Питер никогда не целовал девчонку. Он вообще никогда никого не целовал. Во всяком случае, он такого не помнил. Правда, ему казалось — смутно, словно во сне, — будто его целовали, но это была какая-то взрослая леди. Когда это воспоминание посещало его — это случалось иногда, когда он засыпал, — Питер думал, что, может быть, этой леди была его мама. Он пытался разглядеть ее лицо, но воспоминание ускользало. Оно было словно тень, блекнущая и тающая при свете.

Но с девчонкой он не целовался никогда. Он читал про это, про всякие там поцелуи, и слышал, как старшие мальчишки в приюте Святого Норберта, хихикая, переговариваются об этом. Но сам Питер не понимал, с чего бы вдруг кому-то, будь он мальчишкой или девчонкой, захотелось бы заниматься таким неинтересным делом — прижиматься губами к чужим губам. Правда, в последнее время, после того как он повстречал Молли, эта идея казалась ему все менее отталкивающей и все более привлекательной. Но тем не менее он никогда этим не занимался.

Поэтому Питер был уверен, что спит в странном, нереальном времени, невесомый, парит в воде среди кружения света и незнакомых звуков. Он наверняка спал, ведь он лежал на руках у девушки. Очень красивой девушки, с белокурыми волосами и зелеными глазами — «у Молли зеленые глаза», — и эта красивая девушка прижимала его к себе, и касалась губами его губ, и — что самое странное — ее дыхание стало дыханием Питера.

Очень, очень странно. Наверняка это сон. Но это был приятный сон, и Питер решил, что лучше всего будет погрузиться в этот сон и наслаждаться им.