Испания

В Андалузию, расположенную на крайнем юге Испании, редко попадают туристы. Ведь такие блага цивилизации, как электричество, газ, радио и автомобили, там почти не известны. Маленькие, выжженные солнцем долины окружены высокими горами, на склонах которых ютятся крошечные деревушки. Все здесь друг другу родственники. И все одинаково бедны.

Высоко в небе парят канюки, их визгливые голоса — единственное птичье пение, которое терпят суровые горы. Случайному человеку здесь все кажется унылым и скорбным. На скудной почве растут лишь отдельные деревья, да и эти перекручены резкими горными ветрами. Скучный пейзаж оживляют только запущенные оливковые рощи и редкие апельсиновые сады, особенно в пору цветения.

Деревня Гуахар Фронтера, жалкое собрание каменных и глинобитных строений, с убогой площадью, недействующим фонтаном и одним-единственным великолепным особняком располагалась высоко в горах и не изменилась с начала столетия.

Кроме машины дона Луиса здесь не появлялось никаких автомобилей, и даже для этой машины крутые дороги, которые тесно обступили скалы, представляли опасность.

Сейчас как раз эта машина петляла по деревне, сверкая стеклами на солнце. На заднем сиденье сидел сам дон Луис Сильва де Кортес.

Дон Кортес чрезвычайно гордился своим именем и при каждом удобном случае напоминал собеседникам, что в числе его предков был прославленный мексиканский Кортес. У него даже имелось генеалогическое древо, вывешенное на самом почетном месте в его просторной вилле, по которому можно было проследить извилистый путь от знаменитого предка к дону Луису. Работа была выполнена прекрасно, почерк каллиграфический, заглавные буквы украшены настоящим золотом и серебром, самому пергаменту несколько сот лет, и он уже потрескался и пожелтел от старости.

Только сам дон Луис знал, что это фальшивка. Но какая разница? Ни один пеон в деревне спорить не станет, а его редкие гости, все люди богатые или знаменитые, слишком вежливы, чтобы об этом упоминать.

Подъехав к площади, машина замедлила ход — по единственной улице деревни неспешно двигались два осла, запряженные в тележки, нагруженные мешками с картофелем и репой.

— Фредерико, убери их с дороги, — величественно распорядился дон Луис. Его всегда раздражали местные жители, жившие в его деревне круглый год.

Кортесы владели деревней уже несколько веков, крестьяне платили им жалкую ренту за дома, а он, в свою очередь, платил им жалкие гроши за работу в его оливковых рощах, садах, на фермах и в каменоломнях. Образование он получил в Мадриде и был женат на испанской графине. Его дом в горах ему не нравился, но дом есть дом.

Жена подарила ему двух сыновей и затем, очень кстати, скончалась, дав ему возможность ни в чем себе не отказывать по части удовольствий. Он возвращался после визита к старшему сыну, жившему в Барселоне, но воспоминания о внуке, которого он качал на колене, не исправили его настроения и не прибавили терпения. Водитель резко нажал на клаксон, громкий звук напугал ослов, они взбрыкнули, опрокинув тележки, из которых на дорогу посыпались овощи.

Мальчуган, ведущий ослов, начал всхлипывать, зная, что отец побьет его за испорченные овощи. К тому же со всех сторон сбегались дети и хватали картошку и репу, а он бессильно выкрикивал угрозы, подняв вверх палку, но ведь не мог же он бежать в четырех направлениях одновременно.

Мальчик с ненавистью взглянул на проехавшую мимо машину. Разглядев за стеклом седовласого дона Луиса с аккуратными усиками, козлиной бородкой и злобными маленькими глазками, он поежился и перекрестился.

Когда машина скрылась из виду, мальчик принялся отбиваться от воришек, успокаивать ослов и снова грузить тележки. Может, если он скажет отцу, что это была машина дона Луиса, тот не станет его пороть. Потому что все жители деревни единодушно ненавидели дона Луиса Сильву де Кортеса.

О нем ходили слухи и легенды, от которых кровь стыла в жилах даже у сельского священника. Прошло уже пятнадцать лет, но крестьяне все еще не забыли про странное исчезновение одной из горничных дона. А Карлос Монтойя божился, что слышал в ту ночь дикие вопли, доносившиеся из виллы.

Роскошная вилла Кортеса стояла на самом краю деревни, вдали от жалких деревенских домишек, чему дон Луис был несказанно рад. Она выходила окнами на долину, справа — фруктовый сад, к северу — цветник, а с востока и запада — ограда. Здесь все фонтаны работали исправно, разбрызгиватели обеспечивали влагой зеленые лужайки вокруг виллы и экзотические цветы. Генератор снабжал виллу электроэнергией, достаточной для подогрева бассейна, сауны, собственного кинозала и кухни с многочисленными печками.

Дон Луис в слегка помятом белом костюме вылез из машины и по мощеной дорожке направился к дому. Маленького роста, не выше метра шестидесяти пяти, и страшно худой, он шел, опираясь на трость эбенового дерева с серебряным набалдашником, и ее стук был хорошо слышен в доме, где двери держали постоянно открытыми, чтобы впустить в помещение свежий горный ветерок.

Росита Альварес, когда-то служившая горничной в доме Д'Арвиллей в Монте-Карло, услышала стук и похолодела. Она была в кухне, готовила обед для хозяина. Несмотря на худобу, он ел за троих и всегда требовал самого лучшего. Она быстро вытерла руки о белый фартук и с тревогой взглянула на маленькую дочку, которой уже исполнилось шесть лет. Она играла с соломенной куклой, подаренной сыном садовника. К счастью, она ничем не напоминала своего отца, дьявола по имени Уэйн.

— Мария, рог favor, поиграй в саду, — быстро сказала Росита.

Иногда Росита вспоминала, что надо говорить с девочкой по-английски, но чаще забывала. Она лелеяла мечту, что когда-нибудь дочь покинет деревню, где родилась и где как незаконнорожденный ребенок проклятого француза презиралась всеми. Когда-нибудь Росита с дочерью вернутся в цивилизованный мир.

Об Уэйне Д'Арвилле она старалась совсем не думать. Прошедшие тяжелые годы не пощадили Роситу. Теперь, когда Мария Альварес подняла глаза от своей соломенной куклы, она увидела не прекрасную Роситу, а свою маму с ранней сединой на висках, тревожными глазами в окружении морщинок и усталым лицом.

— Ма, я не хотеть играть в саду, — пролепетала она на ломаном английском, протестующе надув губы.

Стук трости все приближался. Росита испуганно оглянулась через плечо.

— Мария, пожалуйста. Если ты пойдешь, я завтра возьму тебя с собой в магазин во Фронтеро. Si? — взмолилась она, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Мария просияла, услышав обещание взять ее в ближайший город, где только что открыли новый супермаркет.

— Ты обещать? И мы там купить новую pasta de dientes?

— Да, да, купим зубную пасту, — пообещала Росита.

Хотя Мария была еще совсем маленькой, она все же сознавала, что обладает особой, хрупкой красотой, выделяющей ее из толпы грубоватых деревенских детей.

Стук раздавался уже у самой кухонной двери.

— Но только если ты пойдешь сейчас же, — прошипела Росита в отчаянии. — Немедленно.

Мария быстро вскочила. Ее длинные ножки успели вынести ее за дверь и в огород как раз в тот момент, когда дон Луис вошел в кухню, сразу заполнив ее запахом дорогих сигар и страха.

Мария даже услышала его мурлыкающий голос, произнесший по-испански:

— А вот ты где, моя маленькая шлюшка. Думаю, я слишком надолго бросил дом и связанные с ним удовольствия…

Мария сообразила, что забыла взять куклу, но на кухню не вернулась. Ей не нравился дон Луис, хотя она всегда уважительно приседала, как велела ей мать, когда тот обращался к ней. Иногда он даже давал ей конфетку.

Но странное дело, она никогда не чувствовала себя с ним в безопасности. Все другие слуги щипали ее, толкали и всячески обзывали. Дон Луис так не поступал, и все же она предпочитала находиться среди озлобленных деревенских женщин, дергавших ее за волосы, чем сидеть на коленях у дона, как он иногда настаивал.

Она так глубоко и печально вздохнула, что Хуан, сын садовника, пропалывавший редиску, поднял голову и усмехнулся.

— Эй, чего грустишь? — спросил он.

— Да так, Хуан, — ответила она, подходя поближе, чтобы посмотреть, как он орудует тяпкой.

Хуану было всего четырнадцать, но он наблюдал за ее приближением оценивающим мужским взглядом. Хоть она еще совсем малышка, но уже сейчас видно, что этот кухаркин ублюдок превратится в потрясающую красотку. Волосы цвета воронова крыла, но кожа не смуглая, оливковая, как у остальных жителей деревни, а светлая, гладкая, наверняка унаследованная от папаши. Даже жаркие лучи солнца не могли скрыть этого свидетельства позора ее матери. Глаза темно-карие, но не черные и не круглые, как у других девчонок, а необычно приподнятые в уголках и широко расставленные.

Хуан с удовольствием думал о том времени, когда она подрастет и он сможет обладать ею. Конечно, он на ней не женится, подумал он и даже содрогнулся от отвращения, что не прошло мимо внимания Марии, хотя она и не догадывалась о причине. С матерью случится припадок, если он приведет в дом такую жену, да и вся деревня объявит ему бойкот.

Но в любовницы она подойдет идеально. И, разумеется, с радостью согласится. В этой деревне, по которой бродят вечно голодные собаки, все двери перед ней закрыты. Их с матерью даже не пускают в церковь. И когда Росита Альварес умрет, ее не похоронят в освященной земле.

Разумеется, маленькая Мария будет рада пустить Хуана Родригеса в свою постель, ведь он будет ее кормить и защищать.

— Хуан, а почему мама так боится дона Луиса? — спросила Мария. Ее детский голосок отвлек его от приятных мыслей, и Мария заметила, как он сразу же занервничал и отвел глаза.

Мария многое замечала. Она была умнее других детей, хотя те и ходили в школу, где padre учил их читать и писать. Никто не знал, что Росита сама учила девочку по вечерам, таская книги из библиотеки дона Луиса. Занимались они и английским. С упорством, граничившим с одержимостью, Росита учила дочь не только самым элементарным вещам, но и многому другому.

По мере своих возможностей Росита рассказывала дочери о современном мире, машинах, огромных городах, людях, разительно отличавшихся от подозрительных и жестоких крестьян. Мария с расширенными глазами слушала рассказы о Монте-Карло, представляя себе пальмы и роскошные зеленые сады у гостиниц, таких больших, что в них поместилась бы вся их деревня.

Мария ненавидела слуг, работающих на вилле, потому что те называли ее ублюдком и не разрешали играть с их драгоценными дочками и сыночками. Она часто засыпала в слезах, но на следующий день гордо задирала головку при встрече с деревенскими жителями, швыряющими в нее на улице камнями.

Но больше всего Мария ненавидела дона Луиса, который обижал ее мать и так странно смотрел на нее, Марию.

— Никто не любит хозяина, — прошептал Хуан, тревожно оглядываясь. — Но никогда об этом не говори. Без него мы все бы умерли с голоду, — повторил он слова, с детства вбитые ему в голову родителями. Земля принадлежит дону, значит, ему принадлежит все. Включая жителей деревни.

Мария надулась, ответ противоречил ее простой, детской логике. Если люди могут жить в городах, больших, как горы, следовательно они могут обходиться без дона Луиса, разве не так? Мария вздохнула, пожала плечами и посмотрела на виллу. Наверное, хозяин уже ушел с кухни.

Попрощавшись со своим единственным приятелем на вилле, она на цыпочках вернулась к двери и заглянула в кухню. Там никого не оказалось. Прекрасно. Она проскользнула внутрь, взяла свою куклу и внезапно вздрогнула, услышав приглушенный вскрик матери.

Он донесся из их комнаты — совсем маленькой, с единственным матрасом на полу, где они обе спали, распятием на стене, шатким стулом и разбитым умывальником.

Мария нервно облизала губы, но любопытство взяло верх. С недетской сообразительностью она сняла туфли и оставила их у двери, потом тихонько прошла по прохладному коридору и остановилась у двери в их похожую на келью комнату.

Медленно, осторожно, с бьющимся сердцем она начала приоткрывать дверь. Оттуда доносились приглушенные звуки — мать о чем-то умоляла, а дон Луис смеялся.

Но она не, могла понять, о чем просит мать, потому что та так рыдала, что глаза Марии тоже наполнились слезами, а сердце — страхом.

Она заглянула в образовавшуюся щель, и глаза ее расширились. Мать лежала плашмя на матрасе совершенно голая, а рядом на коленях стоял тоже голый и весь потный дон Луис. Его рот был оскален в жестокой усмешке. Но Мария едва взглянула на его лицо, ее глаза были прикованы к странной штуке у него между ног. Она была длинной, тонкой и красной, и он все время ее трогал. Потом он руками раздвинул Росите ягодицы и засунул эту штуку в нее.

Тело Роситы содрогнулось, она застонала от боли. Марии захотелось вбежать в комнату, броситься на него, укусить и исцарапать, как кухаркиных дочерей, которые постоянно к ней пристают. И хотя ее всегда за это наказывали, она почувствовала, как руки сжимаются в кулаки.

Эта свинья делает маме больно. Ей хотелось его убить. Если бы у нее был нож Хуана, она наверняка бы его убила.

Она уже сделала шаг вперед, но внезапно ощутила жгучий стыд, почти почувствовала то отвращение, которое скорее всего испытывала мать. Сама не понимая как, но Мария догадалась, что мать возненавидит ее, если узнает, что девочка все видела.

Поэтому она не набросилась на хозяина, а тихонько притворила дверь и выбежала в сад, где изумленный Хуан с интересом взглянул на нее, а потом посмотрел на залитую солнцем виллу. Конечно, все слуги знали, как пользуется дон Луис Роситой Альварес. Но чего еще она могла ожидать? Вернулась в деревню с позором, с незаконнорожденным ребенком, тогда как ее отец трудился всю жизнь не покладая рук, чтобы заработать ей на дорогу во Францию? Разве у кого-нибудь из них был такой шанс?

Хуан пожал плечами и вернулся к работе.

Мария спряталась в саду, обняла руками ствол апельсинового дерева и прижалась лицом к грубой коре. Она так безудержно рыдала, сотрясаясь всем хрупким телом, что заболело горло и из носа потекло.

Несмотря на юный возраст, она понимала, что подсмотрела недозволенную сцену, о которой никому и никогда нельзя рассказывать. Так или иначе, но они во всем обвинят маму. Никто не посмеет обвинить дона Луиса.

Но она возненавидела его еще сильнее. С его красной штукой, обзывающего маму шлюшкой. Она никогда не забудет и никогда не простит.

Никогда!

К часу дня обед для хозяина из пяти блюд был готов. Мария уже перестала плакать и вернулась на кухню, где кухарка приготовила последний поднос и приказала ее матери вычистить печь. Мария пряталась до тех пор, пока кухарка не ушла, переваливаясь как утка на жирных ногах, потом медленно вылезла из своего укрытия.

Росита взглянула на нее и печально улыбнулась.

— Привет, детка. Проголодалась?

Мария кивнула, хотя не могла смотреть на мать, не вспоминая той безобразной сцены. Росита быстро разрезала хрустящую булочку, положила в середину козий сыр и нарезанный помидор и протянула дочери. Оглянулась и, никого не увидев, отрезала ей большой кусок бананового торта.

— Madre, почему мы должен здесь жить? — жалобно спросила Мария.

Росита машинально исправила ее грамматику, потом пожала плечами. Когда-то, давным-давно, она пообещала себе, что будет работать на вилле только до рождения ребенка. Тогда она считала, что сможет обеспечить себе и дочери нормальную жизнь. Но это было давно. Испания не Монте-Карло.

— Нам некуда идти, Мария. В этой жизни главное — деньги. Только деньги. Не доброта, не ум, не справедливость. Если у тебя есть деньги, ты можешь делать, что пожелаешь, быть тем, кем пожелаешь, никто тебя не остановит.

Глаза ее смотрели жестко, рот сжался в такую узкую линию, что губ почти не было видно. Мария опустила голову, повозилась на стуле и откусила кусок торта.

Мать и раньше говорила ей то же самое, но она не могла понять, почему при любом упоминании об отъезде в обычно мягком голосе Роситы звучала ненависть и злость.

— Madre, — медленно начала она, решив, что может задать вопрос, который вертелся у нее на языке с того дня, как Анита де Альвансо сказала ей, что ее отец — французская собака. — Madre, а мой padre не мочь помочь нам уехать?

Росита гневно взглянула на дочь, ее губы изогнулись в усмешке и такая ненависть читалась в лице, что Мария машинально отшатнулась.

— Твой padre как раз и виноват в том, что нам приходится гнить в этой дыре. Ему наплевать, живы мы или умерли. Он…

Они услышали шаги кухарки. Мария быстро выскочила из кухни, а Росита опустилась на колени перед духовкой.

Мария унесла свою добычу в сад и съела торт, но не дотронулась до булки. В ее головке мысль об отце смешалась с мыслью о доне Луисе. Мать ненавидела их одинаково, она тоже будет их ненавидеть.

Она скормила булку ласточкам и пошла к оранжерее, где хозяин выращивал орхидеи. По словам кухарки, некоторые были очень редкими и стоили тысячи песо.

Марии трудно было себе такое представить. Кто заплатит столько за цветы? Их же не съешь.

Ходить в оранжерею девочке запрещалось, но сегодня ей было все равно. Подойдя к стеклянной стене, она заглянула внутрь, но тут же отшатнулась, столкнувшись взглядом с доном Луисом, который нагнулся над какими-то саженцами.

Мария медленно попятилась, не понимая, почему оценивающий взгляд маленьких глаз вызывает в ней такую дрожь.

Она повернулась и пустилась наутек, молясь в душе, чтобы нашелся хоть кто-нибудь, кто бы помог им с матерью сбежать из деревни. Сбежать от дона Луиса.

Но в глубине души она уже знала, что помощи ждать неоткуда.