая дешевка…

— Да нет, я правда хотела…

Ух!

— Спасибо, — произнес Элиот.

— Вы в Кокосах, ведь так?

— Да.

— У меня утром по соседству кое-какие дела. Так что, вероятно, смогу заскочить.

Элиот обозрел свою маленькую, загаженную комнатку — кабинет неудачника — человека, самым большим достижением которого была сверстанная большегрудая баба.

— Как вы отнесетесь… я хотел предложить… если вы еще не ели, мы можем что-нибудь перехватить.

— Вы приглашаете меня пообедать?

— Я не это хотел сказать… но если вы…

— Обед — это чудесно.

Ух!

— Вы знаете «Таурус»? — спросил он.

— Конечно.

— Час дня подойдет?

— Час дня — замечательно.

— Здорово. Тогда увидимся.

— Пока.

— Пока.

Элиот посмотрел на телефон и подумал: «Свидание! Или нечто вроде!» — И тут же: «Она замужняя женщина — просто возвращает тебе очки. А ты — неудачник».

Но эта мысль почему-то не развеяла глупого счастья, которое Элиот испытал, когда запирал дверь и — чтобы не встретиться с управляющим домом — спускался по черной лестнице. И потом, когда направлялся в банк, чтобы обналичить чек чертова клиента и получить возможность расплатиться за обед.

Генри и Леонард встретились со своим контрагентом из «Пеналтимит Инкорпорейтед» на шикарной Брикли-авеню в ресторане «У Данли», который был оформлен как фешенебельный мужской клуб — с обилием дуба и подделок под старинную живопись. Он был популярен среди бизнесменов, которые хотели поразить клиентов, заказывая отбивные размером с шетландских пони.

Контрагентом выступал некто Луис Рохас, состоявший в должности директора по специальным операциям. Они сидели в углу, рядом со столиком, где, рассуждая о гольф-клубах, горланили четыре адвоката. Генри и Луис Рохас тихо говорили, а Леонард, у которого от общения со стеной еще не прошла голова, большей частью жевал.

— Мой работодатель волнуется, — заявил Рохас.

— Неужели? — Генри отрезал кусок отбивной.

— Очень, — подтвердил Рохас. — И желает знать, когда ты намерен покончить с делом?

— Меня тоже кое-что интересует, — возразил Генри. — Например, кто тот парень, что нагрянул туда с пистолетом? И другой, который прыгнул на меня с дерева?

— Что за парень на дереве? — удивился Рохас.

— Именно это я и хотел бы узнать. Ты нас вызываешь, говоришь, что есть простая работенка — как в других случаях. Пришел — ушел, и все дела. Утверждаешь, никакой охраны. А потом в дом врывается Джеронимо, а мне на голову прыгает Тарзан.

— Прибавь еще женщину, — промямлил Леонард, не прекращая жевать.

— Женщину? — снова удивился Рохас.

— Ту, что была во дворе у стены с Тарзаном.

Рохас немного подумал.

— Послушайте, — наконец сказал он, — я вам повторяю: мой работодатель очень хочет, чтобы вы закончили дело. К тому же его интересует, кто те люди и почему кто-то еще хочет… ну, словом, ввязался в эту историю. Так что, в дополнение к основной работе, мы желаем знать все, что вам удастся выведать.

За соседним столиком четыре адвоката выпили коньяк и зажгли сигары.

— О’кей, — ответил Генри и отрезал очередной кусок отбивной. — Сделаем дело и посмотрим, что удастся разведать об этих Джеронимо и Тарзане. Но передай своему работодателю: первое, потребуется время, чтобы оглядеться и проверить все деревья, понятно? И второе — цена возрастет.

Адвокаты энергично выдохнули — плотное облако дыма потянулось от их столика.

— Сколько? — поинтересовался Рохас.

— Извини, — Генри положил вилку, поднялся и, подойдя к соседнему столу, встал и ждал, пока адвокаты не закончили разговор и не обратили на него внимания. — Простите, джентльмены, вы бы не могли погасить сигары?

Адвокат слева от Генри (будем называть его адвокатом А) дернул головой и изобразил на лице подчеркнуто недоуменное выражение, словно неверно расслышал.

— Не понял, — сказал он.

— Я спросил, — пояснил Генри, — не будете ли вы любезны погасить сигары?

— Собственно говоря, не буду, — ответил юрист. При этом адвокаты Б, В и Г заулыбались.

— Дело в том, — продолжал Генри, — может быть, вам это не приходило в голову, но когда вы зажигаете эти штуки, всем вокруг приходится нюхать дым. Я заказал прекрасное мясо по-нью-йоркски, которое обошлось мне в двадцать семь с половиной долларов, а теперь такое ощущение, что я жую сигару.

— Слушай, умник, — возник адвокат Б. — Во-первых, в этом ресторане не запрещается курить. А во-вторых, тебе не кажется, что ты немного зарываешься?

— Ну, вот что, — возмутился Генри, — во-первых, меня зовут не Умник. А во-вторых, я говорю не о запретах. Я рассуждаю о манерах. Никто не запрещает подойти и нагадить тебе в тарелку, но я этого не делаю, потому что это плохие манеры. После этого тебе не захочется есть, сечешь? Я же не воняю тебе в рот. Так и ты не воняй другим. Еще раз прошу, будьте любезны, погасите сигары.

— Ты серьезно? — спросил адвокат В через стол.

— Вполне, — ответил Генри.

— Офигеть, — обратился к коллегам адвокат В. — Видали субчика?

— Послушай, умник, — сказал адвокат Г, — мы здесь завсегдатаи, и мы любим сигары. А если тебе не нравится дым, нам начхать.

— Все правильно, умник, — снова вмешался адвокат А. Он пососал сигару, зажал ее между большим и указательным пальцами, сложил губы трубочкой и, направив в сторону Генри, выпустил ему в лицо густую струю дыма. Генри не пошевельнулся.

Выдохнув, юрист А произнес:

— Поэтому вот что, умник, — не пошел бы ты… ух… — адвокат А так и не договорил, куда бы следовало податься Генри, потому что тот положил ему руку на плечо и сдавил. Казалось, он не прилагал ни малейших усилий, но адвокат А весь напрягся.

— Ух, — опять вымолвил он.

Другой рукой Генри взял его сигару и затушил в его же коньяке. Остальные юристы заерзали на стульях, словно собираясь подняться и что-то предпринять, но Генри посмотрел каждому в глаза — в алфавитном порядке: Б, В и Г, — и они остались на своих местах.

Он ослабил хватку — адвокат А потер плечо и застонал. Генри обошел вокруг стола и приблизился к адвокату Б. Тот испуганно отшатнулся. Генри мягко, но решительно вытащил его сигару и тоже затушил в коньяке. Адвокаты В и Г погасили сигары без посторонней помощи.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал Генри.

Адвокат Г, который сидел дальше других, не выдержал:

— Вы понимаете, что совершили насилие?

— Понимаю, — Генри сокрушенно покачал головой. — Значит, настало время, чтобы вы на кого-нибудь нарвались, — он вернулся к своему столику и снова начал резать отбивную. — Скажи своему работодателю, — обратился он к Рохасу, — это будет стоить по лишней десятке на рыло.

Рохас изобразил, что задумался, хотя эта цифра была совсем не больше той, что он держал в голове.

— Хорошо, но имейте в виду: работодатель хочет, чтобы все свершилось как можно быстрее.

— Будь спокоен, — ответил Генри, — нам не светит оставаться в городе дольше, чем нужно.

— Именно, — поддакнул Леонард, прервав жевание.

Пагги проснулся от звуков ангельского голоса.

— Пагги, — звал голос. — Поги! — так произносил ангел.

Пагги перевернулся на живот и свесил голову через край платформы. Это была она — в синем форменном платьице — задрала голову и смотрела наверх. А когда увидела его, улыбнулась. Какая красивая! Даже с дерева было заметно, что у нее целы все зубы.

— Это я. Принесла вам кое-что поесть, — «кое-што поэсть», произнесла она.

Пагги начал спуск, но Нина хихикнула. Он быстро юркнул обратно на платформу, влез в брюки и опять принялся спускаться.

— Привет, — сказал он уже на земле и впервые пожалел, что не владеет зубной щеткой.

— Это вам, — она протянула бумажную тарелку с сэндвичем: индейка на белом хлебе с майонезом, лук-латук и нарезанный помидор. Такой изысканной еды Пагги еще никто не предлагал. — Спасибо, что помогли.

Пагги посмотрел на чудесный сэндвич, на сложенную салфетку и на Нину. И пробормотал:

— Послушай, я тебя люблю.

— Что ты несешь? — допрашивал Мэтта организатор «Киллера» Эван Ханратти. — Тебя побила ее мамочка? В самом деле?

Они находились в гимнастическом зале юго-восточной средней школы. Зал с одиннадцати пятнадцати утра до часа тридцати пяти дня превращался в дополнительный кафетерий, где еда еще больше, чем обычно, напоминала нестиранные эластичные плавки.

— Прыгнула на меня сзади, — пояснил Мэтт. — Навалились вдвоем. А у меня не было никакого желания бить женщин.

— Зато они, похоже, тебя крепко отделали, — Эван оглядел его лицо.

— Помощничек крепко подсобил, — хмыкнул Мэтт.

— Ну уж нет, — вступил в разговор Эндрю. — Если где-то начинают стрелять, я сматываю удочки.

— Парни, а вы уверены, что там стреляли? — усомнился Эван.

— Посмотрел бы ты на телевизор, — буркнул Мэтт. — Разлетелся на ворох телевизионных молекул.

— Дьявольщина, — подытожил Эван. Некоторое время все обдумывали эту мысль.

— Значит, — заговорил Мэтт, — мне не зачтется убийство Дженни?

— Ни в коем случае, — подтвердил Эван. — Тебе придется ее замочить. Таковы правила. Если мы начнем начислять очки за то, что игрок поваляется по полу, наступит сплошная анархия.

— Кстати, о валянии по полу, — хихикнул Эндрю. — Тебе понравилось?

— В самом деле, — поддакнул Эван. — Я имею в виду — если мамаша Дженни хоть немного похожа на дочку.

— А так оно и есть, — заметил Эндрю.

— И как впечатление?

— Заткнись, — попросил Мэтт.

— Ты что, я просто так спросил…

— А я прошу тебя заткнуться — Дженни идет.

Это была точно она, что выглядело совершенно необычным, потому что Мэтт, Эндрю и Эван сидели в секторе дешевых зрительских мест, который традиционно занимали крутые, хотя и не участвовавшие в школьной жизни умники. А Дженни сидела в секторе симпатичных девчонок нарасхват, которые не показывались нигде больше, разве что в секторе парней, увлекавшихся спортом, а то и состоявших в классном руководстве.

— Привет, — она кивнула Мэтту.

— Привет, — ответил ей Мэтт.

— Болит? — она показала на его губу.

— Да не очень.

— Если бы ты его поцеловала, он бы чувствовал себя куда лучше, — предположил Эван.

— Заткнись! — оборвал его Мэтт и снова повернулся к Дженни. — Как дома? Всё в порядке?

— Мама беспокоится насчет той пули, а полицейский сказал, что это, должно быть, псих, который собирался нас ограбить, а ты его спугнул.

— Герой ты наш! — закатил глаза и фальцетом пропел Эндрю.

— Заткнись, — повторил Мэтт.

— Послушай, — начала Дженни, — я хочу тебе сказать три вещи: первое — спасибо. Второе — спасибо за диск со «Сперматозаврами». Он мне правда очень понравился.

— Ты дал ей сидишку со «Сперматозаврами»? — встрял Эван.

— А то… — поддакнул Эндрю. — Небось, воспылал к ее секс-путьке.

— Да заткнешься ты наконец!

— И третье, — продолжала Дженни, — мне очень, очень жаль, что так вышло.

— Да ничего… все нормально…

— И вот еще что… если хочешь меня замочить, я буду вечером на Кокосовой аллее. Около восьми. У магазина верхней одежды. Понял?

— Понял, — ответил Мэтт.

— Тогда до встречи, — Дженни повернулась и направилась к себе, в сектор симпатичных девчонок нарасхват.

Все трое подростков смотрели ей вслед.

— Ух ты! — выразил общую мысль Эндрю.

— Если хочешь меня замочить, — передразнил Эван. — Если хочешь меня замочить.

— Заткнись! — оборвал его Мэтт.

Элиот ждал Анну во дворике перед «Таурусом» — старым добрым кокосовским местом сборищ полнеющих людей не первой молодости, удравших из мира юных хищников с плоскими животами, который бурлил вокруг глитц-баров в противоположном конце Мейн-стрит.

Элиот коротал время, наблюдая, как два наипочетнейших ветерана «Тауруса», каждый из которых мог похвастаться вереницей пивных бутылок, что свидетельствовало о недурно проведенной пятнице, играли в кольцо. Насколько все помнили, оно здесь было всегда — металлическое кольцо, привязанное на шнуре к стоявшему во дворике «Тауруса» дереву. Смысл игры заключался в том, чтобы оттянуть кольцо и пустить по такой траектории, чтобы оно долетело до забитого в край крыши гвоздя и нанизалось на него. Оба ветерана проделывали это уже больше часа — с упорством и сосредоточенностью нейрохирургов. И почти каждый раз попадали на гвоздь. Словно это было вовсе не трудно.

— У меня никогда так не получается, — проговорила за его спиной Анна.

— Еще бы, — Элиот обернулся. — У меня тоже. Мне кажется, секрет заключается в большом количестве пива.

— Значит, вы здесь часто бываете?

— Частенько. Было время, даже соревновался в лиге по духовой стрельбе.

— Здесь устраивают соревнования по духовой стрельбе?

— Вечером каждый второй понедельник.

Анна рассмеялась, что заставило одного из игроков нахмуриться и посмотреть в ее сторону — он как раз достиг решающей точки в процессе оттягивания кольца. Анна понизила голос.

— Они стреляют из духовых ружей прямо в баре?

— Нет, это было бы безрассудно, — ответил Элиот. — Стреляют здесь, во дворике. Как следует напьются и стараются поразить цели в нескольких футах от дорожки, где гуляют ни в чем не повинные люди.

— Осторожность никогда не помешает, — заметила Анна. — И как ваши успехи?

— Никогда не попадал в цель. Но и в посторонних граждан как будто бы тоже. Судить, конечно, трудно — было темно. Но я не слышал, чтобы кто-то завопил. Пообедаем?

— Обязательно.

Они вошли в ресторан и устроились за столиком у окна. Анна отдала Элиоту очки, чтобы тот смог прочитать меню. Оба заказали рыбные сэндвичи и чай со льдом.

— Ну как, — спросил Элиот, — полиции что-нибудь удалось обнаружить?

— Нет. И мне кажется, они и не собираются ничего обнаруживать. Должно быть, я была наивной: все воображала, как детективы ходят вокруг дома с увеличительным стеклом. Представляете: ищут зацепки.

— Припудривают предметы в поисках отпечатков пальцев и изучают волокна?

— Что-нибудь в этом роде. А они ведут себя совсем по-другому: «В вас кто-то стрелял? Какая проблема?»

— Дела… Не очень-то приятно, когда не знаешь, кто это сделал.

— И не вернутся ли эти люди опять.

— Думаете, они могут вернуться?

— Не знаю. Но у меня такое чувство, что муж подозревает больше, чем мне говорит. Ведет себя очень странно. Даже для него. Ночью куда-то ушел, а утром не вернулся. Мне так лучше… Хотя я обещала не касаться этого предмета.

— Ничего-ничего, — успокоил ее Элиот. — Касайтесь сколько угодно, — ему, похоже, нравилось, когда она заводила об этом речь.

— Нет, — возразила Анна, — хватит говорить обо мне. Теперь давайте о вас. Чем вы занимаетесь?

— Рекламой.

— Какой рекламой?

— Ну, скажем, сегодня рекламировал буфера.

— Что рекламировали?

— Буфера. Те самые, что в выражении «потискать за буфера».

— Ах вот как!

— Может быть, вернемся к вашему браку.

— Нет-нет, я хочу послушать о рекламе буферов.

И Элиот рассказ ей о «Молот-пиве», о важном жирном безмозглом чертовом клиенте. Рассказал о соседе-аудиторе, который его ненавидел. О взлете и внезапном крахе своей журналистской карьеры. Рассказал, как они встретились в колледже с Пэтти и влюбились друг в друга, как все время ходили на танцы. И потом как было чудесно, когда родился Мэтт. Но тогда они уже не ходили на танцы, но поклялись, что снова начнут, когда Мэтт немного подрастет. Но так и не начали. И вскоре после того, как бросили говорить о танцах, бросили говорить почти обо всем. Занимались любовью только тогда, когда ни один не успевал придумать отговорки, что случалось чрезвычайно редко, потому что сходила любая, хотя бы: «Я сегодня что-то здорово устал», а они оба уставали каждый вечер. Рассказал о медленном мучительном соскальзывании к разводу, о том, каким он чувствовал себя виноватым, как понял все Мэтт, и от этого вина показалась еще острее. И наконец объявил, что водит «КИА».

— Теперь ваша очередь, — предложил он.

Анна рассказала, что замужем во второй раз. В первый раз она вступила в брак с парнем, с которым встречалась во время учебы на последних двух курсах Университета Флориды. Он был капитаном команды по теннису, происходил из очень обеспеченной семьи и отличался столь невероятной красотой, что все, особенно матушка, прожужжали Анне уши, что только ненормальная на ее месте не выйдет замуж — они будут такой красивой парой.

— Брак был замечательным, это правда, — продолжала она, — пока на втором часу брачной церемонии подружка не открылась в дамской комнате, что мой новоиспеченный муж только что засунул ей в рот язык, да так глубоко, что достал чуть не до гланд. Этот тип не умел держать в штанах свой прибор — точно как Билл Клинтон, только у моего не было понятий о внутренней политике.

Но Анна прилепилась к нему, потому что мать сказала, что она должна заставить их брак работать.

— Но пока я пыталась сделать из нашего брака конфетку, муж старался не упустить ни одной женщины, что попадались ему в округах Дейд и Броувард, и большей частью преуспевал. Никогда не выходите замуж за невероятно красивого мужчину.

— Не буду, — пообещал Элиот.

— И вот когда после рождения Дженни ему, наверное, в пятидесятый раз потребовалось три часа, чтобы отвезти ее няню домой, я подала на развод. И тогда узнала, как его семья сделалась такой обеспеченной: у них не принято давать кому-нибудь и ломаного цента.

— У вас разве не было адвоката? — спросил Элиот.

— Конечно, был. Зато в распоряжении экс-муженька был весь верховный суд. Таким образом он получил все деньги, а я получила Дженнифер. И таким образом мы оказались в трущобе. Вот почему даже Артур мне кажется сносным, впрочем, обещаю больше не плакаться.

Ланч продолжался еще в течение четырех чашек чая со льдом. На пути из «Тауруса» к ним пристали два бездомных увечных ветерана вьетнамской войны. Только вот увечными бездомными ветеранами вьетнамской войны они вовсе не были. Потому что были Эдди и Снейком, которым исполнилось девять и шесть соответственно, когда вьетнамская война уже кончилась. Но после того как Снейку досталось по ноге, им пришла в голову мысль сделаться ветеранами. Они слонялись по Кокосам и канючили у людей деньги. И в некоторые дни новое занятие приносило больший доход, чем помощь на парковке. Эдди видел в этом потенциально важное изменение в карьере.

— Эй, мужчина, — обратился он к Элиоту, — не поможете инвалидам-ветеранам?

— Нет, — отрезал Элиот, который давно приметил его в Роще.

— Ну, и пошел на… А вы, симпатичная леди, — Эдди повернулся к Анне. — Не хотите мне что-нибудь дать?

— Лучше я тебе дам, — Снейк ухватил его за промежность.

Анна и Элиот продолжали идти.

— А еще берутся утверждать, что фантазия мертва, — заметила она и, когда они дошли до ее машины, добавила: — Спасибо за угощение.

— Не за что. Вы доставили мне удовольствие. Может, хотите сохранить мои очки, чтобы мы могли все повторить.

Анна рассмеялась, но не ответила. И принялась рыться в сумочке в поисках ключей.

— Вы считаете меня невероятно привлекательным? — спросил Элиот.

Анна подняла от сумочки глаза и на секунду задержала взгляд на его лице.

— Нет, — ответила она.

— Фью, — присвистнул Элиот.

Она снова засмеялась и опять всмотрелась в его лицо. У нее были самые зеленые на свете глаза.

— И еще, чтобы вы знали, — добавила она, — я обожаю танцевать.

— Вот так так, — вздохнул Эдди, наблюдая, как удалялись Анна и Элиот. — Просто не верится, что некоторые способны так относиться к ветеранам. И это после того, что мы сделали для страны.

— Ни черта мы не сделали, — резонно заметил Снейк. — И никакие мы не ветераны.

— Но они-то этого не знают, — возразил Эдди. — Будь я постарше, я бы стал ветераном — факт.

— Тебе бы хоть восьмой класс закончить.

— Дело вовсе не в этом, — возмутился Эдди. — А в том, что они — неблагодарное дерьмо, — он сплюнул на тротуар коричневатую жвачку. — Только три доллара сегодня и надыбали.

— И в этой связи я хочу кое-что предпринять.

Эдди замер.

— Помнишь того хмыреныша из «Шакала», который уделал мне лодыжку?

— Ну?

— Я слышал, он там работает.

— И что?

— Собираюсь нанести ему визит.

— На фиг нам вязаться к тому бармену с бейсбольной битой?

— Бита дерьмо, если у нас пистолет.

— Но у нас нет пистолета.

— Я знаю парня, который даст.

Эдди задумался.

— Я бы не стал. Лучше подкараулим хмыреныша снаружи. Чего нам лезть внутрь?

— Потому что касса внутри.

Эдди взглянул на Снейка.

— Значит, дело не в хмыреныше?

— В нем. И в бармене. И в кассе. Шлепнем трех зайцев сразу.

Эдди снова задумался.

— Я не разбираюсь в оружии.

— Дай время — научишься, — ответил Снейк. — Станешь ветераном и всем прочим.