1

Дон дрейфовал вниз по Юкону на старом подтекающем надувном плоту. Он только что вынырнул из кошмара, где тонул во мраке, осознавая, что с дальнего берега его кто-то окликнул.

Он несколько ошарашенно завертел головой – действительно ли ему послышался человеческий голос? Местность была абсолютно и непроглядно дикой, отстояла на километры от ближайшей деревни аборигенов, не говоря уж о летних домиках или окрестностях городов, населенных белыми людьми. Кроме того, Дон был вдребезги пьян, казалось, он плыл уже целую вечность. К тому же сейчас он переживал блистательный период, так что возможно было все. Время стало аморфным. Время сияло, рассыпало вокруг себя искры.

На обратном рейсе в Олимпию он почувствует себя ненамного лучше. Будет смотреть вниз на разбитые черепушки безымянных горных хребтов, и в голове его будет пусто, как на пепелище. Сидя в дергающемся и сотрясающемся «ДС-10» , сквозь запотевшее окно он будет созерцать необъятный простор доисторической Америки и думать, до чего же ландшафт напоминает борозды и складки окаменевшего мозга. Дакотские Блэк-Хиллз  по легенде считались сердцем мира. А здешние, на крайнем севере, в таком случае могли быть мозгом мира. Внешний край Кольца огня, Земля десяти тысяч дымов .

Сейчас он словно дрейфовал между самолетом и плотом, будущим и настоящим; потягивая бренди и пролетая над черно-белой пустошью и одновременно лежа на плоту, в дымину пьяный, пытаясь проникнуть взглядом за непроницаемую стену тополей на отвесном берегу широкого мутного потока.

Работники парка предупредили, что в Кинтакской гавани можно наткнуться на местных искателей приключений. От Кинтакской гавани, прииска времен Золотой лихорадки, теперь осталась лишь метка на карте. Там не было ничего, кроме ангара, горстки мелких строений и радиовышки на предгорьях Брукс-Рейндж. На Аляске хватало таких реликвий – кладбищ духа Фронтира.

Местные рейнджеры, не стесняясь в выражениях, предположили, что Дон, видимо, хочет, чтобы ему отстрелили башку. Старший из пары, который и вел разговор, сказал, что аборигены держат зуб на белых еще со времен приобретения Аляски у России. Сомневаться в его словах не приходилось, поскольку он сам выглядел аборигеном по крайней мере на четверть. Он не мог понять, какая причина, помимо охоты и желания поснимать красивые пейзажи, могла заставить кого бы то ни было пуститься в двухтысячекилометровое плавание на плоту от истока Юкона до канадской границы.

У Дона не было при себе ни винтовки, ни камеры. Все, что у него было, – это походная одежда, армейская сумка, набитая консервами, ящик «Уайлд Тёрки» и кожаная фляга свеженького ржаного виски, попавшего туда прямиком из ванны его приятеля из Олимпии Аргайла Ардена. О пакетике с пейотлем, примостившемся в кармане рубашки за пачкой «Уинстона» – еще одним предметом из Аргайлова набора вещей первой необходимости, Дон упоминать не стал. Дон, дружище, если хочешь сеанс шаманского транса, вот твой билетик. Как говорит нынешняя молодежь, хорошо тебе отъехать, едрить твою налево! Дон также не стал доводить до сведения рейнджеров, что во время своей дипломной практики прожил несколько месяцев в нескольких юконских племенах и знал о неприглядной стороне расовых взаимоотношений на Аляске не понаслышке.

Был ли он опытным путешественником? Он бродил по каньонам Нью-Мексико в компании одного лишь ослика, отыскивая медные жилы; несколько раз ходил в горы в детстве. Унаследовал от деда несколько коробок журналов об охоте и рыбалке. Умел пользоваться армейским консервным ножом, так что считал, что необходимый минимум подготовки у него имеется.

«Вас что, кто-то взял на слабо, мистер Мельник? Пытаетесь кому-то что-то доказать?»

Дон хмыкнул и заверил, что его не брали на слабо, что он не планирует самоубийство – ничего подобного. Возможно, дело в кризисе среднего возраста, наступившем на пять-шесть лет раньше положенного. Ему нужно было побыть наедине с собой, нужно было пространство, чтобы вздохнуть свободно, разобраться кое в чем. А если уж где и было вдоволь пространства, так это в глубине Земли полуночного солнца.

Рейнджеры угрюмо отряхнули свои шляпы и отступились, пообещав известить семью Дона в случае его пропажи.

На самом деле это все-таки было проверкой на слабо, по крайней мере частично. Он приехал сюда из-за списка, который некогда составил, – двенадцать подвигов Геракла. Дед велел ему записать дюжину вещей, которые ему хотелось бы осуществить в жизни. Список под названием «Победа или смерть». Дед был большим любителем подобных штучек, составил в свое время собственный список, в котором вместо «трахнуть Дебби Хэрри » и «проплыть по Юкону» было «заняться любовью с Луизой Брукс » и «покорить Эверест». Дед отошел в мир иной после тридцати с лишним лет постепенного угасания, после чего последовал салют из двадцати одного оружейного ствола, флаг, сложенный треугольным сэндвичем и переданный не пролившей ни слезинки дочери, и непременный некролог в ежедневной газете.

И вот Дон, ведущий консультант в «Пасифик Гео», берет отпуск, рассудив, что в трудном деле битья баклуш можно сделать перерыв, чтобы получить возможность походить на бровях и осуществить двенадцатый пункт детского списка великих свершений: предприятие, которое казалось все более и более странным, даже если Дону удалось бы уцелеть в процессе. Попытка произвести впечатление на мертвеца, притом что ты даже не веришь в призраков; попытка изгнать демонов, притом что страх Божий был последним в длинной очереди твоих многочисленных страхов.

В первую ночь, расположившись на гравийной отмели, Дон натаскал валежника, соорудил костер и распечатал бутылку «Уайлд Тёрки». Тяжелую артиллерию, старый добрый самогон, он оставил на потом. Стояла осень, и по ночам, когда солнце окончательно испускало дух, становилось не на шутку холодно. Завернувшись в армейское одеяло, Дон сидел и потягивал виски, глядя на холодный блеск звезд над заливом.

Сны его были мучением, исполненным огня, демонов и завывания свирелей.

С какого-то момента началась странная полоса, когда он больше не мог спать, не мог продержать веки сомкнутыми дольше нескольких секунд. Ньютоновы законы начали сбоить, они то появлялись, то исчезали, как неустойчивый радиосигнал. Принципы евклидовой геометрии стали, по меньшей мере, растяжимыми. В галлюцинациях Дону являлись индейцы в боевом облачении, преследующие его вдоль берега. Тополиные бревна казались ему нильскими крокодилами, ждущими, когда он окунет в холодную воду свою грязную руку. Он видел, как с плавящегося белого солнечного диска по колючей проволоке спускается паук. То ли старческим, то детским голосом шептал на ухо ветер, даже когда воздух был неподвижен, как застывший воск. Голос ветра щекотал кости, гудел на инфразвуковых частотах, на субатомных уровнях. Самая глубокая пещера на свете – это человеческое сердце.

Блистательный период.

«Блистательность» была словом месяца из словаря индустрии развлечений; словом, которым обозначали все вычурное и пустое. Блистательная проза. Блистательный фильм. Река, серая, как трепещущая поверхность человеческого легкого, была блистательно серой. Дон подозревал, что его мозг тоже был серым. Насчет блистательности сказать что-то было трудно; зато с трепетанием было все в порядке – трепетал он чертовски исправно, отзываясь на каждый удар пульса в висках.

Борясь с суровой погодой и комарами, человек должен быть готов к плохим снам, возможно, даже кошмарам. Дон знал, что всему свой черед. Он признавал, что проявляет опреденное безрассудство, но ведь дураком дитя его матери быть не могло, так ведь?

И уж конечно, человека могут мучить плохие сны и даже кошмары, если человек хлещет самодельное пойло из кожаной фляги, как те парни в енотовых шапках из 1840-х. Белый человек, решивший заглянуть в лицо опасности, плывущий вниз по Юкону на резиновом плоту, подтекающем «Зодиаке» , прихлебывающий бормотуху и посасывающий лепешку пейотля, не должен удивляться, что его сны мало похожи на детские сказки. Когда они обрывались и к нему возвращалось сознание, он будто вылетал из седла и просыпался под хлюпанье просочившейся воды, вездесущего ничто, пронизывающего все вокруг, точно белый шум.

Проблема была в том, что чем дальше он продвигался по маршруту, тем труднее становилось отличить реальность от сна, тем сложнее понять, не пересек ли он эту тонкую черную грань между ними. Тем тяжелее перестать поглощать огненную воду и дьявольские плоды.

В три часа заглох мотор, но его это не особенно взволновало. Он медленно скользил по направлению к морю – король Артур без охотничьих рогов, гончих псов и эпического погребального костра. Кризис среднего возраста? Какая досада, какая жалость, что он не проявился через желание купить «ягуар» или завести интрижку с сексапильной секретаршей, годящейся ему в дочки.

Ему были до фонаря навороченные тачки и мужские приключения, включая на самом деле и нынешнее. Что до сексапильных молодок, ну что ж – как он изрекал пару раз за время своего долгого брака: «Кольцо на пальце, дорогуша, еще не делает меня слепым!» При всем при этом Мишель была для него единственной. Господь свидетель, он ее-то одну едва мог потянуть. Интрижка – это утомительно, безрадостно, в конце концов, нелепо, и если знать Мишель, как знал ее он, то еще и страшновато.

В последние две ночи Мишель заполонила его сны. Ее юная версия – времен учебы в колледже, – которая, положа руку на сердце, не сильно отличалась внешне от версии нынешней, пятидесятилетней. Очарование Мишель было так же неподвластно возрасту, как у знаменитых классических красавиц, таких как Софи Лорен, Жаклин Биссе или Элизабет Тейлор. Кожа у нее оставалось безупречно гладкой и упругой, волосы – блестящими и темными, как вороново крыло. В ее случае возраст брал свое изнутри. Глядя в ее глаза, невозможно было принять ее за наивную девушку. Дон не был до конца уверен, существовала ли вообще когда-нибудь такая девушка.

Он познакомился с Мишель Мок весной 1950-го. Это было на третьем курсе университета. Сокурсник и лучший друг Дона Кастер Бейн обхаживал студентку-скульпторшу, и та пригласила его на арт-шоу в Баллард , в дом на побережье, арендованный профессором по имени Луис Плимптон, человеком, которого Дону придется узнать довольно хорошо. А тогда Плимптон был для Дона всего лишь одним из преподавателей, чье лицо не успело отложиться у него в памяти, поскольку он присутствовал на его лекции лишь однажды и нашел его стиль изложения сухим, как мел, которым тот царапал на доске. Кастер объяснил, что профессор Плимптон подвизался на ниве наук, но обладал тонким и эклектичным вкусом в области искусства и культуры. По слухам, профессор знал толк во всех видах экзотических наслаждений.

Так или иначе, Кастеру нужен был напарник, так что Дон и еще четверо парней из университета втиснулись в драндулет Кастера и потащились на другой конец города. Кто-то прихватил с собой бутылку водки, и к тому моменту, когда они вывалились из машины и направились на прием вкушать сыр и шампанское, они уже лыка не вязали и горланили непристойные кабацкие куплеты.

Дону запомнилось, что в доме было темно хоть глаз выколи, и все освещение состояло из свечей и пары бумажных фонарей, красных, как в борделе. Несколько окон было забито фанерой, сквозь щель в крыше блестели звезды. В наличии имелся нерастопленный очаг, кое-какая хлипкая мебель и пижонская парочка на диване, слившаяся в объятии. В дверном проеме стоял мужчина в смокинге, стакан абсента покачивался в его левой руке. Мужчина усмехнулся и потрепал Дона по щеке, указав ему на бисерную занавеску, за которой виднелась лестница, вызывающая клаустрофобию, ведущая к настоящей вечеринке.

Подвал представлял собой лабиринт из всевозможных закутков и шкафов – царство труб и облупившегося цемента, а также паутины и пыли, всё заполняющего мрака и всепобеждающего запаха плесени. Гости, смешанная компания из колледжной братии, их дальних приятелей и разных подозрительных личностей, которых всегда притягивали подобные зрелища, сгрудились в узком отсеке, загнутом буквой «Г», чтобы полюбоваться горсткой восковых скульптур, а также написанными маслом и углем картинами, похожими на слабенькие подражания Пикассо. На коврике, скрестив по-турецки ноги, сидел музицирующий флейтист. Воздух был полон свечного и сигаретного дыма.

Профессор Плимптон, сомкнув за спиной руки, стоял в самом центре собрания рядом с витриной, в которой была выставлена композиция из ржавых пружин, восковых подтеков и медных труб. Он оказался низкорослым жилистым мужчиной в синем костюме. Его седые волосы были собраны в конский хвост. Не удостоив вниманием троицу третьекурсников, выстроившихся перед ним в позе просителей, он кивнул Дону. Он улыбнулся быстрой и хищной улыбкой, гораздо более хищной, чем можно было ожидать, судя по его мягкому голосу или чертам лица. «Юный господин Мельник. Рад, что вы смогли почтить нас своим присутствием».

Дон достаточно набрался, чтобы перестать полагаться на собственную память – они же вроде не были знакомы. Или все-таки были? Он осторожно улыбнулся профессору и взмахнул рукой, как машут приятелям из окна проносящейся машины или с борта проплывающей вдоль берега яхты.

– Вот мы и встретились снова, – сказала Дону какая-то красавица в мохеровом свитере. Ее грудь прижалась к его плечу, когда девушка подалась вперед, заглядывая ему в лицо своими темными-темными глазами. Эти глаза принадлежали гораздо более взрослой, более зрелой личности, чем юная Мишель Мок, какой бы не по годам развитой она ни была в скучном 1950-м.

Это был, в каком-то темном смысле, волшебный момент. Как будто бы они знали друг друга вечность. Дон влюбился по уши, прежде чем успел открыть рот, чтобы промямлить свое имя. Она улыбнулась, пожала его руку и сказала, что знает, как его зовут, поскольку они учатся в одной группе по философии. Он не поверил – уж конечно, он бы запомнил, если бы оказался в одной аудитории с такой роскошной женщиной, а она улыбнулась чувственно и плотоядно и сказала, что, возможно, она тогда была в очках и свитере.

– Я умею быть незаметной, когда хочу, – добавила она. – Я из тех фигур, что скрываются в орнаменте гобелена. Присмотрись повнимательней и увидишь меня – я сижу голая под деревом и потягиваю вино из рога.

Он все равно не поверил. Свитер и очки училки едва ли могли замаскировать ее эротическую привлекательность. Он кивнул, сделав вид, что она его убедила, и решил выяснить все в более подходящий момент, например, когда она пропустит несколько стаканчиков. Чего не произошло.

На третьем свидании они очутились в ее квартире и приступили к экспериментам в области тантрического секса, а через месяц были помолвлены и в конце концов рванули в Восточный Вашингтон, чтобы расписаться. Новость достигла ушей профессора Плимптона, и он перевел своей любимой студентке Мишель некоторую сумму денег вместе с указаниями, как добраться до его загородного дома в Веначи, где парочка сможет насладиться медовым месяцем. Там были холмы с дорожками для романтических прогулок, чистое холодное озеро, виноградники…

Из-за всей этой волнующей неразберихи у Дона совершенно вылетело из головы, что он собирался добиться от невесты признания, где и когда на самом деле она видела его раньше.

 

2

Некое подобие отрезвления наступило, когда плот Дона врезался в гниющие доски причала возле Руби, атабаскской  деревни, сползшей к самому краю излучины могучей реки. Рыбные колеса  лениво шлепали по воде, хотя пора нереста чавычи уже давным-давно прошла, и теперь можно было рассчитывать лишь на горбушу и сига; на волнах покачивались ялики с побитыми бортами, привязанные к причалу веревками, покрытыми слизью; в воздухе стоял густой дух горящих тополиных дров и острый мускусный запах коптящейся кеты. Единственными современными зданиями были школа и оружейный склад – все остальные строились в 1930-е, а то и раньше, в те смутные времена, когда сюда еще не ступала нога белого человека. На черепичных крышах красовались спутниковые антенны, кажущиеся неуместными и чуждыми, как глубоководная флора.

Когда Дон ковылял по хлюпающей грязью дороге, жители рассеивались перед ним, как дым. Они провожали его бесстрастно-пустыми взглядами, которые он слишком хорошо помнил по прежним приездам. Насколько он разбирался в их традициях, его примут за демона или одержимого демонами. Учитывая количество алкоголя, пропитавшего его печень – орган, издревле считавшийся вратами в мир духов, – в каком-то смысле они будут, конечно, правы. Его череп был полон шепотов – шепотов на языке горящих листьев табака, коррозионного гула канцерогенов, пускающих метастазы в мозг. Мир у него перед глазами был окрашен в желтушные и синюшные тона.

Дон заплатил на почте десять долларов, чтобы воспользоваться радиосвязью и проверить свои сообщения. Он подумал, что, наверное, похож на героя мелодрамы, стоя в этой комнате с низкими потолками, привалившись к неровной стене, покрытой желтой чешуей листовок и фотографиями объявленных в розыск неведомых субъектов из дальних уголоков страны, с телефонной трубкой, зажатой между плечом и ухом, с почти опустевшей бутылкой виски в свободной руке.

Из трубки донесся хриплый голос Мишель, точнее, слабое и печальное эхо голоса, записанного вчера. Мишель сказала:

– Умер Лу. Возвращайся домой.

 

3

Мишель, только что вернувшаяся из очередной экспедиции в Конго, загоревшая до черноты, с новыми морщинками возле глаз и губ, ждала его в их доме в Олимпии. Если уж на то пошло, она выглядела более возмужавшей и повидавшей виды, чем Дон после своей юконской одиссеи саморазрушения. Они занялись любовью со страстью, оставившей на теле синяки и царапины. После этого они два дня ссорились, а затем наступило время похорон человека, которого Дон едва знал, несмотря на то что тот присутствовал в жизни Мишель без малого тридцать лет.

Луис Плимптон умер в арендуемом им доме возле городка Веначи штата Вашингтон, но семейный участок Плимптонов находился на расположенном неподалеку Левиттском кладбище на границе Олимпии и Тамуотера.

Всего за двадцать минут до начала похоронной церемонии Дону наконец удалось усадить Мишель в машину, поэтому пришлось гнать на всех парах, чтобы успеть к началу и прослушать бурное выступление декана Колумбийского университета, чей прилет стал возможен благодаря щедрости Бэрри Рурка; надгробную речь брата Лу, Терренса, седовласого восьмидесятилетнего старца, страдающего болезнью Паркинсона, и неизбежный траурный марш в исполнении шотландского квартета краснощеких волынщиков из Ветеранской ассоциации. В течение своей жизни Лу и на пушечный выстрел не подошел к призывному пункту, не говоря уже о том, чтобы отбыть к далеким берегам и начинять старым добрым американским свинцом врагов Республики, но этой нестыковки никто даже не заметил.

Зал зарезервировали для членов семьи, близких друзей, коллег и сотрудников, и сидячих мест было не очень-то много. Дон и Мишель стояли в задних рядах, обмахиваясь листками с приглашениями, чтобы хоть как-то спастись от невыносимой жары. Перед выходом Дон на скорую руку побрился, опрыскал себя одеколоном, стряхнул пыль с черного костюма, повязал галстук, надел приличные ботинки – все как пложено.

Обмахивая себя шляпой, он заметил двух мужчин в неподогнанных костюмах, они не отрывали глаз от них с Мишель. Оба были в темных очках, выглядели очень серьезно, у одного из них были внушительные усы. Мужчины держались поодаль, не пытаясь скрыть того, что они здесь посторонние и их никто не приглашал. Мишель, то и дело промокавшая глаза и нос платком, их не заметила. Дон решил не привлекать к ним ее внимания, и через несколько минут те сели в черную машину и уехали.

Вскоре церемония подошла к концу, он и Мишель обменялись рукопожатиями с теми немногими, кто заметил их присутствие, после чего двинулись прямиком к стоянке. Они были уже почти у цели, когда у живой изгороди их перехватил Пол Волвертон и попытался вырвать у них обещание присутствовать на поминальном приеме, который планировался через неделю, для обмена порцией всевозможных «а помните как» и «он был прекрасным человеком», а также выражением сочувствия Вдовице Плимптон, самопровозглашенной королеве. Пол Волвертон, средний сын знаменитого плейбоя Маркуса Волвертона, был выше Дона ростом и всего на несколько лет младше. Он принадлежал к разряду людей, которых мама Мельник называла «хорошо сохранившимися», и к тому же, вопреки распространенному представлению о свиноподобных банкирах, Волвертон был сухощав и обладал светской живостью манер, хотя и выглядел довольно стереотипно в своих модных двубортных костюмах. Насчет посещения мероприятия Дон обещал подумать.

 

4

Как только они остались вдвоем в машине, Мишель дала волю чувствам, которые были далеки от хладнокровия. Она воскликнула:

– Господи ты боже мой! Кузен Пола, Коннор Волвертон, был меценатом Лу. В этом доме настоящий музей. Потрясающе. Мы едем!

Она пояснила, что Коннор Волвертон, северозападный аналог Говарда Хьюза , жил отшельником в необъятном загородном поместье на востоке штата Вашингтон. Он питал страсть к естественным наукам и коллекционировал все подряд, начиная от предметов гончарного производства и заканчивая костями малоизвестных военных вождей и необычных животных. Не имея специального образования и не обладая соответствующим складом ума, Коннор Волвертон делал лучшее, что может сделать увлеченный богатый покровитель наук или искусств, – жертвовал гигантские суммы на нужды различных фондов и проектов. Мишель в ходе ее многолетнего сотрудничества с доктором Плимптоном доводилось неоднократно пожинать сочные плоды этой щедрости.

– Но, кхм, радость моя, придется тащиться в Спокан, – попытался было возразить Дон.

– Хо-хо, придется тащиться намного дальше от цивилизации. Еще по крайней мере сотню километров к югу от Спокана. Аэропорта, кстати, поблизости нет. Абсолютная глухомань.

– То есть на машине? Ну, ей-богу, дорогая…

– Максимум часов шесть.

– Скорее, все десять по таким-то дорогам и с водителем, который не планирует заканчивать жизнь самоубийством.

В таком духе они и беседовали весь обратный путь. По приезде Мишель взяла тайм-аут на телефонные переговоры, после чего объявила начало второго раунда.

– Организацией мероприятия занимаются Наоми и Пол. Они с Волвертонами были близки. Все хлопоты Наоми взяла на себя.

– Но наш отпуск… расслабляться, попивать коктейли на веранде, трахаться…

– Не стыдно? Прояви уважение к нашему покойному коллеге.

– С которым мы общались раз шесть со дня высадки на Луну.

– Неправда ваша. Мы с Лу постоянно переписывались. У нас были общие интересы. Кто, ты думаешь, свел меня с Тоси и Кэмпбеллом? С какой стати, по-твоему, они согласились помогать мне искать финансирование, доставать карты, планы? Черт возьми, да Говард вообще предоставил свои данные для моей пиренейской экспедиции.

– А, точно – турне по экзотическим борделям и встречи с представителями семейства Плимптонов. Я, честно говоря, милая, считал, что ты просто надела юбку покороче, показала свои божественные ножки, и эти похотливые свинтусы тут же кинулись сломя голову раздобывать тебе денег.

Дон не был поклонником Риоко и Кэмпбелла, этой парочки полоумных псевдоученых, которые обеспечивали работой производителей фольги уже добрый десяток лет. Он подозревал, что именно они и им подобные заразили Мишель этой бредятиной насчет полой Земли, а потом раздували и поддерживали это пламя, расточая похвалы и помогая финансами. Он встречался с ними однажды, когда ездил в Бангкок. Тщеславные мошенники, заработавшие кучу денег, впаривая свои шарлатанские изыскания доверчивым простакам. Вечер прошел ужасно. Дон вышел из себя и ввязался с кем-то в кулачный бой, хотя подробности, как обычно, стерлись из его памяти.

В любом случае, этим шутам хотя бы не удалось угробить карьеру Мишель. Другим, менее удачливым исследователям, попавшим в их орбиту, повезло меньше.

Мишель подвела итог дискуссии:

– Мы едем.

И она, как всегда, не ошиблась. Не ошиблась настолько, что убедила даже Аргайла Ардена выползти из своей барсучьей норы под названием «Дом Арденов» и присоединиться к ним. Аргайл отклонил предложение разместиться в их машине, предпочтя свой «роллс-ройс» и своего ослепительного шофера.

– Аргайл тоже собирается? – удивился Дон, испытывая раздражение, словно друг совершил по отношению к нему предательство, хоть и неосознанно. Правда, если хорошенько подумать, Аргайл редко делал что-либо неосознанно и в политических вопросах неизменно вставал на сторону Мишель.

– Спешит на всех парах, – сказала она, чмокнув Дона в щечку.

И вот через неделю супруги Мельник пересекли Сиэтл и покинули благоустроенные пределы города, направляясь в сторону Каскадных гор. Ехали они на седане, одолженном Доном у слегка влюбленной в него практикантки, которая только спустя семестр учует, подобно всем прочим до нее, исходящие от него флюиды несокрушимой тридцатилетней верности почти не бывающей дома жене.

Термометр в душной тени навеса на загородной автозаправке, где они остановили машину, показывал тридцать семь градусов. Стоял конец августа, и дождя не было уже почти две недели. Дон заплатил за бензин, упаковку колы и брикет мороженого и снова сел за баранку. Мишель тут же с озорным эгоистическим наслаждением начала облизывать мороженое, даже и не думая делиться.

После того как они свернули с шоссе и покатили между полей и холмов, таких высоких, что их можно было считать низкими горами, Мишель сделала Дону минет. Когда ее умелая рука расстегнула его штаны, а алые губы сомкнулись на его мужском достоинстве, Дон от удивления чуть не разбил машину. Ее скользящий и порхающий язык под тонким слоем холодка от мороженого таил жар. Дон бросил взгляд на спидометр и увидел, что стрелка перевалила отметку 110.

– Ну ладно, – сказал он. – Сдаюсь. План был действительно отличный. Ты, как всегда, была права, моя ласточка. Осталось только молиться, чтобы я не отправил нас в кювет.

Она ухмыльнулась и слегка прихватила его зубами. Затем выпрямилась в кресле, пригладила волосы и, глядя в зеркало бокового вида, как ни в чем не бывало принялась красить губы. Ветер играл гривой ее волос, хлестал ими по смуглому от загара лицу, сообщая ее облику оттенок сверхъестественности, словно являя миру прекрасное двуединое существо, полуженщину-полубогиню, сочетающую в себе нежность и жестокость обеих.

– Эй, кхм… Это была шутка, – сказал он, мрачно пытаясь сообразить, как бы ему умудриться одной рукой, да еще и с учетом внушительной эрекции застегнуть штаны.

– Береженого Бог не впечатает в дерево, – улыбнулась Мишель.

– Ну слушай. Хорошо бы закончить начатое.

– Не строй из себя крутого.

– Ты же любишь.

– Я люблю тебя. А парочка крутых знакомых у меня у самой найдется. Настоящих отморозков. Так что будешь широко шагать – штаны порвешь, котик.

Он вздохнул, она украдкой улыбнулась и переключила радио на блюзовый канал. Под колесами вилась проселочная дорога, на некоторых участках узкая и неасфальтированная, окантованная с обеих сторон лесными чащами, болотами, ручьями и редкими домами или фермами. Машина вздымала за собой золотой фонтан пыли, тянувшийся к эмалево-синему небу. День потихоньку близился к вечеру, и Дону теперь временами приходилось притормаживать, огибая корову или стадо коз, бредущих по дороге. Животные искали укрытия в глубокой тени низко склонившихся ив. Мишель опустила стекло и подставила свою бронзовую руку ветру.

Хотя гнездо опустело уже пять лет назад, у Дона сжималось сердце каждый раз, когда он бросал взгляд в зеркало на пустое заднее сиденье, где никто не выдирал друг у друга волосы и не заставлял его самого выдергивать остатки своих, изводя бесконечными дурацкими вопросами или монотонными рассказами о всяких обычных детских делах.

Он крутанул руль, объезжая черного лабрадора, и мысленно понадеялся, что дети прекрасно проводят время, путешествуя за его счет. Курт был на Кейп-Коде  в компании мажоров, с которыми он свел знакомство в колледже, Холли – в Европе с подругой по имени Кэрри. Все, что дамам было нужно, это рюкзаки, пачка дорожных чеков и номер мамочкиного банковского счета – Холли обещала черкнуть открытку, когда доберется до Рима.

Он улыбнулся с нежностью и печалью. Все это было неправильно. Семья должна держаться вместе, а вот поди ж ты.

Ужин прошел неспешно в местечке с причудливым названием «Чертова затычка», находившемся в долине Рэнсом-Холлоу, где раскинулась целая сеть основанных еще в незапамятные времена деревушек и где в свое время жили некоторые из предков Мишель по линии Моков. Предположительные кузены Моки (фамилию она припомнить не смогла) обосновались здесь перед началом Золотой лихорадки и учредили масонскую ложу; в дни своего былого величия семейство владело половиной этой долины.

Супруги Мельник опрокинули пару стаканчиков, вкусили роскошных стейков из оленины и, разнеженно переплетя руки, насладились довольно качественным творчеством местной музыкальной группы, именуемой «Парни из Блэквуда». События достигли кульминации, когда весь бар дружно выплясывал в унисон с нескончаемым скрипичным соло, а Мишель осушила свой стакан виски (в «Чертовой затычке» подавали только виски, пиво и воду), вспрыгнула на стол и станцевала джигу, которой она научилась в похожей захолустной деревеньке в Ирландии. Мужчины разразились свистом и криками одобрения, а Дон смеялся и прикрывал глаза, когда ее накидка из леопардовой шкуры проносилась у него перед носом. Леопарда Мишель уложила собственноручно одним-единственным точным выстрелом из чьего-то винчестера. Уж кем-кем, а Джейн Гудолл она точно не была. Предложи ей дубину охотник на бельков, она бы бодрым шагом направилась к тюленьему лежбищу.

Тут какой-то пышнобородый дровосек отвесил затрещину другому безбородому дровосеку в клетчатой куртке, и через минуту повсюду уже летали бутылки и выбитые зубы. Музыканты заиграли еще более зажигательный мотивчик, а вокалист затянул песню о нехорошем человеке по имени Черный Билл, спускающемся в лощину насиловать коз и похищать женщин. Неподалеку от бара начался пожар, и Дон с Мишель, улучив момент, дали деру.

«В общем и целом, – размышлял Дон, выжимая педаль газа и рванув с места так, что взвизгнули покрышки, – типичный такой вечерок в заграничных краях в компании моей дражайшей супруги». Он постарался отмахнуться от мысли, в какие переплеты ей случалось угодить, когда его не было рядом, чтобы помочь унести ноги.

 

5

Дон перепутал поворот, и они потеряли два часа, прежде чем догадались остановиться рядом с какой-то мельницей и спросить у парня, запиравшего двери, в правильном ли направлении они едут. Дон распек себя за ошибку со всей суровостью, на какую был способен. Мишель поцеловала его в щечку и не проронила ни слова упрека. Во время пути она то была очень внимательна к мужу и полностью поглощена разговором, прямо как во времена колледжа, когда они только начали встречаться; то становилась рассеянной и отсутствующей, уносясь мыслями куда-то далеко.

Фары выхватывали из темноты черное полотно разбитой дороги. Одинокая ночь в горах, безлунная, беззвездная. После захода солнца похолодало. Туман опустился на поля и деревья, заклубился в канавах, вызывая в воображении образы разбойников, закутанных в плащи, и волков, рыскающих по пустошам Шотландии.

Дон выключил радио и нажал на прикуриватель. В ожидании, пока тот нагреется, засунул в рот «Голуаз». Бросить курить он с переменным успехом пытался с момента запуска первого спутника. Мишель недавно привезла целый рюкзак «Голуаз Брюн» прямиком из Парижа.

– Темным-темно, – сказал Дон. – В такую ночь может случиться что угодно.

– А? Почему ты это сказал? – Мишель поплотнее застегнула куртку. – Черт, всего час назад мы умирали от жары. А теперь практически зима.

– Мы уже довольно высоко забрались.

– Хочешь, помогу забраться повыше? Я не хотела тебе говорить. Но… – Она порылась в бардачке и вытащила пакет. Мастерски свернула косяк и затянулась. – Не смей открывать окно и выпускать мой ценный дым, Дональд Мельник, а то я тебе руку на хрен сломаю.

Он вздохнул и отпустил ручку стеклоподъемника. Перед лицом уже плыло синее удушливое облако.

– Славная киса, – сказала она низким хриплым голосом.

– Чего-чего?

– Что ты имел в виду под «может случиться что угодно»?

– Да ты глянь в окно, крошка. Мы словно в каких-то темных веках.

– Не зови меня крошкой, крошка.

– Ладно, не буду. Мы сейчас далеко за городом, ночью, посреди абсолютной глухомани, в которой сам Соколиный Глаз потеряется. Крестьяне сидят за запертыми дверьми и опущенными ставнями. Так мы и жили сотни и сотни лет. Сбиваясь в кучи вокруг костров, вслушиваясь в завывания диких зверей.

– Рекомендую как-нибудь при случае выехать со мной за пределы англосферы. Многие и сейчас так живут.

– Вот вроде как об этом я и говорю. Крошка. Ночь не изменилась. Она такая же, как и сто лет назад. Тысячу.

Ему не нравилось, до чего тусклым и бледным казался свет фар на фоне мрака и тумана. Датчики на передней панели зловеще мигали. Было четверть двенадцатого. Выскочил прикуриватель, и Дон прижал его раскаленную спираль к сигарете. Вопреки – или благодаря – тому, что во рту еще слабо ощущалось приятное послевкусие от виски, Дону захотелось пропустить еще стаканчик: солодового скотча, хереса, скипидара – чего угодно. Стресс всегда оказывал на него такой эффект – разжигал желание выпить и закурить.

– А как Волвертоны так разбогатели? И почему Пол и Наоми никогда не хвастались таким родственником?

– Они никогда не хвастаются, дорогой. Они из того клана, где работа банкира считается безнадежно плебейским занятием. Волвертонам не положено работать, им положено пребывать в праздности и любоваться скульптурами. Первоначальное состояние сколотили их предприимчивые предки – промышленный бум конца девятнадцатого века. Тогда и произошел их разрыв с цивилизацией.

– Железные дороги? Бомбы? Дирижаблестроительная компания?

– Заклепки и дверные ручки. Семья почти вымерла, их осталось раз два и обчелся. Теперешний владелец поместья – один из них. Он ничего не делает. Живет, кажется, в Южной Америке. Поместье сдает для проведения экскурсий и торжественных мероприятий. В прошлом году там снимали кино. Клон «Долины кукол-2» , Мишель закашлялась и помахала рукой, разгоняя дым. – О-ох ты, ёлки. Ну все, хватит. Давай запускай свежий воздух.

– А ты обещаешь меня не бить?

– Да кому ты нужен! Будешь потом сидеть считать синяки. Крути уж себе баранку.

Она прикурила и приоткрыла окно. В салон ворвался зловещий свист ветра.

– Ха! Забавно, кстати, что ты об этом упомянул, но запчасти для цеппелинов они тоже производили. Побочный бизнес.

– Серьезно?

– По-моему, они этим занимались недолго. Я не то чтобы глубоко исследовала эту тему.

Дон побарабанил пальцами по рулю и нахмурился:

– Я что-то читал об этом доме. Черт, что же там… какая-то серия убийств.

– У этого места кровавая история. Где-то в 1920-х один из Волвертонов съехал с катушек, разозлился на что-то и пальнул из ружья в садовника. А в годы Второй мировой был еще один случай. Там фигурировала ревнивая любовница и топор в качестве орудия убийства…

– Нет, что-то там было недавно. Максимум лет двадцать назад. И много жертв.

– Ты имеешь в виду резню в Амитивилле. Парень зарезал всю свою семью в большом старом доме.

– Я же не в маразме, женщина. Недавно, но не в прошлом же году.

– Ну что ж. Полагаю, это возможно. После всего, что я видела, я бы не удивилась, если бы в Волвертоновом поместье имела место резня в стиле Лиззи Борден .

– О. Звучит заманчиво. В твоей черной книжечке случайно не упоминается фестиваль мучителей котиков? А то мы могли бы заодно и туда заехать.

Её большие темные глаза были непроницаемы. Она положила руку ему на бедро.

Они выехали на простор ледниковой равнины, покрытой широкими полотнами полей. Темнота и туман окутывали машину так плотно, что казалось, они так и не выбрались из узкого лесного тоннеля. Через мгновение дорога сделала поворот, и их снова со всех сторон обступили ели. Дон поборол желание поддать газа. Машина и без того словно плыла в воздухе, не касаясь асфальта. Если на дорогу выскочит олень, он не успеет затормозить.

– Отец однажды сбил пикапом оленя, – сказал Дон. – Когда я еще совсем мелким был. Терпеть не могу сидеть за рулем в такую погоду.

– Хочешь, сменю тебя на какое-то время?

Дон вспомнил ее безумную манеру езды и содрогнулся:

– Нет-нет. Я ни на что не намекаю. Просто мысли вслух.

Возможно, эта поездка к Волвертонам подстегнет его амбиции, сподвигнет на последний рывок, и он допишет, наконец, проклятую книгу.

Дон искоса взглянул на жену, оценивая ее «цивилизационную маскировку», как она это называла: начесанные волосы, кольца в ушах, густые тени на веках, платье в обтяжку, каблуки – разительный контраст с пробковым шлемом, москитной сеткой, штанами и ботинками, которые, как правило, составляли ее полевую форму одежды. Сильная и стройная, Мишель выглядела почти так же, как в колледже. На ней были все те же очки с желтыми линзами, которые она носила не снимая; от нее исходил все тот же неопределенный аромат из того же флакона без этикетки.

Она сказала:

– Километра через полтора будет перекресток. Нам направо. После этого еще километров двадцать пять – дом стоит над снеговой границей. Зря мы так поздно выехали. Все уже, наверное, закончилось. И торжественный ужин, и слайд-шоу.

– Слайд-шоу! – Он решил не напоминать ей, что впереди еще целый уик-энд и куча мероприятий. Вполне возможно, какой-нибудь зубодробительно тоскливый фильм о Плимптоне и его жизни, главным смыслом которой было вытряхивание из разной смурной деревенщины сведений о местах захоронений их предков. Что ж, по крайней мере, в наличии будет вагон бесплатной выпивки, чтобы притупить боль.

– Гм, да… То есть это мне только кажется, что твои глаза стекленеют, когда я устраиваю слайд-шоу для институтских друзей?

– Я жертва плохого освещения. Не говоря уж о том, что у меня глаза от природы слегка остекленелые.

Янтарное мигание светофора на Т-образном перекрестке казалось робким напоминанием о цивилизации, затерянной среди бесконечных горных хребтов и вечнозеленых лесов. Дон свернул направо и двинулся по уходящему вверх склону. Если не считать его импульсивно предпринятого юконского путешествия, он не забредал так далеко от города вот уже – сколько? Пять или шесть лет. То есть он не только превратился в кислого, как лимон, зануду, начисто лишенного тяги к приключениям, но еще и врос в сидячий образ жизни, точно в старый халат. Господи, а ведь «вороньи лапки» вокруг глаз и мягкое пузцо – это не просто косметические перемены; атрофия, похоже, затронула все части механизма. Дивный Дон Покоритель Пещер отправился в тираж, даже не пискнув в знак протеста. Это мрачное осознание усилило ожидание чего-то темного, таинственного и опасного, возникшее у него в ту секунду, когда Мишель подняла ту тоненькую черную книжицу с прилавка сувенирной лавчонки.

Не обращая внимания на тревогу, затаившуюся где-то на подкорке, Дон привычно выполнял распоряжения Мишель, черт бы побрал все эти утесы.

 

6

И спустя несколько минут он уныло рассмеялся, когда увидел, что поместье Волвертонов и в самом деле угнездилось на краю утеса. Внизу раскачивались лесные кроны и виднелась каменистая отмель мелководной речушки. Дом представлял собой поистине королевские палаты, сложенные из массивных бревен, не уступающие каменно-деревянным замкам скандинавских ярлов. Этот фасад был знаком Дону по, как минимум, полудюжине малобюджетных фильмов, хотя это величественное сооружение заслуживало внимания кинематографического гения масштаба Бергмана.

Дон с удивлением заметил несколько хорошо одетых гостей в свитерах, натянутых до подбородка, которые с напитками в руках сгрудились на крыльце вокруг колонн. Створки двойных дверей были распахнуты настежь, и теплый свет люстр мягко озарял лица, размывая контуры фигур.

К Дону уже трусил парковщик, чтобы взять ключи. Поставив машину, он скрылся за аккуратно подстриженной живой изгородью. Дон набрал в грудь горького предрассветного воздуха. Мишель подмигнула ему и зашагала к гостям. Гравий захрустел под ногами, и Дону привиделось, будто он идет по ковру из сухих пожелтевших костей, крошащихся под подошвами ботинок.

Мишель представила его мужчине в водолазке – Коннору Волвертону собственной персоной. Он был на несколько лет моложе Пола, вороньи лапки еще только начали намечаться у глаз, а голову венчала копна черных волос. От него исходил запах хорошего виски и хвои, а его манера поведения напоминала Кристофера Ли , встречающего жертв на пороге своего замка. Дон терпеть не мог мужчин в водолазках. Мужчины в водолазках всегда напоминали ему о тех юных князьках из увитых плющом башен, хозяев всего и вся вокруг, которых он навидался в колледже. Возраст сделал его мягче во многих отношениях, но не умерил его острой антипатии ко всяким гнилым мажорам.

Коннор воскликнул:

– Ага, добрались! Пол уже начал беспокоиться. Ездить по этим дорогам по ночам – это сущий ад. Я пришлю кого-нибудь проводить вас в ваши комнаты. А пока предлагаю заглянуть в куда более интересный уголок поместья Волвертон.

Мельники проследовали за ним через холл, сводчатые потолки которого вздымались на головокружительную высоту, и вошли в гостиную. Коннор оставил их у бара, препоручив заботам бармена в белом смокинге. Мишель вручила Дону «Канадиан Клаб»  и чокнулась с ним так сильно, что виски пролился на пальцы.

Стоя возле бара в шаге от жены, Дон наблюдал за гостями, тонким ручейком втекающими в зал за свежими порциями спиртного. Наклонившись к Мишель, он поинтересовался:

– А сколько тут вообще народу?

Она придвинулась ближе и взяла его под руку:

– Я не видела список. Немного. Человек двадцать-двадцать пять. Это клуб для избранных.

– Черт, а что я тут делаю?

– Идешь в нагрузку ко мне. И к Аргайлу. Кстати, помянешь черта, он и явится. Аргайл, дорогой!

Она со змеиной ловкостью высвободила руку и перехватила у входа Аргайла Ардена, изысканно-блистательного в своем кремовом костюме и с золотым носовым протезом. Они расцеловались, после чего Аргайл представил своего шофера, крепкого парня с короткими черными волосами и посаженными чуть ближе, чем надо, глазами. Все молодые и дюжие компаньоны Аргайла представлялись Дону скорее типажами, чем настоящими людьми, и все они сливались в некий сплав, воплощение эффектной и угрюмо-агрессивной американской мужественности. Зимой у седовласого аристократа будет уже новый курс и новый компаньон.

Нынешний же спутник, Микки Монро, как вскоре узнал Дон, подрабатывал, чтобы оплачивать обучение в Сент-Мартине.

– Мик собирается стать библиотекарем, когда вырастет, – своим громоподобным голосом провозгласил Аргайл, когда все были представлены друг другу. – Почти такая же тоска, как клеить марки или сортировать камешки, а, Дональд?

– Наклейщики марок, препараторы лягушек и сортировщики картотек дают мне сто очков вперед, – сказал Дон с широкой улыбкой. – К счастью, моя страсть бродить по болотам и сваливаться в шахты уже притупилась.

– И это не шутка, – добавила Мишель. – Только дело обстоит еще хуже. Сдвинуть его с дивана можно только посредством раскаленной кочерги.

– Вон оно что! Так вот каким способом ты мотивировала его отправиться в этот тяжелый путь?

Мишель ухмыльнулась и кивнула Дону:

– Любовь моя, повернись, нагнись и продемонстрируй дяде Аргайлу рукоятку.

– По самое не могу, – сказал Дон, слегка сжав кулак, но на него уже никто не смотрел.

Мишель принялась рассказывать историю об одной из своих самых драматичных и печально известных экспедиций в джунгли, где на множество миль вокруг не было никого, кроме ягуаров и охотников за головами. Экспедиция была организована несколькими фондами, в ней участвовали фотографы, журналисты, гиды и небольшая армия носильщиков. Возглавлял ее русский антрополог по имени Борис Каламов, заработавший репутацию на раскопках ацтекских храмов и уверявший, что у него есть документы, которые подтверждают истинность легенд о тайном городе, затерянном в самом сердце Конго. Найти Офир команде так и не удалось, зато трое носильщиков стали добычей то ли леопардов, то ли ягуаров, двое умерли, затеяв друг с другом поножовщину, а все остальные, включая вьючных мулов, чуть не погибли от дизентерии.

Для Каламова и его инвесторов экспедиция закончилась бесславно. А вот Мишель, как обычно, вышла сухой из воды и опубликовала работу, в которой прослеживала связь между местными охотниками за головами (некоторые из них, как это ни удивительно, заглядывали в лагерь дружески поболтать у огонька) и двумя другими многочисленными и далеко не столь первобытными племенами, обитающими за тысячи километров оттуда. Связь была довольно пунктирной, и рабочим муравьям предстояло еще немало потрудиться, компилируя и сличая данные, а, учитывая черепашьи темпы такой работы, должно было пройти еще несколько лет, прежде чем ее идея получила бы настоящее признание; тем не менее труды Мишель даже в последние годы ее и без того блестящей карьеры по-прежнему продолжали, так сказать, приносить плоды.

Она, конечно, работала и над третьей книгой. Ей надо было лишь слегка отвлечься от своей последней страсти – составления генеалогического древа Моков и выкроить время, чтобы напечатать рукопись. А заодно переодеться и помыть голову. Если не принимать в расчет ее элегантной и бесспорно роскошной прически для поездки к Волвертонам, по дому в Олимпии Мишель, выныривая из своей норы после долгих часов упоенной работы, ходила в образе безумной ведьмы из «Макбета». С растрепанными волосами, сумасшедшим выражением темных глаз, излучавших хаос и зловещий экстаз, с потрескавшимися и перепачканными чернилами руками, накинув на голое тело грязный потрепанный халат, а порой обходясь и без халата, Мишель в предрассветные часы шебуршилась на кухне и в кладовой в поисках пищи, точно дикий зверь.

Дон скучал по детям. Но также благодарил небеса за то, что в последние несколько лет они редко бывали дома и не испытывали терпения своей матери. Особенно Курт рисковал серьезно пострадать.

Предоставив жену, Аргайла и его друга самим себе, Дон направился в гостиную, где собралась значительная часть общества, коротая время за тихими разговорами, потом выскользнул обратно и двинулся на звук камерной музыки. Достигнув центра притяжения, Дон обнаружил себя в небольшой комнате, где собралась группа бунтарей и незаконнорожденных принцев. Дон решил примкнуть к этой компании, в которой у него были знакомые. Его появление привнесло явный дискомфорт. Многие знали Дона еще молодым и считали, что за последние годы с ним произошла разительная перемена. Он стал более упрямым и беспечным, а юмор его приобрел сардонический оттенок.

Ни один из денди, плейбоев и избалованных дилетантов, составлявших данное конкретное подмножество общественной элиты, не имел четкого представления о том, какое место занимает Дон в системе иерархии. Преобладало негласное мнение, что, несмотря на статус ничтожного олуха из среднего класса, у него слишком много связей, чтобы с ним не считаться. Сошлись на том, чтобы обмениваться натянутыми улыбками и пустыми любезностями, одновременно краем глаза ведя наблюдение за противником на предмет обнаружения уязвимого места. И потом, в силу того, что влияние Плимптона распространялось и на академические круги, разномастные профессора, администраторы и инженеры-строители свободно, хотя и с некоторой неуклюжей неуверенностью, циркулировали среди представителей знати. Эта подгруппа поглощала шампанское, сыр и копченую лососину с фанатичным пылом, исподтишка (или открыто) разглядывая декольте трофейных жен, расточающих кокетливые улыбки.

Дон уже давно научился не обращать внимания на светские ритуалы, нарастил толстую кожу, развил предусмотрительное равнодушие. Он принялся исправно принимать предлагаемые официантами напитки, что сделало атмосферу на толику более приемлемой, и вскоре окружающие стали напоминать ему причудливо расставленные заводные автоматы со стаканами «Гленливета». Они изрекали механические циничные сентенции, а блестящие безжизненные глаза вращались в орбитах, точно шарикоподшипники.

– Мистер Мельник… – неожиданно выхватило ухо Дона в общей неразберихе.

Он заметил смуглого человека с густыми усами – латиноамериканскую версию Тома Селлека, воздевшего руку в приветствии. Человек показался Дону смутно знакомым…

Смуглого мужчину вытеснила из поля зрения фигура катастрофически укуренного геодезиста из инженерных войск, после чего в комнату вплыла жена Пола, Наоми Волвертон, величественная, как королева Виктория, в своем строгом траурном платье, с утонченно-трагическим выражением лица. Для полного сходства не хватало только тиары и скипетра. Она помахала Дону, находящемуся на пересечении вербального огня между человеком в дурно пошитом твидовом пиджаке, по виду профессором истории, и стоящим чуть ли не за городским пределом Мелвином Редфилдом, плодовитым поэтом и наследником рода Редфилдов из округа Пирс, владевших такой большой долей этого самого округа, что ее хватило бы на отдельный штат. Преждевременно поседевший Мелвин некогда был капитаном школьной бейсбольной команды, а ныне являлся профессиональным транжирой. Его голос всегда отличался пронзительностью, и никакое количество «Хеннесси» не могло его приглушить.

– Боже мой, Дон, с тобой все в порядке? – Наоми сморщила нос в притворном ужасе, глядя, как он ковыляет в ее сторону.

Дон небрежно отодвинул плечом журналиста «Спокан Стар» и его спутницу, длинноногую блондинку, одетую так, словно ее в полном боевом обмундировании доставили из местного эскорт-агенства, и приложился к облаченной в перчатку руке Наоми Волвертон, вдохнув при этом аромат сирени. Губы Дона были онемело-резиновыми, так что ему показалось, будто он прикоснулся ртом к деревяшке. Он подмигнул:

– Со мной? Я только что из заграницы. А что, заметно?

Наоми отвела его в сторону, и они укрылись от препирающейся парочки и разносортных зевак за высоким фикусом:

– Пол очень надеялся, что ты все-таки приедешь. Я была уверена, что Мишель упадет на хвост банде мотоциклистов и оставит тебя на ранчо в компании кошки и перекати-поля.

– Не на ранчо, а на ферме. Но поле и впрямь имеется, перекатывайся – не хочу, – он повертел головой в поисках бывшей супруги Лу. – А Кори – она?…

– О да, вон она, – Наоми нахмурилась и кивнула в сторону гостиной, где восседала Коринфия Плимптон, чье расшитое блестками алое платье ярко полыхало на фоне моря черных костюмов. – Эта сука заявилась на похороны супруга с мужиком. Каким-то скользким продюсером. Хоть десять секунд она может провести в одиночестве? – Когда Наоми сердилась, ее губы сжимались в узкую рубиновую линию, а от щек отливала краска.

На такой вопрос не существовало безопасного ответа, так что Дон с неуклюжей галантностью поспешил сменить тему:

– Никогда бы не подумал, что Лу соберет столько народу на свою прощальную вечеринку.

Дон залпом выпил остатки бурбона и выгнул шею, чтобы посмотреть на скользкого продюсера, спутника Коринфии, низкорослого бледного мужика в сером костюме, темных очках, со множеством колец, поблескивающих в неярком свете люстр. Полный набор зубов. Этот парень явно чувствовал себя здесь как рыба в воде.

– Он и не собирал. Народ, как ты понимаешь, распонадобился ей, – слова Наоми в точности отражали чувства Мишель относительно этого поминального пира, только его очаровательная жена подкрепила свою точку зрения куда более сильными выражениями.

Наоми, Мишель и Коринфия не питали друг к другу теплых чувств, и корни этой неприязни восходили еще к школьным годам, к оборвавшемуся романтическому увлечению – вся троица воспылала чувством к старшему брату Мелвина Редфилда Кайлу, который, по всеобщему единодушному мнению, был скроен совсем не по той мерке, что его братец-дилетант: Кайл стал лейтенантом флота, а позже – специалистом по семейному праву. На беду, он зацепил линию электропередач, пролетая над Хэнфордским ядерным комплексом в ультралегком планере Люка Уитмана. Имя Уитманов в связи с этим происшествием пресса потрепала так основательно, что они до сих пор ощущали последствия.

Наоми чмокнула Дона в щечку и удалилась, растворившись в гуще типов, сошедших со страниц списка «Форчун 500». Дон схватил с подноса очередной стакан и стал проталкиваться сквозь толпу, в которой кто-то, как ему показалось, снова окликнул его по имени – известный биоакустический феномен. Наконец ему удалось добраться до французских дверей, ведущих на веранду, и выйти наружу, где царили прохлада и относительный покой. Стулья были мокрыми от дождя, так что Дон не стал садиться и оперся о перила, сжимая в руке стакан бурбона, размышляя, не выкурить ли ему вторую сигарету сезона, таким образом в очередной раз проявив слабость характера. Вместо этого он начал просто смотреть в сгущающуюся темноту и смотрел до тех пор, пока его давление не пришло в норму, а нервы не успокоились.

В конце концов он заметил, что на дальнем конце вычурной кованой скамьи сидит паренек. Это был Бронсон Форд, мальчик из Эфиопии, усыновленный предыдущим летом Рурками (потерявшими своего первенца при загадочных обстоятельствах). Кто-то – скорее всего, Кристен Рурк – разодел пацана в пух и прах, облачив его в полный костюм маленького лорда Фонтлероя, включая гамаши и кепи.

– Обалдеть, – пробормотал Дон и хлебнул «Джима Бима» в знак сочувствия.

Бронсон Форд невозмутимо свернул косяк, чиркнул зажигалкой и закурил. Выражение его глаз, масляно блеснувших в рубиновом свете сигареты, показалось Дону демоническим. Кожа мальчика блестела, как высохший мангровый лист. Дон вдруг осознал, что парень принадлежит тому странному сорту людей, чей возраст не поддается определению. Бронсон Форд словно скользил вдоль сумеречной границы, отделяющей юность от зрелости, и единственными признаками, по которым можно было угадать истину, являлись его нахмуренный лоб, ледяной взгляд и оспины на коже, оставшиеся в наследство от пережитой нищеты.

Учуяв едкий запах марихуаны, Дон сморщил нос и испытал легкое головокружение. Он украдкой бросил еще несколько взглядов на паренька, прежде чем набрался мужества выдавить чудовищное в своей банальности: «Ну и вечеринка, да?»

Бронсон Форд выдохнул дым и понимающе ухмыльнулся. На лице мальчика, точно на черном овальном экране, дрожали янтарные капли света, льющегося из окна. Ночь уже полностью вступила в свои права. Дон дрожал от холода, и стакан его опустел. Он подумал, не вернуться ли в дом, чтобы предпринять еще одну попытку побарахтаться в бурных водах людского водоворота.

– Мистер Мельник! – Смуглый мужчина с геройскими усами вышел на веранду. За ним следовал другой, гораздо более высокий и поджарый. На обоих были довольно пристойные костюмы; выглядела парочка, конечно, похуже сливок общества, однако же получше, чем профессорско-инженерное ассорти.

Дон достаточно много общался с госслужбами, чтобы распознавать приспешников бюрократии в лицо – хотя появление этих дьяволов и не сопровождалось положенными по протоколу клубáми дыма.

– Как же, как же, – сказал он. – Вы были на похоронах. Маячили в задних рядах.

Смуглый представился:

– Меня зовут Вон Клэкстон. Это мой коллега Морис Дарт. Рады снова вас видеть. Мы бы хотели поговорить.

Никаких «очень сожалею, старина, что ваш приятель решил себя угрохать» или «примите соболезнования, мой друг, искренне сочувствую вашему горю». Вместо этого они просто «хотели бы поговорить».

Снова видеть? Поговорить? Что бы за этим ни стояло, Дону оно инстинктивно не понравилось. От парочки пахло дешевым одеколоном. Пожимая Дону руку, мистер Клэкстон хищно улыбался. Мистер Дарт не улыбался. Его бесконечно печальное лицо было вытянуто, как наполненный водой воздушный шарик. Мистер Клэкстон кивнул Бронсону Форду:

– Здорóво, пацан. «Калифорнийское золото»? Нет, ты для нее – только без обид – темноват. Значит, колумбийская. Шишки, как я понимаю?

В этом приветствии не было ни капли тепла – одно только странное напускное панибратство, признак глубоко укоренившегося превосходства, которым наделяет официальная «корочка».

Бронсон Форд бесстрастно сделал очередную глубокую затяжку. Потом неторопливо протянул руку с косяком. Мистер Клэкстон подошел, взял сигарету и, прищурившись, затянулся. Он закашлялся, и щеки его потемнели. Он передал косяк мистеру Дарту, тот втянул в легкие дым и мастерски задержал дыхание, как настоящий бывалый куряга. Его лицо казалось бледной лунной копией лица Бронсона Форда. Мистер Дарт предложил быстро тающий косяк Дону.

– Не, спасибо, – сказал Дон, отступив от их ритуального круга к двери, из которой лился свет и прибойный гул пьяных разговоров. Цивилизация и сулимая ею защита вдруг показались неожиданно далекими. Три пары глаз уставились на него, и мистер Клэкстон зловеще нахмурился.

– Это проще, чем резать ладони для кровного братания, ей-богу, – сказал мистер Дарт.

– Окей, ладно, – ответил Дон. – От одной сигаретки вреда не будет.

Он взял косяк и неуклюже затянулся; с тех времен, когда он, в бунтарском порыве, курил дурь под трибунами школьного стадиона и, чуть позже, в общаге колледжа, прошла вечность. Пойманный кайф чуть не сбил его с ног. Он попытался заговорить, но в результате смог только давиться кашлем. Клэкстон добродушно улыбнулся, словно удостоверяя, что все теперь в порядке, что братская связь установлена и отныне можно свободно делиться секретами, и принял косяк обратно.

Все молчали – минуту, две или пятнадцать, Дону было трудно понять, поскольку время растянулось и у него кружилась голова. Он изо всех сил вцепился в перила, не отрывая глаз от черного массива древесных крон на склоне чуть ниже дома, и неожиданно задумался о певчих птицах в своих укромных гнездах, о скребущихся мышах, о бесшумно скользящих по воздуху совах. Звезды прыгали туда-сюда. Никогда прежде трава, даже самая лучшая, не вторгалась так грубо в его ощущения. Кент Пеппер уверял, что несинтетические сорта становятся забористее с каждым новым урожаем.

Бронсон Форд порывисто поднялся и скрылся в доме, а оставшиеся проводили его глазами.

– Я сицилиец с примесью уэльской крови, – голос мистера Клэкстона громыхнул, словно глас Божий. – Том Джонс плюс коза ностра. Вы просто так пристально смотрели.

– Сицилиец – это жестокость и безжалостность, валлиец – это обаяние, – пояснил мистер Дарт. – Вы бы слышали его в дýше. Тут, скорее, шоу Лоуренса Уэлка , чем Том Джонс. «Чу-у-дненько, чу-у-дненько».

– Вы работаете на «АстраКорп», – сказал мистер Клэкстон.

– Я консультант, – ответил Дон.

– Долгосрочный консультант.

– Ну, проекты занимают столько времени, сколько необходимо… Простите, а чем вы, ребята, занимаетесь?

– Мы работаем в интересах государства. Хорошая страховка, покрывает стоматологию, – мистер Клэкстон продемонстрировал зубы. – Так вот, «АстраКорп». Рурки ведь практически владельцы этой крошки. Дон – я могу вас так называть? – вы работаете на проекте на полуострове Олимпик. Участок номер… упс, вылетело из памяти. Называется «Лагерь Слэнго». Лесозаготовительная компания в 20-х нарубила там до хренища леса. Теперь на эту землю возникли новые планы, так?

Дон осторожно кивнул:

– Все так, это вроде бы не конфиденциальная информация, – он не стал уточнять, что «АстраКорп» проводила свою часть экологической экспертизы для Калифорнийской энергетической компании.

Присутствие Дона на объекте не требовалось – его задачей был наем геодезистов и других специалистов, а также вся необходимая бумажная работа. Он смотрел на Дарта и Клэкстона (тут же мысленно окрестив их Бимом и Бомом) и пытался понять, что у них на уме. Возможно, они представляли вовсе никакие не спецслужбы, а одну из конкурирующих с «АстраКорп» организаций: шпионаж в этой сфере был явлением распространенным, правда, редко осуществлялся так открыто.

– Отлично. У лагеря «Слэнго» интересная история. Сколько вальщиков пропало из лагеря в 1923-м? Двести вроде бы?

Слово взял мистер Дарт:

– У вас там на контракте крутой физик. Верн Нунан. Суперпуперсветило, да? Нанимать профи такого калибра на подобный проект – все равно что стрелять из пушки по воробьям. Давайте уж начистоту, а? Что на самом деле происходит в «Слэнго»?

– Ой, да я даже гадать не берусь, – сказал Дон, несколько покривив душой: он заметил имя Нунана в списке, и ему стало слегка любопытно, что он делает в этом узкоспециальном, да и не сильно увлекательном исследовании по оценке целесообразности разработки недр.

– Вы знакомы с доктором Германом Штраусом? Старый, злобный немецкий ученый, делал крупные заказы для исследовательского отдела компании в разгар «красной угрозы» – в итоге даже стал герром директором. В этом же и состоит секрет нашей победы во Второй мировой – то, что наши нацистские ученые были лучше их нацистских ученых.

– Э-э, нет, не знаком. А должен?

– Ха, ну не знаю. Миссис Мельник брала у него интервью в ходе работы над своей первой книгой. Интервью было опубликовано с сокращениями – то ли из-за содержания, то ли из-за длины, то ли еще по какой-то причине. Очень интересный человек этот Герман Штраус. Специализировался в области управления сознанием и нетрадиционного применения медицины и технологии. Хе, если бы его не прибрали к рукам союзники, он бы сейчас, наверное, прихлебывал мятный джулеп на какой-нибудь южноамериканской плантации.

Вновь вступил мистер Клэкстон:

– А слышали о физике по имени Нельсон Куйи? Высокий здоровенный индеец племени лакота? Дружок Плимптона. Работал на Калтех, Стэнфорд, Массачусетский технологический институт. Настоящий жеребец, даром что яйцеголовый.

– Не встречал, – пытаясь нарисовать мысленный образ Куйи, ответил Дон.

У него возникло недоброе предчувствие, что этот человек был знаменитостью, с которой случилось что-то плохое, и это плохое предвещало нечто в равной степени ужасное, связанное с самим Доном. В памяти всплыла крохотная газетная фотография, обрывки слухов о неконтролируемых вспышках агрессии, громких обличительных речах. Он обычно не очень-то следил за жизнью физиков.

– А, – кивнул мистер Клэкстон. – Но вы слышали о Куйи. Довольно известная фигура в среде радикалистов, точнее, их безумного крыла. Он приятельствовал с неким Тоси Риоко – тем самым, который снял фильм об экспедициях на Дальний Восток. Это тоже, должен заметить, редкий экземпляр. Я слышал, что он готовит поездку в Бангладеш, в какой-то заповедник, ужасно дикие места. Если найдет финансирование, наверняка получит нобелевку.

– А, Тоси, – обронил Дон. В цивилизованном мире имя Тоси Риоко было так же широко известно, как имена Жака Кусто или Дайан Фосси. – Что, его документалка раскрыла какие-то тайны?

– Нет. Фильм про саму экспедицию. Ничего, что повлияло бы на цены на чай в Китае. Так вот, Куйи был слегка чокнутый, любитель НЛО. Его арестовали вместе с группой радикально настроенных юнцов из Стэнфорда за проникновение на территорию закрытого правительственного научно-исследовательского объекта в Неваде. Там, кстати, ничего особенного и не было – но намерение говорит о многом.

– Да? Не припоминаю. А вы, господа, кого представляете? ФБР? ЦРУ?

– ЦРУ не проводит операции на американской земле, – сказал мистер Клэкстон. – Во всяком случае, такова официальная линия. Мы из Агентства национальной безопасности.

– Ага. Знаете, мой дед мне советовал никогда не разговаривать со шпиками.

– Да, ваш дедуля был мужик неглупый. Мы к нему еще вернемся. А пока что закончим с Куйи. Он ездил на крохотном «фольксвагене». Можете представить, как верзила под два метра ростом втискивается в этот спичечный коробок? Так вот машина слетела с дороги возле Юрики. На полной скорости.

– Когда?

– Месяца полтора назад. Да, печально, знаете ли. Интересно, о чем он думал, когда пикировал вниз.

– Дорожный патруль не смог найти тело, – сказал мистер Дарт. – Копы говорят, что его выкинуло из машины и унесло в море.

– Ага, смыло, как из унитаза, – мистер Клэкстон потянул за невидимую цепь. – Вдоль этого участка берега проходит приливная волна. Шансов найти тело никаких, разве что его вынесет волнами, в чем я сомневаюсь. А теперь перейдем к приятному: Плимптон, – агент очертил рукой дугу, охватывающую пожаловавших на поминальную вечеринку гостей, – вместе с Куйи в 60-х подрабатывал в ЦРУ. Куйи был на пару лет младше вас. ЦРУ любит молодых и глупых. Ваш дед знал Куйи достаточно близко, прямо как внука; мы уверены, что именно Лютер курировал его во время поездки на Бали. Это, разумеется, только догадка – ребята из агентства не очень-то разговорчивы. Но мы готовы поручиться, что руководство операцией осуществлял Лютер. Как тесен мир, не правда ли?

Дон не вспоминал об этом с детства – это было просто цветовое пятно на величественном полотне масштабной личности Лютера, отблеском детского восхищения, хранящегося в сундуке с прочими покрытыми пылью воспоминаниями.

– Я ни разу не встречал Куйи, несмотря на ваши уверения, что они с моим дедом были близки. Дед никогда не работал на ЦРУ. Военные отправили его в отставку за много лет до основания и ЦРУ, и Нацбеза.

– Он работал на армейскую разведку. Та же фигня, только в профиль.

– Он был старым и дряхлым. Он не так давно умер… в 1977-м.

– 1977-й, интересный год.

– Для кого-то, может, и интересный.

– Что ж, прошло три года, вы уже, наверное, заканчиваете оплакивать усопшего и начинаете транжирить наследство. Готов прозакладывать левое яйцо, что старичок припрятал под матрасом пару купюр, – тут мистер Дарт ухмыльнулся, словно рассказывал похабный анекдот. – Что приводит нас к следующей детали головоломки, к тому, как ваша жена стала любимой ученицей Плимптона, и к их таинственным отпускам вдвоем.

– Я был бы признателен, если бы вы тщательно взвешивали слова, говоря о моей жене, – Дон ослабил галстук и сдвинул его на сторону. Его руки сжались, разжались, сжались снова.

Агенты обменялись взглядами.

– Не заводитесь, мистер Мельник, – сказал мистер Клэкстон.

– А предъявите-ка удостоверения, – бросил Дон, и его снова накрыло ощущение дежавю. Перед его мысленным взором тенью промелькнули смеющиеся лица каких-то брутальных типов, которые натягивают на себя дьявольские маски, в то время как адское пламя вокруг пожирает беспросветную тьму. Он покачнулся – пространство то растягивалось, то сжималось.

– Ну, ё-мое. Мы ж под прикрытием. Под прикрытием удостоверений не носят.

– Слушайте, – произнес мистер Дарт. – Мне вот любопытно – вы никогда не задавались вопросом, что общего между Волвертонами, Рурками и Моками? Помимо больших состояний?

– Не забудьте включить сюда также Редфилдов, – добавил мистер Клэкстон. – Хотя не знаю, насколько глубоко коренится эта связь.

– Дайте сообразить… Они все живут в Олимпии? – проговорил Дон. – Моки, кстати, не такие уж богатые.

– Да ладно, – сказал мистер Дарт. – Эти старые сволочи ворочают миллионами. Кроме того, я же сказал, дело не только в деньгах. И Плимптон вертелся возле них. Его жизнь была так же одуряюще скучна, как ваша. Каким боком он сюда вписывался? Но вот, однако, потащились же все эти клоуны за тридевять земель отдать дань уважения лабораторной крысе. Чувак ведь ничего из ряда вон выходящего не совершил – никакой тебе нобелевки, никаких новых видов динозавров, никаких эйнштейновских открытий об истинной природе реальности… так, пыхтел помаленьку над всякой нудотиной, интересной только другим лабораторным крысам и разным комиссиям. Странно, не находите?

– Очнитесь, Мельник, – сказал мистер Клэкстон. – Мы о вас же и беспокоимся. Что-то прогнило в Олимпии, и эти богатые засранцы состоят в каком-то сговоре.

– В сговоре? – Дон заморгал, пытаясь осознать услышанное. – Вы имеете в виду всякие шпионские дела и «Глубокую глотку» ? Рыцарей плаща и кинжала? Коммунячьих агентов?

Мистер Дарт улыбнулся:

– Коммунячьи агенты всем и так известны. Их имена постоянно мелькают в некрологах на страницах провинциальных газет.

– Хуже, – произнес мистер Клэкстон. – Серьезнее.

– Я понятия не имею, чем занимался мой дед, – сказал Дон.

Это было не совсем правдой – то, что дед и отец делали грязную работу на благо Соединенных Штатов Америки, подразумевалось из самого склада их характеров, угадывалось по оставшимся после них меморабилиям. Он слышал о тайных правительственных черных списках, и не только о тех, которые Маккарти составил для Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. О нет, не только: ФБР держало под колпаком множество народу – от активистов-экологов до радикально настроенных профессоров колледжей, литераторов, подрывающих устои, и бывших хиппи. Исходя из этого, а также принимая во внимание экзотические биографии своих родственников и компанию, которую водила все эти годы Мишель, Дон не особенно удивлялся, встречая время от времени на своем пути типов, весьма смахивающих на спецагентов, рыскавших вокруг, словно шакалы, учуявшие запах крови. Его семья, безусловно, умела наживать врагов.

– Вот вам инсайдерская информация. Плимптон совершил самоубийство, – сказал мистер Дарт. – Отчет судмедэкспертизы – липа.

– Брехня. У Лу был инфаркт.

– Ошибаетесь, мой друг, – возразил мистер Клэкстон. – Есть у вас какие-то соображения о причинах, сподвигших доброго доктора покончить с собой?

– Мы с ним не были близко знакомы. Впрочем, я вам не верю.

– Ничего страшного, Мельник. Возможно, ваша жена знает ответ.

– Скорее всего. Ее и стоит спросить.

– Нам не разрешено разговаривать с ней, – сказал мистер Клэкстон. – Она неприкасаемая.

– Вам нельзя разговаривать с моей женой?

– Неа, нельзя. И это прискорбно.

– Последний раз, когда я ее видел, она была в гостиной. Ее трудно не заметить… – Дон оборвал фразу, запоздало осознав, что Бим и Бом не шутят.

– Вы что, Мельник, не понимаете?

– Он не понимает.

– Мы же именно это и пытаемся вам сказать. Мишель Мок не… Как бы помягче выразиться? – Мистер Дарт выдержал паузу и погладил подбородок. – У нее влиятельные друзья. Мне нечасто приходилось сталкиваться с людьми, которым посчастливилось иметь таких друзей. А тебе? – поинтересовался он у мистера Клэкстона.

Мистер Клэкстон ответил:

– Не все власть имущие, в которых я стрелял, находились в такой же безопасности, как ваша женщина. Откровенно говоря, у нас нет санкции на этот визит. Начальство съело бы нас с потрохами, если бы узнало, что мы тут собираем информацию. Шпионим за миссис Мельник. Предупреждаем вас.

– Потому мы и решили отдать дань уважения покойному и заодно познакомиться с вами поближе, мистер Мельник. Среди всех этих распрекрасных людей вы единственный, кто не защищен силами тьмы. Единственный, кто находится в уязвимой позиции.

– Не защищен от чего?

Агенты молча смотрели на него.

Дон понял, что с него хватит:

– Это просто какой-то чертов «Уикенд Остермана»  или вы решили меня разыграть. Боба Ладлэма я здесь не вижу, так что… Прошу извинить меня, но мне нужно отлить.

– Скорее, «Ребенок Розмари», только еще хуже. Замес иллюминатского уровня. Майя, исчезающие с лица земли и оставляющие нам календарь, который заканчивается через тридцать лет.

– Полегче, полегче. Надо человеку отлить, пусть отольет, – скорбная мина на лице мистера Дарта сменилась умоляющей. – Я только одно хочу узнать – что случилось в Мексике?

– В рапорте написано, что вы были на волосок от смерти, – сказал мистер Клэкстон. – Кто-то излупцевал вас, как пиньяту. Чуть не откинули коньки, как я понял из документов.

– Ничего не случилось, – Дон устало сник.

Мексика, 1958-й. Он заблудился в опасном районе и нарвался на каких-то громил. Безусловно, виноват был и алкоголь. Мишель сразу притворялась глухой, стоило Дону пуститься в воспоминания о поездке в Мехико. По правде говоря, почти все детали расплывались в памяти.

– Хорошо провел время с женой. Выпил вагон «Короны». Привез домой сомбреро. Висит на крючке в моем кабинете.

– Дело в том, что, как мы слышали, в промежутке между «Коронами» и шурами-мурами ваша сладкая парочка была замечена в разных интересных местах в дурной компании, – мистер Клэкстон перестал улыбаться. – Вы в курсе, что ваша жена отправилась в бункер одного небезызвестного нацистского ученого, сумевшего ускользнуть от «Моссада»? Или что на этой тусовке присуствовали также Плимптон, Джозеф Волвертон, бывший владелец этого восхитительного поместья, и еще ряд светил в области евгеники и разных наукообразных отраслей, требующих ношения шапочек из фольги? Было еще несколько представителей того пугающего сорта людей, которые в своих подвалах играются с пробирками и катушками Тесла, пытаясь расщепить атом в домашних условиях. И самая изюминка – это прибытие ровным счетом девятерых профессиональных оккультистов. Я бы пожертвовал тестикулой за видеозапись этих милых посиделок.

– Она, значит, прихлебывает шампанское, беседуя с Антоном ЛаВеем  и фан-клубом Геринга. А вы тем временем общаетесь с какими-то темными личностями из мексиканского госдепа, – мистер Дарт покачал головой. – Вы исчезаете с радаров и появляетесь через два дня, окровавленный, в бредовом состоянии, хотя и поддаетесь лечению – неделя в желтом доме и несколько инъекций приводят вас в норму. Двое из тех мексиканцев, между прочим, – настоящая тяжелая артиллерия. Отъявленные сукины дети, с которыми я не хотел бы повстречаться в темном переулке. Наемные убийцы. Киндер во времена своей беспокойной юности был пыточных дел мастером у «эль президенте». Рамирес специализировался на казнях политзаключенных. Обожал пускать в расход иностранцев. Власти не жалели средств, разыскивая тела. Ни разу не нашли и следа.

– Вот такая вот загадка, – подытожил мистер Клэкстон.

Дон сказал:

– Пардон за резкость, но что это за пурга? Я не имею понятия, о чем вы.

– Ну не то чтобы совсем пурга, а «снежок» плюс немного «скорости» , – сказал мистер Дарт. – Мы пришли, чтобы спасти свободный мир. Мы – то единственное, что стоит между вашей гиперобразованной задницей и концом света – тем самым, что «не взрывом, а всхлипом» . А еще нас подстегивает жажда мести. Двое наших собратьев-агентов недавно пропали, расследуя дело Плимптона. Похоже на то, как в 1923-м испарились те вальщики леса и как исчезли мексиканцы, которые пытались вас загасить.

Клэкстон ухмыльнулся:

– Подумать только, ваша жена проводит ночь на коктейльной вечеринке с членом Третьего рейха и сборищем сатанистов, в то время как вас похищают и пытают, а вы и ухом не ведете. Вы, блин, глаза-то разуйте.

– Это заговор, – сказал мистер Дарт. – Вы, похоже, идеальный кандидат на роль лоха, который ей необходим, чтобы поддерживать имидж миленькой ученой дамочки. Кто может ее в чем-то заподозрить на фоне этакого Форреста Гампа? Вот дедушку вашего ей провести не удалось. Напомните как-нибудь, я вам дам послушать пленочку, которую раскопал в архивах. Старина Лютер беседует со своими вашингтонскими кураторами. Дело происходит в 76-м. Меньше пяти лет назад. Он хотел получить разрешение на устранение некоей не названной по имени особы, доводившейся ему родственницей, при этом не кровной. Что-то мне подсказывает, что речь шла о миссис Мельник. Вашингтон, как мы видим, разрешения не дал.

– Угу, и вот еще забавный поворот событий. Вы с Куйи не знакомы, а попробуете ткнуть пальцем в небо и предположить, кто знаком? Угадайте с трех попыток, хотя достаточно и одной.

Дон смотрел на агентов, разинув рот. В его мозгу произошло короткое замыкание. Он боялся, что если попытается заговорить, то начнет брызгать слюной или исходить пеной. Каждое их слово проникало внутрь и отпечатывалось у него на подкорке. Он никак не мог осмыслить услышанное.

– Это неправда. Это невозможно, – он неуклюже затряс головой с упрямством человека, упившегося или обкурившегося до такой степени, что считает себя трезвым.

– Всего доброго, Дон, – мистер Клэкстон стряхнул пыль с рукава и осклабился, показав свой львиный оскал. – Увидимся позже.

– И под «позже» он имеет в виду «очень-очень скоро», – пояснил мистер Дарт.

– Не дай бог, – пробормотал Дон.

 

7

Дон вернулся к бару и принялся высматривать Мишель, но ее нигде не было. Ему удалось привлечь внимание хозяина, Коннора Волвертона, и сей достойный муж проинформировал его, что дом огромен и дама может находиться где угодно. Проверял ли Дон отведенную им с супругой гостевую комнату – третий этаж, восьмая дверь слева рядом с чучелом медвежьей головы? Туда уже доставлен их багаж и приготовлена постель. Если Мишель там нет, то Коннор не рискнет даже предположить. Но не стоит отчаиваться! Скорее всего, они с девочками болтают в одном из вестибюлей, и, конечно, рано или поздно она соизволит явиться не запылиться.

Дон потер онемевшую щеку и постарался выкинуть из головы неприятную мысль, что такие происшествия – это уже закономерность в их с женой отношениях. Он вскарабкался на третий этаж и заглянул в отведенные им декадентские покои, где, как и следовало ожидать, обнаружились их с женой сумки, сложенные у разобранной кровати. И никаких следов Мишель. Он отправился назад и снова принялся бродить по комнатам, заставляя всех умолкать при одном взгляде на его бесконечно изможденную физиономию и налитые кровью выпученные глаза – лицо пьяницы.

Гости, которых он спрашивал, не видели ли они Мишель, реагировали на его вопрос таким непроницаемо нейтральным выражением лица, что это начинало действовать Дону на нервы, но как-то смутно – сказывалось действие выпивки и травки. Проблуждав пятнадцать минут, он смог лишь выяснить у кого-то из обслуги, что мистер Арден с шофером уже удалились в свою комнату.

Поднявшись по спиральной лестнице с мраморной каннелированной балюстрадой, Дон пересек площадку, выложенную мрамором с золотыми прожилками. Резкий запах марихуаны пощекотал ноздри. Впереди и слева кто-то шевельнулся, скрытый тенью, толкнул узорчатую кроваво-красную дверь и исчез.

На стенах, как в музее, красовались плакатного размера фотографии выдающихся представителей семейства Волвертонов. Зал казался пустым, если не считать фотографий и деревьев в кадках, Дон проследовал дальше и вошел в просторную сумрачную галерею.

Вдоль одной из стен выстроились высокие застекленные витрины, доходящие до сводчатого потолка. Стекло казалось толстым, и неярко мерцавшие в основании витрин крохотные лампочки, похожие на те, что устанавливают в салонах авиалайнеров, скорее намекали на свет, чем действительно что-либо освещали. В первых двух стендах помещались макеты двух безлистных деревьев. Под одним из них застыло весьма натурально выглядящее чучело барсука, на ветвях другого сидело несколько крупных крючконосых птиц. Оба вида были Дону незнакомы, но он определил их как вымершие. Их облик говорил о принадлежности, как минимум, к каменному веку, а то и к еще более глубокой и темной древности.

Содержимое следующей витрины заставило Дона похолодеть. Подвешенная на тонкой, почти невидимой проволоке, его глазам предстала кожа какого-то человекообразного существа, вычищенная и выложенная для обозрения, словно содранная единым махом с мяса и костей ее бывшего обладателя. Глазницы, ноздри, широкий провал рта; грубые жесткие волосы, густо покрывающие изгиб груди и живота. Рядом разложены снабженные этикетками копья с грубо обработанными кремневыми наконечниками.

Табличка оповещала, что существо было найдено в пещере к северу от Нью-Йорка в 1949-м. Что было невозможно, а значит, все это мистификация, трюк в стиле Барнума, рассчитанный на одурачивание простачков. Стандартный набор – медиумы, обрабатывающие богатых знаменитостей, спиритические сеансы, облапошенные до потери остатков разума клиенты; все эти штучки берут начало в эпохе Эдварда, если не раньше. Возможно, Коннор Волвертон не так богат, как кажется при виде его поместья. Он не первый аристократ, у которого есть зáмок, но не хватает золота для оплаты коммунальных расходов. Такие люди не жалеют сил и идут на всевозможные ухищрения, чтобы срубить денег и при этом сохранить иллюзию королевской роскоши.

Дон медлил, завороженный зрелищем. От одного взгляда на эту кожу, высушенную, но при этом казавшуюся странно плотной и тяжелой, по коже ползли мурашки, несмотря на его уверенность в том, что это фальшивка. Мишель как-то упоминала, что в доме есть музей. Интересно, видела ли она этот экспонат? Если да, то Дону очень хотелось бы узнать, что она по этому поводу думает.

Запах травки усилился, и Дон заметил Бронсона Форда, сидящего по-турецки на полу в тени тяжелого дубового стола. Над головой мальчика клубилось облако дыма, придавая его лицу еще большую загадочность, чем обычно.

– Привет, Бронсон. Вот неожиданная встреча.

Бронсон Форд рассмеялся. Он бросил окурок в керамическую, предположительно тибетскую вазу, вскочил на ноги и направился к Дону какой-то странной походкой, дерганой, но при этом быстрой. Он постучал по стеклу витрины:

– Это не подделка, – голос его был похож на стариковский и словно заржавел от долгого неупотребления. – Эти люди, эти агенты… Вам с ними не стоит разговаривать, – он ухмыльнулся, и Дон увидел его черные раскрошенные зубы. – Мои собратья до них скоро доберутся. Можете не сомневаться.

– А еще травки у тебя не найдется? – спросил Дон.

После того как Бронсон Форд извлек еще один косяк, прикурил его, и оба как следует затянулись, Дон протер глаза, удивленный неожиданной тусклостью освещения и размытостью деталей обстановки, на фоне которой мальчик – или кем он там на самом деле был – напротив, стал выглядеть четче и резче.

Но гораздо сильнее и на более глубоком уровне, Дона беспокоило в Бронсоне нечто другое, не поддающееся определению. Дон не припоминал, чтобы ему приходилось употреблять слово «зло» по отношению к кому-то, кого он едва знал, но здесь это определение так и просилось на язык. Зло сквозило в ухмылке Бронсона Форда, в блеске его глаз, в недоброй веселости его тона. С этим осознанием пришло и другое: Дон обратил внимание на пустоту галереи и изолированность ее расположения; они могли бы с равным успехом восседать на пеньках вокруг костра где-нибудь в глуши.

Бронсон Форд взглянул на экспонат, и его лицо озарилось светом какой-то святотатственной радости:

– Они сняли с него кожу и носили ее. Это не совсем кожа. Скорее, шкура. Да. Они сделали костюм из его шкуры, как мой собственный народ когда-то делал одежду из шкур львов. Как мой народ носил плащи из львиных шкур и украшения из их клыков и когтей. Да, да.

– Они?

– Они-они. Дети Старого Червя.

– Дети чего? Что это за племя?

В это мгновение, в попытке восстановить душевное равновесие и хоть как-то контролировать ход разговора, Дон почувствовал себя как человек, отплывший далеко от берега, бросивший наконец взгляд назад и обнаруживший, что течение давно увлекло его в холодную бездонную пучину. Это все дурь, это она делает из твоих мозгов кашу. Утром ты проснешься и поймешь, что весь этот вечер был одним большим развесистым глюком.

– А вы что, не знаете? Вы разве не поэтому приехали? Все это для особых людей.

– Нет, малыш, я правда не знаю. Кто эти «дети»?

– Друзья мамы с папой, – Бронсон Форд перескочил к следующей витрине и нажал на кнопку. Завеса разъехалась в стороны, и вспыхнули слабенькие огоньки подсветки. – Подводная пещера около Шетландских островов, весна 1969-го.

– Бронсон, чувак, ты меня пугаешь, – сказал Дон, и не преувеличивал.

Объект, выставленный в этой витрине, при жизни был четвероногим чудищем огромных размеров – медведем, небольшим слоном, жирафом. Дон не мог определить точнее, поскольку его восприятие объекта менялось, как картинки в калейдоскопе, – три или чуть больше метров в высоту, метр в ширину, несколько конечностей, удлиненная шея, мощный торс крупного обитателя суши, внушительного объема череп. На проволочных подвесах была растянута еще одна кожа, точнее, в данном случае – шкура. Черный мех резко выделялся на молочно-белом фоне. Медведь, освежеванный таким же волшебным образом, как и кроманьонец, – нет же ничего плохого в ремесле таксидермиста или меховщика… Дон покрылся испариной, шкура животного словно росла на глазах, нависала над головой.

– А почему череп…

Он не смог больше выдавить из себя ни единого звука.

– Но он не с Шетландских островов. А я не из Эфиопии, – на лице Бронсона Форда застыло мечтательное, маниакальное выражение: улыбка престарелого садиста, заключенного в теле ребенка. – Они просто сбросили костюм в старой мокрой пещере, перед тем как вернуться во тьму.

– Еще одна чертова подделка, – сказал Дон. Его замутило, и он прикрыл рот рукой.

Казалось, все спиртное, выпитое им во время плавания по Юкону, по пути сюда и здесь, в поместье, потребовало выхода наружу. После того как желудок успокоился, он повторил:

– Чертова подделка, – в надежде, что от этих слов он почувствует себя лучше. – Так откуда ты на самом деле?

– Из России. Там есть одна равнина, а на ней гора. Самое холодное место на всем гребаном свете.

– Без балды?

Бронсон Форд закатал рукав, продемонстрировав классические часы из нержавеющей стали. А также лиловатый шрам, начинавшийся на запястье и поднимавшийся вдоль локтевой кости до самого локтя – бороздку застегнутой «молнии».

– Ой-ой, мне же давно пора в кроватку, – мальчик отсалютовал Дону тремя пальцами и удалился, выскользнув в кроваво-красную дверь и оставив Дона наедине с ужасными экспонатами галереи.

Не экспонатами, черт возьми. Вздорными подделками. Он выдержал всего несколько секунд, а потом снова подступила тошнота, и он поспешил ретироваться. По ту сторону двери его поджидали Бим и Бом. Они стояли к нему спиной, один смотрел на север, другой на юг. Мистер Дарт сжимал в кулаке мешок. Мистер Бом держал наготове шприц.

Дон в немом ужасе крутанул руками, пытаясь удержать равновесие, и в самый последний момент ему удалось остановиться, отпрянуть и снова закрыть дверь. За эту долю мгновения он успел заметить поднимающегося по лестнице Коннора Волвертона с трубкой во рту, жестом приветствующего агентов. Дон запер дверь, и тут его желудок окончательно взбунтовался. Дона вырвало на ковер. С судорожно бьющимся сердцем, жадно втягивая воздух, он замер в ожидании грохота кулаков по деревянной обшивке – сигнала, что его преследователи обнаружили добычу. Но сигнала не последовало. В галерее по-прежнему стояла гробовая тишина.

Чтобы восстановить самообладание, Дон попытался подбодрить себя взвешенными и рациональными доводами. Сама идея, что эта парочка планирует его похищение, была нелепой: конечно же, он просто все неправильно понял. Невозможно было поверить, что его скромная персона могла подтолкнуть к такому поступку кого бы то ни было, да еще и посреди поместья, полного гостей. Угу, как же – мешок, шприц и два подозрительных типа, которые не так давно развлекались угрозами в твой адрес. Лучше бы тебе выскользнуть с черного хода, дружок.

Его мысли переключились на Мишель. О нет! Что, если они охотятся и за ней? Наверняка из галереи есть и другой выход. Освещение в галерее слегка изменилось, он резко обернулся и увидел, что кто-то направляется к нему по проходу между витринами. Этот кто-то двигался с пугающей скоростью, низко пригнувшись, но все более распрямляясь по мере приближения. Словно открываясь…

– Думаю, тебе стоит пойти со мной, – сказал Бронсон Форд.

По крайней мере он говорил голосом Бронсона Форда. Голосом, балансировавшим на грани демонического смеха. Непомерно высокая фигура нависла над Доном. Он закричал, но спустя мгновение крик затих. Фигура протянула к Дону костлявые длинные руки. Последнее, что Дон ощутил, теряя сознание, – это запах собственной рвоты.

 

8

Дон медленно шел по коридору, и тот факт, что он понятия не имел, как сюда попал, был мучителен, как разрыв киноленты.

Он припоминал сюрреалистический разговор с Бронсоном Фордом то ли об искусстве, то ли об антропологии, а до этого какой-то нереальный диалог с двумя сотрудниками спецслужб, которые пытались убедить его в том, что его дед был суперзлодеем, Мишель – двойным агентом, высадка на Луну – фальсификацией, а половина аристократов Олимпии отправляла черную мессу, и не только. Дон испытал внезапный приступ головокружения и дезориентации, ему показалось, что он блуждает по этим мрачным залам уже целую вечность, и его сознание на несколько секунд отключилось. В памяти всплыли обрывки фраз, шуршание ткани, чувство удушья, а затем все эти обрывочные воспоминания поглотил туман амнезии.

Гости уже разошлись отдыхать, и огни в доме были приглушены. Он на ощупь дотащился до отведенных им комнат, молясь, чтобы Мишель ждала его там. Внутри было темно, и только из гостиной сочился свет. Мишель свернулась на диване возле напольной лампы с огромным плетеным абажуром, очень похожей на ту, что стояла в их доме в Сан-Франциско, – они купили ее на гонконгском базаре почти десять лет назад, в конце своего второго медового месяца. Он ехал на конференцию геофизиков, а Мишель, взявшая отпуск, чтобы написать книгу о мультикультурализме, присоединилась к нему в исследовательских целях. Они пренебрегли конференцией и провели неделю, разглядывая достопримечательности, блуждая по лабиринтам и расхаживая по казино и ночным клубам, где на все лады завывали представители местного мандариноязычного населения, исполняя на сносном английском классику американской попсы.

После благополучного возвращения в Штаты наступил несколько напряженный период, когда на горизонте замаячила возможность нового пополнения семейства, но тревога оказалась ложной, и кризис благополучно разрешился; в кои-то веки он благодарил небеса за сниженное количество сперматозоидов! Близнецов, дай им бог здоровья, хватало за глаза. И теперь, спустя много лет, ни у Дона, ни у Мишель не хватало решимости хотя бы задним числом разобраться в своих чувствах по этому поводу.

Видно было, что Мишель плакала: покрытая пятнами кожа отливала молочной бледностью. Вид жены, пристроившейся под высокой лампой, словно позирующей фотографу, вкупе с воспоминаниями о гонконгской поездке и последующих волнениях по поводу беременности, на несколько секунд заставили пульс Дона участиться. Чувство дезориентации опять усилилось, а к горлу снова подступила тошнота.

– Дорогая, прости, что так поздно. Чт' случилось? – произнес он. – Милая…

Она куталась в потрепанное одеяло, сшитое ее бабушкой, когда та еще ходила в приходскую школу. Мишель подтянула край одеяла к самому подбородку и пристально посмотрела на Дона:

– Скажи мне какой-нибудь секрет. Который знаем только ты и я.

Дон присел на край дивана. Он неловко взял ее за руку, ладонь была холодной.

– Милая, что ты тут делаешь?

Ему вдруг подумалось, а не уловка ли это, чтобы рассеять его естественное недовольство тем, что она оставила его одного на приеме. Он пресек эту мысль и ободряюще улыбнулся.

Мишель не ответила. Ее ладонь была вялой, как снулая рыба, а взгляд странно неподвижен, как у наркомана.

– Ну ладно. Какой секрет тебе сказать?

– Какой угодно, – сказала Мишель. – Лишь бы о нем знали только мы двое.

– Хм. Это выглядело цинично – бросить меня на съедение волкам. Хотя думаю, что никакого секрета в этом нет, раз уж все видели, каким ветром тебя сдуло, так ведь?

Она молча смотрела на него, и он заключил, что она, похоже, тоже выпила, причем больше, чем ему показалось на первый взгляд.

Дон сглотнул и вымученно улыбнулся:

– Я ношу носки из разных пар и, кхм, надеваю их шиворот-навыворот. А! Еще я забываю их менять чаще чем два-три раза в месяц. Ну как?

Она сжала его руку и, казалось, испытала облегчение:

– Это в самом деле ты.

– Да, любовь моя. Искренне надеюсь, что ты не рассчитывала на Дон Жуана, – он погладил ее запястье.

Она покачала головой. Лицо расслабилось, и стало заметно, как она устала. Дон поднял ее с дивана, и вдвоем, спотыкаясь и покачиваясь, они переместились в спальню.

Дон выключил свет и рухнул на широкую кровать, сразу почувствовав себя легким, как перышко, в объятиях одеял и темноты, и уже практически провалился в колодец сна, когда Мишель что-то пробормотала, взволновав ровную поверхность глубокой дремы.

– А? Чт’ такое? – спросил он.

– Мне показалось, что ты уже приходил раньше, – сказала она в подушку. – Недавно. Я читала и… Я заснула, и меня что-то разбудило.

– Да? Что?

– Ты.

– О, – Дон лежал на животе, прислушиваясь к бурчанию и хлюпающим звукам, издаваемым его внутренностями, протестующими против своего содержимого. – Я? Когда?

Мишель молчала. Затем, когда Дон уж решил, что она задремала, она сонно произнесла:

– Не знаю. Раньше. Я открыла глаза и увидела, что ты стоишь и смотришь, как я сплю. Ты так иногда делал, помнишь?

– Помню, конечно, угу.

– Но почему ты стоял в шкафу? Стоял посреди моих платьев. Я никак не могла понять.

– Дорогая? – Дон перевернулся на спину. – Слушай, это дурацкий вопрос, я понимаю. Ты, случайно, не знакома с физиком по имени Нельсон Куйи? Эти двое чудил уверяли, что ты нехорошая, нехорошая женщина. Королева махинаций. И на это идут наши налоги, да?

Он потянулся было к ней, но дремотное море разлилось слишком широко, и он повалился обратно. Уставясь во мрак, он слушал ее дыхание до тех пор, пока оно не превратилось в похрапывание.

Ему приснилось, что он, голый, идет по саванне, направляясь к группе эвкалиптовых деревьев. Агенты Бим и Бом стоят слева в высокой траве. Они тоже голые, за исключением набедренных повязок и солнечных очков. Оба что-то кричат, но голоса не долетают до него, и он продолжает двигаться вперед.

Земля между эвкалиптами вздымается, и одно из деревьев, слегка потрескивая, ломается. Появляется то ли ленивец, то ли слон. Существо наблюдает за его приближением, и ноги сами несут Дона вперед. Он идет вопреки голосу инстинкта и вскоре понимает, что перед ним не слон и не ленивец. И вот уже гигантская тень накрывает его.

Утром он припомнил фрагмент этого сна и едва не вскрикнул. Пять секунд спустя все улетучилось из памяти, не оставив и следа.