Я взял деньги, это так, но честно пытался оставить миссис Кэдуоллер-Бофорт расписку. Она отказалась наотрез, так что я добровольно обязался вернуть ей долг, вычтя деньги из суммы комиссионных сразу после продажи дома или даже раньше, если мне повезет в игре нынешней ночью. Это заняло совсем немного времени — я все уладил, пока Люси ходила разыскивать туалет.

Хотя, как оказалось, на пути к покерному столу меня ждали и другие препятствия.

Как только мы выехали на шоссе А23, направляясь домой, Люси материнским тоном завела разговор о том, что у меня был тяжелый день, учитывая похороны матери, смерть Джилберта и переживания, пусть восторженные, по поводу предстоящей продажи дома миссис Кэдуоллер-Бофорт. Так что, решила она и усиленно толкала меня к этой мысли, лучше всего мне отправиться прямиком домой и принять горизонтальное положение. Одним словом, выспаться.

— У вас вид просто ужасный, — говорила она. — Я отведу вас домой и приготовлю что-нибудь на ужин, затем сварю пунш и уложу под одеяло.

Не спорю, Люси была права, я был в некотором смысле совершенно выбит из колеи. Правда и то, что близость предстоящей игры придавала мне сил и вселяла уверенность, особенно учитывая деньги, которыми удалось разжиться. Игра давала мне невиданный эмоциональный заряд, превращавший крайнюю усталость в гиперактивность.

— Я отключаюсь, — сказал пес. — Весь этот мир мчится вперед, отнимая последние силы. Я устал. Доброй ночи. — С таким напутствием он свернулся калачиком на заднем сиденье и секунду спустя уже спал.

Каков ход мыслей лудомана — человека, пристрастившегося к игре, когда он попадает в подобную ситуацию? «Полчаса покупаем продукты, полчаса готовим, минут десять едим и примерно столько же прощаемся. Еще около получаса уйдет на дорогу. Ничего себе: почти два часа, отнятых у игры. О, нет, она же захочет приготовить мне горячий пунш, а это молоко и виски. Стало быть, за руль уже не сядешь. Придется брать такси и к столу добираться уже на поддаче, а это скажется на качестве игры. Какой смысл лезть пьяным в гадючью нору?»

Насчет же пагубной привычки — это уж поверьте на слово. Я отдаю себе отчет в том, что я лудоман. Был бы я алкоголиком — валялся бы в канаве, давно порвал бы дружеские и семейные связи и умер в возрасте сорока. Но нет, я был маньяком несколько иного сорта — человеком, который ежедневно является на работу с похмельем, которое не так заметно беспокоит компанию, багровеет лицом от переживаний за игорным столом и умирает в возрасте сорока пяти.

Не знаю, отчего я не мог сказать просто: «На самом деле я собираюсь сегодня немножко поиграть в покер». Нет, я ото всех скрывал свою пагубную страсть — просто, видимо, потому, что знал, что это страсть и что она пагубна. Возможно, еще потому, что мне было стыдно перед сотрудниками — ведь как-никак я был их боссом. Мне было стыдно перед Люси. Пусть даже у меня от переживаний сегодняшнего дня дрожали руки на руле, и все равно я не хотел поступить так, как на моем месте сделал бы каждый психически здоровый человек. А психически здоровый непременно разрешил бы симпатичной девушке приготовить ему чай и уложить пораньше в постель.

— У меня дома пустой холодильник, — «вспомнил» я.

Пес тут же шевельнулся во сне, среагировав на знакомое слово. И пробормотал что-то вроде: «Голодный кошмар».

— Мы купим продукты по дороге, — предложила Люси.

— Я не настолько голоден.

И снова пес заерзал во сне, презрительно выдохнув воздух.

— Тогда я съем за тебя, — пробормотал он, не просыпаясь.

Люси положила руку мне на колено.

— Вы же ничего не ели на работе и, думаю, дома позавтракать, тоже не успели. Я же вижу, как вы напряжены. Вам не дает покоя то, что произошло сегодня. Зачем притворяться? Вам нельзя оставаться без присмотра, кто-то должен побыть с вами в эту ночь. Кого вы обманываете?

«Пожалуйста, Люси, отпусти меня поиграть в покер!» — услышал я собственный голос, рвущийся наружу. Так я должен был сказать. Но не сказал. Вместо этого я ответил ей вялой улыбкой.

— Мы можем устроить собаке постель, — продолжала Люси. — Достанем картонную коробку, прорежем дырку, и будет ему превосходная конура. А внутрь можно засунуть подушки.

Это звучало заманчиво: устроить постель для новой собаки и провести ночь под присмотром заботливой Люси.

— Мне нравится смотреть на спящих собак, — призналась Люси. — Так и чувствуешь исходящий от них уют.

Я почти явственно ощущал этот самый уют, который исходил от ее слов, но я оказался поставлен перед выбором, не так ли? Деньги прожигали карман, избавиться от этого невыносимого жжения я мог только в компании мужчин, которые мне не нравились, но было никак не попасть туда, не оскорбив при этом девушку, к которой я относился нежно и трепетно и которая только что предложила совместно провести ночь, полную неги и трепета.

Я хотел этого, но ничего не мог с собой поделать, мой мозг просто не мог свыкнуться с мыслью, что эту ночь предстоит провести без покера, он не мог вынести реальности с ее сложностями и причудами. Все, что он мог сейчас воспринять, было бесконечное повторение карточных комбинаций, вычисление шансов: один к четырем, один к четырнадцати и так далее. Мне были просто необходимы и табачный дым, и режущий глаза свет, и компания странных людей с именами, больше похожими на клички, и вечный бой за зеленым столом…

— Сэр, не надо никакой постели, — заговорил мой новый четвероногий друг, очнувшийся на слове «собака». — Я привык к траве и асфальту, другого комфорта мне и не надо. — Сейчас он напоминал сироту, в присутствии которого заговорили о рождественских подарках.

Мы остановились у светофора при повороте на Ворсинг, и в этот момент запищал мой мобильник — пришло сообщение.

— О, нет! — воскликнул я, хватаясь за трубку. Это был подходящий момент, им нельзя было не воспользоваться. Я тут же решил разыграть сцену, хотя это было всего лишь сообщение от мобильного оператора с приглашением воспользоваться бесплатной трехмесячной услугой Wap.

— В чем дело? — встрепенулась Люси.

— Линдси, — вымолвил я. — Просто не могу в это поверить! Похоже, у нее опять проблемы. Как раз когда мы подумали, что выбрались из передряг. Мне, в самом деле, очень жаль, Люси. Но, похоже, сегодня мне предстоит еще поездить.

Это не было полной ложью. Проблемы Линдси состояли в том, что у нее потеет окно — плохо подогнана рама. И на самом деле конденсат скапливался на стеклах лишь поутру, так что с такой проблемой можно было еще жить и жить. Если бы не сообщение, получилась бы ложь. А так — я ведь, в общем, ничего не солгал. Это как покер — просто сыграл эмоцию, и все.

— Зачем ты обманываешь? — спросил пес.

— О господи, — сказала Люси. — С ней-то хоть все в порядке?

— Она, — сказал я, мучительно сочиняя на ходу, — в порядке, но ей надо, чтобы я непременно был сегодня у нее. Слушайте, Люси, если я дам вам денег на такси, вы сможете добраться отсюда? Я высажу вас на стоянке.

— Ты лжешь, мой господин. У тебя колотится сердце, и ты стал обильно потеть. Зачем ты врешь?

— Не надо мне никаких денег, — сказала Люси.

— Пожалуйста, — стал упрашивать я, — возьмите, вы окажете мне этим услугу.

Эти «пожалуйста, возьмите» и «нет, не могу» продолжались до самой стоянки таксомоторов. Мы перебрасывались ими с упорством теннисистов, не теряющих надежды пробиться в финал Уэмбли. Наконец мне удалось всучить ей двадцатку и помахать на прощание из окошка.

— Только обязательно в постель! — крикнула напоследок Люси, и я газанул.

Свобода.

Над городом смыкалась ночь, когда мы подъезжали к заведению Змееглаза. По дороге пес развел критику.

— Мне не нравится, когда ты обманываешь Люси, — сказал он. — Тем более она прекрасно знает, когда ты лжешь.

— Во-первых, я не врал, — ответил я, — и, во-вторых, она ни о чем не догадывается.

— Догадывается, уж я-то знаю, — проницательно заметил пес.

— Интересно, каким же образом ты мог…

— Она похолодела, и у нее заурчало в желудке. Так всегда бывает от недоверия, — заявил Пучок. — И потом, она взбудоражена. До чего ты ее довел! Вообще, нет ничего проще, чем раскусить приветника, когда он начинает обманывать. — Теперь он сидел прямо у меня за спиной, водрузив свою голову мне на плечо. — Все просто, как в машине, — сжатие-расширение. Поры раскрываются, на коже выступает пот, железы выделяют секрет.

— И как же собаки узнают обо всем этом?

— Мы известны чувствительностью носов и ушей и настроены на тонкие вибрации эмоционального мира, приучены воспринимать его путем, который невозможно объяснить приветникам, несмотря на их силу и неограниченный доступ к пище. Я имею в виду, на этом все и сходится, не так ли, Приветник?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Вы думаете, когда собаки обнюхивают вас, это приветствие.

— Так и есть, — сказал я. — Ты не можешь спорить с этим.

— Вот это, — сказал пес, — приветствие!

— Пучок! — рявкнул я, оборачиваясь и заставая пса с задранной задней ногой — в классической позе фонарного салюта восточноевропейской овчарки.

— Мир запахов открывает много тайн, — продолжал пес. — Я по запаху могу определить, что чувствует данная особь, из какой она семьи, могу узнать исторические факты, связанные с родством.

— Ты не можешь определить все это по фонарному столбу, — категорически заявил я.

— Как в таком случае я смог узнать все о Чартерстауне?

— Потому что ты мой симптом.

— Как? — удивился он.

— Ты признак того, что я схожу с ума, заработался, впал в депрессию, а все остальное я просто вспомнил, потому что где-то когда-то слышал. Ты же, точнее, твой голос — не более чем галлюцинация.

— Ничего себе, — обиженно возразил пес. — А если я тебя так назову? Может быть, ты — только симптом моего безумия. Откуда ты знаешь, что перед тобой реально, а что лишь плод воображения?

Теперь выражение морды у него было точно у престарелой домохозяйки, которая спорит с молочником, не принимающим у нее бидончик лишь потому, что ему не нравится, как из этого бидончика пахнет.

— Я не собираюсь вести философские диспуты с собакой!

— Философия как раз и доказывает, что не следует полагаться на субъективную реальность, — говорил пес, — потому что любой может утверждать что угодно. Ваш ход?

Вид у него был такой, точно он только что принес мне палку и, виляя хвостом, ждал, когда же я ее брошу.

— Ладно, если вы, собаки, так чувствительны к эмоциям, тогда ты должен знать, как я себя чувствую сейчас, — сказал я, постаравшись принять непроницаемый вид и хмуро поглядывая в его сторону.

— Разбитый велосипед, диетическая кола, которая тебе не нравится, но все равно ее покупаешь, и сандвич с тунцом, хотя тебе на самом деле хочется БЛТ — Бекон, Лук и Томатный соус. Шины, скользящие по асфальту, и увядшие цветы, — сказал он.

Боже мой, завтра непременно к доктору! Доктор меня ждет.

— Я спросил, что я чувствую, а не чем пахну.

— Запах и есть чувство, а чувство — запах, — сказал пес с озадаченным видом. — Нельзя описать одно без другого.

— Разбитые велосипеды, — процедил я сквозь зубы, — это не запах.

— В твоем случае как раз запах, — уверенно сказал пес.

— Тебе бы лучше помолчать, — заметил я. Бросил я. Последний раз я был вблизи разбитого велосипеда, когда под ним лежал отец.

Мы подкатили к заведению Змееглаза. Оно располагалось в особенно непривлекательной части исключительно мерзкого прибрежного городка. Я уже был весь как на иголках, как всякий раз перед игрой.

— Слушай, — сказал я собаке. — Я должен буду сосредоточиться. Так что не отвлекай, и еще, если можно?

— Что? — с готовностью повилял он хвостом.

— Заткнись на время игры. Ни слова, понял?

— Вы пухнете и пахнете в присутствии Люси, — заявил Пучок. — А все оттого, что вы находите ее чертовски привлекательной. У нас, собак, это называется любовью.

На слове «любовь» он вытянул шею и заглянул мне в глаза из-за моего плеча, точно цыган со скрипкой в ресторане: «Музыку для вашей леди?»

Итак, любовь — это «пухнуть и пахнуть».

В окне вспыхнул свет, и показались силуэты игроков. Я зажал собачью пасть и зашипел:

— Больше ни слова!

— Как я могу? — обиженно пробубнил он из-под ладоней. — Между прочим, губу прикусил.

Я отпустил его только после того, как вырвал обещание молчать.

— Я нем как рыба, — заверил меня пес.

— Вот так и продолжай.

— Да чтоб мне лопнуть, сэр, если вы хоть слово услышите от меня на столь ответственном мероприятии. — Он облизнулся. Я принял это за заверение в чистоте помыслов.

Пес выпрыгнул из машины следом за мной, тут же зарулил в садик перед домом и задрал ногу на жестяную табличку: «По газонам ходить воспрещается!». Последовал звук, напоминавший жужжание дверного звонка, и раздался он прежде, чем я успел нажать на кнопку.

У входа меня встретила мамаша Змееглаза.

Это была симпатичная шотландка, умудрявшаяся сохранять обаяние, несмотря на многочисленные удары и затрещины судьбы: супруга-алкоголика, детей-неврастеников и на то, что в ее собственном доме с ней обращались хуже, чем с рабыней. К тому же она с трудом переводила дыхание благодаря непомерному числу выкуренных сигарет.

Миссис Ватт видела лишь светлую сторону вещей. Один из игроков, художник и декоратор по прозвищу Мистер Бережливость, никогда не плативший долги, пока перспектива познакомиться с горячим утюгом, приложенным к заднице, не становилась предельно близкой, как-то сказал про их ветхий дом, что у них, дескать, обои трещат по швам.

— Ни хрена, милый мой, — спокойно отвечала она, — обои здесь ни при чем, это просто стены в доме слишком прямые.

Она переехала из горной Шотландии к покрытому смогом и туманами южному побережью, как рассказала однажды, угощая меня сандвичем с рыбной пастой, потому что это было самое удобное место для дома.

— Да, дальше вы уехать не могли, если, конечно, не покидать Британских островов, — заметил я.

— Вот именно: нашли, называется, чертово удобное местечко! — нимало не смущаясь, заявила она.

Она относилась к нам как к школьникам, которые собираются у приятеля, и радовалась за Змееглаза, что у него так много «друзей». Потому что других друзей, кроме как за покерным столом, у него не было.

— Это хорошо, что к Вулли ходят приятели, — говорила она, — а то ему так одиноко.

— Это точно, — согласился я, устремив взор на Змееглаза, глаза которого, правда, больше походили на жабьи, если продолжать подыскивать сравнения в мире рептилий, или на глаза плюшевого мишки, если оставить земноводных в покое. На самом деле прозвище Змееглаз, или Змеиные глаза, значило совсем другое — два очка на выброшенном кубике, где две точки расположены по диагонали. Такими же были и глаза Змееглаза — один выше другого. Может, это и ничего, но, когда речь идет о чертах лица, необходима ювелирная точность. Подобное несчастье постигло и его брата. Правда, у того выше был другой глаз, отчего они с братом становились чем-то вроде зеркальных отражений друг друга. Мать фотографировала их, поставив рядом, и говорила потом, что что-то случилось при печати.

— В семье не без урода, — рассуждала она, рассматривая снимки, — но только у меня их сразу двое. Бог не обделил…

Мамаша Змееглаза провела меня внутрь через заднюю дверь:

— Привет, Дэйв, все пучком? Да ты сегодня с приятелем!

— У меня всегда все пучком, миссис Ватт, — отозвался я. Миссис Ватт щедро пересыпала свою речь ненормативной лексикой, поэтому не отвечать ей тем же было вроде как и невежливо. Пес слегка бледнел, когда слышал нехорошие слова, если может бледнеть тот, кто с ног до головы одет в черно-коричневую шкуру.

Миссис Ватт приласкала Пучка, приговаривая всякие свойственные женскому языку нежные и глупые словечки, среди которых прозвучали «малыш» и «красавец» наравне с «вонючка», «блохастик» и «кобелина».

— Ничего, что он со мной? Как думаете, парни не против? Он будет сидеть тихо, рядом… Рядом, я сказал! — последняя реплика была уже непосредственно обращена к Пучку, натянувшему поводок и устремившемуся на запах бутербродов, несшийся из кухни.

— В этой халупе уже никто ни хрена не имеет, ни против, ни за. И вообще скоро ничего иметь не будет, — сказала миссис Ватт. Она чесала псу шею, а он извивался от кончика носа до кончика хвоста. Это был апофеоз собачьего удовольствия.

Я направился к двери комнаты, в которой собирались игроки, и Пучок затрусил следом.

— Кхм, ничего, что я сегодня с собакой? — произнес я, когда пес вошел в комнату.

— Твоя семейная жизнь никого не касается, — обронил Змееглаз. — Может, ей чего надо? Воды или там чего? Но учти, больше я на нее отвлекаться не стану.

— Я не прочь, в самом деле, — заметил Пучок, — приложиться к этим грудам сандвичей, которые я заметил на столе в кухне. А еще я бы с удовольствием попробовал джем.

Никто его не слышал, а я переводчиком при нем служить не собирался, так что все его намеки оказались напрасными. Все равно я состроил ему ужасные глаза, напоминая о клятве. После чего я все же засовестился и промямлил:

— Нет, в самом деле, если это не затруднит, я давно не поил его, мы уже несколько часов в машине…

— Мамуля! — зычно прогудел Змееглаз. — Миску воды, пожалуйста!

Мамуля появилась спустя минуту с требуемой емкостью.

— Как насчет складчины? — спросила она. — Вы участвуете или жратва с собой?

Покерные посиделки давали ей пятерку фунтов на «сырье»: закуски и напитки.

— Конечно, — отозвался я, занимая место за столом. — Деньги — не проблема.

— Что я вижу — никак ты сегодня при деньгах, — заголосил Косматый Бернс. — Новая птаха и все такое. — Он кивнул на собаку.

— Вообще-то я не птаха, я собака, — огрызнулся пес.

Я никогда не пылал особой симпатией к Косматому. Это была одна из рож, которые встретишь только на карикатурах. Весь в золотых цепях, при тачке с персональным номером и с замашками кутилы. Такие типы любят устраивать оргии в гостиницах. Но я получил бы особое удовольствие, если бы мне пришлось в этот вечер раскуривать свои сигары его десятифунтовыми банкнотами. Это была одна из замашек Косматого — после особо крупного выигрыша превращать деньги в дым. К несчастью, мне самому приходилось дважды бывать свидетелем этого после поражения в игре. Если прибавить к этому факт, что он с патологической настойчивостью называл нас «мелюзгой» и постоянно упоминал о «большой игре», в которой он участвует по субботам в крутых клубах, то вы поймете, отчего я ощущал дискомфорт в присутствии этого человека.

Косматый был членом игорного клана, называвшего себя «Бумажным Обществом», а «бумагами» на их полукриминальном жаргоне назывались деньги. Это были люди, для которых слова «наличка», «нал» были недостаточно круты Деньги для них были «бумагой», а сами они — «бумажниками».

И вот выяснилось, что я далеко не на мели, что, несмотря на последние проигрыши, выстроившиеся чередой один за другим, бумажный ручеек, подпитывавший мои карманы, еще не иссяк и не высох окончательно, что бывает с игроками-неудачниками.

Карты были розданы, но я все никак не мог сосредоточиться, чтобы глянуть в них, несмотря на то, что уже вошел в игру, отбросив шелуху и треволнения окружающего мира. Даже при хороших картах нельзя допустить, чтобы эмоции возобладали тобой, иначе это уже не покер. Спокойствие — вот верный залог успешной игры.

Интересно, что бы почувствовали вы, в первую минуту увидев, что у вас на руках пара дам, которые отбрасывают разноцветные блики, словно стекла в витражах, сквозь которые проникает свет?

Я где-то читал, что подобное головокружительное ощущение испытывает человек, оказавшийся в огромном соборе с высокими сводами. Это называется мистическим благоговением. Вот примерно то же чувствовал и я, оказавшись лицом к лицу со своими двумя дамами.

Кое-что о покере — буквально в двух словах. Игра эта примитивна до безобразия — то есть с преферансом там или бриджем не сравнить.

Каждому раздается по две карты рубашками вверх, то есть никто, кроме вас, их не видит и не может использовать. Затем все делают ставки. Процесс это довольно скучный, так что не будем углубляться в детали. Далее следует самое интересное — в центр стола кладутся три карты в открытую, которые видит каждый и каждый может использовать для своей комбинации. Это так называемый «флоп». Вы смотрите в свои карты, и если есть шанс составить хорошую комбинацию из своих, учитывая эти, открытые, то делаете новую ставку и продолжаете играть. Если нет — лучше сразу сбросить карты, потеряв то, что было поставлено в начале, чем остаться в игре и потерять больше. Потом на стол выкладывают еще две карты. Игроки снова делают ставки. Из этих семи карт вам предстоит собрать пятикарточную комбинацию.

Таковы основные правила игры. Остальные детали можно прокомментировать в процессе. Впрочем, вам эта разновидность покера может быть известна, в таком случае вы посмеетесь над моими объяснениями. Я уже как-то пытался посвятить в тонкости игры Линдси, но ею постоянно овладевала зевота, и, в конце концов, она заявляла: «У меня тоже есть ставка. Ставлю на то, что ты не сможешь заткнуться».

Но вернемся к моим дамам. С такими картами и выбирать нечего, не так ли? Стало быть, вы делаете плохую мину при хорошей игре: рассеянно барабаните пальцами по столу, смотрите в сторону и наконец, все-таки повышаете ставку… Косматый прикусывает губу и идет следом. На середину стола выкладывается «флоп». Там появляется бубновая дама — леди Удача.

Косматый увяз по уши, но шансы его, как вам уже ясно, ничтожно малы, он блефует. Вероятность того, что у него комбинация лучше вашей, составляет сто к одному, а последний раз выпадало сто к одному, когда Элизабет Тейлор играла жокея в «Национальном бархате».

— Он производит впечатление человека уверенного, сэр, — заметил пес, вынуждая меня вновь применить захват челюстей.

Я полез сначала за тысячей фунтов, потом позаимствовал еще триста и еще сотню, чтобы увидеть все карты, а в результате этот подонок собрал «фул хаус» из трех десяток и пары дам, так что у меня не осталось даже на автобус.

— Удивляюсь, что тебе еще есть дело до сандвичей, — сказал Косматый, когда я в перерыве взял один — с сыром и пикулями.

— Лучший мой расклад за все это время, — признался я.

— Поешь как следует. При таком везении тебе скоро предстоит голодать, — посочувствовал Косматый.

— Ты прав, — ответил я, присовокупив непечатное слово, которое не решаюсь воспроизвести на бумаге.

Косматый чуть не замурлыкал от удовольствия, когда я при нем выругался, и я понял, что моя тактика работала. Показывать, будто ты выходишь из себя, проигрывая последнее, в расчете на то, что эта картинка запечатлится в памяти твоих обидчиков и впредь они, помня твою слабость, будут играть менее осмотрительно.

— И все же это продлится недолго, через пару недель я снова разживусь деньгами.

— Да ну? — Они оживились, как вампиры, которым сообщили о начале донорской кампании.

Не знаю почему, но я рассказал им, что случилось со мной вечером. Сейчас я об этом жалею, но тогда никак нельзя было удержаться. Уж больно хотелось утереть нос этим пиявкам.

— Мне светят комиссионные в сто тысяч.

— Комиссионные?

— От продажи дома с землей.

Так Косматый не только втянул меня в столь любимые им разговоры о состоянии кошельков, но и спровоцировал на хвастовство.

Однако бахвальство мое возымело желанный эффект, их всех буквально убила новость о грядущем росте моего благосостояния. Да, новость о близкой удаче партнера по карточному столу способна убить, даже, несмотря на то, что — уж я-то знаю — эти подонки думали, что вскоре смогут урвать свой кусок от моих капиталов.

— Самое забавное, — поведал я им, — что эта рехнувшаяся бабулька доверила мне совершить сделку за нее. Ей совершенно фиолетово, почем я продам ее дом. Повезло, что напоролась на меня, другой агент развел бы ее по полной программе.

— Что-то масла много на сандвичах, — заметил Поющий Детектив, когда явилась мамаша Змееглазов с очередной убийственной репликой, от которой он моментально сник.

Иногда она выражалась так, что и пьяный матрос упал бы в обморок.

— А мне нравится, — заявил Пожиратель Пирожков, который всегда приходил со своими пирожками. Тут был отчасти вопрос экономии на складчине, но поступал он так не только из жадности. После поедания пирожков с почками от него несло за версту, своим дыханием он был способен разогнать целую бронетанковую дивизию. Так поступал не он один — большинство игроков воняли на разный манер, заставляя других ощущать себя не в своей тарелке.

Но Косматый его и не слушал. Он не сводил с меня глаз.

— Кстати, — произнес он, — у меня есть друзья, которые могли бы заинтересоваться.

Больше о сандвичах он не заикался.