Миссис Кэдуоллер-Бофорт переселилась в приют, точнее, в дом, где о ней позаботятся, а Кот — в поместье, вокруг которого проложил дорогу и понаставил оград и заборов, чтобы воспрепятствовать проникновению на территорию детей, вслед за которыми, как правило, появляются представители закона. Впрочем, в этих краях дети не водились.

Покупку дома для нас я целиком и полностью препоручил Линдси. Естественно, я продал обе наши квартиры через свою контору, но больше не желал иметь с этим ничего общего, безучастно относясь к происходящему.

Мы специально предприняли поездку в Мидлендс, где находится крупнейший в Британии магазин для животных, куда я отсылал заказ на будку с обогревом, которую можно было подсоединить к центральной системе отопления. Это была вещица немаленькая — высотой около шести футов, выше человеческого роста, со множеством уровней, где собака может сама по желанию выбрать, где ей спать.

Мы пытались приобрести такую будку через интернет, но оттуда можно было лишь скачать фото, которые мало что значили для Пучка. Конечно, он был в восторге, когда я красочно и в деталях описал ему, что это такое. Но я решил, будет лучше, если он увидит ее сам.

Он вдохновился идеей, и мы поехали испытывать термоконуру.

— Мне понравился верхний уровень, — подал он голос из будки. — Чувствуешь себя вполне надежно, никто тебя не видит.

— Я знал, что тебе понравится, — откликнулся я. — Значит, там и будешь спать?

— О, нет, — ответил Пучок, — здесь же не останется места для вас. Придется делать пристройку.

— Хорошо, — сказал я, понимая, что предстоит непростой разговор.

— Еще бы такую трубу, как у миссис Кэдуоллер-Бофорт, — сказал он. — Это возможно? Тогда бы я смог высовывать из нее голову и сторожить прямо отсюда.

Потом я старательно увел разговор в сторону. Чтобы пес больше не вспоминал об этом, я купил ему мячик на веревочке. А после того как хомяк, доведенный чуть не до сердечного приступа, прогнал его от своей клетки, мы подтвердили заказ и вернулись домой.

Мы ездили с миссис Кэдуоллер-Бофорт в собачий приют, чтобы сделать пожертвование и определить, на что именно следует потратить деньги с наибольшей пользой для собак, а также узнать, может ли она получить памятный значок как почетный даритель и установят ли они мемориальные доски в память о ее собаках. За 250 000 фунтов (а таков был размер пожертвования) они готовы были переименовать приют в честь миссис Кэдуоллер-Бофорт. Естественно, без упоминания суммы.

При виде того, как благодарны были ей эти люди, мне стало немного легче. Их менеджер по фондам прямо затрепетала от такой суммы и даже попросила на всякий случай у миссис Кэдуоллер-Бофорт удостоверение личности, видимо заподозрив какой-то подвох. Если бы приют получил все причитавшиеся ему 24 миллиона, эта женщина, наверное, свалилась бы замертво.

— Я не переживу этих щенков, — сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, проходя мимо клеток. — Я уже собралась на покой, вы понимаете, мистер Баркер?

Я обратил внимание, что вся живность внимательно прислушивалась к ее сентиментальным излияниям, видимо угадывая в ней «свою».

— Длинный день идет на убыль, — заговорил Пучок, — сладкий манит сон. Вечный вопрос неясно вырисовывается передо мной. Что… — Его глаза углубились в зыбкую даль, и глубокая задумчивость овладела им. — …на завтрак?

Оказывается, жизнь временами может становиться до слез мелодраматичной. Месяца полтора спустя после переезда миссис Кэдуоллер-Бофорт в «приют» я листал местную газету, перебегая глазами от раздела о торговле недвижимостью к спортивному, пока не убедился, что никто из сотрудников не смотрит на меня, после чего перешел к остальным материалам номера.

Время было послеобеденное, но на моем столе нет крошек пирожного, которого мне больше никто не покупал, на эту чистоту было даже больно смотреть. Нет, я, конечно, мог сам купить себе любимое пирожное, но теперь, когда не было Люси, это было вдвойне бессмысленно. Ведь я никогда не просил, чтобы она его покупала, эти знаки внимания смущали меня, и вот теперь, когда я мог купить себе пирожное, не испытывая никакого смущения, я просто не хотел этого делать. Странно.

Знакомые газетные истории о мелком воровстве и всевозможных распродажах скользили перед глазами, не проникая в мозг, пока я не наткнулся на знакомый портрет — миссис Кэдуоллер-Бофорт в траурной рамке. Ее кудрявая головка, похожая на цветную капусту, благородно выделялась на фоне песьих морд.

«Собачья утрата — покровительница дворняжек сорвалась с поводка жизни!» — гласил заголовок, подтверждавший мое мнение, что печатный орган заметно пожелтел после смены издателя.

Еще не дочитав до конца, я почувствовал охватившую меня дрожь. Пучок участливо сел рядом.

— С тобой что-то не в порядке.

Собака, точно градусник, извещает тебя о твоем состоянии, верь, ты ему или не верь — все равно пес окажется прав.

— Да уж, — ответил я. — Миссис Кэдуоллер-Бофорт умерла.

Пес посмотрел на меня озадаченно.

— Умерла? — переспросил он. — Не уверен, что понял. Что значит «мертва»?

Я вслух зачитал первый абзац колонки: «Души не чаявшая в собаках знаменитая суссексская благотворительница аристократка миссис Кэдуоллер-Бофорт скончалась вчера в возрасте 93 лет».

— И как это отразится на наших дальнейших отношениях? — спросил пес.

— Как отразится? Больше мы ее не увидим — вот как отразится. Можешь быть уверен.

Пес озадаченно почесал за ухом.

— Вообще-то, я всегда считал, что умирают только незнакомые люди, — признался он.

— Что это ты имеешь в виду?

— Ну вот, например. Я недавно видел в кустах мертвую лису, которую совершенно не знаю, в отличие от миссис Кэдуоллер-Бофорт, но я понятия не имел, что такое случается с друзьями.

— А что, по-твоему, с ними случается?

Пес щелкнул клыками. Я видел, что он сильно опечален.

— Я никогда не задумывался, — признался он. — Трудный вопрос.

Я стал читать дальше:

— «Наследница рода Кэдуоллер-Бофорт, она жила в фамильном гнезде Чартерстаун близ Дакфилда и лишь за несколько недель до смерти переехала в дом для престарелых, продав родовое имение фирме «Нью Уорлд Энтерпрайз», которая собирается превратить его в роскошный жилой комплекс».

— А ты умрешь? — спросил пес.

— Да, — ответил я. — В один прекрасный день. Вид у Пучка стал точно у моего папы, когда он замечал дырку в новом носке.

«Как же так? Это же хлопок с добавкой синтетики», — с горечью говорил отец, продолжая разглядывать носок, точно ученый, который не в состоянии объяснить совершенно неожиданный результат эксперимента.

— И что же мне тогда делать? — спросил пес, тихо паникуя. — Вы же не сможете открыть мне банку с консервами, если будете холодный и покрытый плесенью, как та лиса?

Новая секретарша, временно принятая на место Люси, выглянула из-за своего компьютера.

— Что это с собакой? — спросила она.

— Не знаю, — отозвался я. — В ближайшее время я не собираюсь таким становиться, а там… Кто знает, что случится к тому времени, — шепнул я на ухо Пучку. — И в любом случае обещаю, что я и оттуда буду присматривать за тобой.

— Оттуда — это откуда?

— Ну, — мотнул я головой в неопределенном направлении, — сам понимаешь.

— А что такое смерть? — продолжал допытываться он. — Когда просто перестаешь двигаться?

Я снова посмотрел на некролог миссис Кэдуоллер-Бофорт.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что дело и правда только в этом. Вообще же смерть, как и жизнь, — загадка.

Общаясь с животными, трудно избежать сантиментов. Такова уж суть общения с ними — оно никогда не проходит на равных. Они вызывают в нас чувство умиления, какое иногда пробуждают и дети и женщины, но животные вызывают его постоянно. Пес так трогательно посмотрел на меня, что я закашлялся, чтобы скрыть слезу, навернувшуюся на глаза.

— Загадка, — произнес Пучок. — Почему же вы сдаетесь?

Он поднял лапу, видимо задумавшись.

— Рябь на поверхности океана — это движение, и всякое движение проходит. Жизнь ничего не меняет, она сама есть непрерывное изменение. Это ужасно, что постоянно в космосе одно лишь неизбежное изменение.

— Хочешь заварного крема? — спросила секретарша, которая довольно неплохо заменяла Люси.

— Не прочь, — ответил пес, виляя хвостом. Когда она его увела, я смог дочитать некролог.

Миссис Кэдуоллер-Бофорт, оказывается, давно была связана с суссексским клубом собаководства и вплоть до конца 80-х была знаменитой заводчицей. Она разводила колли, что не мешало ей организовывать и проводить выставки метисов и полукровок. В последние годы ее здоровье ухудшилось, и она уже не могла держать собак, но вплоть до самой кончины регулярно становилась членом жюри на местных выставках собак.

Рядом с некрологом было помещено еще несколько отзывов о покойной местных кинологов и заводчиков. И на этом все. Зазвонил телефон, и я подумал, что следовало бы прочитать и отзывы.

Я снял трубку. Это была Линдси.

Когда в октябре мы заключили сделку, то договорились, что въедем в первый дом, который сдадут «под ключ», чтобы продемонстрировать потенциальным покупателям других домов прелести нового, благоустроенного Чартерстауна. Кот был готов скинуть еще 25 тысяч с цены за дом, если мы согласимся, чтобы он в течение первого года являлся открытым для посетителей демонстрационным макетом. Излишне говорить, что за это предложение немедленно ухватилась Линдси, особенно после того, как один из членов «Бумажного Сообщества», автомобильный дилер, продал ей по бросовой цене демонстрационную модель лендровера «Дискавери» из своего салона, так что недостроенные дороги к дому теперь были ей не страшны. Линдси пообещала, что будет дотаскивать меня вместе с моей старенькой «ауди» до главных ворот, откуда начиналась нормальная дорога, хотя, думаю, я бы лучше вложился в новую пару резиновых сапог и доходил до них пешком, заодно выгуливая собаку.

Я пытался примирить Линдси с Пучком. Я даже собирался купить ей собаку-охранника для «Дискавери».

— Спасибо! — расцвела она, искренне обрадованная. — Я буду так здорово смотреться, правда, с каким-нибудь Лабрадором на фоне машины. — Тут она помрачнела, догадавшись, о чем идет речь. — Но если ты считаешь, что я буду пускать его в салон, придумай лучше что-нибудь другое.

И все же отношения у нас в это время были самые теплые за все время знакомства, не считая нескольких первых месяцев.

Она подарила мне прекрасное перо «Монблан» с выгравированными на нем словами: «Для будущих контрактов», и мы планировали съездить в отпуск куда-нибудь за границу, впервые за все время. На неделю в Грецию, когда улягутся дела, то бишь когда появится «дырка» в ее плотно забитом рабочем графике.

Еще больше нас сблизил ее обострившийся интерес к торговле недвижимостью. Она благоговейно внимала моим рассказам об инвестициях, доходах и процентах. Она даже внесла несколько новых предложений в области рекламы и консалтинга. Обувной бизнес много потерял в ее лице, ведь у нее была природная деловая хватка.

Так что я потеплел, услышав ее голос в трубке.

— Еду на деловую встречу, — сообщила она, очевидно, из машины. — Через три недели мы уже сможем въезжать, или как только проложат более-менее приличную дорогу к дому.

— Великолепно, — отозвался я. — Надо узнать точный адрес, чтобы можно было отправить кое-какое барахло. Какой там номер дома?

— Там нет никаких номеров! — Ее переполняла гордость, это было слышно даже по телефону. — У дома будет название, и мы сами его придумаем. Представляешь?

— Но куда же в таком случае отправлять посылки?

Это был насущный вопрос. Куда, в самом деле, доставят конуру, куда мне приглашать водопроводчика и как управиться со всем этим до новоселья?

— Разве ты не можешь получать посылки по старому адресу? — спросила она. — Пока дом не закончат, нам, вряд ли понадобится что-нибудь доставлять туда.

— Это сюрприз.

— Опять сюрприз? — По собственному опыту Линдси знала, что от меня можно было ждать каких угодно сюрпризов. И то, что казалось сюрпризом мне, на нее могло произвести обратное впечатление.

— В соответствии с новыми правилами общежития…

— Какое еще общежитие? Ты бредишь? Мы будем жить в своем собственном доме, — уточнила она.

— Вот именно, — продолжал интриговать я. — Поэтому здесь учитываются твои пожелания насчет ковров и прочего… чистоты в доме.

— А почему этот сюрприз нельзя отправить к тебе?

— Он слишком большой.

— Неужели настолько большой, что не поместится в твоей квартире? — В голосе ее зазвучали нотки восторга. — Это подарок на новоселье? — допытывалась она.

— Это конура для Пучка, — сказал я, — настоящий собачий дворец. Стоять он будет на дворе, потому и называется «дворец», понимаешь? И никаких проблем с собачьей шерстью. Видишь, я все учел.

В трубке смолк ее жизнерадостный голос, как только я произнес «конура». Повисло красноречивое молчание.

— В чем дело? — спросил я. — Ты не рада?

— Ты что, не читал договор?

— Какой еще договор?

— Бумагу от адвоката, приложение к купчей на дом, я присылала ее тебе факсом.

— Нет.

— Но я же присылала тебе.

— Ты могла присылать что угодно, но я не читал никаких договоров, — ответил я, начиная раздражаться. — А в чем дело?

— Там детская зона. Игровые площадки и все такое. Я думала, именно потому мы туда и переезжаем, — с намеком сказала она.

Это была правда. В самом деле, как я мог забыть. Ведь мы обсуждали это с Линдси. Не то чтобы мы целеустремленно шли к этому, но она перестала принимать противозачаточные таблетки, а к другим методам контрацепции мы не прибегали.

— Так и что?

— Что-что — собак туда не пускают. И держать их там вообще запрещено.

Я оглянулся и отыскал глазами Пучка. Пес был обласкан тучным клиентом, с натугой гладившим его, похоже, толстяк добровольно обрек себя на выполнение этого физического упражнения, чтобы сбросить лишний килограмм.

— О, нет, — вырвалось у меня. — Этого не может быть.

Оставив Пучка в офисе, я рванул на встречу с Линдси. Поскольку выдался удачный в смысле погоды день, она предложила совершить променад по набережной. И вот я стоял, дожидаясь ее в вихре возбуждения на фоне отливавшего металлическим блеском моря.

Подростки, рассевшиеся на траве подле меня, обсуждали свои насущные проблемы: как у кого растет грудь и прочее. Слева на скамейке обедал мужчина, умудряясь практически не закрывать рта, а справа какая-то женщина лупцевала ребенка, потому что он, как она выражалась, «сам напрашивался». Все раздражало меня, все внутри готовилось к грандиозному скандалу.

Наконец появилась Линдси, опоздав на четверть часа. Первая особенность езды на «Дискавери», с которой ей пришлось познакомиться, — это сложность парковки. Если свой маленький «Клио» она могла всунуть куда угодно, то с внедорожником ей приходилось крутиться по округе еще некоторое время, выискивая место пошире. С другой стороны, это давало ей возможность побыть подольше в прохладном салоне с кондиционером и попользоваться всей роскошью автомобиля этого класса.

Одета она была на сей раз по-домашнему, в спортивный костюм. Она подошла ко мне пружинистой походкой атлета, идущего выяснять отношения с заблуждающимся судьей.

Чувствуя клокотавшее во мне негодование, я постарался быть холодным как айсберг.

— Чертовски удобная отмазка, не правда ли? — произнес я самую вежливую фразу, на которую только был способен в таком состоянии.

Линдси вперила в меня железный взор.

— Если ты пришел сюда, чтобы оскорблять меня, я уйду сейчас же.

— Это ты… оскорбила меня… — Я запнулся, с усилием удержавшись от бранного слова.

— В каком смысле? Чем?

— Тем, что до последнего скрывала, что мне придется бросить моего лучшего друга во всем мире ради этого контракта.

— Я думала, твой лучший друг — это я, — спокойно сказала она.

Вот, таковы они, женщины. Доводят до самого пика раздражения, а затем поворачивают все так, что ты же и оказываешься неправ. Есть, конечно, и мужчины, умеющие поступать подобным образом, но я к ним не отношусь.

— Ты, конечно, — буркнул я. — Ты знаешь, что я имею в виду. Не заговаривай зубы.

— В таком случае не знаю, — сказала Линдси, посмотрев на меня уже несколько добрее. — Я понимаю, как много значит для тебя эта собака, но, думаю, ты сможешь все взвесить и решить, что для тебя — и нас — важнее. Думаю, ты придешь к верному решению. А чтобы ты знал, я даже подчеркнула это место в контракте, который переслала тебе. Так что ты не можешь обвинять меня в обмане, Дэйв.

— Но я же не читал этого контракта, сколько можно говорить тебе! Я даже думать об этом не могу.

— Не можешь думать?

— Да. Я уже говорил. Меня преследует чувство вины. К тому же ты могла сказать мне сама, а не тыкать носом в эти бумажки.

Она успокаивающе взяла меня за руку, которую мне тут же захотелось с негодованием отдернуть. Чего я, естественно, не сделал.

— Мне не хотелось, чтобы это выглядело так, будто условие о собаке исходит от меня, — продолжала она. — Я просто положила контракт перед тобой, чтобы ты сам мог с ним ознакомиться. Тем более, яснее, чем там написано, и не скажешь. — Последовала пауза.

— Я люблю эту собаку, — сказал я, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.

— О, детка, я знаю, как ты его любишь. Тебе ли говорить мне об этом. Ну. Обними же меня. — Линдси обвила меня руками. — Ты ведь понимаешь, — продолжала она, — речь идет о нашей жизни, о всей жизни, которую нам предстоит прожить вместе. Этой собаке может быть два года, а может и семь, может быть, она старше, чем ты думаешь. Завтра она может попасть под машину. В любом случае будь уверен, что прожить тебе предстоит дольше, чем собаке. И большую часть своей жизни ты все равно проведешь без нее. И ты не можешь калечить свое будущее ради собаки. А что, если все и дальше пойдет на лад и мы сможем скопить денег, чтобы перебраться на Сент-Киттс? Мы не сможем взять его с собой.

Теперь Сент-Киттс. Мы переезжаем с когда-то желанного Мастик.

Я заметил боксера, который преследовал Пучка, гарцевавшего по направлению к морю.

— Не вижу, как отказ от проживания в Чартерстауне может исковеркать мое будущее, — сказал я. — И вообще не хочу там жить.

Линдси покачала головой:

— Но ведь ты сделал меня очень-очень счастливой, разве ради этого нельзя пойти на небольшую жертву? К тому же тебе и не придется бросать Пучка. Ведь его может взять Люси, наверняка она будет только рада. И ты его будешь видеть хоть каждый день в конторе.

Я еще не рассказывал ей, чем закончилась история с Люси.

— Она давно уволилась. И с тех пор я ее больше не видел.

— Ну и что, все равно она с радостью заберет его к себе. Она же любит собак.

Сказано это было так, как будто речь шла о каком-то терпимом физическом недостатке.

Теперь я понял, что моя привязанность к Пучку была вызвана не тем, что он разговаривал со мной, хотя я находил его взгляды на жизнь интересными, а иногда забавными; просто я привык к нему, как к старому другу, расстаться с которым нету сил. Сама мысль о том, чтобы лишь изредка видеться с ним во время случайных прогулок, даже если Люси и согласится на это, была невыносима. Да и кем я тогда буду для него? Место вожака стаи займет Люси, а я потеряю свой авторитет.

Я повернулся лицом к морю, к изменчивым полосам света на согретой солнцем воде. Как там говорил пес? «Жизнь ничего не меняет, жизнь сама по себе изменение».

— Мы уже сделали это, — напомнила Линдси. — Назад хода нет.

— Мы можем продать этот дом, и даже с прибылью, и найти место получше.

— Пока ничего лучше я не вижу, — сказала она. — Ты только представь: у нас будет бассейн, теннисный корт под рукой, изолированные детские площадки под охраной. Это то, о чем я всегда мечтала, Дэвид, если не думать о Флориде или…

Я остановил ее рукой, чтобы она не сказала этого слова: «Мастик».

Может ли уступчивость войти в привычку? Полагаю, да, хотя мне искренне хотелось, чтобы Линдси была счастлива.

— Я ни для кого не мог бы пожертвовать большим, — произнес я, чувствуя, что этими словами искушаю Бога, и он может подумать: «В самом деле? Ну, попробуй тогда вот еще что…»

Мой мозг не мог включиться в работу. Неужели сказанное мной означает, что я готов расстаться с Пучком. Похоже, Линдси поняла мои слова именно так.

Она прильнула ко мне и поцеловала в щеку.

— Все будет в порядке, — сказала она. — Пойдем, я хочу купить тебе мороженое. Деньги за собачью будку ты скоро получишь обратно.