Два года спустя

Дункан Сомервилл повернулся и посмотрел в иллюминатор идущего на посадку самолета, одновременно украдкой наблюдая за сидящим рядом Беном Леви, агентом израильского Моссада. Тот сидел совершенно спокойно. Из его дела Дункан знал, что Леви потерял обоих родителей и старшую сестру в концентрационном лагере и сам еле выжил.

Дункан улыбнулся проходившей мимо стюардессе, ответившей ему заученной улыбкой. Куда бы Сомервилл ни летал, стюардессы всегда его обожали.

Дело было не в его внешности и не в его богатстве. Всех, а особенно обслуживающий персонал, привлекали его манеры. Потому что он был ярким представителем быстро вымирающего племени.

Дункан Сомервилл был джентльменом.

В свои шестьдесят с небольшим он олицетворял мечту каждого о добром дядюшке. Костюмы он носил безукоризненные, но не броские. Никаких побрякушек, кроме золотых запонок. Он заказал всего одну порцию виски с содовой за время рейса и с недовольством поглядывал на сидящую через проход пару, которая явно решила напиться и преуспела в своем начинании.

Когда Дункан говорил, женские сердца трепетали. Возможно, он немного потолстел, облысел, лицо слегка покраснело. Но голос был дивным — голос настоящего джентльмена с Юга. Он вырос в Атланте на плантации, которая вполне бы сошла для римейка «Унесенных ветром». Короче, он был истинным представителем старой южной аристократии.

Стюардесса бы сильно удивилась, узнай она, что Дункан Сомервилл — первоклассный охотник за нацистскими преступниками.

Во время войны он был дипломатом, работал в Швейцарии. У него была прелестная жена, бросившая его ради более молодого мужчины, но подарившая ему замечательную дочь. Эта дочь в настоящий момент была замужем за всемирно известным голливудским режиссером и трижды сделала его дедушкой.

Ничто в нем не говорило о задаче, которую он сделал делом своей жизни. Но за послевоенный период он и маленькая группа подобных ему людей добились привлечения к судебной ответственности в Израиле по меньшей мере пяти высокопоставленных нацистских офицеров.

— Вы пристегнули ремень, мистер Сомервилл? — спросила стюардесса, опуская глаза на ремень безопасности и улыбаясь почти по-матерински.

Сидящий рядом израильский агент спрятал улыбку. Он сознавал, какое впечатление производит его друг на окружающих. Когда его впервые познакомили с Сомервиллом двадцать лет назад, он ожидал увидеть громкоголосого, нахального американца. И готов был с этим смириться, поскольку Дункан Сомервилл уже доказал свою приверженность делу. Но он увидел перед собой человека, который вполне мог исполнить роль Санта-Клауса на рождественской елке.

Дункан не терял родственников в концентрационных лагерях, все его родные были англо-протестантами. Он также не понес финансовых потерь во время войны. По сути, у него не было причин, чтобы посвятить себя поиску нацистов. Кроме одной: Дункан свято верил в справедливость. Он был очень мягким человеком и пришел в ужас, узнав о преступлениях гитлеровцев. А еще он не хотел, как некоторые из богатых людей, прожить жизнь, не принеся людям пользы. Его обостренное чувство справедливости заставляло его продолжать преследовать нацистов даже после того, как многие отказались от этой затеи.

Именно это упорство привело его во Францию.

Вольфганг Мюллер был комендантом особо мрачного концентрационного лагеря на западе Польши в течение двух лет. Дункан уже многие годы был убежден, что Мюллер скрывается в Монте-Карло под именем Д'Арвилля. Он провел тщательное расследование и выяснил все о Мюллере-Д'Арвилле.

Этот человек внезапно появился в Монте-Карло после войны с женой и двумя сыновьями, выдавая себя за американца второго поколения немецкого происхождения. Дункану действительно удалось обнаружить в Кентукки документы, относящиеся к семейству Д'Арвиллей. Причем слишком много документов. Но никто, с кем он беседовал в Кентукки, так и не вспомнил эту семью.

Одной из положительных черт Дункана было безграничное терпение. Он многие годы собирал досье, которое теперь убедительно доказывало, что на самом деле Д'Арвилль — это Вольфганг Мюллер. Когда тот покинул Германию в последние дни войны, с ним одновременно таинственно исчез его адъютант. Дункан подозревал, что Мюллер собирался сделать из того козла отпущения. Многие сбежавшие нацистские бонзы убивали своих адъютантов, оставляя на их трупах собственные документы, при этом уродовали лица так, что опознать покойников не представлялось возможным. Таким образом союзников заставляли поверить, что погибло куда больше нацистов, чем на самом деле. Тот факт, что не были обнаружены ни труп самого Мюллера, ни его адъютанта, заставил Дункана сообразить: адъютант догадался о судьбе, которая его ждет, и смылся, не дав Мюллеру завершить свой план. Если им удастся найти этого адъютанта, Мюллеру не отвертеться.

Самолет совершил мягкую посадку. Дункан взял кейс и посмотрел на друга.

— Что, если Мюллер уже скрылся?

Протяжный южный выговор, как обычно, заставил его спутника улыбнуться. Потом он пожал массивными плечами. Дункан знал, что Бен Леви — большой жизнелюб: он охотно смеялся, много ел… А еще имел устойчивую привычку ласково перебирать пальцами окладистую бороду. Леви внимательно взглянул на Дункана, и тот заметил добродушную смешинку в его карих глазах.

— За ним установлена слежка. Мы очень признательны тебе и твоему комитету за помощь, Дункан.

Бен автоматически оглядел своего друга. Это давно стало привычкой, от которой он не собирался отказываться, привычкой опытного разведчика. Кейс Дункана, который тот нервно прижимал к костюму, явно сшитому в Англии, был из лучшей итальянской кожи ручной выработки. Внутри этого изящного кейса лежали документы, и от многих из них волосы могли встать дыбом.

Прежде всего, у Дункана было полное досье на Д'Арвилля, содержащее много интересного. Он много лет владел казино «Дройт де Сеньор». Его жена Марлин, называвшая себя теперь Мэри, тайком попивала. Его младший сын Ганс еще мальчиком трагически погиб, неудачно нырнув со скалы. Зато старший сын Гельмут, взявший совершенно не немецкое имя Уэйн, весьма преуспел в жизни.

В юности Уэйн работал в казино и одновременно учился в Сорбонне, где получил отличный диплом по экономике. Затем Уэйн внезапно покинул Францию и переехал в Англию.

Дункан выяснил, что там он поступил на работу в ультраконсервативную фирму «Платтс», возглавляемую ныне покойным сэром Мортимером. Фирма занималась тем, что давала финансовые консультации английской аристократии. Чем ты богаче, тем чаще пользуешься услугами «Платтс». Но после смерти сэра Мортимера компания перешла не в руки его единственного сына Тоби Платта, а досталась Уэйну Д'Арвиллю.

Возможно, в этом не было ничего удивительного. С именем Тоби был связан крупный скандал, и отец не благоволил к нему. А Уэйн Д'Арвилль написал прекрасную книгу по современной экономике, которая многие годы пользовалась большим спросом. Ее автор был очевидным гением, которому удалось осуществить переворот в финансовой системе не только своей компании, но и во всем мире.

Это означало, что Уэйн Д'Арвилль, сын нациста, стал одним из самых богатых и могущественных людей в Англии. Дункана Уэйн не интересовал. Он не был мстительным и не считал, что сын должен отвечать за отца. Уэйну было всего четыре года, когда началась война. В чем можно его обвинить? Дети не выбирают своих родителей, они лишь пользуются тем, что имеется в их распоряжении.

Можно было даже сказать, что Сомервилл жалел этого человека. Но его очень заинтересовали события, имевшие место непосредственно перед отъездом Уэйна из Монте-Карло.

В другом документе медицинского свойства указывалось, что Мюллер теперь слеп. И несмотря на все усилия, Дункану не удалось обнаружить врача, который мог бы рассказать, почему Мюллер ослеп.

Самолет медленно пустел, остались только Дункан, Бен и еще три пассажира. На первый взгляд их группа была довольно странной.

Один из них был высоким стройным брюнетом, красивым как кинозвезда. Этакий итальянский принц-плейбой. Только стальной блеск его глаз подсказывал, что внешность обманчива. Второй походил на взъерошенного торговца. Короткие вьющиеся волосы и склонность потеть, отчего у него под мышками всегда были темные пятна. Он непрерывно жевал ириски и не расставался с синей сумкой. Третьего человека вообще было невозможно запомнить, потому что, куда бы ни пошел, он везде умудрялся сливаться с фоном. Средний рост, средняя комплекция, непонятного цвета волосы. Дункан иногда даже забывал о его присутствии.

Все они были преданы своему делу. Все потеряли родственников в лагерях. Все были израильтянами. Такую хорошую команду полезно иметь на своей стороне, когда борешься со злом. А Мюллер олицетворял зло…

— Ну, пора двигать. — Душевный голос Бена послужил им сигналом покинуть самолет с небольшими интервалами и смешаться с толпой в аэропорту. Они поодиночке должны были добраться до гостиницы, которая служила им сборным пунктом. Они никогда не рисковали.

Сомервилл взял такси, но успел заметить, что красавчик из их команды сел в автобус. Остальных он вообще не заметил.

Гостиница находилась в Каннах, причем в старой части города. Это был маленький семейный отель всего в пяти минутах ходьбы от порта. Дункан снял номер, еще в холле почувствовав запах еды.

Комната оказалась квадратной, прохладной, с одной кроватью, умывальником и большим шкафом. Он не стал распаковывать вещи, а подошел к окну и посмотрел на море, где маленький паром сновал между островами де Лерен, Святого Оноре и Святой Маргариты.

Он вздохнул, понимая, что намеренно пытается отвлечься от основного вопроса: если Маркус Д'Арвилль и в самом Вольфганг Мюллер, как вывезти его из Франции и доставить в Израиль, где он предстанет перед судом? Дункан знал: Бен, как и он сам, уверен, что Д'Арвилль — Мюллер, но все равно опасался. Не то чтобы он боялся приближаться к человеку, ответственному за гибель сотен людей, нет. Он боялся ошибиться, страшился, что преследует невиновного человека, к тому же слепого. Именно эта мысль постоянно донимала Дункана — что он может оказаться ответственным за суд над невинным человеком и его последующую казнь.

Услышав тихий стук в дверь, он быстро пересек комнату. А еще через пятнадцать минут в его номере собрались все четверо. Дункан так и не отвык восхищаться их точностью и оперативностью.

Бен и остальные молча наблюдали, как Сомервилл набрал шифр на кейсе, открыл его и достал документы. Они разложили их на кровати и принялись молча изучать. Там были и фотографии сгорбленного слепого старика, сделанные у казино.

— Удалось узнать, каким образом он ослеп? — спросил Дункан, зная, что Моссад тоже интересовался этим вопросом. Ведь если это произошло в результате какого-нибудь генетического заболевания, тогда он никак не мог быть Мюллером, поскольку в медицинской истории Мюллера не было обнаружено и следов каких-то наследственных нарушений. Но Д'Арвилль не был слеп, когда появился в Монте-Карло, это было установлено точно.

— Нет, — коротко ответил Бен. — Мы нашли врача, который лечил Д'Арвилля, но ни деньги, ни угрозы не заставили его заговорить. — Бен улыбнулся, заметив гримасу отвращения на лице американца, и подмигнул самому непрезентабельному члену их команды, который тоже подмигнул в ответ. — Здесь-то и кроется самое интересное, — медленно добавил он. Как и ожидалось, Дункан вопросительно взглянул на него.

— Почему? Врачи обязаны хранить врачебную тайну.

Бен улыбнулся, продемонстрировав крупные белые зубы. Наивность и доброта южного джентльмена успокаивающе действовали на его мятежную душу. Он положил руку на плечо Дункана и легонько сжал.

— Это означает, друг мой, что врач больше боится Д'Арвилля, чем меня. Почему бы, собственно, ему так бояться слепого владельца казино?

— Да… — только и промолвил Дункан, чувствуя, что свалял дурака.

Бен посильнее сжал его плечо, взял папку и углубился в чтение. История семьи выглядела неубедительно, слишком неубедительно. Когда он познакомился с последними находками, то окончательно уверился, что Д'Арвилль — тот, кого они ищут. Он взглянул на других членов группы и понял, что они того же мнения.

— Что теперь? — спросил Дункан.

— Разумеется, едем в Монако. Ты снял виллу?

Дункан утвердительно кивнул и протянул связку ключей.

— Прекрасно. А ты, друг мой, — Бен хлопнул Сомервилла мясистой пятерней по спине, — пойди и развлекись в его казино. Кто знает, может, ты выиграешь еще одно состояние плюс к тому, которое у тебя уже есть!

Дорога Корниш, ведущая к Монте-Карло, пользовалась дурной славой. Ее извилистый путь изобиловал крутыми поворотами и узкими местами над обрывами. Дункан радовался, что сидел между крупным Беном и красавчиком-плейбоем, глаза которого, как он уже успел заметить, не задерживались ни на чем дольше, чем на мгновение.

В двух милях от границы Монако напротив крутого обрыва был припаркован черный «ситроен» с тонированными стеклами. В нем нетерпеливо ждал Вольфганг Мюллер.

Его пальцы скрючило ревматизмом, они постоянно болели, но он уже почти перестал замечать боль. Он мог слышать крики чаек и далеко внизу грохот разбивающихся о скалы волн. Он ощущал запах моря и слышал равномерное дыхание Густава Ландро, француза, сотрудничавшего с немцами во время войны и с тех пор промышлявшего всякими случайными заработками.

— Когда, по словам Валдо, они уехали из гостиницы? — пролаял Мюллер, заставив сидящего рядом человека подпрыгнуть от неожиданности.

— Они скоро будут здесь, месье Д'Арвилль. Постарайтесь расслабиться.

— Я и так не волнуюсь, — соврал Вольфганг, заставляя себя сдержаться, что было весьма просто благодаря многолетней практике. За последние годы он сильно изменился. С той поры как ослеп.

Когда его подонок-сын ушел, Мюллер пролежал на полу кабинета, как ему показалось, несколько часов, страдая от дикой боли и в ужасе зажав ладонями изувеченные глаза. Потом приехал врач, сделал укол, и ему немного полегчало. Но когда он проснулся на следующее утро, его окружала все та же жуткая тьма.

Он несколько месяцев не выходил из своей роскошной виллы, в таком был подавленном состоянии. Даже телефонный звонок будущему тестю своего сына, богатому аристократу и владельцу виноградников, не принес облегчения. Разумеется, драгоценная возлюбленная Уэйна тут же его бросила, но Мюллер понимал, что это не остановит его мерзкого отпрыска. Так и вышло. Этот пособник дьявола быстренько уехал в Англию, где отец не мог его достать.

Но прошло время, и Вольфганг Мюллер заставил себя вырваться из объятий живой смерти. Он не мог видеть, но оставшиеся у него органы чувств необыкновенно обострились. Он теперь слышал то, чего не слышали другие, мог определить запах так, как не мог никто другой. Свое главное удовольствие он получал от еды, поэтому в его кухне трудились сразу три повара.

— Жан подал сигнал! — Неожиданный возглас попутчика отвлек Вольфганга от его мыслей, он замер, и на тонких бескровных губах появилась улыбка удовлетворения.

Моссад. Неужели они думали, что могут вместе со своим американским приспешником без его ведома копаться в его прошлом? Придурки! А вот фатерланд, его отечество умело производить на свет людей, способных подняться на самый верх, действительно доказать, что они — сливки человеческой расы.

Он услышал шум более мощного мотора за своей спиной и удовлетворенно перевел дыхание.

— Ты уверен, что с водителем грузовика все в порядке с юридической точки зрения? — спросил он уже во второй раз.

— Абсолютно. Жан — герой Сопротивления. Никто не заподозрит ни его, ни то, что несчастный случай был подстроен.

— Уж лучше ему быть святым, — проворчал Вольфганг. — Тогда бы они занимались им до скончания века. Грузовик такой, как я заказал? — резко спросил он.

— Да, месье. Мы обошли пятьдесят фирм, пока нашли подходящий по своей металлической конструкции. И отказ тормозов будет вполне объяснимым, потому что, если бы вы могли увидеть ту груду ржавого металла, за рулем которой сидит Жан, — Вольфганг лишь пожал плечами, — вы бы не беспокоились. В таких делах Жану равных нет.

Грузовик уехал. Вольфганг кивнул и поудобнее устроился на сиденье. Кости брошены. А он верил в свою удачу…

— Опусти стекло, Бен, — попросил Дункан, — становится душно.

Бен послушался и с удовольствием вдохнул свежий воздух.

— Да, Господь ведал, что творил, когда создавал Землю. Только понюхайте этот воздух!

Машину вел потрепанный торговец, на коленях которого все еще лежала синяя сумка. Дункан наклонился, чтобы поскорее разглядеть Монте-Карло, и жалея, что приходится ехать туда при таких обстоятельствах.

— С чего мы начнем, когда? — спросил он и удивленно замолчал, потому что водитель принялся что-то визгливо кричать на идише.

Он ощутил, как напрягся сидящий рядом Бен, а в следующее мгновение его глаза расширились от страха, потому что из-за поворота прямо на них выскочил груженный фруктами грузовик. Торговец крутанул руль, стараясь избежать столкновения, но было уже поздно.

Дункан почувствовал, как сжалось от страха горло при визге тормозов и воздух наполнил едкий запах жженой резины. Он вскрикнул, когда машина ударилась о скалу, потом в немом ужасе схватил Бена за колено. Машину бросило на другую сторону дороги, к жиденькому парапету. Он услышал, как красавец начал читать молитву на иврите, а машина тем временем сбила барьер, на секунду задержалась на краю и рухнула вниз, в бездну.

Дункан ощущал весь ужас падения и со стоном закрыл глаза. Перед ударом о землю он почувствовал, как огромная теплая рука Бена сжала его руку…

Вольфганг Мюллер прислушивался к звукам и классифицировал их в уме: визг тормозов, скрежет металла, внезапная тишина, последний стон умирающей машины… или умирающих людей.

Он медленно кивнул.

— Хорошая работа. Мы обещали ему сто тысяч франков, верно?

Далеко от Монте-Карло, в психиатрической больнице в Англии, доктор Себастьян Тил принимал свою последнюю пациентку.

Девушка выглядела такой молоденькой. На вид не больше пятнадцати, хотя на самом деле ей было за двадцать. Годы анорексии оставили от нее лишь кожу да кости. Она села и принялась вертеть рукой, на которой не хватало нескольких пальцев, прядь длинных тусклых волос.

Она уже много раз делала попытки себя изуродовать.

Себастьян улыбнулся ей. Девушка улыбнулась в ответ.

— Здравствуйте, доктор Тил, — нервно, но весело произнесла она. Хотя она ненавидела разговоры с врачами, Себастьяна она обожала. Он был самым лучшим ее другом во всем мире.

Себастьян встал, подошел поближе и уселся на край стола, внимательно наблюдая за возможными признаками беспокойства. Но, к своему удовлетворению, таковых не обнаружил. Такие больные, как Селена, обычно реагировали на физическую близость, как на угрозу.

— Послушай, Селена. Я слышал, что ты не ешь овощи. Это так?

Девушка жалобно взглянула на него, и Себастьян почувствовал, как защемило сердце. Он проработал в психиатрических больницах и лечебницах для психически больных преступников всю свою жизнь. У него был только один «частный» пациент. Если так можно было сказать об Уэйне.

Для человека, которому еще нет и сорока, репутация Себастьяна была отменной. Его покойный наставник, сэр Джулиус, был корифеем британской психиатрии, и хотя Себастьян Тил был американцем, у него никогда не было желания вернуться в Штаты.

Его жизнь была здесь, с его пациентами.

И эти пациенты сами того не сознавая, медленно разбивали его сердце.

Через час Себастьян покинул больницу, прошел через переполненную стоянку и устало забрался в свою машину. Он не обратил внимания, что пара медсестер через окно следили за ним глазами, полными восхищения, уважения и желания.

Каждая медсестра в больнице знала, что лучше Себастьяна нет. И не только из-за написанных им книг или лекций, которые он регулярно читал в Оксфорде и Кембридже. Просто-напросто Себастьян был из всех знакомых им людей ближе всего к их представлению о святых. Среднего роста, с каштановыми волосами, сверкающими на солнце, теплыми карими глазами, один взгляд которых способен растопить самое очерствевшее сердце. Голос спокойный, мягкий, умеющий уговорить даже буйного пациента.

И еще. Было в нем что-то такое… человечное, что привязывало к нему всех пациентов. Медсестры могли застать его в момент, когда он укачивал в своих объятиях испуганного семидесятилетнего старика. Они видели, как он поглаживанием руки успокаивал больного в смирительной рубашке, превращая того в почти спокойное человеческое существо. Он не отстранялся от пациентов, как другие врачи. И он за это сурово расплачивался.

Все незамужние сестры — и даже некоторые замужние — мечтали стать его любовницами. И не только из-за внешности или его невинности, хотя и то и другое было невероятно притягательным. Нет, они прекрасно понимали, что Себастьян Тил — высший приз, о каком только может мечтать женщина. Он никогда не будет говорить с ней покровительственным тоном. Никогда не изменит. И всегда будет считаться с ее точкой зрения. Такие мужчины — большая редкость.

Но до сих пор никаких женщин в жизни этого человека не было замечено, хотя за ним пристально следило множество ревнивых женских глаз. И медсестры пришли к печальному, но неизбежному выводу: он слишком предан своему делу. И сейчас, когда он садился в машину, лицо его было бледным, осунувшимся и утомленным — работа убивала его.

Доктор Тил ехал осторожно — движение было плотным — и когда остановился у своего дома, чувствовал себя выжатой половой тряпкой. Он вошел, сдернул галстук и устало упал на диван. Его внимание привлекло какое-то движение, и он совсем не удивился, разглядев в кресле напротив себя высоченного француза. Этот человек считался одним из самых богатых в стране. Очень красивый, обладающий огромной властью, он был совершенно безумен.

— Себастьян, — произнес Уэйн Д'Арвилль с укоризной, — ты выглядишь как ходячая смерть. А ведь мог бы заняться частной практикой и зарабатывать бешеные деньги. И мне ты нужен больше, чем им. — Он, как всегда, просто констатировал факт, но Тилу понадобилось больше десяти лет, чтобы это осознать.

Себастьян откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул. Он знал, насколько опасен этот человек. Он помнил, что тот сделал с Вероникой Колтрейн. Но он также знал, что он, доктор Себастьян Тил, — единственный имеющийся у Уэйна Д'Арвилля шанс.

— Расскажи мне, как прошел сегодняшний день, — мягко попросил он.