Нью-Йорк

Экземпляр вчерашней «Нью-Йорк сентинл» раздувало ветром, насквозь продувающим грязный, узкий проулок. Шуршание газеты разбудило мальчика, который пытался ею прикрыться.

Трэвис уставился на громко гудящий помойный контейнер. Звук изумил его, напомнив об ужасах научно-фантастических фильмов. Но он слишком устал, чтобы проявить любопытство, поэтому снова улегся на потрескавшийся асфальт и потер глаза невероятно грязной рукой. Он даже представить себе не мог, насколько грязным можно стать, если несколько дней не мыться. Всего лишь неделю назад он вылезал из теплой постели, принимал горячий душ, мылся с мылом и шампунем.

Он свернулся клубочком и облизал пересохшие губы.

Вначале он даже не мог найти, где бы напиться. Сделать это можно было только в общественных туалетах, но от их загаженности и дурного вкуса хлорированной воды его часто тошнило. Проведя неделю на улицах, он узнал, что самая хорошая вода в туалетах на вокзалах. Однако теперь и это было для него неприемлемо. Лишь открытая служебная дверь спасла его вчера на Центральном вокзале от одного из лакеев его биологического отца. Откуда тот узнал, что он там? По-видимому, у Уэйна хватало денег, чтобы нанять целую армию для слежки за ним.

Трэвис взглянул на бак, гудящий уже так сильно, что, казалось, контейнер вибрирует. И все равно усталость помешала ему поинтересоваться, в чем дело.

К тому же у него были более срочные дела. Например, где теперь брать воду? Он уже понял, что владельцам кафе и баров совсем не нравится, когда люди заходят к ним и пользуются их туалетом, не покупая выпивки.

Купить выпивку! Трэвис усмехнулся серому, холодному утру, хотя усмешка не могла скрыть отчаяния, грызущего его внутренности. Он не годился для такой жизни, подумал он без всякой жалости к себе, с жалостью он давно покончил. Теперь он думал о себе честно. Всю жизнь он полагался на богатых и удачливых родителей. И вот…

Во вчерашней газете он прочитал, что знаменитый Валентайн Коупленд и его жена, бывшая модель, все еще находятся в реанимации в Городском мемориальном госпитале. Сначала он обрадовался, что они живы. Не то чтобы он мог их навестить, его папаша наверняка обложил больницу. Но чувство эйфории вскоре сменилось беспокойством. Почему они до сих пор в реанимации?

Мысль о Веронике и Вэле, таких близких и таких сейчас далеких, едва не заставила его разрыдаться. Силы его были на исходе. Нельзя сказать, что мать и Вэл его баловали, но они его и ни в чем не ущемляли. Он ходил в хорошие платные школы, такие, где ученики все еще открывали двери учителям. Работал он в довольно грубой и вечно взбудораженной обстановке, но вокруг были друзья. Да и то он лишь наблюдал, как пишут репортажи другие, и только надеялся, что когда-нибудь и ему доверят такую работу. Он никогда не бывал на месте преступления и не видел зарезанного кухонным ножом мужа или изнасилованную пятнадцатилетнюю девочку. Короче, ничто в его предыдущей жизни не подготовило его к бандитскому миру нью-йоркских улиц.

Трэвис нахмурился и вдруг замер, услышав звук. Он быстро научился отличать звуки, издаваемые человеком, от крысиных или кошачьих. Кошки и крысы были не опасны.

Шаркающие звуки приближались. Он осторожно поднял голову, заглянул за гудящий бак и облегченно перевел дыхание, рассмотрев человека. По проулку медленно тащился старик, разглядывая мусор и проверяя помойные баки. Трэвис его уже видел. Билл или Уилл, что-то в этом роде. Он казался чернокожим, но мальчик уже понял, что таким его сделала годами копившаяся грязь.

Старик подошел к гудящему контейнеру и снял крышку. Немедленно в воздух, как облако черного дыма, поднялся рой мух, и до Трэвиса донеслась жуткая вонь гниющего мяса. Пришлось изо всех сил сжать зубы, чтобы не вырвало. Вчера ему удалось подобрать наполовину съеденную пиццу, и он не мог допустить, чтобы все это пошло прахом. И так его ноги еле держали, а голова кружилась.

— Эй! — заорал старик встревоженно, заметив Трэвиса, но тут же успокоился. — А, это ты.

Трэвис не знал, плакать ему или смеяться. Не был уверен, хорошо ли считаться безобидным в этом городе, где практически любой пырнет тебя ножом, чтобы отобрать бутылку.

— Ничего тут путного, верно? — проворчал старик. — Чего ты здесь спишь, сынок?

Мальчик медленно поднялся. Лежать не было смысла, он ни за что не уснет. По правде говоря, он теперь спал не больше трех часов в сутки, и, Господи, как же он устал.

— Тут нет никого, — устало объяснил он. Старик презрительно фыркнул:

— Это точно. Слишком ветрено, сынок. Видишь, тот конец открыт. А тут полно улиц потише. Ты еще совсем зеленый, парень, вот в чем дело. Научишься. Если протянешь подольше.

— Это верно. — Трэвис слабо рассмеялся.

Его собеседник что-то проворчал и направился к противоположной стене. Улочка была совсем узкой, их разделяло не более четырех футов. Трэвис смотрел, как старик уперся задом в стену и медленно сполз по ней на землю, придерживая в одном кармане бутылку, а в другом неизвестно что. Может быть, нож?..

Старик не сводил с него выцветших серых глаз до тех пор, пока его зад не стукнулся о землю. Возможно, широко ухмыльнулся Трэвис, я все же выгляжу слегка опасным.

— Чего смешного увидел, парень?

Улыбка быстро сползла с лица Трэвиса. Он поудобнее устроился у своей стены и поплотнее обмотал грудь газетами. И все равно утренняя прохлада пробирала его до костей. Он кашлял и иногда подумывал, не заработал ли уже воспаление легких.

— Ничего смешного, — наконец ответил он спокойно. — Абсолютно ничего.

— Что правда, то правда. — Старческие глаза следили за ним, отмечая тонкую, бесполезную ветровку и то, как он неуклюже обмотался газетами. Семнадцать, никак не больше, подумал старик. Язык хорошо подвешен, вежливый, неумеха. И месяца не протянет.

Трэвис увидел, как старик вздохнул, вытащил из кармана бутылку спирта и сделал глоток. Трэвис едва не поперхнулся. Значит, они и в самом деле пьют чистый спирт! Он всегда считал, что это типичное телевизионное вранье. Он содрогнулся, подумав, что эта жидкость сделает со внутренностями старика.

— Слушай, парень, если хочешь согреться газетами, надо делать все толком. Смотри. — Старик встал на колени и подполз поближе к Трэвису, который машинально напрягся при его приближении. — Надо сначала снять куртку… ну, вот эту штуку, — он презрительно дернул ветровку, а потом рубашку. Оберни газетой голую грудь, вот так, понял, потом надень рубашку. — Выцветшие серые глаза посмотрели в голубые, чтобы убедиться, правильно ли он понят. Удовлетворившись явным интересом мальчика, он что-то пробормотал, вытер нос рукавом и сел на корточки. — Потом берешь еще слой газет, затем уже надеваешь куртку. Понимаешь, должны быть слои. От них все тепло. И потом ты оборачиваешься газетами, но надо закататься в них как в рулон, чтобы ветер не сорвал и не добрался до твоих почек. Ясненько?

Трэвис кивнул, потом моргнул, сообразив, что от слез плохо видит. Глупо, но он даже не смог сразу заговорить. Этот старик, от которого жутко воняло, был первым, кто проявил к нему хоть какое-то подобие доброты.

— Спасибо, — наконец выговорил он.

Старик заворчал и снял несколько газет, все еще прикрывавших ноги Трэвиса.

— Чего там. Рады стараться. Вообще-то лучше всего бы тебе найти такую хламиду, как у меня. — Он приподнял полу своего тяжелого драпового пальто цвета хаки, но слишком увлекся чтением газеты и не объяснил, что надо делать, чтобы достать такое пальто. — Да, не больно много в мире-то происходит, верно? — проворчал старик, скрестив ноги и перевертывая газетную страницу. Он выглядел таким почтенным, что Трэвису дико захотелось рассмеяться и хохотать до тех пор, пока не умрет.

Мимо проулка медленно проехала полицейская машина, но не остановилась. Мальчик замер, провожая глазами синюю с белым машину. Когда он снова повернулся к старику, то увидел, что тот смотрит на него понимающим взглядом.

— Слушай, парень, дай-ка я тебе кой-чего присоветую для твоей же пользы. Шел бы ты домой, плюнь на то, что тебе сделали твои старики, хуже, чем здесь, не бывает.

— Все не так. — Трэвис отвернулся.

Старик пожал плечами.

— Ну как хочешь.

Трэвису хотелось объяснить, его переполняла благодарность к старику за то, что он разделил с ним эти минуты. Больше всего он страдал от одиночества. Раньше ему никогда с этим не приходилось сталкиваться. Но тут он начал кашлять и все никак не мог остановиться. Несколько минут прошло, прежде чем он перевел дыхание. Но заговорить боялся, чтобы не вызвать новый приступ кашля.

Стояла середина июля, днем он потел, но вот ночью…

Он не стал разговаривать, а согнулся и обхватил себя руками, чтобы согреться. Взгляд его упал на заголовок на четвертой полосе газеты. Статья была о его родителях. Как и он сам, репортер пришел к выводу, что у Коуплендов мало шансов выжить. Приведено было несколько бессмысленных высказываний врача.

О нем вообще не упоминалось, как будто он перестал существовать. Видимо, он недооценил влияние своего отца…

— Вот, почитай частные объявления. Обхохочешься. — Грубый голос вытащил мальчика из мрачной бездны, и он охотно ухватился за эту спасательную веревку.

— Да? — Трэвис попытался придать голосу хоть видимость интереса.

— Да. — Старик ухмыльнулся, показав гнилые губы и странно синий язык. — Ты только послушай: «Мой розовый пупсик, твой котеночек скучает по тебе. Приходи домой. Твоя очаровашка Сью». Вред собачий, верно?

Трэвис начал смеяться. Ничего такого уж смешного старик не прочитал, но скоро небольшое пространство, забитое крысами, мухами и отчаянием, наполнилось смехом старика и полумертвого мальчика.

Тут где-то вдали пробили часы, старик вздохнул и с трудом поднялся на ноги.

— Пошел я, парень. — Он швырнул ему газету с личными объявлениями. — Посмейся за меня. Тебе это требуется. И позаботься о своем кашле, сынок.

— Ладно. И вы поосторожнее, хорошо?

Старик поднял руку и, шаркая ногами, пошел прочь. Трэвис покачал головой, но старик вдруг вернулся.

— Там на углу Пятой улицы есть продавец хот-догов. Он появляется обычно около семи. Если у него бывают остатки после вчерашнего, он может дать.

Трэвис улыбнулся дрожащими губами.

— Спасибо. Я схожу.

— Пораньше иди. Там всегда полно желающих, сынок.

Мальчик проследил, как старик свернул за угол. Ветер на секунду отбросил с его лица длинные седые волосы, и Трэвис подумал, что ему вряд ли больше сорока лет.

Мухи снова занялись баком. Трэвис удивился — как же они снова туда залезли? Проехала еще одна полицейская машина. Он был уверен, что отец сумел подкупить несколько полицейских, потому что ему пару раз пришлось бежать от копов, которые явно охотились за ним. Беда вынудила его стать специалистом по поиску укрытий. Он нырял в сточные канавы, пролезал сквозь вентиляционные шахты, забирался по пожарным лестницам.

Его изматывала необходимость быть постоянно настороже, он чувствовал, как иссякает энергия. Ему не слишком мешал постоянный голод, к этому сосущему ощущению в животе привыкаешь. Он готов был спать где попало. К холоду тоже можно привыкнуть. Действовала на нервы необходимость держаться подальше от уличных банд, извращенцев, мужчин в богатых автомобилях, ищущих мальчика на ночь, и постоянно ходить, не поднимая головы, но Трэвис как-то привык.

Одиночество, постоянное отчаяние, плохое самочувствие вкупе с необходимостью все время двигаться, тоже на него действовали, но не это мучило больше всего. Его донимала бесконечная усталость и убежденность, что круг погони сужается. Он не мог никому доверять. Вполне вероятно, что этот старик сейчас протягивает свою руку в варежке за деньгами человеку в синем костюме или тому, со шрамом, или еще кому-нибудь из многочисленной армии его отца. В любую минуту тот красивый блондин и та горилла со шрамом могут зайти в переулок с обоих концов и как шакалы напасть на него.

Трэвис обреченно покачал головой и бессильно опустил руки на газету. Посмотрел вниз и прочитал еще одно объявление: «Потерялся пекинес, отвечает на кличку Дженкинс. Вознаграждение 500 долларов».

— Пятьсот долларов, — вслух повторил мальчик. В тот день, когда случился пожар и ему наконец удалось сбежать от гориллы со шрамом, он обнаружил у себя в карманах ровно тринадцать долларов и пятьдесят центов. За один день он их истратил. Надо же было быть таким идиотом! Если бы он знал неделю назад то, что знает сегодня.

Нет, он не должен поддаваться отчаянию. Не должен. Армия полицейских, доносчиков и сыщиков, нанятых отцом, обложила его со всех сторон, заставляя его блуждать с места на место, переходить из районов, где живут богатые, туда, где обитают зажиточные люди, потом дальше, в рабочие районы, и наконец в это место — не Бруклин, не Бронкс, но уже очень близко.

Сколько им понадобится времени, чтобы накрыть его?

Сначала он старался устроиться в благотворительных приютах. В первую же ночь его разбудил шепот в коридоре. И ему удалось ускользнуть от элегантного блондина, осматривавшего койки с маленьким фонариком, лишь через узкое окошко на кухне. Перед тем как пролезть в окно, Трэвис заметил священника, считающего деньги.

Потом пытался ночевать на автобусных станциях, вокзалах, но его всегда там находили. Ему помогали скрыться только настороженность, а еще то, что от шока и горя он сильно похудел и побледнел и совсем не напоминал того улыбающегося здорового парня, чьи фотографии носили с собой приспешники его отца.

И кроме того, ему пока дико везло. Но Трэвис понимал, что скоро его везению придет конец… Он снова взглянул на газету, стараясь отвлечься от мрачных мыслей, и внезапно заметил собственное имя:

«Трэвис! Ты устал. Ты голоден. Сейчас ты уже скорее всего болен. Ты можешь все это прекратить, если пойдешь в Блумингдейл. Там тебя круглосуточно ждет мой* человек. Отец».

Мальчик отбросил газету и быстро поднялся. Как сразу выяснилось, слишком быстро. Он застонал, прислонился к стене и дождался, пока улица перестанет кружиться перед его глазами. Шатаясь, пошел вдоль стены, разыскивая более старые газеты. Нашел газету за среду. Он быстро пролистал ее, морщась от вида блевотины и кетчупа, склеивших отдельные листы, нашел страницу с объявлениями и прочитал:

«Трэвис! Ты не можешь пойти в приют. Не можешь пойти в полицию. Не можешь пойти в редакцию. Не можешь пойти к друзьям. Ты можешь только прийти ко мне. Отец».

Газета медленно выскользнула из его пальцев. Пошатываясь, он двинулся вперед, коленки у него то и дело подгибались. В мусоре у жилого дома он нашел газету за вторник.

«Трэвис! Тебя ждет яхта. Шампанское. Французские блюда. Кровать времен королевы Анны. Прелестные девушки. Все, что пожелаешь, Трэвис. Все, что пожелаешь. Отец».

Он порылся в баке и нашел газету за понедельник. Более ранние газеты искать было бесполезно. «Сентинл» не печатал частные объявления в субботу и воскресенье. Пока он просматривал мокрую от дождя газету, слова обволакивали его, создавали галлюцинации, в которых фигурировали теплая постель с настоящими простынями и хорошо приготовленная, горячая еда. Он почти плакал, когда наконец нашел нужную страницу и прочел первое обращение отца:

«Трэвис! Не убегай. Пожалуйста, не заставляй меня охотиться за тобой. Отец».

Мальчик медленно опустился на бетонные ступеньки, начал смеяться, но вскоре смех перешел в приступ кашля.

Мусорщик, человек лет сорока с пузом любителя пива и пожелтевшими от никотина пальцами, перестал свистеть и, облокотясь на метлу, с любопытством уставился на парня. Трэвис взглянул на него и тут же отвернулся. Уже скоро семь. Ему надо найти торговца хот-догами и поискать сегодняшнюю газету. Он встал и осторожно спустился по ступенькам, не обращая внимания на мусорщика, который снова принялся насвистывать. И не заметил, как мусорщик извлек из своей желтой тележки портативное переговорное устройство.

Дойдя до угла Пятой улицы, Трэвис с тоской посмотрел на толпу бродяг на другой стороне. Старые женщины локтями отпихивали детей, которым было не больше десяти-двенадцати лет. Он не мог видеть продавца, тот, наверное, находился где-то в середине.

Голодный и больной подросток долго раздумывал, хватит ли у него сил пробиться сквозь эту толпу. Потом вспомнил, что где-то читал, как одного пьяницу прирезали за такую попытку. Тело лежало на тротуаре, люди перешагивали через него, пока труп не подобрала машина из морга.

Трэвис повернулся и побрел прочь. Он шел медленно, потому что в груди давило, и каждые несколько минут ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Но он знал, куда направляется. Знал это и Сирил Фрэнсис, сидящий в зеленой машине, припаркованной на другой стороне улицы. Он взглянул на часы, поставил рычаг передачи на первую скорость и медленно двинул машину вслед за мальчиком, что-то одновременно говоря по радио.

На углу Трэвис задержался у газетного киоска. Он не обращал внимания на спешащих на работу секретарш и на таксистов, покупающих газеты, чтобы почитать между поездками. И двинулся дальше лишь тогда, когда мужчина в костюме за тысячу баксов купил «Сентинл». Трэвис быстро последовал за ним, молясь в душе, чтобы он не взял такси до того, как просмотрит финансовую и биржевую страницы. Мужчина такси не взял.

Высокий светловолосый человек шел, переворачивая страницы и каким-то чудесным образом умудряясь не сталкиваться с прохожими. Покончив с городскими новостями, напечатанными на розовой бумаге, он не стал больше ничего просматривать, бросил газету на тротуар и поднял руку, подзывая такси. Трэвис, находившийся от него в нескольких шагах, подобрал газету и отошел к ближайшей стене, чтобы не мешать прохожим и хоть отчасти спрятаться от ветра.

Приятно было держать в руках чистую газету, все еще пахнущую краской. Он сразу нашел отдел частных объявлений.

«Трэвис! Нет места, где бы ты мог так спрятаться, чтобы я тебя не нашел. Не тяни. Ты сам знаешь, что все это дело времени. Отец».

Трэвис медленно выпустил газету из рук. В этот момент зеленая машина рванулась поперек движения. Визг тормозов других машин и гудки заставили его поднять голову. Через лобовое стекло он разглядел худое, темное лицо с белым шрамом и на мгновение оцепенел. Придя в себя, развернулся и увидел блондина в дорогом костюме всего в десяти футах от себя. Тот печально качал головой.

Мальчик почувствовал, как внутри все сжалось, а тротуар поплыл под ногами. Он снова повернулся. Человек со шрамом уже вылез из машины, но спокойно стоял, облокотившись о капот.

Что происходит, черт побери? Почему они, будь все проклято, не хватают его? От напряжения в висках стучало. Внезапно стена, вдоль которой Трэвис медленно двигался, кончилась, он свернулся в переулок и бросился бежать. Воздух вырывался из его груди короткими, хриплыми толчками.

Переулок сворачивал направо, туда, где большое здание магазина уступало место более низким офисным зданиям. Через двадцать ярдов Трэвис уперся в глухую стену. Она была совершенно гладкой, без всяких выступов и впадин. Такие же стены справа и слева. Даже пожарных лестниц нет. Никаких коробок или мусорных ящиков, чтобы можно было взобраться, ничего!..

Он повернулся, ожидая увидеть преследователей, но путь назад был свободен. Только он не мог вернуться. Он слишком поздно понял, что сделал именно то, чего от него ждали. И оказался в ловушке.

Повернувшись лицом к стене, он изо всех сил старался побороть трусливое желание расплакаться и ждал, иногда кашляя и дрожа, потому что солнце не доставало до этого закутка. Потом услышал первый звук, но глаз не открыл. Он не хотел видеть. Не хотел знать. Он устал, Боже милостивый, как же он устал! Он был нездоров, хотя конкретно ничего и не болело, но ощущал такую слабость, что было трудно дышать, не то что сопротивляться. Он должен был знать, что не сможет противостоять такому человеку, как Уэйн Д'Арвилль. Он должен был знать!

Он почувствовал чье-то присутствие рядом и внезапно понял, почему все остальные ждали. Он чувствовал запах дорогого лосьона после бритья, слышал тихое, ровное дыхание отца.

Трэвис дернулся, когда тот коснулся его лица, но прикосновение было на удивление мягким. Пальцы приподняли его подбородок, заставив его поднять голову. По молчаливой команде, которой у него не было сил сопротивляться, он открыл глаза, посмотрел в такие же голубые, как у него, глаза, съежился и издал слабый стон.

Д'Арвилль слегка наклонился к сыну и вглядывался в его лицо с такой властью и сосредоточенностью, что мальчик невольно задрожал. Уэйн сразу заметил его бледность, худобу трясущегося тела и забитый, подавленный взгляд. Он мрачно покачал головой, все еще касаясь ладонью лица сына.

— Трэвис, — мягко и укоризненно сказал он, — Трэвис, ты еще научишься мне повиноваться.