ГЛАВА ПЕРВАЯ

1 июня 1786 года, на следующий день после судебного решения парижского парламента по делу о «бриллиантовом ожерелье», Мария-Антуанетта написала близкой подруге, воспитательнице её детей, Иоланте де Полиньяк: «Приди же, приди ко мне, успокой мою больную душу. Вынесенный приговор — это ужасное оскорбление, нанесённое мне парламентом. Я вся обливаюсь слезами из-за свалившегося на меня горя и страшного отчаяния. Так приходи поскорее, сердце моё».

Громкая «афера с колье» не прошла бесследно ни для королевы, ни для короля. Трон катился к пропасти, но последние шесть месяцев бурного 1786 года принесли короткую передышку, словно злейшие враги королевы временно успокоились, притаились.

Королева вновь входит во вкус отчаянного транжирства. Она велит построить для себя маленький домик в Трианонском саду и инкрустировать стены своей спальни бриллиантами. Золотой дождь проливается на Версаль, круговерть праздников продолжается. Ведь у финансовой «кормушки» стоит Колонна, щедрый министр, которого все во дворце именуют не иначе, как Чаровник. И этот «чаровник» старается вовсю, изыскивая средства. В этот год, «год колье», Мария-Антуанетта истратила только на свои платья колоссальную сумму в 272 000 ливров! Её личные расходы на много превысили полагающиеся ей выплаты. Королева заказывает себе роскошные платья из тонкой полупрозрачной ткани — «молочные», последний крик парижской моды. У её модистки Бертен полно работы. Та, призвав всю свою богатую фантазию, создаёт для королевы гигантские шляпы: шляпы-корзины, шляпы-корабли, шляпы-замки, и это творчество обходится казне в громадные суммы.

Когда Марие-Антуанетте указывали на то, что она живёт не по средствам, что финансовое положение страны просто ужасающее, она, смеясь, возражала: «О чём вы говорите? О каком бедственном состоянии? Когда я прошу у де Колонны пятьдесят тысяч ливров, он приносит сто!»

Королева не знает или не хочет знать, что в некогда богатой Франции амбары пусты, арендаторы всё больше нищают, на плодородной щедрой земле этой страны, под самым голубым в Европе небом крестьяне испытывают страшную нужду. Глухое недовольство переходит в открытый ропот. Сверкают яркие зарницы, предвещающие грозу. Кое-где оголодавшие крестьяне громят и грабят усадьбы феодалов, грозят им страшной расплатой. Положение в стране всё ухудшается. И вот в конце 1786 года «чаровник» Колонна, вдруг делает странный кульбит. Он находит выход из тяжёлого финансового положения, так как проводимые королевской властью реформы уже давно увязли в рутине и ничего стране не дают. Он предлагает созвать ассамблею нотаблей — пусть они пораскинут мозгами, где взять деньги и как пополнить казну. Он пошёл ещё дальше, впервые открыл свои бухгалтерские книги — пусть посмотрят все эти маршалы, герцоги, пэры, судьи, принцы и принцессы, сколько они истратили, сколько денег выбросили на ветер. Государственный долг достиг фантастической цифры — он равен одному миллиарду двумстам пятидесяти миллионам ливров. Теперь вся страна узнала, во сколько народу обходится Версаль. Кто же во всём этом виноват? Нет, конечно, не король, он добряк и душка, невзыскательный простак. Нет, это не дворцовые балы и развлечения, необходимые по этикету, не две тысячи сто одиннадцать домашних слуг короля, не его четыре тысячи нахлебников королевского дома, нет. Есть только одна главная виновница. Это — королева. Теперь ясно, почему дорожает хлеб, почему растут и без того нестерпимые налоги. Государственный громадный дефицит объясняется только её безумными тратами. Это она посылает в Вену своему брату, австрийскому государю Францу Иосифу, миллионы для войн, это она осыпает деньгами и золотом своих многочисленных любовников, это она щедрой рукой платит за свои изысканные удовольствия.

В феврале 1787 года в «Комеди-франсез», когда давали «Аталию», впервые до королевской ложи донеслась обидная кличка «мадам Дефицит». Разгневанная королева покинула театр. Через несколько дней её освистали в опере. Теперь никто не называет её Марией-Антуанеттой или королевой. Только « мадам Дефицит».

Теперь она не посещает театры и другие места увеселений, так как министр полиции в туманных выражениях докладывает, что его люди не могут поручиться за её безопасность. «На время вообще бы лучше не появляться в Париже», — советует он. В отчаянии королева пишет своим последним преданным друзьям: «Что им от меня всем надо? Что я им сделала? »

Опасность велика, и Мария-Антуанетта это понимает. Она с большой неохотой сокращает свои личные расходы. Отказывается от услуг мадам Бертен, ограничивает траты на гардероб, увольняет шестьсот слуг, триста конюхов и грумов. Из её игорного салона исчезают ломберные столики, прекращается новое строительство в замке Сен-Клу, несколько королевских замков выставляются на продажу. Но всей этой экономии — приблизительно один миллион ливров — не хватает, чтобы покрыть чудовищный дефицит. Парламентарии недовольны и вызывают на «разборку» нового премьера Ломени де Бриенна. Они отказываются подписать внесённый королём проект указа о новом налоге на почтовые отправления и «территориальный» налог на владельцев земельных участков в пользу короля. Мария-Антуанетта заставляет супруга одобрить собственные указы в ходе судебного заседания в Версале по праву «Королевского кресла», и 6 августа... разгневанный король отправляет весь парламент «в ссылку» — в Ртуа, подальше от столицы.

Париж взбунтовался. Чернь высыпала на улицы. Толпа останавливала кареты богатых людей, поливала аристократов грязными оскорблениями и даже сожгла чучело премьер-министра. Теперь все знают, что после смерти бывшего премьера Верженна правительством правит королева. На площадь де Грев притащили и её чучело. Его не сожгли только из-за вмешательства полиции.

На беду раскрывается тайная любовная связь Марии-Антуанетты с бравым светловолосым скандинавом, графом де Ферзеном, которому она во всём доверяется. Вот что писал по этому поводу один из приближённых двора: «Ферзен подъезжал к Трианону со стороны парка три или четыре раза в неделю. С ним всегда наедине находилась только королева, и эти их тайные встречи привели к громкому публичному скандалу, несмотря на поразительную скромность и немногословие фаворита. По каменному выражению лица никогда нельзя было догадаться, что у него творится в душе».

О связи королевы стало известно и королю, причём в тот момент, когда её возлюбленного во Франции не было и она сильно переживала разлуку с ним. Шведский король Густав III начал войну с Россией, и де Ферзен был отозван домой. Однажды, когда Людовик XVI, как обычно, охотился в парке, к нему подъехал один из его приближённых и передал какой-то пакет. Вскрыв его, король увидел в нём пачку любовных писем. Это были письма королевы к графу де Ферзену. Ошарашенный король опустился на траву... и стал их читать. Слуги удалились, оставив его наедине с бедой — супружеской изменой. Когда они вернулись к нему, король... плакал горючими слезами. Он был так расстроен, что не мог сесть на свою лошадь. Пришлось его нести до дворца. Людовик вызвал к себе Марию-Антуанетту и показал ей эти чудовищные доказательства супружеской неверности.

— Неужели ты веришь всем эти наветам? — отважно солгала она. — Ты знаешь, что весь Париж кишит дерзкими, непочтительными, порой просто оскорбительными памфлетами, и эти так называемые письма тоже относятся к разряду этих «документов». Вспомни мою «переписку» с мадам Ламотт, с кардиналом де Роганом. Это ловко подделанная ложь, больше ничего. Королева Франции умеет хранить свою честь и не допустит в свой адрес никаких лживых обвинений! А тебе советую не попадаться на удочку моих недоброжелателей. Если ты всё же меня подозреваешь, то прошу тебя больше не допускать во дворец графа де Ферзена, когда он вернётся сюда из Швеции для продолжения службы.

Безвольный король поверил супруге, отмёл все подозрения, и когда швед возвратился, то он как ни в чём ни бывало возобновил близкие отношения с королевой и появлялся у неё в алькове чуть ли не ежедневно...

По всей стране всё чаще, то здесь, то там, стали возникать беспорядки, переходящие в открытые мятежи. В Гренобле чернь забросала королевские войска битой черепицей.

Все открыто критикуют короля, его министров, самыми чёрными красками расписывают ужасное расточительство двора. Вновь вспоминают о процессе в связи с «бриллиантовым ожерельем». Работяги надрываются по десять часов за один ливр, а возлюбленная-королева получает ожерелье стоимостью полтора миллиона. По всей Франции разносятся крики: «Созыв Генеральных Штатов!» (будто в стране нет никакого правительства), «Верните к власти Неккера!»

Этот хитроумный еврей-швейцарец, богатейший банкир, отец знаменитой французской писательницы мадам де Сталь, который будет снабжать деньгами армию Наполеона, уже был некоторое время министром финансов. Когда он обнародовал положение с финансами Франции, его тут же по указу короля отправили в отставку. Людовик XVI дал твёрдое обещание больше никогда не пользоваться его услугами.

Но Мария-Антуанетта была с ним не согласна. Теперь, по её мнению, стране нужен именно такой жёсткий и принципиальный министр финансов, только ему под силу успокоить этого рычащего зверя — общественное мнение. Она говорит об этом королю, но тот противится. Тогда она берёт инициативу в свои руки. В августе 1788 года королева вызывает Неккера в свой кабинет, просит его — просит, а не требует — занять бывший пост. Обиженный старик был польщён. Он соглашается. «Да здравствует Неккер!», «Да здравствует король!» — вопит довольная толпа на улицах Парижа. Король, со своей стороны, под напором народных масс, после долгих колебаний даёт обещание созвать на следующий год в Версале Генеральные Штаты. Они со времени своего образования в 1306 году последние два столетия на самом деле представляли собой весь французский народ. Но король, зная, что в них заправляют два высших класса — аристократия и духовенство, — по настоянию мудрого Неккера удваивает представительство обиженного властью третьего сословия. Таким образом силы в этом властном органе уравниваются. Король же сохраняет за собой право на окончательное решение.

Началось приобщение народа к власти. 5 мая 1789 года наконец открылись Генеральные Штаты, и таким образом Версаль теперь стал не только резиденцией короля с королевой, а сердцем всей нации, всего государства.

Версаль ещё никогда не видел такого громадного стечения народа. Франция прислала почти две тысячи депутатов. К ним с длинной речью обратился министр финансов Неккер, который изложил свои «рецепты» оздоровления экономики страны. Он лгал, утверждая, что дефицит совсем невелик — всего 56 миллионов ливров — и его можно покрыть «продажей в Бретани табака-сырца». Эти слова вызвали в зале громкий смех.

Все, кто видел в этот день Марию-Антуанетту, говорили о её растерянности. Она сидела в ложе вместе с королём — величественная и прекрасная, как всегда, в серебристо-белом платье, в великолепной шляпе со страусиными перьями. Она была печальна и подавлена, чувствуя в этом разношёрстном сборище угрозу королевской власти, и женская интуиция её не подвела.

Когда королева покидала зал, лишь несколько депутатов, по-видимому, из сострадания крикнули вразнобой: «Да здравствует королева!» Мария-Антуанетта понимала, что ей теперь предстоит ещё более опасная борьба — борьба не на жизнь, а на смерть. Королю очень скоро придётся пожинать плоды преждевременной уступчивости. В Версале появился ещё одни правитель — народ, но двум властелинам не ужиться вместе. Один из них в конечном итоге будет вынужден уступить. Её опасения оправдались гораздо раньше, чем она предполагала. Уже через несколько дней между двумя привилегированными сословиями возникла ожесточённая перебранка, а попавшее в изоляцию третье, чувствуя свою силу, 19 июня объявило себя Национальным собранием, а 9 июля — Учредительным. Собравшись в зале королевского дворца, депутаты поклялись не уходить до тех пор, пока не будет исполнена «воля народа» — провозглашение конституции. «Национальное собрание уступит лишь силе штыков!» — бросил крылатую фразу вождь третьего сословия граф Мирабо. Король пригрозил: «Я распущу Генеральные Штаты!»

Депутатам, объявившим о своей «неприкосновенности», не нравились угрозы короля, они расценивали их как «дерзкий вызов». Мирабо потребовал «разоблачения» королевы, ибо от неё в стране всё зло.

   — Неужели доберутся и до королевы? — робко спросил один депутат, младший сын герцога Орлеанского.

   — Почему бы и нет? — спокойно ответил ему брат, будущий французский король Луи-Филипп.

   — Будь проклята эта австриячка, — гремел в своём клубе трибун Марат. — Она заняла денег у кардинала де Рогана, чтобы купить себе бриллианты, и вернула ему долг, запустив руку в казну. И это тогда, когда народ голодает. Она по сей день выбрасывает кучу денег на наряды и бриллианты. Смерть «королеве бриллиантов»!

   — Смерть королеве! — вторили ему возбуждённые слушатели.

По настоянию искренних друзей королевы Мирабо внёс предложение о неприкосновенности личности короля и королевы, но Национальное собрание его с негодованием отвергло.

— Как всё это понимать? — спросила возмущённая Мария-Антуанетта у своего премьера Бриенна. — Мне вынесен смертный приговор?

   — Что вы, ваше величество, — спокойно ответил премьер, — вы преувеличиваете. Просто собрание считает, что вы не нуждаетесь в такой охранной грамоте.

   — Но ведь меня обвиняют бог знает в чём, во всех смертных грехах. Я кругом виновата, я преступница, и все считают моих обвинителей правыми. Я чувствую, чувствую и умом, и сердцем, что меня ожидает в скором будущем. Только гибель! Но я намерена всё же бороться до конца, и если мне суждено погибнуть, то я умру, не уронив королевской чести. Докладывайте, что там у вас. Как дела здесь, в Версале, в Париже?

Бриенн вытащил из портфеля целую пачку свежеотпечатанных брошюр, положил их на стол поближе к королеве.

   — Боже, сколько хлопот я доставляю своим недругам! — печально воскликнула королева. — Боже, сколько они изрыгают злобы, сколько ненависти!

Она брезгливо взяла в руки одну из брошюр. Поморщившись, прочитала: «Добрый совет госпоже Недоимке — как можно скорее убраться из Франции».

Королева перелистывала брошюры, разглядывала обидные карикатуры и, казалось, впитывала эти пылавшие злобной ненавистью слова. По её щекам потекли крупные слёзы.

   — Может, ваше величество, вам больше не приносить этой дряни, ей место в клоаке, — робко предложил премьер-министр.

   — Нет, нет, ни в коем случае! Что вы! Продолжайте и впредь сообщать мне обо всём, и прошу, не принимайте всерьёз слёзы слабой женщины. Я так чувствительна к любой обиде, но к обидам, наносимым не моим народом, чувствительнее в сотни раз! Ну что же, как вижу, они требует жертвы. Они её получат!

Мария-Антуанетта жаловалась королю о постоянных нападках на неё. Тот вдруг спохватился, осознав, что утрачивает власть, освещённую десятками веков. Он захотел теперь сыграть непривычную для себя роль деспота. Нужен государственный переворот. Иначе Генеральные Штаты не распустить. Но для этого требуются войска. Он отдал приказ. Войска из провинции начали подтягиваться к Парижу.

9 июля к Людовику XVI пришла депутация членов самопровозглашённого Учредительного собрания. Она сообщила, что теперь законодательная инициатива может исходить только от них, органа народа, а не от короля. Взбешённый Людовик XVI прогнал депутатов. И чтобы уверить себя, уже бессильного монарха, в своей власти, пошёл на отчаянный шаг, бросил вызов нации и 11 июля уволил единственного популярного в стране министра — Жака Неккера, которого выслал как преступника за пределы страны, в родную Швейцарию. Народ расценил это решение как пощёчину. В Париже о его отставке узнали 12 июля, и возмущённый Камиль Демулан гневно витийствовал в Пале-Рояле:

— Я только что из Версаля! Господина Неккера отправили в отставку. Это сигнал к новой Варфоломеевской ночи, к массовой резне патриотов. Сегодня вечером сюда явятся швейцарские и немецкие полки, чтобы всех нас передушить. У нас есть только один выход. К оружию, граждане!

В ночь с 13 на 14 июля король, укладываясь спать, записал в своём дневнике лишь одно слово: «Ничего...» «Завтра я разгоню Национальное собрание», — думал он, засыпая...

Но 14 июля 1789 года разыгрались ужасные события. Наконец кратер вулкана революции прорвало. Раскалённая лава мятежа залила весь Париж. Повсюду слышались громкие крики, вопли недовольства, на улицах началась поножовщина, совершались убийства, текла кровь. Верность прежним идеалам благоразумие и выдержка — всё отступило перед безумием борьбы и мести.

Немедленно появились символы восстания — кокарда и трёхцветное знамя революции. Были захвачены арсеналы, народ стал вооружаться. Четырнадцать тысяч человек направились от Пале-Рояля к ненавистному оплоту старого режима — Бастилии. После нескольких часов осады её взяли штурмом, и голова коменданта де Лонэ закачалась, насаженная на пику. Башни тюрьмы были разрушены. На улицах Парижа чернь с упоением распевала полюбившийся ей сразу лозунг: «На фонарь!» Впервые в истории перекладины фонарей превратились в виселицы для «врагов революции». Вечером Париж при тысяче зажжённых свечей бурно и весело праздновал победу.

А тем временем в Версале, в десятке миль от сцены, на которой разыгрывалась трагедия всемирного значения, было спокойно. Никто ни о чём не подозревал. Мария-Антуанетта вечером 14 июля рано удалилась в свои покои. Король тоже лёг спать, записав в дневнике, как обычно: «Ничего». Но ему удалось поспать всего несколько часов. Его разбудил камердинер.

— Ваше величество, только что из Парижа прискакал герцог Рошфукор-Лианкур. В столице беспорядки, громят арсеналы, толпы штурмуют Бастилию.

Король, недовольный тем, что прервали его сон, приказал нести одеваться и позвать в покои гонца.

   — Что случилось? — спросил, позёвывая, Людовик XVI. — Почему такая спешка?

   — Государь, — с бледным, как полотно, лицом глухим голосом ответил Лианкур. — Бастилия взята штурмом восставшей чернью, комендант убит. Часть гарнизона перерезана, часть повешена на фонарях. Главнокомандующий в растерянности, не знает, что ему предпринимать. Полки отказываются повиноваться своим командирам. В городе тысячи вооружённых горожан готовы вступить в бой в любую минуту.

   — Итак, герцог, — сказал король, очнувшись от глубокой задумчивости, — это мятеж?

   — Нет, сир, гораздо хуже, это — революция! — безжалостно уточнил вестник беды.

   — Королева была права. Нужно было действовать раньше. А теперь придётся пролить потоки крови, чтобы искоренить зло. Но моё решение остаётся в силе. Кровь французского народа не будет пролита!

   — Государь! — с волнением в голосе сказал Лианкур. — В ваших словах кроется спасение и Франции, и королевского семейства. Поэтому умоляю вас появиться сегодня на заседании Национального собрания и лично обратиться к народу со словами мира. Ваше появление сотворит чудо и сделает собрание верным союзником правительства. Иначе революция примет такие масштабы, от которых содрогнётся вся Европа!

В эту минуту вошла Мария-Антуанетта со своими приближёнными. Она была бледна.

   — Ваше величество, вы уже знаете, что произошло в Париже? — спросила она, схватив мужа за руку. — Эти мерзавцы настолько обнаглели, что требуют вашей головы! Это сборище преступников готово ради своих честолюбивых планов восстановить народ против трона и алтаря!

   — Ничего, не волнуйтесь! — ласково сказал король. — Мы очень скоро восстановим порядок. Завтра я сам пойду в Национальное собрание и сообщу о нашем полном доверии ему и народу. Я велю вывести войска из Парижа и Версаля!

На лице королевы отразилось крайнее изумление. Поднеся руки к вискам, она медленно выговорила:

   — Вы представляете себе, что задумали? Таким неразумным шагом вы лишь признаете совершившийся в стране революционный взрыв. О каком доверии к мерзавцам-депутатам и парижской черни может идти речь? Неужели вы в самом деле собираетесь выступить перед этой сворой глупцов и преступников, так называемых депутатов Национального собрания, которое нужно было давным-давно разогнать...

Но король проявил «решительность» перед врагом. Вместе с братьями он пришёл в Национальное собрание и объявил о своём приказе вывести из Парижа войска.

Войска ещё были готовы вступиться за него, но трусливый король отказался от их защиты. Своим отступничеством Людовик XVI узаконивает мятеж, революцию. Ему льстит новый титул, данный ему восставшим народом — «Реставратор французской свободы»-. 14 июля он потерял Бастилию, а 17 — склонил голову перед парижанами. Корона скоро свалится с неё к их ногам.

Его робкие действия всё же помогли успокоить мятежный народ. Но перемирие длилось не более двух месяцев. Над Парижем уже поднималась серая заря хмурого ветреного дня 5 октября. Солнце редко выглядывало из-за туч, словно боясь смотреть на то, что творится на парижских улицах. А там начались новые беспорядки. Только на первый взгляд это были стихийные волнения. На самом деле они были хорошо продуманы и подготовлены, чтобы вызвать вспышку народного гнева. По чьему-то приказу в Париж два дня не подвозилась мука. Вожаки революционного движения запретили булочникам печь хлеб, используя для этого свои запасы. По улицам и переулкам Парижа заговорили: муки в столице нет, всем горожанам, женщинам и детям, грозит голодная смерть. Все запасы муки удерживаются в Версале!

   — В Версаль! В Версаль! — пронёсся ураган по всем улицам.

   — Пора придушить королеву!

   — Заставим булочницу и булочника вернуться в Париж!

Мэр Парижа Вайли понимал, чем грозит новый мятеж слабой королевской власти. Обращаясь к командующему Национальной гвардии генералу Лафайету, он сказал:

   — Нельзя допустить эту озверевшую толпу в Версаль. Попытайтесь, генерал, удержать их силой!

   — Такое невозможно, господин Вайли! Как я могу употребить силу против безоружных женщин? Ни один из солдат не послушается моего приказа и не станет стрелять в своих жён, матерей и сестёр. У них ведь только одно оружие — их языки. Они собираются уговорить королеву, растопить её сердце...

Мария-Антуанетта, сидя в своём любимом гроте, любовалась глубоким оврагом, в котором деревья и густые кусты уже начинали покрываться осенним золотом. Погода начала портиться. Небо вдруг потемнел, и заморосил нудный дождик. Она встала и вдруг увидала, как паж быстрым шагом направляется к гроту. Через минуту он, запыхавшись, подошёл.

— Ваше величество, Париж идёт на Версаль...

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дождь усиливался. Первый отряд, целая орда — несколько тысяч женщин, — шагал к Версалю. Били в свои барабаны шестеро барабанщиков, артиллеристы тащили четыре пушки, а впереди всех гордо вышагивал привратник Майар, герой штурма Бастилии. Мокрые, уставшие, забрызганные грязью женщины обращались к зевакам на обочинах:

   — Ну, видите, на кого мы идём? Ничего, эта паскуда заплатит нам за всё сполна!

Почти все женщины были вооружены, метлы, вилы, старые пистолеты. Они даже захватили с собой кухонные ножи, которые на ходу затачивали о межевые каменные столбы.

   — Ах, как я буду счастлива, если вспорю ей этим ножом брюхо и вырву сердце.

   — Мы всё унесём по куску.

   — Мне — окорок!

   — А мне — требуху!

В толпе можно было заметить и ружья, их несли мужчины... переодетые в женское платье. Причина такого маскарада была вполне понятна. Королевским войскам будет не так просто отбить нашествие женщин при поддержке переодетых мужчин.

   — Мы притащим в Париж королеву живой или мёртвой!

   — Пройдёмся лезвием по её шейке. Не на чем будет носить бриллиантовое ожерелье!

В половине четвёртого дня авангард этого сборища добрался до Версаля. Когда они поворачивали на Парижскую аллею, их обогнал отряд всадников. Это был король со своими приближёнными. Услыхав о походе Парижа на Версаль, он спешно вернулся с охоты. Когда король соскочил с лошади у дворца, громко загудел набат, и ворота с тяжёлыми, чугунными позолоченными решётками, отчаянно скрипя, закрылись. Они никогда не закрывались со времён «короля-солнца», Людовика XIV. Личная охрана короля, голландский полк из Фландрии, двести человек из полка Национальной гвардии Версаля заняли боевые позиции на площади Оружия. Им, правда, не выдали пока ни одного боевого патрона...

Во дворце царила паника. Король совещался с королевой. Что делать? Что предпринять? Капитан королевской гвардии стоял у дверей, ждал приказов.

Мария-Антуанетта сохраняла удивительное спокойствие. Чтобы поддержать мужа в трудную минуту, в присутствии свиты она обратилась к нему: — Не бойтесь, ваше величество, я готова разделить с вами любую опасность.

Время шло, король бездействовал, его охватила полная апатия. Тем временем толпа разбрелась по территории Версаля. Майар во главе своего отряда захватил здание Национального собрания.

   — Народ голодает, — кричал он, — у него нет хлеба, он сейчас готов ко всему. Мы требуем дать нам разрешение обыскать те помещения, где, по нашим сведениям, могут храниться запасы муки. Пусть собрание решает, как избежать кровопролития. Во дворце засели «враги народа», они виноваты в голоде.

   — Хлеба! Хлеба! Хлеба! — истошно вопили женщины.

Густой туман обволакивал городок. Окна во дворце светились. Король согласился принять делегацию женщин для переговоров. Шесть выбранных женщин в сопровождении нескольких депутатов пошли ко дворцу. Лакеи учтиво распахнули двери перед торговками, рыбачками, уличными проститутками. Среди депутатов особое внимание привлекал статный, высокий человек. Это был доктор Жак Гийотен, депутат от Парижа, изобретатель орудия для мгновенного убийства — гильотины. Его присутствие здесь приобретало зловещий символический смысл...

Прибывший во дворец помощник Лафайета сообщил, что его гвардия в составе тридцати тысяч человек выступила на Версаль из Парижа. Сен-При требует, чтобы все поскорее покинули дворец, уехали в Рамбуйе и, может, дальше, в Нормандию. Там безопасно. Но женщины толпами стоят у всех выходов из дворца. Весь королевский двор пребывает в оцепенении, лишь одна Мария-Антуанетта демонстрирует спокойствие, пытается успокоить всех, кто её окружает.

   — Я знаю, что они пришли сюда из Парижа, чтобы требовать моей головы. Но моя мать научила меня не бояться смерти, и я буду ждать её спокойно и бесстрашно.

Несколько дворян и офицеров Окружили её. Среди них и её возлюбленный граф де Ферзен. Они просят распоряжения вывести из конюшен лошадей, чтобы при нападении отбивать атаку и защитить членов королевской семьи.

   — Я дам вам такое повеление, — ответила королева, — только при одном условии. Если вы сочтёте, что жизнь короля в опасности. Если гибель угрожает только мне одной, вы не сделаете ни шага.

Тем временем Людовик XVI по настоянию председателя Национального собрания депутата Мунье согласился подписать «Декларацию прав человека». Король плакал, не стесняясь слёз. Он отдал приказ личной гвардии и голландскому полку занять позиции дальше от дворца, в парке.

В комнате появился генерал Лафайет, весь мокрый и уставший.

   — Я прибыл сюда, сир, чтобы сложить свою голову ради того, чтобы спасти вашу.

   — Вы не знаете, генерал, как мне приятно видеть вас здесь. Как и парижан вместе с вами. Передайте им всем мой привет.

Подозвав к себе слугу, король приказал немедленно пойти к королеве и передать ей, чтобы она ложилась спать. Бодрствовать будет всю ночь только он.

Королева, подчинившись приказу, пошла к себе в спальню. Отправился в отель де Ноай и неутомимый генерал Лафайет.

«Я спокойно заснул, — будет потом вспоминать он, — так как народ дал мне твёрдое обещание пока ничего не предпринимать».

Но народ его обманул.

Королева проснулась около пяти утра от какого-то странного шума. Камеристка объяснила ей, что «это парижские женщины прогуливаются по террасам дворца, так как не нашли себе места для ночлега». Как они сюда проникли? Кто им указал обходной путь через двор капеллы ко дворцу? Кто эти подстрекатели? Вдруг раздался выстрел. Словно подстёгнутая им, толпа бросилась к покоям королевы. Трое гвардейцев пытались загородить вход, но их тут же сбили с ног. Отрубленные головы насадили на пики.

Двери её покоев трещали под ударами кирок и топоров, до неё доносились истошные вопли озверевших женщин и мужчин.

   — Она там! Она там! Смерть ей! Нам нужно сердце королевы! Где эта проклятая шельма?

Кто-то закричал: «Спасайте королеву!», и этот крик эхом прокатился под мраморными сводами дворца. Мария-Антуанетта вскочила с постели, успев лишь надеть юбку, набросила шаль поверх ночной рубашки. Босая, она побежала по коридору в зал «Бычий глаз», оттуда было недалеко до покоев короля.

   — Друзья мои, — кричала она, — спасите меня, спасите!

К её ужасу, дверь оказалась заперта. Королева с камеристкой заколотили кулаками по тяжёлой двери. Время стремительно летело. Одна... две... три минуты... пять. Они бешено колотили, но результат тот же. Наконец их стук услыхал слуга, отворил дверь. Королева с камеристкой вбежали в покои короля. Через несколько минут гувернантка привела туда дофина и дочку королевы. Семья воссоединилась.

Появился и генерал Лафайет. Он теперь наконец понял, какую трагическую ошибку допустил, легкомысленно поверив этому сброду. Лафайет громко, чтобы слышали все во дворе, отдал приказ своим гвардейцам зарядить ружья и изготовиться к стрельбе. Ему удалось вытеснить чернь из дворца.

Толпа не унималась:

   — Вон она, эта шлюха! Нам не нужно её продажное тело, только голова! Мы отнесём её на пике в Париж!

Мария-Антуанетта не отходила от зашторенного окна. Через щёлочку она глядела, как беснуется толпа, готовая растерзать королеву Франции.

Из тысячи глоток мятежников, стоящих под окнами дворца, гремело требование: «Короля в Париж! Короля в Париж!»

От угрожающих воплей в окнах дребезжали стекла. Испуганно качались на стенах портреты французских венценосцев, немых свидетелей революции.

Король с удручённым видом смотрел на генерала Лафайета. Что делать? Должен ли он повиноваться, уступить требованию беснующейся толпы? Лафайет опустил глаза. Этот боевой генерал, ветеран американской борьбы за независимость, знал, как свергают властителей.

Король решил выйти к народу. Неожиданно толпа встретила его бурными приветствиями. Они добились своего, вот перед ними этот смешной толстяк, униженно стоит и ждёт, какую судьбу ему уготовили. Но этого мало. Они одержали первый триумф, и их аппетит разыгрался.

   — Королеву на балкон! — раздался чей-то вопль.

Мария-Антуанетта, бледная от ярости, стояла неподвижно у окна, закусив губы. Ружья висели за спинами у переодетых мужчин. Через мгновение они могут быть нацелены на неё. Но она — дочь великой императрицы, Марии-Терезии, и ей не к лицу пасовать перед грязной парижской чернью.

   — Я выйду!

Мария-Антуанетта взяла на руки детей. Но в эту минуту раздалось новое требование: «Только без детей! Пусть выйдет одна королева!».

На балкон вышел вновь король вместе с Лафайетом. Вдруг на несколько мгновений наступила тишина.

   — Друзья мои, — громко крикнул король. — Я готов ехать в Париж со своей супругой и детьми. Я вручаю вам судьбу самых дорогих мне людей. Надеюсь, вы не причините им вреда.

Его слова заглушил дикий крик и гром аплодисментов.

Но мятежники не унимались.

   — Королеву на балкон! Иначе мы перебьём все стекла во дворце!

Генерал Лафайет подошёл к королеве.

   — Ваше величество, нужно выполнить их требование, чтобы успокоить.

Мария-Антуанетта с гордо поднятой головой вышла на балкон. Всё вокруг мгновенно стихло, наступила гнетущая, мёртвая тишина. Королева смотрела на мятежников, мятежники на неё. Никто не знал, чем взорвётся эта странная тишина — яростным рёвом, выстрелами, градом камней. Что делать! На выручку пришёл Лафайет. Он, по-рыцарски склонившись перед королевой... поцеловал ей руку. Французы остаются французами даже в самый опасный момент. Элегантный жест генерала растрогал всех, разрядил зловещую атмосферу.

   — Да здравствует король! Да здравствует королева! — разнеслись над площадью восторженные крики. Народ оценил силу и непреклонность этой женщины.

По-видимому, чтобы закрепить успех королевы, генерал Лафайет произнёс странную речь:

   — Королева стала жертвой обмана. Больше она никогда не попадётся на эту удочку, она вам твёрдо обещает. Она обещает всегда любить свой народ, заботиться о нём и быть привязанной к нему, как Иисус Христос был привязан к своей Церкви!

...Днём 6 октября большие золочёные ворота с решётками распахнулись. Громадная коляска с шестёркой лошадей в упряжке навсегда увозила из Версаля короля, королеву и их семью. Перевёрнута страница истории. Завершено тысячелетие королевского абсолютизма во Франции. Король с королевой начинают путь к эшафоту.

Шесть часов тянулся этот «похоронный» кортеж Из сотен экипажей. За ними, опустив головы от стыда, шествовали разоружённые гвардейцы. На обочинах дороги толпы любопытных. Они кричали, галдели, толкались — каждому хотелось собственными глазами увидеть короля и королеву, пленников торжествующего народа.

   — Мы везём их назад, пекаря, пекаршу и маленького пекаренка. Теперь с голодом будет навсегда покончено! — кричали довольные женщины.

Мария-Антуанетта слышала все эти крики, издёвки, оскорбления и только поглубже забивалась в угол кареты. Она знала — у неё есть только один верный друг. Это граф де Ферзен, который сейчас сопровождает её карету верхом.

У ворот Парижа кортеж встретил мэр города Байли.

   — Чудесный день сегодня, ваше величество, — торжественным тоном сказал он королю. — День, когда парижанам дано право владеть вашим величеством и вашей семьёй в вашем городе.

Король лишь поёжился от язвительной издёвки.

Пленников повезли дальше, к городской ратуше. На площади де ла Грев перед зданием танцевала и веселилась толпа. Народ был упоен такой неожиданно лёгкой победой.

— Да здравствует король, да здравствует королева! — вновь и вновь гремели возгласы. Люди радовались, обнимались, даже плакали... Это были слёзы торжества, слёзы победы, слёзы примирения. Революция кончилась!

Около десяти часов вечера королевская семья прибыла в Тюильри, запущенный дворец, в котором им отныне предстояло жить. Эта резиденция пустовала вот уже сто пятьдесят лет после того, как отсюда съехал Людовик XIV. Комнаты необитаемы, нет кроватей, светильников, двери разбухли от сырости и не закрываются, стекла на окнах разбиты и в длинных коридорах гуляют холодные сквозняки.

«Трудно даже передать, — пишет Мария-Антуанетта своему преданному другу, венскому посланнику Мерси, — что нам пришлось увидеть и выстрадать за последние двадцать четыре часа».

Королева отошла от всех дел и всё время проводит с детьми. Все живут в одной комнате. Её часто посещает верный де Ферзен. О их любовной связи уже многим известно, и Сен-При предостерегает его: «Нужно быть осторожнее, если он не хочет погубить возлюбленную, и не так часто появляться во дворце».

Полгода королева бездействовала, но потом осознала, что сидеть и ждать у моря погоды — не выход из положения. Нужно спасать корону, и так как безвольный супруг ни на что не годится, такая миссия выпадает ей. Кто же может ей в этом помочь? Всё чаще Мария-Антуанетта подумывает о графе Мирабо, вожде Национального собрания. Этот «лев Революции » за большие деньги готов стать и «львом королевской власти». Королева отлично знала об этом. Несмотря на все заигрывания с революцией, Мирабо всегда оставался в душе ревностным роялистом. «Я с детства усвоил монархическое миропонимание, — признавался он. — И навсегда останусь тем, кем есть: защитником монархической власти».

Мирабо, со своей стороны, тайно предпринимает попытки с целью возвращения власти королю, пишет ему одно письмо за другим, но, увы, этот пребывающий в летаргии человек не собирается энергично действовать. Куда легче плыть по воле волн. Итак, король — не в счёт, остаётся только королева. Мирабо её хорошо знает, как властную, волевую женщину.

«Король располагает лишь одним мужчиной, и этот мужчина — его жена, — восклицает он. — Но она находится в опасности, пока не будет полностью восстановлена королевская власть. Думаю, она не сможет жить без короны, но боюсь, не сможет сохранить и свою жизнь, если не сохранит трона. Настанет момент, когда она всем продемонстрирует, на что она способна».

Эти его слова, конечно, донесли до ушей королевы. Она знала, что остановить революцию может только этот человек, и была готова его «купить». Мария-Антуанетта начала демонстрировать, на что она способна, гораздо раньше, чем предполагал Мирабо. У неё есть в «тайнике» миллион ливров, чтобы сделать послушным своей воле «трибуна революции». Королева приняла его 3 июля 1790 года. Само собой разумеется, эта встреча должна была произойти в глубокой тайне. По странной иронии судьбы, Мирабо предстояла такая встреча, о которой мечтал кардинал де Роган. Теперь инициатива в самом деле исходила от королевы.

«Я разыскала в парке Сен-Клу не очень, правда, удобное, но вполне приемлемое местечко, где можно было встретиться с ним, вдали от дворца и от сада», — писала Мария-Антуанетта своему конфиденту австрийскому посланнику Мерси.

Встреча состоялась в восемь утра, в воскресенье, когда двор ещё спал, а гвардейцы охраны утратили свою бдительность, ибо в столь ранний час посетителей здесь никогда не бывало.

О чём королева говорила с Мирабо, останется навсегда тайной. Известно только одно — королева сумела подчинить этого «льва» своей воле. Он присягнул на верность королю и нации и в разгар борьбы стал одновременно начальником генеральных штабов обеих партий.

У выхода из парка его ждал племянник. Ещё не придя в себя от охватившего его волнения, Мирабо, схватив его за руку, страстно прошептал: «Какая удивительная женщина, такая благородная и такая несчастная. Я спасу её!»

Мирабо обычно не бросал слов на ветер и немедленно приступил к решительным действиям, чтобы сдержать революцию и обезвредить Национальное собрание.

Наступило временное затишье. Но это было лишь затишье между двумя бурями. Одна пронеслась, вторая надвигалась.

Через несколько дней — 14 июля — парижане впервые праздновали День Федерации, день взятия Бастилии, один из самых прекрасных дней в истории Франции. Королева, сидя на трибуне напротив Военной школы, присутствовала на этой «премьере». В её волосах — трёхцветные ленты революции. Под звуки труб и бой барабанов сам Талейран отслужил мессу. Сердце Франции, казалось, билось в унисон с сердцами громадной, многотысячной толпы. Печальное лицо королевы вдруг прояснилось, и она подняла на руках маленького дофина.

— Да здравствует королева! Да здравствует дофин! — поплыли громкие вопли над площадью.

Вечером начались весёлые массовые танцы. Как здорово проходит «первый день патриотизма»! С революцией, кажется, покончено.

Но такие надежды явно были преждевременными. У революции, как у гидры, несколько голов. Все сразу не срубить. В Нанси начался мятеж якобинцев. Королеву обвинили в кровавой расправе над парижанами, учинённой на Марсовом поле генералом Лафайетом. Судьба снова принимается наносить ей удары.

В марте 1791 года тайный сообщник, «лев революции» Оноре Мирабо, который одновременно служил королеве и революции, умер прямо на трибуне Национального собрания. Со смертью Мирабо двор остался в одиночестве. И было принято неверное решение — постыдное бегство. Но король оправдывался в таком шаге — разве могут пленники вести бой?

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Подписывая указ о принесении священниками гражданской присяги, Людовик XVпоморщился, словно от зубной боли.

— Уж лучше вообще не быть королём, — бросил он стоявшему рядом де Ферзену, — чем оставаться французским королём в таком положении.

После того как 10 мая 1791 года пала Пий VI после шестимесячного ожидания строго осудил принятый Национальным собранием гражданский устав клира, королева тоже поняла, что ничего другого, кроме побега, не остаётся. Нужно добраться до крепости Монмеди, где дислоцируются верные войска под командованием де Булье. Там король соберёт свою армию и направится на усмирение мятежников. Если эта затея провалится, то придётся обращаться за помощью к «союзникам», то есть к родной Австрии. Итак, побег. Мария-Антуанетта вот уже несколько месяцев обдумывала этот план. Две тётки короля — Аделаида и Виктория — сбежали ещё в феврале, и всё обошлось. Может, повезёт и им.

Мария-Антуанетта взяла организацию побега в свои руки, поручив все приготовления тому человеку, от которого у неё нет никаких тайн, которого она любит и которому безгранично доверяет, — де Ферзену. Тот был очень польщён опасным заданием.

— Я живу только для того, чтобы верой и правдой служить вам! — сказал он ей при встрече наедине.

Теперь граф частый гость во дворе Тюильри, он обсуждает с королевой все подробности побега, приносит ей фальшивый паспорт на имя мадам Корф и тайные письма от генерала Булье.

Сам генерал приехал в Париж, чтобы всё подробно обсудить с королевой. Они договорились, что он вышлет конные разъезды к крепости Монмеди и дальше до самого Шалона-сюр-Марн. Им предстоит защитить беглецов, если король со своими спутниками будут опознаны. Де Ферзен развернул лихорадочную деятельность. Он вёл переписку с генералом Булье, с иностранными державами, подобрал надёжных дворян, которым предстояло переодетыми играть роль слуг и курьеров, заказал на своё имя большую карету, приготовил на дорогу триста тысяч ливров (у короля с королевой нет денег!), тайком пронёс в Тюильри простую одежду для королевы и её домочадцев и вынес оттуда бриллианты Марии-Антуанетты. Его подпольная деятельность продолжалась целых два месяца, и в любой момент заговор мог открыться. Де Ферзен за всё поплатится головой. Но королева любит его, и он гонит от себя такие мысли. Нет, она верит ему, она знает, на что способен её любимый. И он никогда не предаст её.

Но, ослеплённый любовью, граф совершал одну ошибку за другой. Он приобрёл громадную, просторную карету на отличных рессорах, роскошно убранную, пахнущую ещё свежим лаком. В.ней будут ехать пять человек — отец, мать, сестра короля, двое детей. Вся королевская семья в сборе — любому французу этот коллективный портрет знаком с детства. Такая роскошная карета не могла не вызвать подозрения в пути у любого кучера на постоялом дворе, любого конюха, любого почтмейстера. Де Ферзен недальновиден. Он горит желанием обеспечить своей возлюбленной все мыслимые удобства в дороге. Поэтому предусмотрены серебряный сервиз, гардероб, провизия, стульчаки. Естественные потребности отправляют даже королевские особы. Винный запас — монарх понимает толк в хороших винах и охотно их пьёт. Чтобы тащить эту роскошную тяжёлую колымагу, на которой лишь не нарисовали королевские геральдические лилии, понадобится не меньше восьми лошадей. Неплохая маскировка...

Можно, конечно, в какой-то степени понять беглецов. Ведь в анналах истории не сохранился ни один прецедент «бегства короля». Все церемониалы были до мельчайших подробностей разработаны на протяжении столетий: в каком виде, в каком наряде появиться на приёмах, на обедах, выезжать на охоту, сидеть за карточным столом или слушать мессу. Но вот как бежать королю и королеве из дворца своих предков и в чём при этом быть одетым — на сей счёт не было никаких предписаний. Приходилось таким образом импровизировать...

Наконец после долгих проволочек был назначен день побега — 19 июня 1791 года. Дальше медлить невозможно, у этого мерзавца Марата просто сверхъестественная интуиция. Вдруг, как гром среди ясного неба, в газете «Друг народа» он опубликовал статью, в которой говорит «о существовании в стране заговора с целью похищения короля...» «Стерегите как следует короля и дофина, держите под замком австриячку, её невестку и всех членов семьи; потеря может стать роковой для нации!» — провозглашал этот пророк.

Мария-Антуанетта, узнав об этом, была вынуждена перенести дату отъезда.

Вечером 20 июня 1791 года даже самый внимательный наружный наблюдатель не смог бы обнаружить в Тюильри признаков чего-то необычного. Солдаты Национальной гвардии стояли на своих постах, после ужина по своим комнатам разбрелись камеристки и слуги. В большом зале король мирно беседовал со своим братом графом Прованским, а остальные весело играли в триктрак.

Одиннадцать часов вечера. Граф Прованский с женой, которые тоже сегодня ночью бегут из Парижа, покинули дворец. Королева с принцессой ушли к себе и даже приказали своим служанкам их раздеть, так как они, мол, ложатся спать. Нельзя допустить ни тени подозрения у прислуги.

В полночь королева, надев простенькое серое платье и чёрную шляпу с густой фиолетовой вуалью, тихо спустилась по потайной лестнице во двор, где её уже ждал провожатый.

Король тоже притворно лёг в постель, чтобы отвести все подозрения. Но как только слуги ушли, он через другую дверь направился в комнату сына, где лежал — какое унижение! — дорожный наряд: простая одежда, грубый, из конского волоса парик и шляпа лакея. Напялив на себя это чудовищное одеяние, король спустился по внутренней лестнице вниз, в зал, где в стенном шкафу его ожидал лейб-гвардеец Мальден. Он поведёт короля через двор по только одному ему известному маршруту, чтобы не вызвать тревоги у стражи.

Вскоре вся семья оказалась в сборе в заранее пригнанном сюда де Ферзеном фиакре. Сам граф в одежде обычного кучера забрался на козлы. Удары кнутом по спинам лошадей, и фиакр тронулся в путь. Короля в одежде слуги и королеву в обычном платье госпожи среднего сословия повезут через заснувший Париж к первой преграде — пограничному шлагбауму парижской таможни. Там неподалёку их должна ждать вместительная карета.

Процедура на таможне прошла без сучка и задоринки, но увы — неудача. На условленном месте кареты не оказалось. Снова потеря времени. Её долго искали поблизости по тёмным улицам и переулкам, пока наконец, обнаружили. Она стояла с потушенными фонарями, запряжённая четвёркой лошадей. Только теперь де Ферзен мог подогнать свой фиакр к карете вплотную, чтобы королевские особы перебрались в неё, не замарав непролазной грязью обувь. Опять этикет. Наконец всё готово. Но уже половина третьего: они на два часа запаздывают.

Де Ферзен погнал лошадей, не скупясь на удары хлыстом, и через полчаса все уже были в Бонди, где их ожидал гвардейский офицер Валери с шестёркой свежих лошадей. Здесь придётся попрощаться. Король, вдруг вспомнив о наветах на супругу, неожиданно приревновал её и категорически заявил, что больше не нуждается в сопровождении де Ферзена.

Граф слез с облучка, подошёл к карете, открыл дверцу и низко поклонился Марии-Антуанетте.

— Прощайте, мадам Корф! — печальным голосом сказал он.

Теперь карета, которую везла шестёрка лошадей, катилась очень быстро по накатанной дороге. Впереди Шалон, а там должен поджидать выдвинутый авангард кавалерии под командованием молодого герцога Шуазеля.

Вот наконец и Шалон. На часах — четыре часа. Здесь по плану они должны были быть в два тридцать. Нужно поторапливаться. Впереди Сен-Менеульде — там их должны ждать драгуны, — за ним маленький городок Варенн, а после него — рукой подать и до крепости Монмеди, где они будут, наконец, в полной безопасности.

Ещё два часа по тряской дороге. Вот и Сен-Менеульде. Но там нет драгун. Где же они? Местные жители сказали, что драгуны были здесь, кого-то ждали, но, наверное, им это надоело, и они куда-то ускакали. Остался лишь их командир. Вот что такое опоздание! Пышная карета остановилась, из неё вышли все путешественники. К ним на лошади подъехал командир отряда, отдал им честь.

Этот жест офицера привлёк внимание двадцативосьмилетнего местного почтмейстера Жана Батиста Друэ. Он — ярый республиканец, член клуба якобинцев, горой стоит за революцию. Что-то странное происходит в их сонном городке. Вначале сюда явился отряд драгун, потом вот эта роскошная карета с гайдуками в дорогих ливреях. Командир вытягивается перед пассажирами в струнку.

«Кто же они такие? — размышлял Друэ. — Должно быть, знатные аристократы или эмигранты. Важные птицы. Нет, эту контрреволюционную сволочь нельзя упустить!»

Карета, которую теперь тащили свежие лошади, загромыхала по мостовой по направлению к Варение.

Не прошло и десяти минут после отъезда экипажа, как в городке стал распространяться слух: в роскошной карете путешествует королевская семья!

В возникшей суматохе только один человек не терял головы. Это почтмейстер Друэ. Он велел двум друзьям, членам революционного якобинского клуба, опрометью скакать в Варенн, чтобы перехватить подозрительную карету и допросить её пассажиров.

Как это довольно часто бывает, один человек меняет ход французской, а может, и мировой истории...

После непредвиденной задержки перед Варенном, где не оказалось, как было условлено, сменных лошадей, форейторы за приличную дополнительную плату согласились довезти карету до отеля «Великий монарх» (ирония судьбы!), где король надеялся сменить уставших лошадей и продолжить путь. Карета медленно подъехала к входу.

   — Стой! Стой! — вдруг раздались громкие крики!

Беглецов уже ожидал мэр городка с аппетитной фамилией Сос («соус» — фр.). Стоящий рядом бакалейщик осветил их лица фонарём.

   — Куда направляетесь?

   — Во Франкфурт, — ответила тихим голосом Мария-Антуанетта.

   — Ваши паспорта!

   — Прошу вас, умоляю, поскорее, мы спешим, — говорит она, протягивая бумаги.

Но Сос не спешил. Он направился в общий зал харчевни «Бра Д’Ор», чтобы всё внимательно изучить при ярком свете. Карету загнали во двор и там оставили под присмотром вооружённых солдат. Из харчевни до беглецов долетали обрывки фраз. По-видимому, там внутри шла перепалка. Мелкий лавочник, трусливый Сое, душой и телом преданный королю, боялся угодить в какое-то дрянное дело и, бегло просмотрев бумаги, бросил:

   — Всё в порядке. Пусть едут дальше!

Но сидевший здесь же за столом с друзьями за кружками с вином Друэ вдруг вскочил и ударил кулаком по столу.

   — Я уверен, что в задержанной вами карете находится король с членами своей семьи. И если вы позволите им выехать из страны, то тем самым совершите серьёзное преступление — государственную измену. А вы прекрасно знаете, что за такое полагается!

Расстроенный Соc подошёл к карете, открыл дверцу и при свете фонаря внимательно оглядел всех пассажиров. Неужели вот эти женщины в шляпах под вуалью, этот толстяк в помятой одежде — члены королевской семьи? Что-то не верится. Но нельзя беспечно относиться к предостережению почтмейстера Друэ. Мало ли что потом будет!

Соc нашёл выход из положения. Нужно повременить.

— Выходите... Визы и паспорта получите завтра! Мадам Корф со своими домочадцами может переночевать в моём доме. Уже поздно. Куда вы поедете? На дорогах ночью небезопасно.

Хитрец был себе на уме. «К завтрашнему утру всё выяснится. И никто не призовёт меня к ответу за оплошность».

Король, подумав, согласился. «К утру здесь наверняка будут драгуны и всех вызволят».

Вновь королева и её близкие родственники становятся пленниками революции.

Король со всей семьёй спокойно вошёл в дом мэра и прежде всего потребовал, чтобы ему принесли бутылку вина и кусок сыра. О королевских привычках не так просто забыть.

Мадам Соc принесла сыр, хлеб, бутылку вина, стаканы.

В первой комнате разместились национальные гвардейцы с вооружёнными крестьянами и полицейскими Варенна. Двери во вторую были широко открыты, и они отлично слышали все, о чём разговаривали король и королева с Сосом. Никто из них никогда не видел в лицо короля, только, может, на монетах. Кто этот толстяк в завитом парике в большой круглой шляпе, который жадно пьёт вино и закусывает его чёрным хлебом с сыром? На самом ли деле он лакей мадам Корф, или же Людовик XVI, король Франции и Наварры? А эта строгая дама в шляпке с вуалью, в простом сером запылённом платье? Неужели она на самом деле гордая и элегантная королева Франции?

В напряжённой обстановке прошёл час. Сос куда-то ушёл, ничего никому не сказав. Он вернулся не один — за ним, за спиной, стоял какой-то человек. Это — местный судья Десте, муж дочери одного офицера, охранявшего подвалы с провизией королевы. Он очень хорошо знал в лицо как Людовика XVI, так и Марию-Антуанетту.

Войдя в комнату, он прямо направился к королю и почтительно ему поклонился:

   — Добрый вечер, сир!

«В комнате находилось пять человек, и этот несчастный своим приветствием «Добрый вечер, сир» нанёс смертельный удар всей пятёрке: оно означало гильотину для троих — для короля, королевы, и принцессы; длительная агония в Тампле для дофина, а для дочери королевы ссылка, смерть и пресечение династии», — так писал позже Виктор Гюго.

Наступила мёртвая тишина... Наконец король, поднявшись из-за стола, сказал:

   — Да, я ваш король!

Наступило утро. У отеля собралась плотная толпа людей. Два комиссара — Ромер и Байон — прокладывали себе путь через эту серую массу. Поднялись на второй этаж.

Байон в чёрном костюме, взволнованный, бледный, падая с ног от усталости, подошёл к королю. Он едва мог говорить, слова давались ему с большим трудом:

   — Сир, вы знаете... Весь Париж негодует. Нашим жёнам, нашим детям снова грозит опасность. Вы дальше никуда не поедете... Этого требуют интересы государства... Да, сир, наши дети, наши жёны...

Мария-Антуанетта подошла к комиссару и, взяв его за руку, подвела к спящей дочери.

   — По-вашему, я не мать?

   — Скажите, чего вы хотите, — перебил её король.

   — Сир, но декрет Национального собрания...

   — Где он?

   — У моего товарища.

Бледный, смущённый Ромер протянул королю декрет. «Национальное собрание лишает Людовика XVI прав монарха... все должностные лица обязаны сделать всё, что в их силах, чтобы арестовать членов королевской семьи... король отныне во всём обязан подчиняться Национальному собранию...»

Глядя на королеву, Людовик XVI медленно произнёс:

   — Во Франции больше нет короля!

Мария-Антуанетта вдруг вышла из оцепенения.

Эта волевая женщина помнила, что она всё ещё королева Франции. Взяв декрет Национального собрания, посмевшего распоряжаться её судьбой и судьбой её детей, она, с вызовом скомкав его, презрительно швырнула на пол.

   — Я не желаю, чтобы эта бумажка замарала моих детей! — гневно крикнула она.

К этому времени в маленьком городке Варенн собралась громадная толпа, никак не менее шести тысяч человек. Они бесновались, оглушительно свистели, кричали:

   — В Париж их! В Париж!

   — Пусть едут в Париж, если не хотят, чтобы мы прикончили их прямо здесь.

Королевская семья села в карету. Все занимали свои места нарочито медленно, всё ещё надеясь на скорое появление генерала Булье с его гусарами. Но грозный рёв толпы нарастал. Ликующий Варенн сопровождал свою добычу, громко распевая революционные песни. Карета повернула в обратный путь. Людовик XVI более не король, Мария-Антуанетта — более не королева...

Путешествие, подгоняемое страхом, кажется таким быстротечным; колеса экипажа стремительно вертятся, словно к ним прикрепили крылья, а вот возвращение домой, к тому, с чем уже, кажется, навсегда распрощался, становится мучительно долгим и скучным. Колеса вращаются еле-еле, словно жернова. Если расстояние от Парижа до Варенна карета преодолела за двадцать часов, то на мучительное возвращение потребовалось трое суток. Солнце немилосердно палило; в нагретой зноем карете было жарко, как в духовке. Все шестеро пассажиров жадно ловили раскрытыми ртами воздух. Они ехали по дороге, словно проходя сквозь строй. По обеим обочинам до самого Парижа выстроились шеренги людей. Толпы злорадствовали над неудачниками-беглецами, поливали их оскорблениями и отборной бранью. Каждому была по душе эта унизительная картина. Ещё бы, опозоренного монарха с подлой «австриячкой» силой возвращают в столицу.

Только к вечеру прибыли в Шалон. Там у поворота дороги на Страсбург Мария-Антуанетта в сумерках увидела триумфальную арку. Какая ирония судьбы. Двадцать один год назад она была сооружена в её честь, когда она, Мария-Антуанетта, в нарядной застеклённой карете ехала из Австрии во Францию, и на всём пути народ восторженно приветствовал её криками. До сих пор на арке можно увидеть надпись по-латински: «Acternum stet, ut amor» («Да будет это памятник вечен, как наша любовь»). Эти слова вдруг заставили её вспомнить де Ферзена. Где он сейчас? Удалось ли ему спастись?

Третий, последний день возвращения выдался самым ужасным. Ещё никогда не было им в карете так жарко. Солнце, казалось, раскалило её докрасна. Наконец кортеж остановился у таможенного шлагбаума, под которым они ночью проехали несколько десятков часов тому назад. Король попросил налить ему вина. Ему принесли большой бокал. Он выпил его залпом. Впервые с того момента, как они выехали из Варенна, прекратился визгливый галдёж толпы, эта какофония злобных душераздирающих воплей. Теперь до несчастных пленников не долетал ни один возглас — кругом стояла удивительная тишина. Парижане были предупреждены большими объявлениями о возможном наказании за шумные приветствия. Порцию розг получат те, кто начнёт срамить и унижать самого значительного пленника нации.

Их повезли окружным путём по всему Парижу, чтобы все увидели беглецов. Наконец доставили во дворец. Там, к их удивлению, ждали торжественно выстроившиеся лакеи. Был накрыт чуть ли не праздничный стол. Глядя на всё это, на ничуть не изменившуюся со времени их побега обстановку, можно было подумать, что всё, что они пережили за эти три дня, — просто кошмарный сон, не больше.

Но Марию-Антуанетту не могло обмануть это представление. Она гораздо лучше, чем муж, понимала, что всё потеряно. Король сделал ещё шаг к своей гибели, революция — к своему окончательному триумфу.

Мария-Антуанетта вошла в свои покои. Сняла надоевшую шляпку с вуалью. Её волосы, которые всего пять дней назад были светлого оттенка, стали седыми. «Сейчас я похожа на семидесятилетнюю старуху!» — подумала она, постояв с минуту у большого зеркала. Ей так тяжело, особенно ещё и потому, что от де Ферзена нет никаких вестей. И вот на следующий день она написала ему самое пылкое, самое нежное письмо, письмо, властно требующее ответа, заверений в любви королеве-пленнице:

«Я хочу сказать, что люблю Вас, но даже этого не могу сказать вам лично. У меня всё хорошо, обо мне не беспокойтесь. Как мне хочется услыхать поподробнее о вас. Все письма ко мне зашифровывайте, а адрес поручите написать вашему камердинеру. Кому адресовать мои письма к вам? Без них я не могу жить. Прощайте, мой самый любящий, самый любимый человек на земле. Я обнимаю вас от всего сердца».

А её супруг, этот бесчувственный толстяк, иначе смотрел на жизнь. В день позорного возвращения в Париж он записал в своём дневнике: «Выпил молочной сыворотки».

Людовик XVI знал, что революция ничего с ним пока не сделает. Они хотят конституции, но для этого нужен король, причём не мёртвый, а живой. Поэтому ведущие революционные партии и Национальное собрание постарались замять скандальное дело с побегом королевской семьи в Варенн. «Никакого побега не было, — стали распространять они повсюду выгодную для них ложь. Король никуда не уезжал без спроса. Его просто «похитили».

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Король и королева вновь оказались на положении пленников. Птички водворены в золотую клетку в Тюильри. Охрана многократно усиливается, чтобы отбить у королевской семьи всякую охоту к повторению свой неудачной авантюры. Часовые разгуливают с ружьём наперевес даже по крышам дворца. Предусмотрена каждая мелочь.

Мария-Антуанетта в полном отчаянии. Как быть? Можно ли в таком положении продолжать борьбу? Она пишет своему ненаглядному де Ферзену: «Я не живу, я существую... Как я переживаю из-за вас, как сожалею, что вас нет рядом... Некому даже поплакаться... Нас охраняют и днём, и ночью...»

А граф оставляет в своём «Дневнике» такую запись: «Офицеры охраны дошли до такой наглости, что захотели ночевать в покоях королевы, в её спальне, чтобы и ночь не спускать с неё глаз. Ей удалось добиться только одного, — чтобы они ночевали в коридоре между двумя дверьми. Дважды, а то и трижды за ночь они входят к ней, чтобы убедиться, в кровати ли она. Какой ужас!»

Безвольный король готов на всё. Он по-прежнему не желает ничего предпринимать, целиком полагаясь на свою супругу. Когда к нему явились члены парламентской комиссии по расследованию его «похищения» — власти упрямо придерживаются этой зыбкой версии, — Людовик XVI любезно их принял в своём кабинете и, повернувшись к сестре, сказал:

— Елизавета, дорогая, сходи к королеве, узнай, не сможет ли она принять этих господ. Пусть она их выслушает.

Король понимал, конечно, что у него всё меньше возможностей играть роль монарха. Он связан по рукам и ногам. Но, кажется, такое вынужденное безделье ему даже нравилось. Теперь он предоставлен самому себе, и досуга у него хоть отбавляй. Король вдруг проявил интерес к статистике. В своём интимном «Дневнике» он делает такую любопытную запись: «С1775по1791 год я выходил из дворца 2636 раз».

В дни второго пленения Мария-Антуанетта как никогда прежде осознала всё ничтожество этого человека, своего мужа. Через несколько дней после возвращения в столицу ей стало ясно, что та роковая ночь, проведённая в Варение, стала роковой не только из-за неудачного бегства королевской четы, а из-за тех событий, которые сейчас разворачивались за пределами Франции и которые, несомненно, будут иметь самые печальные последствия в её стране.

Брат короля, граф Прованский, наконец, сбросил маску, прекратил притворную игру в подчинение Людовику XVI. Они с супругой бежали из Парижа в ту же ночь, но им повезло больше. Они беспрепятственно добрались до Брюсселя. Там граф объявил себя регентом, законным претендентом на трон, разумеется, «временно», покуда его старший брат находится на положении заключённого. Но нет ничего более постоянного, чем «временное». В глубине души он искренне надеялся, что Мария-Антуанетта и, возможно, маленький дофин погибнут, и тогда он сможет стать Людовиком XVIII. С графом Д’Артуа, младшим братом, они стали бряцать оружием за границей, подстрекать Францию к войне.

Королева в своём заточении напряжённо думала. И вот наконец она приняла важное решение заменить монарха, который давно стал лишь призраком. Но где получить поддержку? Если она возьмёт бразды правления в свои руки, ей придётся вести отчаянную борьбу с двойной опасностью: с республиканизмом в своей стране и с развязыванием войны, затеянной принцами за рубежом. Трудная, почти неразрешимая задача для слабой, одинокой женщины, покинутой всеми друзьями! Может, обратиться к правым в Национальном собрании? Вряд ли это поможет. 286 депутатов отказались принимать участие в его заседаниях, покуда король остаётся «пленником». Эта «внутренняя эмиграция» оставляла королевскую чету лицом к лицу с якобинцами. Как сейчас не хватало хитроумного Мирабо! Он наверняка бы что-нибудь придумал. Может, прибегнуть к помощи этого провинциального адвоката Антуана Варнава, лидера партии фельянов, который пользуется большим влиянием в Национальном собрании и даже является членом его руководящего органа — триумвирата?

Мария-Антуанетта встретилась с ним и сразу поняла, что его можно заманить в свои сети — падок на лесть. Она написала ему милое письмецо, в котором сумела сыграть на его слабой струнке. «Я готова к любой жертве, — если только это на самом деле приведёт ко всеобщему благу».

Польщённый Варнав показал письмо своим друзьям. Они обрадовались, но одновременно с этим испугались — стоит ли заключать тайное соглашение с такой опасной партнёршей? В конце концов сомнения были преодолёны. Фельяны решили стать советниками королевы. (О короле вообще уже речь не шла, как будто его нет на свете.) Прежде всего королева должна убедить жадных до власти братцев короля вернуться во Францию и склонить его самого к признанию французской конституции. Мария-Антуанетта приняла все их предложения. И тут же Варнав в завуалированной форме выступил в Национальном собрании в защиту королевской четы:

— В ту минуту, когда весь народ свободен, когда все французы получили равенство, желать больше — означает утратить свободу и стать в этом виновными.

Ему бурно рукоплескали. Робеспьеру даже не дали раскрыть рта. Благодарная королева выполняла данные ею обещания. Она уговорила короля принять конституцию и просила своего брата Леопольда не вмешиваться в дела Франции, если он не желает отречения от престола её супруга.

Закулисная деятельность Марии-Антуанетты принесла свои плоды. Варнав и его друзья добились голосования в Национальном собрании о принятии конституции. Она давала королю права, правда, ограниченные, но, несомненно, неизмеримо больше тех, которыми предлагали наделить его левые. Теперь король даже имеет право «вето», если ему не понравится какой-то закон. Он, как и прежде, будет назначать своих министров, послов и военачальников, но у него на всякий случай отняли право «объявления войны».

14 сентября 1791 года Людовику XVI предстояло в Национальном собрании произнести речь и присягнуть на верность конституции. Мария-Антуанетта сама составила текст речи, тщательно его отредактировала. Теперь оставалось ждать только одного — как пройдёт эта необычная церемония. Но она вылилась в откровенную комедию, достойную пера Бомарше.

Мария-Антуанетта, заняв своё место в ложе, не спускала глаз с покрасневшего от волнения короля. Людовик XVI встал, подошёл к трибуне и начал приносить присягу. Он ожидал, что депутаты встанут — этого требовал не только королевский, но и обычный, гражданский этикет. Но ни один из них даже не шевельнулся. Никто не встал. Та же картина — когда король начал зачитывать речь. Это было оскорблением. И покраснев ещё гуще от негодования, король тоже сел и сидя продолжал читать. Все молчали, лишь многозначительно ухмылялись. Королева едва досидела до конца этого постыдного спектакля.

Когда они вернулись к себе, в Тюильри, взволнованный, убитый король, дал волю чувствам и разрыдался.

— И ты, ты стала свидетельницей такого злостного унижения, — говорил он Марии Антуанетте сквозь рыдания. — Неужели ты приехала во Францию только для того, чтобы увидеть эту мерзкую сцену?

Королева опустилась перед ним на колени. Он поднял её, крепко сжал в объятиях. Сейчас они были нежно любящими супругами, оба горько плакали...

На следующий день все посты в замке были сняты, охранявшую Тюильри гвардию отозвали, ворота королевской резиденции распахнулись для публики. Всё, с пленом покончено и, по-видимому, с революцией тоже.

18 сентября королева поехала в оперу, где давали «Психею». Ей устроили бурную овацию. Она улыбалась, довольная приёмом...

Королевская чета по вечерам теперь свободно прогуливалась в открытой коляске по Елисейским полям. Впервые после многих месяцев Мария-Антуанетта слышала давно забытые приветственные возгласы толпы: «Да здравствует король! Да здравствует королева!»

Но королева понимала, что радоваться слишком рано. Она знала, что её «друзья» и враги по эту и по ту сторону границы постараются вычеркнуть её из списка живых.

Переизбранное Национальное собрание, к великому разочарованию королевы, оказалось «в тысячу раз хуже прежнего». Одним из своих первых постановлений оно лишило короля права именоваться «величеством». Через несколько дней руководство в Национальном собрании перешло к жирондистам, заядлым республиканцам. По их требованию депутаты проголосовали за два декрета: один устанавливал печально знаменитую гражданскую присягу от духовных лиц под угрозой тюремного заключения, второй предусматривал смертную казнь для эмигрантов, если они в течение двух месяцев не вернутся на родину.

Под воздействием Марии-Антуанетты и её союзника Варнава король отказался подписать эти два декрета. В Национальном собрании он твёрдо заявил: «Всё последнее время я только исполнял то, чего желали другие, теперь хотя бы один раз я намерен сделать то, что хочу!»

Никакие уговоры не помогали. Король при поддержке жены упрямо стоял на своём праве «вето».

Тогда его враги обратились к испытанному оружию, власти уличной черни. Вновь толпы парижан высыпали на улицы, подчиняясь руке невидимого режиссёра, и снова стали оскорблять «месье Вето», требовать, чтобы он уступил, сделал то, «чего желает революционный народ».

Временное сентябрьское затишье закончилось. Притихшая было революция вновь поднимала свою голову.

А тем временем в Кобленце, этом оплоте французской эмиграции, братья короля — граф Прованский и граф Д’Артуа — усилили враждебную для Франции деятельность. Они уже давно открыто заявляли о своей главной цели — восстановлении в стране старого режима. В Париже их поддерживала сестра короля Елизавета. Она — за абсолютизм. Мария-Антуанетта была вне себя. Легко разыгрывать национальных героев, находясь вдалеке от границы. Только происки этих «родственничков» виноваты в том шатком положении, в котором они с королём очутились. Им каждый день грозят расправой.

Остаётся одна-единственная надежда на Австрию, свою родину. Но брат Леопольд отвечает уклончиво: он, мол, не собирается проливать кровь ни австрийцев, ни чью-либо ещё ради восстановления «старого режима» во Франции. Итак, никто не предлагает действенной помощи.

«У нас здесь в стране — сущий ад», — жаловалась Мария-Антуанетта своему возлюбленному де Ферзену. Тот чувствовал, что ей никто не в силах помочь — ни эмигранты, на Австрия, ни «бешеные» в Национальном собрании. Помочь может единственный человек, тот, которому она полностью доверяет, на которого может положиться в любую, самую опасную минуту. И этот человек — не её брат в Вене, не чудаковатый супруг, возомнивший, что сможет стать «королём революции», нет, этот единственный человек — Аксель де Ферзен. Он по-прежнему страстно в неё влюблён. Несколько недель назад окольными путями королева передала ему через графа Эстергази тайное подтверждение их нерушимой любви: «Если будете писать ему, скажите, что никакие страны, никакие расстояния не в силах разъединить наши сердца, и эту истину я с каждым днём осознаю всё сильнее». Она до сих пор не знала, где находится де Ферзен, и писала на всякий случай, по требованию больного сердца. «Какая ужасная мука — не иметь никаких сведений от того, кого любишь, не знать, где он находится».

Кроме любящих слов, королева направляет ему свой маленький подарок — золотое кольцо, на котором выгравированы три лилии с надписью «Трус тот, кто покидает её». Она пишет, что два дня носила кольцо, чтобы передать холодному золоту тепло своей крови.

Де Ферзен надел кольцо на палец, надпись жгла ему сердце, ежедневно взывала к совести, гнала на риск ради освобождения любимой женщины. Она вдалеке так страдает, покинутая всеми, и он готов предложить ей выход из создавшегося тяжёлого положения — новый побег! Ради этого он принимает безрассудное решение тайком приехать в Париж, чтобы встретиться и объясниться. Какое безумие! Де Ферзен объявлен в Париже вне закона. По существу, такое решение равносильно самоубийству. Он знает, что может не вернуться из этой поездки. Ни одна голова «изменника» не оценена во Франции в такую большую сумму, как его. Повсюду на парижских улицах расклеены объявления о его розыске.

13 февраля 1792 года де Ферзен тайно приехал в Париж для встречи с возлюбленной. Он проник в Тюильри, в замок, денно и нощно охраняемый гвардейцами. Его здесь в лицо знал каждый кучер, каждая камеристка.

Но любовь сильнее страха. Он сумел незамеченным пробраться во дворец. После восьми месяцев разлуки влюблённые оказались снова вместе.

О тех часах, которые де Ферзен провёл наедине с королевой Франции, ничего неизвестно. История об этом умалчивает, как умалчивает и интимный дневник шведского графа.

Королева потом сказала мадам Кампан, что де Ферзен упал перед ней на колени и страстно воскликнул:

— Мадам, позвольте мне вас спасти...

Но его предложение об организации нового побега королевской семьи с помощью шведского короля Густава III Мария-Антуанетта не приняла: во-первых, это практически невыполнимо, а во-вторых, король дал слово Национальному собранию оставаться в Париже и не имеет право его нарушать.

До полуночи де Ферзен оставался во дворце. Наконец наступила печальная минута прощания. Любовники чувствовали, что больше им не увидеться никогда.

Последние нежные слова, последние объятия. Королева сама проводила графа по пустынным коридорам до выхода.

Мария-Антуанетта умрёт через год и восемь месяцев на эшафоте. А позже, после внезапной кончины Густава IV, сына короля и наследника престола, которого якобы отравил Аксель де Ферзен, чтобы захватить шведскую корону, графа на стокгольмской улице растерзает озверевшая толпа...

Монархии оставалось всего три месяца жизни. Жирондисты 20 апреля взяли верх в Национальном собрании. Они поменяли министра обороны. С 1792 года этот пост занял генерал Шарль Дюмурье, хотя мало кто знал, что он — скрытый монархист. Они заставили Людовика XVI объявить войну австро-прусской коалиции, и он это со слезами на глазах сделал.

Французская армия пришла в движение. Война началась. Она с серией перемирий продлится двадцать три года.

Вероятно, королева сообщила в Брюссель де Ферзену о планах наступления французской армии и её операциях против австрийцев с пруссаками, ибо противник разбил армию Дюмурье в пух и прах.

Само собой разумеется, в этом поражении обвинили «австриячку» и её «комитет». На чьей стороне была королева? Можно предположить, что она в это время действовала уже не как королева Франции, которой фактически давно не являлась, а как эрцгерцогиня Австрии.

В Париже не было обнаружено никаких доказательств того, что Мария-Антуанетта желает победы иностранным державам над Францией, не подтверждаются и подозрения в её измене. Но после многолетней обработки все во Франции готовы обвинять королеву в чём угодно, и атмосфера вокруг Тюильри сгущалась. Вновь небо над головой королевы заволокло грозовыми облаками. Нет фактов об измене Марии-Антуанетты, тем хуже! Один из лидеров жирондистов Веньо в ста шагах от дворца, в здании Национального собрания, королеве пригрозил эшафотом:

«С этой трибуны мне хорошо виден дворец, где свила себе гнездо контрреволюция. Там плетут интриги, чтобы вновь ввергнуть нас всех в рабство и передать в руки Австрийского дома. Конституция гарантирует неприкосновенность только одному королю. Пусть знают все: закон неминуемо покарает всех виновных, и ни одна голова преступника или преступницы не избежит ножа гильотины!»

Революция, видимо, твёрдо решила, что, не покончив с врагом внутренним, ей не разбить врагов внешних. Королю объявляется шах. Вновь газеты, словно сорвавшись с цепи, требуют низложения монархии. Вновь на улицах продаётся брошюра «Скандальная жизнь Марии-Антуанетты». Пусть пока король упорствует в своём «вето». Но нужно сделать так, чтобы это слово стало его последним словом...

Узнав о том, что военный министр Дюмурье — сторонник сохранения монархии, жирондисты добились его отставки. Теперь нет того человека, который был способен отбить новую атаку черни на королевскую чету, организованную «непримиримыми».

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Жирондисты вместе с якобинцами решили преподать урок несговорчивому увальню-королю и гордой «австриячке» в символический для Франции день — 20 июня. В этот день три года назад в зале Версальского дворца депутаты Национального собрания впервые дали клятву не сдаваться и не «уступать штыкам». В этот же день год назад король, не желая подчиниться воле народа, бежал через потайную калитку в дворцовом парке в ливрее лакея. С ним бежала и королева с детьми. Теперь, снова 20-го, им придётся всё же осознать, кто истинный хозяин во Франции — бессильная королевская чета или народ.

Возбуждённая «революционная» толпа — около 15 000 вооружённых людей — собралась у дворца. В руках плакаты, на которых большими буквами написаны лозунги: «Долой месье Вето!», «Свобода или смерть!». Мария-Антуанетта, стоя у окна, в ужасе вглядывалась в искажённые злобой лица. Рядом — верная подруга принцесса Ламбаль, которая недавно вернулась домой из Англии, куда её отправила королева в целях безопасности. Но она не могла долго оставаться в стороне, когда её подруге угрожает опасность, и ослушалась королеву, вернулась. Но, как окажется, только для того, чтобы найти здесь ужасную смерть.

Толпа потребовала открыть ворота дворца. Король, понимая, что сопротивление бесполезно — у него всего горстка защитников, — отдал приказ открыть ворота — пусть народ посмотрит на своего короля. К нему в кабинет вошёл первый отряд восставших, кто-то протянул красный фригийский колпак. Король послушно напялил его.

Другая группа с пиками в руках ворвалась в покои королевы. Марию-Антуанетту и принцессу Ламбаль трясло от страха. Вот-вот может повториться ужасная сцена 5 октября в Версальском дворце. Вперёд вышел вожак, пивовар Сантандер.

— Ничего не бойтесь, мадам, мы не причиним вам вреда. Пусть народ поглядит на вас как следует.

Гвардейцы окружили королеву заградительным кордоном в три ряда. И вот мерзкий «парад» начался...

Она видела, как злобные люди проходили мимо неё, видела, как наливаются кровью их глаза, видела женщин со сжатыми кулаками, видела плакат: «Марию-Антуанетту — на фонарь!». Все они разглядывали «чудовище», которое стояло совсем близко от них, всего в нескольких шагах.

Она была спокойна, но от этих разъярённых людей можно было ожидать всего. Мария-Антуанетта собрала своё мужество и была готова вынести до конца мучительную экзекуцию. Только тогда, когда кто-то попытался натянуть ей на голову красный колпак, она в ужасе отпрянула назад.

   — Нет, это уже слишком. Они явно злоупотребляют моим терпением!

   — Не обращайте внимания, — сказал Сантандер. — Этот человек, кажется, пьян!

Насладившись унижением гордой «австриячки», он отдал приказ своим сторонникам расходиться по домам, чтобы их напрасно не обвинили в «дурных намерениях». Всё, маскарад окончен.

   — Если обошлось сейчас, — прошептала королева, — то они всё равно убьют меня в другой раз!

«Я ещё пока живу, — пишет она своему возлюбленному Акселю де Ферзену. — Но этим я обязана просто чуду... Какой был ужасный день!»

Но эта демонстрация силы не возымела действия. Людовик XVI, как ни странно, не отозвал своего «вето» и, выйдя из привычного состояния апатии, направил гневное послание мэру города, который тоже принимал участие в этом «шествии».

Ощутив на своём лице дыхание ненависти, увидав в собственных покоях в Тюильри пики революции, услыхав припев злобной песенки, которую распевали на улицах: «Коль ты француз, не углядишь, мадам Вето сожрёт Париж!» — королева поняла, что она и её семья неминуемо погибнут, если только незамедлительно не придёт помощь. А спасти могла только молниеносная победа прусских и австрийских войск над Францией.

Но те медлили и затягивали до бесконечности бросок к её границам. Прусский император Фридрих Великий даже объявил, что не намерен этого делать до середины августа. Мария-Антуанетта взывает о помощи, пишет одно письмо за другим де Ферзену. «Сообщите господину Мерси, что положение короля и королевы просто ужасное, нам грозит серьёзная опасность. Задержка помощи может обернуться непредсказуемыми последствиями. Нужно немедленно направить Франции хотя бы манифест, которого мы с таким нетерпением ожидаем», — пишет она ему 24 июля.

Манифест!

Мысль о нём уже давно появилась у Марии-Антуанетты. Она не раз просила союзников направить её стране манифест, чтобы поставить на место республиканцев, и особенно якобинцев. Наконец 25 июля из Кобленца главнокомандующий союзническими армиями герцог Брайншвейгский отправил этот документ. Но союзники явно перестарались. Это был не манифест, а, по сути дела, ультиматум. В нём говорилось, что если парижане силой овладеют дворцом Тюильри, то все завоевания революции будут уничтожены, а Париж сравняют с землёй. Если только с головы короля или королевы упадёт хоть один волос, то страшное возмездие неминуемо, «военная экзекуция будет беспощадной». Манифест стал бомбой, брошенной нерасчётливыми союзниками в пороховой погреб.

Когда о манифесте стало известно, Париж взорвался. Чернь хотела немедленно захватить Тюильри, расправиться с королём и королевой. Но их удерживали от поспешных действий: нужно, мол, подождать ударной революционной группы — марсельцев-республиканцев.

Они прибыли в город 6 августа — смуглые, неистовые, решительные, темпераментные южане, готовые хоть сейчас идти на штурм. Они распевали новую песню, свой гимн, который вскоре взметнёт всю нацию. Это была знаменитая «Марсельеза», написанная всего за одну ночь офицером-пехотинцем Роже де Лилем. «Вперёд, дети Родины...»

Ночь с 9 на 10 августа не предвещала ничего хорошего. Хотя было тихо, на чистом небе ярко сверкали мириады звёзд, крыши домов поблескивали в лунном серебристом свете, но эта тишина никого не могла обмануть. На улицах — никакой жизни, но жизнь кипела в других местах. В партийных клубах беспрерывно шли совещания руководителей народных масс, кипели жаркие споры. Вожди восстания Дантон и Робеспьер отдавали последние приказы своей разношёрстной армии, готовили парижан к решительному выступлению.

Во дворце тоже никто не спал. Все знали, что восстания следует ожидать в любую ночь, с минуты на минуту. Опасения вскоре оправдались.

Около часа на колокольне церкви францисканцев, словно грозное предупреждение, раздался первый удар набата. Потом всё стихло. Мария-Антуанетта стояла у окна, ожидая, что же произойдёт дальше. Вскоре зазвонили колокольни всех парижских церквей. Они звали народ к восстанию. Взволнованная королева чутко прислушивалась, не нарастает ли угрожающий шум.

Она была готова во всеоружии встретить народный мятеж. У неё есть для этого все необходимые средства. Полк швейцарцев, девятьсот бойцов, смелых, отважных, вымуштрованных, всегда верных своему долгу и присяге. Шестнадцать отборных батальонов Национальной гвардии и кавалерии с вечера стянуты ко дворцу. Двенадцать пушек угрожающе направили жерла в сторону предполагаемой атаки. Подъёмные мосты разведены. Ожидается прибытие около двух тысяч дворян-добровольцев.

Всем во дворце заправляет храбрый, энергичный офицер Маде, командир Национальной гвардии. Он не отступит.

Королева с принцессой не могли найти себе места, ходили из одной комнаты в другую.

Четыре часа утра. Революционеры пошли на хитрость. Командира Маде срочно вызвали в ратушу. Он догадывался, что его там ждёт, но не мог не выполнить приказа.

Маде схватили прямо на ступенях, размозжили прикладами голову, а окровавленный труп бросили в Сену. С ним Тюильри лишалась последнего надёжного и сильного защитника. Национальная гвардия и прочие отряды остались без командира. Кто их возглавит? Неужели король?!

Мария-Антуанетта послала за ним. Людовика XVI подняли с постели. Он, ещё сонный, вошёл в зал «Бычий глаз». Королевский прокурор Редер предложил всем укрыться в здании Национального собрания.

— Дезертировать? — спросила королева. — Никогда! Месье, — обратилась она к королю, — мы здесь располагаем войсками. Кого они будут защищать — короля и конституцию или же этот сброд?

В присутствии короля Франции женщина не имеет права отдавать приказ к бою. Людовик XVI молча сидел в кресле, не зная, что делать. Ему всегда были противны любые энергичные действия.

   — Сир, — обратился к нему Редер, — нельзя терять ни минуты. Единственное спасение — это Национальное собрание.

   — Но я что-то не видел на площади Карусели много народа, — возразил чуть слышно король.

   — Сир, огромная толпа с пушками уже движется сюда из пригородов.

   — Но мы ведь здесь не одни, — возразила королева, — у нас есть войска, мы способны сопротивляться.

   — Ваше величество, всякое сопротивление бесполезно. Скоро здесь будет весь Париж.

   — Однако, месье, разве можно оставлять на произвол судьбы столько отважных людей, которые пришли сюда, чтобы защитить короля? — не сдавалась королева.

   — Если вы намерены противиться нашим мерам, то вы будете нести личную ответственность за жизнь короля и своих детей.

Мария-Антуанетта замолчала. Король поднял голову, несколько секунд разглядывал Редера и наконец с трудом выдавил из себя: — Идёмте!..

Под презрительными взглядами дворян, под недоумённый шёпот швейцарцев, не знающих, что им делать — сопротивляться или сдаваться на милость победителя, — король шёл за спиной Редера по саду, за ним с дофином на руках и дочерью, которую она держала за руку, шла вся в слезах Мария-Антуанетта, за ней — Елизавета и принцесса Ламбаль. Они шли мимо пока ещё редкой толпы, осыпавшей их отборной руганью. До своего убежища — здания Национального собрания — оставалось две сотни шагов. Две сотни шагов до окончательного унижения. Две сотни шагов отделяли короля и Марию-Антуанетту от ранее принадлежащей им власти.

Национальное собрание заседало с двух часов ночи. Депутаты обсуждали проект закона об отмене работорговли, когда двери внезапно распахнулись и на пороге показался король с домочадцами и свитой. Он сразу подошёл к трибуне и огорошил народных избранников следующей фразой:

   — Я пришёл к вам, чтобы предотвратить большое преступление, и думаю, что только среди вас я буду в полной безопасности.

Поражённый его неожиданным появлением в зале заседания, ярый противник монархии Анри Веньо проявил великодушие:

   — Сир, можете рассчитывать на твёрдость Национального собрания.

Эта «твёрдость» состояла в том, что короля, который по конституции не имел права присутствовать на заседаниях собрания, вместе с его домочадцами заперли в маленькой тесной ложе за спиной председателя, где обычно находились стенографисты-секретари. В этой клетке, где можно было задохнуться от августовской жары, Марии-Антуанетте с детьми и её супругу пришлось просидеть целых восемнадцать часов!

На следующий день, в субботу 11 августа, Голгофа не закончилась. Королевские особы весь день сидели в маленькой душной ложе и слушали гневные обличительные речи депутатов. Каждый старался показать себя куда большим республиканцем, чем сосед. Короля лишают права «вето» и утверждают те законы, которые были решительно им отвергнуты. Отныне он не будет принимать никаких решений, решения будут приниматься только о нём.

Парижская коммуна, однако, не дала согласия на размещение короля с семьёй в Люксембургском дворце или в здании министерства юстиции, так как, по её мнению, оттуда ничего не стоит организовать побег. Национальное собрание с радостью отдаёт короля с его домочадцами на попечение революционного парижского самоуправления. Его представитель в собрании Мануэль обещает отвезти королевскую семью в Тампль, то есть в тюрьму, «со всем уважением, подобающим данным печальным обстоятельствам».

В шесть часов вечера их в сопровождении мэра Парижа Петиона привезли в Тампль. В ту же ночь по распоряжению Коммуны гильотину вывезли из тюрьмы Консьержери и установили на площади Карусель, в самом центре Парижа, чтобы теперь её могли видеть все. Вскоре площадь Карусель переименуют в площадь Революции. Гильотина — трон нового Владыки, заменившего отправленного в тюрьму короля.

Этот владыка — Великий террор.