Чем скорее мы покончим со всем этим ужасом, тем лучше. Первым из своего дерева вылез Задира. Вылез — и тут же попал в лапы Красавчика Чекко, который швырнул его Неряхе, а Неряха — Старки, а Старки — Биллу Джуксу, а Билл — Лапше, и так они его бросали из рук в руки, пока не кинули к ногам Чёрного пирата. Всех остальных мальчиков ждала та же участь — их безжалостно срывали с деревьев, словно спелые плоды, и швыряли от пирата к пирату, как тюки при разгрузке корабля.

Только с Венди, которая вылезла последней, поступили иначе. Сам Крюк подошёл к ней, предложил, склонясь в насмешливом поклоне, ей руку и препроводил её к тому месту, где пираты затыкали мальчикам рты. Всё это он проделал с такой учтивостью и изяществом, что Венди даже не ужаснулась, — он её просто обворожил. Простим ей это — ведь она всего лишь маленькая девочка.

Может быть, я напрасно сплетничаю и мне следовало бы умолчать о том, что в первую минуту Венди была очарована Крюком, — говорю я об этом только потому, что её ошибка привела к самым неожиданным последствиям. Если бы она гордо отвергла его (с какой радостью рассказал бы я тебе об этом!), её бы швырнули по цепи, как и всех остальных, и тогда Крюк не увидел бы собственными глазами, как связывают мальчиков; а если бы он не увидел собственными глазами, как их связывают, он не разгадал бы секрета Малыша, а без этого он не совершил бы злодейского покушения на Питера.

Связывали мальчиков для того, чтобы они не улетели; для удобства их сгибали пополам, ногами к ушам, — у Чёрного пирата была наготове длинная верёвка, которую он разрезал на девять равных кусков. Всё шло быстро до тех пор, пока не подошла очередь Малыша: он оказался очень похожим на те злосчастные пакеты, которые никак не удаётся завязать, — обвяжешь их шнурком, глядишь, а на узел шнурка не хватает. В ярости пираты стали пинать Малыша, совсем как ты в подобных случаях пинаешь пакет (хотя по справедливости пинать следовало бы шнурок), и, как ни странно, остановил их сам Крюк Он злобно и торжествующе улыбался. Пока его верные псы тщетно потели, стараясь связать злосчастного Малыша (только затянешь покрепче в одном месте — вылезает в другом!), гениальный ум Крюка углубился в суть дела; его интересовали не следствия, но причины, и, судя по радостному выражению его лица, он их обнаружил. Малыш побелел от ужаса — ему стало ясно, что Крюк проник в его тайну.

А тайна была вот какая: если мальчишка, который так растолстел, пролезает в дерево, то в это дерево пролезет и взрослый (средних размеров, конечно). Бедный Малыш! В этот миг он был несчастнейшим из смертных, он боялся за Питера и горько раскаивался в своём поступке. Когда ему бывало жарко, он совершенно не владел собой и без конца пил воду, в результате чего он страшно растолстел, и вместо того, чтобы похудеть под своё дерево, он взял и расширил дерево по себе.

Разгадав тайну злосчастного Малыша, Крюк возликовал: теперь наконец-то Питер у него в руках, но он ни словом не выдал коварный план, который родился в глубине его чёрного сердца, он только знаком велел переправить пленных на бриг и оставить его одного.

Да, но как же доставить пленных на корабль? Конечно, теперь, когда они так связаны, их можно было бы просто катить под гору, как бочки, но путь лежит через болото. И снова гениальный Крюк нашёл выход из положения. Он указал на домик Венди: его можно использовать вместо носилок. Мальчиков побросали в дом, четверо дюжих пиратов подняли его на плечи и понесли, а остальные шли следом и горланили свою любимую песню. Так эта необычайная процессия прошла через весь лес. Не знаю, плакал ли кто-нибудь из детей, — если и плакал, то пиратская песня заглушала плач; но перед тем, как домик исчез в лесу, из трубы его появилось крошечное облачко дыма, — казалось, оно посылало вызов бесчестному Крюку.

Крюк его увидел, и Питеру это только повредило. Если в груди разъярённого пирата и оставалась капля жалости, при виде храброго облачка дыма она бесследно испарилась.

Один в наступающих сумерках, Крюк первым делом прокрался к дереву Малыша. Убедившись, что пролезть в него нетрудно, он погрузился в глубокое раздумье. Шляпу свою он швырнул на траву, чтобы ветерок освежил ему голову. Как ни черны были его замыслы, глаза его синели нежно, словно барвинки. Он напряжённо вслушивался, стараясь уловить, что происходит внизу, но там было так же тихо, как и наверху, — дом под землёй, казалось, был ещё одним пустым жилищем в безлюдном мире.

Неужели этот мальчишка спал? А может, притаился у входа с кинжалом в руке?

Оставалось одно — спуститься вниз. Крюк сбросил свой плащ на землю и, закусив губу, пока на ней не выступила кровь непристойного цвета, влез на дерево. Он был человек храбрый, и всё же ему пришлось задержаться на миг, чтобы отереть со лба пот, который капал, словно воск с горящей свечи. А потом он нырнул в неизвестность.

Он благополучно спустился вниз и на мгновение застыл на месте, стараясь отдышаться. Когда глаза его привыкли к полумраку, он стал различать отдельные предметы, взор его с жадностью остановился на огромной кровати. Настал долгожданный час! На кровати лежал Питер и крепко спал.

Надо тебе сказать, что Питер и не подозревал, какая трагедия разыгралась наверху. Оставшись в одиночестве, он поиграл немного на свирели, тщетно пытаясь уверить себя, что ему всё равно. Потом решил, что не будет пить лекарство — назло Венди. Потом улёгся на кровати, прямо на покрывало, чтобы ещё больше ей досадить, потому что она всегда следила, чтобы мальчики хорошенько укрывались, — кто знает, а вдруг к утру похолодает? Тут он чуть не расплакался, но, подумав о том, как рассердилась бы Венди, если бы узнала, что он смеётся, — нарочно рассмеялся, да так смеясь и заснул.

Иногда, правда не часто, Питер видел сны, и сны эти бывали намного грустнее, чем у других мальчиков. Они продолжались часами, он горько плакал во сне, но не просыпался. Должно быть, сны эти были как-то связаны с загадкой его существования. Венди, бывало, заметит, что он плачет во сне, вынет его из кровати, посадит на колени и начнёт нашёптывать ласковые слова, а когда он затихал, она клала его обратно в кровать, осторожно, стараясь не разбудить, чтобы он не узнал об унижении, которому она его подвергла.

Но в этот день Питер заснул сразу, и во сне ему ничего не снилось. Он спал спокойно и безмятежно, одна рука свесилась с кровати, ногу он подогнул под себя, а смеющийся рот его был приоткрыт, так что видны были его молочные зубы. Таким беззащитным и нашёл его Крюк. Он молча стоял у входа, глядя на своего врага. Неужто сердце его не дрогнуло от жалости? Мы знаем, что этот человек был не вовсе лишён добрых чувств: он любил цветы (так мне говорили) и нежную музыку (даже сам неплохо играл на клавесине); признаемся честно, что идиллическая картина, открывшаяся ему внизу, глубоко взволновала его. Возможно, лучшие чувства взяли бы верх и он покинул бы — не без борьбы — подземный дом, если бы не одно обстоятельство.

Видишь ли, даже во сне Питер выглядел страшно самонадеянным. Приоткрытый в улыбке рот, повисшая вниз рука, нога, согнутая в колене, — во всей его позе было такое самодовольство, какого ещё не видывал свет. И надо же, чтобы именно таким увидел его человек, чрезвычайно болезненно воспринимающий это свойство! Сердце у Крюка окаменело. Если бы оно и разорвалось теперь от ярости на тысячу кусочков, каждый из них вырвался бы из его груди и кинулся бы на спящего обидчика.

Хотя тусклый свет от ночника падал на кровать, в которой спал Питер, Крюк стоял в темноте, и, когда он решился шагнуть крадучись вперёд, он неожиданно наткнулся на преграду: это была дверца от дерева Малыша, не доходившая до притолоки. Поначалу Крюк её не заметил, так как смотрел поверх неё. Он попытался её открыть, но, к ярости своей, обнаружил, что она заперта изнутри, а задвижка так далеко внизу, что ему не дотянуться. Его воспалённому воображению представилось, что в лице и во всей фигуре спящего Питера самонадеянности ещё прибавилось, и он затряс дверь, а потом налёг на неё всем телом. Неужто Питеру и на этот раз удастся спастись?

Но что это? Злобному взору Крюка представился стакан, в который Венди налила лекарство для Питера, — стакан стоял на приступочке, совсем близко от Крюка. Он тут же разгадал, что в стакане, и понял, что теперь Питер в его власти.

Чтобы не попасть живым в руки врагов, Крюк всегда носил с собой смертельный напиток — он изготовил его сам, смешав яд из множества колец с секретом, которыми он в своё время завладел. Он долго кипятил эту смертельную смесь, пока не получил совершенно неизвестную науке жёлтую жидкость, которая, возможно, была самым ужасным ядом из всех существующих на земле.

Он добавил в стакан Питера пять капель этой жидкости. Рука его дрожала — впрочем, скорее от радости, чем от стыда. Он не смотрел на спящего, не потому, что боялся пожалеть его, а просто чтобы не пролить ни капли яда. Затем он кинул на Питера долгий торжествующий взгляд, круто повернулся и с трудом влез в дерево. Когда он выбрался наверх, можно было подумать, будто сам дух зла вырвался из заточения на волю. Надев шляпу набекрень, он завернулся в плащ, словно стремясь укрыться от ночи (только сам он был чернее самой кромешной тьмы), и, бормоча что-то себе под нос, скрылся меж деревьев.

А Питер всё спал. Свеча оплыла и погасла, комната погрузилась во мрак, а он всё спал. Было, должно быть, часов десять по крокодильим часам, когда он внезапно проснулся и сел на кровати. Он не знал, что его разбудило. Но тут он услышал, как кто-то тихонько стучит в дверь.

В ночной тишине этот осторожный стук казался почти зловещим. Питер нащупал в темноте свой кинжал и крепко сжал его в руке. Потом он крикнул:

— Кто там?

Долгое молчание было ему ответом, потом снова раздался стук.

— Кто ты? Отвечай! Тишина.

Питер пришёл в восторг — пуще всего в жизни он любил этот восторг. В два прыжка он очутился у двери. Его дверь доходила до самого верха, не то что у Малыша, и что за ней — он не знал; не видел его и тот, кто находился за дверью.

— Отвечай, а то не открою! — крикнул Питер.

В ответ послышался нежный звон:

— Впусти меня, Питер.

Динь! Питер распахнул дверь. Динь влетела в комнату, вся растрёпанная и взволнованная, лицо её раскраснелось, а платье было заляпано грязью.

— Что случилось?

— Ни за что не отгадаешь! — вскричала Динь. — Попробуй догадайся с трёх раз!

— А ну, выкладывай! — заорал Питер.

И в одной сбивчивой фразе, длинной, как бумажная лента, которую фокусник в цирке вытягивает изо рта, она рассказала ему о том, что пираты схватили Венди и мальчиков.

Сердце бешено запрыгало у Питера в груди. Венди связана, Венди на пиратском корабле! Та самая Венди, которая так любила, чтобы во всём был порядок!

— Я спасу её! — крикнул он и бросился к оружию.

В этот миг ему пришло в голову, что он может ещё и порадовать Венди. Он может принять лекарство.

И Питер взял в руки стакан с роковым напитком.

— Нет! Нет! — взвизгнула Динь.

Она слышала, как, пробираясь по лесу, Крюк бормотал что-то о том, что он сделал.

— Но почему?

— Лекарство отравлено!

— Отравлено? Кто мог его отравить?

— Крюк!

— Ерунда! Как он мог сюда попасть?

Увы, на это Динь не могла ничего ответить, ибо даже она ничего не знала о мрачной тайне Малышового дерева. И всё же она своими ушами слышала, что говорил в лесу Крюк. Сомнений быть не могло. Лекарство было отравлено.

— К тому же, — сказал Питер, — я никогда не смыкаю глаз!

И знаешь, он сам верил своим словам.

Тут он поднёс стакан ко рту. Что толку спорить? Нужно было действовать! С быстротою молнии Динь подлетела к стакану и осушила его до дна.

— Как ты смеешь? Это моё лекарство! — возмутился Питер.

Но Динь не отвечала. Она пошатнулась в воздухе и начала медленно падать.

— Что с тобой? — ахнул Питер. Ему вдруг стало страшно.

— Да, оно отравлено, — прошептала Динь. — И теперь я умираю.

— Ой, Динь, ты его выпила, чтобы спасти меня?

— Да.

— Но почему, Динь?

Крылья уже не держали её, но последним усилием она вспорхнула ему на плечо и ласково куснула его в подбородок.

— Болван! — шепнула она ему на ухо. Шатаясь, она долетела до своей комнатки и повалилась на кровать.

В отчаянии Питер упал возле неё на колени — голова его почти закрыла вход в нишу. Свет её с каждой минутой слабел, и Питер знал, что, когда он совсем померкнет, Динь не станет. Ну а ей было очень приятно, что он плачет; она подставила ему под подбородок пальчик и смотрела, как слёзы капают на него, а потом на пол.

Она что-то шептала, но так тихо, что поначалу он не мог разобрать её слов. Наконец он понял. Она говорила, что, верно, поправится, если дети верят в фей.

Питер взмахнул руками. Была уже ночь, и дети были так далеко, но он позвал всех, кому сейчас снился Нигдешний остров и кто поэтому был гораздо ближе к нему, чем ты думаешь: мальчиков и девочек в ночных рубашках и голых негритят, спящих в люльках, подвешенных между пальмами.

— Вы верите в фей? — крикнул он.

Динь даже привстала на кровати, до того ей не терпелось узнать, как решится её судьба.

Вдали зазвучали голоса. Ей показалось, что они кричат: «Да! Да!» Но вдруг она ошиблась?

— Как по-твоему, что они кричат? — спросила она Питера. И тогда он крикнул во весь голос:

— Если верите, хлопните в ладоши! Не дайте Динь умереть!

В ответ раздались громкие хлопки. Раз, два, три… Сколько их! А вон там не хлопают… А там даже свистят…

Внезапно хлопки смолкли: верно, испуганные мамы кинулись к кроваткам своих детей, чтобы узнать, что случилось. Но Динь была спасена. Голос её окреп, потом она спрыгнула с кровати, и вот уже носится по комнате, задорная и дерзкая, как прежде. Ей и в голову не пришло поблагодарить тех, кто её спас, зато ей бы очень хотелось надрать свистунам уши!

— А теперь надо спасать Венди!

Из-за облаков показалась луна. Она увидела Питера в тот миг, когда он вылезал из своего дерева; отправляясь в столь опасное путешествие, он разделся почти донага и вооружился до зубов. Конечно, он предпочёл бы, чтобы ночь была не такая лунная. Тогда он мог бы лететь низко над землёй, и ничто не ускользнуло бы от его взора; но сейчас тень его в неверном свете луны разбудила бы птиц, спящих на деревьях, предупредив бдительного неприятеля о его приближении.

Теперь он горько пожалел о том, что населил свой остров птицами с такими замысловатыми именами: они совсем дикие, и с ними очень трудно договориться.

Пришлось ему ползти по земле, как индейцу — к счастью, он это делал великолепно. Но только куда ползти? Он вовсе не был уверен в том, что пираты переправили детей на корабль. За ночь выпал снежок и занёс все следы. На острове царила мёртвая тишина, будто Природа, ужаснувшись недавнему кровопролитию, безмолвно застыла на месте. В своё время Питер обучил детей некоторым лесным обычаям, которые сам он узнал от Тигровой Лилии и Динь-Динь, он не сомневался, что в час испытаний дети вспомнят о них. Малыш, если только представится случай, выжжет, скажем, пометки на деревьях. Задира будет швырять семена на дорогу, ну а Венди бросит свой носовой платок где-нибудь на самом виду. Но для того, чтобы увидеть эти знаки, нужно было дождаться утра, а Питер не мог ждать.

Мимо проползла Крокодилица, и опять всё затихло — ни звука, ни шороха, но Питер знал, что его подстерегает смерть. Может, она прячется вон за тем деревом? А может, накинется на него сзади?

И он произнёс страшную клятву:

— На этот раз Крюк или я!

Он то полз вперёд, словно уж, а то перебегал освещенные луной полянки; он прижимал к губам палец, а другую руку держал на кинжале. Он был ужасно счастлив.