— Ну, теперь, как понимаешь, позорить мою фамилию ты не вправе. — Отец говорил без злости, так — воспитательный момент.

— А раньше был вправе? — откликнулся Вадим. Он пребывал в возбужденно-удивленно-счастливом состоянии. Еще бы, пять минут назад Вадим и родители узнали, что его фамилия в списке студентов, принятых на первый курс вечернего факультета Всесоюзного юридического заочного института.

— И раньше был не вправе. Но делал! — назидательно продолжил отец.

— Миша, оставь! Не сейчас! Не в праздник же! Ты подумай, Вадюшка — студент! — С этими словами мать ласково прижалась щекой к плечу мужа, с умилением глядя на Вадима.

«В общем-то это их праздник», — подумал Вадим.

— Знаешь что, — в Вадиме проснулся игрок, — давай сделаем так: если я за экзамен получаю пятерку, ты мне платишь десять рублей, если тройку — я тебе, (сданный зачет — с тебя трешка, несданный — с меня). Все равно работать пойду, так что платить будет из чего.

— Вот! Об этом я и говорю: ты уже сейчас думаешь о том, как будешь платить, ты уже рассчитываешь получать тройки и не сдавать зачеты!

— Воспитательный момент закрываем. Предлагаю договор. Да или нет?

— Как вы можете так говорить?! Оба! — вмешалась мама. — Ощущение, будто не отец с сыном разговаривают, а два торгаша на рынке торгуются!

— «Два торгаша на рынке» — это, мусь, ты имеешь в виду, когда продавщица овощного магазина покупает на рынке помидоры у грузина? — засмеялся Вадим.

— Да ну тебя! Я серьезно! Что за разговоры в интеллигентной семье? — Сердитые нотки в голосе не мешали маме смотреть на сына со счастливой улыбкой.

— А интеллигентность не подразумевает бескорыстие! И вообще, партия и правительство не исключают методы материального стимулирования при воспитании подрастающего поколения, хоть нам и предстоит в восьмидесятом году жить при коммунизме! — Вадим опять рассмеялся.

— Каком коммунизме? Почему в восьмидесятом? — перестала улыбаться мама. — Смотри где-нибудь в школе, то есть в институте, не ляпни! — Мама всегда боялась неприятностей для сына из-за его шуточек.

— Мусь, не дрейфь! Это из программы партии! Там прямо записано, что к 1980 году в стране будет построен коммунизм. То есть через семь лет. — Вадим повернулся к отцу. — Так что, батя, институт за это время я окончить успею, и деньги мне на пороге коммунизма не помешают! По рукам?

Деваться отцу было, прямо скажем, некуда. Впрочем, с учетом того, как Вадим учился в школе, он особо и не рисковал. Плюс совсем не хотелось, чтобы свою будущую зарплату Вадим тратил неразумно. А в том, что так оно и будет, отец не сомневался. Пусть лучше выплачивает из нее долги за плохие отметки, а он будет выдавать сыну деньги на необходимое.

— Хорошо. За неуд будешь платить двадцать пять! — решил додавить отец.

— А может, ты мне дашь сначала выучиться, получить диплом, встать на ноги, а потом уж начнешь на мне зарабатывать? — съехидничал Вадим, который вдруг осознал, что при таком раскладе можно и на бобах остаться.

— Не примешь это условие — сделки не будет!

— Фу, какое неинтеллигентное слово — «сделка», — возмутилась мама.

— Илона! Это юридический термин, — успокоил ее отец.

— Хорошо! За пятерку — ты мне десять, за тройку — я тебе десять. А двойка — двадцать пять. Так?

— Так!

— Сданный зачет — трояк, несданный тоже, но наоборот.

— Ты неправильно строишь фразу, Вадим! — опять вступила в разговор мама. — Так по-русски не говорят.

Советская власть строго следила за тем, чтобы никто не жил хорошо. Правда, за тем, чтобы никто не жил уж совсем плохо, она тоже следила. Люди к этому привыкли, воспринимали как данность, приспосабливались и жили маленькими радостями, вроде — достал сервелат, вот и праздник. Обидно другое: работать большинство не хотело, да и зачем, если все равно ни купить, ни показать, что купил, нельзя.

А отец Вадима работать любил. Даже не столько ради дополнительных денег, которых в семье не хватало, сколько ради удовольствия. Для него работа оказалась самым, пожалуй, приятным способом самоутверждения. Он был хорошим юрисконсультом, носил титул «король штрафных санкций» и получал истинное наслаждение, выигрывая дела в арбитражных судах. Его артистической натуре нужны были зрители, восторженные взгляды, успех.

Но тут вмешивалась власть со строгими ограничениями в трудовом законодательстве. Считалось так: по основному месту службы, за 100 % зарплаты, ты должен работать восемь часов в день, а по совместительству, где зарплата ни при каких обстоятельствах не могла превышать половины тарифной ставки, — четыре часа. Больше — нельзя! Дальше — спать! Гуманное государство не может позволить человеку относиться к самому себе безжалостно. Двенадцать часов работы, напрягайся не напрягайся, ставки больше, чем рублей сто пятьдесят, не получишь. А то, что есть хочется, что новые ботинки покупать приятно и нужно чаще, чем раз в два года, — буржуазные пережитки.

Вот и исхитрялся Михаил Леонидович работать нелегально. Юрист он был хороший, а в законах можно найти дыры. Михаил Леонидович говорил: «Не тот юрист, кто знает законы, а тот, кто знает, как ими пользоваться».

То он оформлялся на месяц по трудовому договору, якобы на время отпуска собственного юриста предприятия, то заключал договор на брошюрование арбитражных дел (это значило, что Михаил Леонидович, забирая домой неразобранные разрозненные документы из разных судебных дел очередного флагмана социалистического хозяйства, ночами, перебрав и рассортировав по папкам, приносил обратно готовые к отправке в архив кондиционные «кирпичи»). Словом, крутился. Но все равно директоров предприятий, желающих иметь при себе Осипова, оставалось больше, чем дыр в законе.

Так совпало, что к моменту поступления Вадима в юридический директор Московского пищекомбината уже два месяца уговаривал Михаила Леонидовича перейти к нему на работу. Но это было невозможно, поскольку бросать имеющиеся места службы Осипов и не хотел, и не мог в силу данных им обещаний.

Тогда директор предложил работать за продукты. На пищекомбинате выпускали консервы — сгущенное молоко (полезный продукт), расфасовывали молотый кофе (еще как в хозяйстве пригодится), про кукурузное масло в бутылках что и говорить. Не то чтобы Осипов подумал: столько не съесть (можно знакомым продавать, обращая продукты в деньги), но только выносить с комбината всю эту снедь было небезопасно. Партия как раз развернула борьбу с «несунами». Естественно, во благо народу.

Когда чета Осиповых вернулась в Москву после отдыха в Сухуми, где ее и настигло известие о поступлении Вадима в институт, Михаил Леонидович отправился на пищекомбинат.

Наглость и вместе с тем простота варианта, изложенного им директору комбината, лишний раз убедила последнего, что легенды об Осипове-юристе имеют основание. Схема предлагалась предельно прозрачная. Вадим берет в институте справку о том, что он — студент первого курса. Директор, используя связи в райкоме партии, получает письмо от райкома комсомола на свое имя с просьбой трудоустроить молодого специалиста, студента-юриста, на работу по специальности.

— Партия сказала: надо, комсомол ответил — есть! — пошутил Михаил Леонидович.

Директор улыбнулся. Он понимал, что, даже имея просьбу комсомольских вожаков, должен будет пойти на нарушение Положения о юридической службе предприятий пищевой промышленности СССР. А там указывалось, что должность юрисконсульта может занимать, как правило, лицо, имеющее диплом о высшем юридическом образовании либо двухлетний стаж работы по специальности.

— Интересно, — заметил директор, — какой юрист писал Положение? Как можно иметь два года стажа вместо диплома, если для начала необходимо получить диплом?

Михаил Леонидович не стал объяснять, что Положение писалось лет пять назад, когда на юридических должностях продолжали работать тысячи людей, которые никогда высшего юридического не получали, а юрисконсультами стали после ухода из милиции либо перейдя с партийной, профсоюзной или советской работы.

Осипов просто ответил на поставленный вопрос:

— Какой юрист? Плохой!

Теперь — главное. Вадим становится юрисконсультом комбината, а фактически работает Михаил Леонидович, При этом, что особо ценно, на комбинате не появляется: Вадим забирает документы домой, старший Осипов их отписывает. Назавтра Вадим приносит сделанную работу. Что важно — никто из недоброжелателей директора не сможет «стукнуть», что тот нарушил закон и взял на службу юриста, имеющего и основное место работы, и одно, разрешенное, совместительство. Последний аргумент для директора звучал очень убедительно.

Осипов тем временем думал о том, что все-таки можно убить двух зайцев одним выстрелом, — для учебы на вечернем, не позднее чем через год, Вадиму нужна будет справка, что он работает по специальности. А она уже — вот, пожалуйста. Это первый «заяц». И второй — дополнительная полная, стопроцентная зарплата. К тому же он сможет обучать Вадима профессии прямо сейчас.

Директор и Осипов пожали друг другу руки и, довольные, расстались.

Прошел месяц, второй, третий. Незнакомые ощущения от нового статуса — студент, взрослый, без пяти минут юрист — развеялись, точнее, притупились.

Начались будни. Утром в метро на работу, вечером в институт, — правда, не каждый день, а в понедельник, среду и пятницу, — и опять в метро, теперь домой, засыпая на перегонах между станциями.

Разговор о деньгах ни Осипов-старший, ни Вадим не забыли.

Приближалась первая сессия. Вадим, получавший зарплату 90 рублей, половину откладывал на случай экзаменационного провала. Когда он, исходя из схемы, оговоренной с отцом, пересчитал результаты школьных выпускных экзаменов на деньги, результат получился плачевный — отдать пришлось бы 70 рублей. Но там не было зачетной сессии, там невозможно было схлопотать двойку на экзамене. А в институте после первой сессии отсеивали до двадцати процентов. Вадим волновался.

Учиться ему было проще, чем другим. У большинства однокурсников, ребят, прошедших армию и поступивших в институт по демобилизационной квоте, были семьи, дети. Многие из них работали в милиции, что прибавляло и ночные дежурства, и муштру на службе. Зато преподаватели учитывали их положение. Этим, уже мужикам, ставили тройки из сочувствия. Вадим, чуть ли не единственный вчерашний школьник на курсе, не считая девочек, на снисхождение рассчитывать не мог.

Стала мешать и работа на птицекомбинате.

Поначалу Вадим брал документы домой, отец вечером что-то с ними делал, писал, правил. А утром Вадим приносил их на комбинат и отдавал машинистке. Но через какое-то время отец, разбирая очередную порцию бумаг, неожиданно позвал Вадима.

— Это ты сделаешь сам.

— Бать, ты что? — В голосе Вадима звучал неподдельный страх. — Я же ничего не умею!

— Приятно слышать, что ты это понимаешь, — удовлетворенно констатировал отец. — Но неделю назад точно такой же договор я уже правил, Найди, он был с Преображенским торгом, и перенеси правку оттуда — сюда.

— Но его перепечатали с твоей правкой. Как я отличу от первоначального текста? — почти закричал Вадим.

— Молча и с использованием мозгов. Голову включи! — очень спокойно и очень жестко закончил разговор Михаил Леонидович.

Оказалось, что все не так сложно, как думалось. Трудности подстерегали Вадима не в договоре, а в связи с ним.

Когда назавтра вечером Вадим отдавал отцу результаты первого профессионального труда, тот, просмотрев документ, усадил его рядом и стал спрашивать:

— А почему здесь я так написал?… А это здесь зачем?…

Они сидели больше часа, мама в очередной, наверное третий или четвертый, раз заглядывала в комнату и молча уходила. Такого она не видела. Обычно последние лет пять, если муж с сыном проводили за разговором больше пятнадцати минут, ей надо было вмешиваться, чтобы их разнимать. А тут… Прошло больше часа, а до драки дело не дошло.

Конечно, после третьего курса, когда Вадим начал ощущать силу в своих профессиональных мышцах, повышенные тона появились вновь. И беседы порой протекали совсем не мирно. Но это были споры двух юристов, а не отца и восстающего против родительской воли сына. Для Илоны не существовало более счастливых моментов, чем когда муж и сын разговаривали о чем-то, в чем она сама ничего не понимала, а значит — о чем-то очень умном. И одним из собеседников был ее Вадюша.

Все чаще отец, взяв в руки очередной документ, тут же возвращал его Вадиму со словами:

— Сам сделаешь, я уже подобное отписывал.

Между прочим, к третьему курсу Вадим перестал показывать отцу рутинные дела, а советовался в исключительных случаях.

Михаил Леонидович однажды поймал себя на том, что в связи с одним запутанным делом у него возникло желание не просто показать его Вадиму, мол, смотри, как интересно, но и узнать его мнение. Иногда Вадим выдавал такие оригинальные версии, что Осипов-старший, причмокивая, качал головой йз стороны в сторону.

Пока же Вадима ждала первая сессия.

«Студент бывает весел от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год!» Мысль о будущем веселье Вадима не грела. Задача стояла конкретная — осилить восемь зачетов и четыре экзамена. Максимально — 64 рубля в плюс. Минимально… Лучше не считать.

Такого родители не видели — сын вечерами сидел за письменным столом до двух-трех часов ночи. Кофе в доме заканчивался раза в три быстрее обычного.

Михаил Леонидович как-то сказал Илоне в шутку:

— Надо было брать с пищекомбината натурой.

Но жена юмора не оценила и прочла мужу лекцию о том, что даже острить на тему воровства неинтеллигентно.

— А сказать сыну, что часть зарплаты можно было бы вкладывать в семейный бюджет, — тоже неинтеллигентно? — вскипел отец.

Это оказалось ошибкой. Без малого час Илона разъясняла мужу, что поскольку мальчик почти всю зарплату тратит на покупку книг по любимой им истории государства и права и лишь малую толику — на цветы для своих немногочисленных девушек, отбирать у него деньги — значит препятствовать интеллектуальному развитию, превращать в мещанина, которого ничто, кроме кормежки и плотских удовольствий, не интересует; это, в конце концов, свидетельство потребительского отношения к детям, столь характерного для малообразованных людей, видящих в отпрысках только кормильцев на старости лет.

Михаил Леонидович осознал, что сказал глупость, и попытался обернуть все в шутку, но Илона так завелась, что еще некоторое время продолжала перевоспитывать мужа. Впрочем, к этому Михаил Леонидович привык.

Прошла зачетная сессия. Все восемь предметов сданы. Курсовая защищена на «отлично». Вадим пришел к отцу:

— Батя, с тебя тридцать четыре рубля. Прикажете получить?

— Почему тридцать четыре? Двадцать четыре!

— А «отлично» по курсовику?

— Мы не договаривались, — начал было отец.

Но закончить Вадим не дал.

— Первое, пятерка в зачетке стоит? Стоит. Это значит — десятка с тебя. Второе. Будь там тройка, получается, что я бы тебе был ничего не должен?

На всякий случай в комнату вошла мама. Выражение ее лица ничего хорошего Михаилу Леонидовичу не сулило.

Отец вроде смирился:

— Хорошо. Убедил. Но оплата по итогу. В конце пятого курса, — неожиданно для самого себя полез на рожон Михаил Леонидович.

— Что?! — в один голос вскрикнули мать и сын.

— Шучу, — быстро, спасаясь бегством, спасовал глава семьи, но для сохранения лица добавил: — Если серьезно, то расчеты по окончании всей сессии. Включая экзаменационную.

Вадим открыл рот, чтобы начать спор, но мама опередила его:

— Это справедливо!

Поняв, что остался без союзников, Вадим решил отказаться от дальнейшей борьбы, тем более что десятка за курсовую пошла в зачет.

Еще через десять дней Вадим предъявил отцу зачетку для оплаты: восемь зачетов, одна курсовая и четыре «отлично» за экзамены. Михаил Леонидович отсчитал 74 рубля, а потом, не желая скрывать хорошее настроение и вспомнив, что на дворе январь, пошутил:

— Вот только не пойму, это тринадцатая зарплата или грабеж?

— Нет, бать, ни то и ни другое. Это первый юридический договор в моей профессиональной жизни, который я заключил, и оказалось, что был предусмотрительнее, чем ты!

Вечером, когда Вадим уснул, а спать он лег часов в девять — сказалась усталость, накопившаяся за предыдущие две недели, — родители налили себе по бокалу «Киндзмараули» и выпили, Они были счастливы. Появилась надежда на то, что из сына может получиться что-то путное. Школьные годы такой надежды не давали.

Потом заспорили, когда они в последний раз вот так, на кухне, пили вдвоем. Отец утверждал — десять лет назад, а Илона настаивала — двенадцать. Спорили, пока не допили бутылку.

Назавтра Михаил Леонидович подарил сыну «Кодекс законов о труде», тоненькую книжечку в мягком голубом переплете, изданную тиражом 2 миллиона экземпляров и стоимостью 10 копеек Надпись на КЗоТе гласила: «Пусть эта книга станет первой в твоей профессиональной библиотеке. Надеюсь, ты станешь хорошим юристом. Отец».

Весенняя сессия стоила Вадиму еще больших нервов. Во-первых, и зачетов, и экзаменов было почти вдвое больше. Во-вторых, поскольку зимой ему исполнилось восемнадцать, начиная с апреля его стали дергать в военкомат. Вечерний вуз не давал отсрочки от армии. Единственная надежда — на медицину.

Слава богу, родители еще пару лег назад начали готовиться к неприятному моменту. Через знакомых своих знакомых вышли на профессора Центрального института травматологии и ортопедии. Она, посмотрев Вадима, действительно обнаружила у него остеохондроз.

Но для «белого билета» этого было недостаточно. Требовались и «вторичные проявления» болезни. Милая старушка, годившаяся Вадиму в бабушки, пожалела мальчика. Для начала она несколько сгустила краски, описывая состояние позвоночника Вадима в своем заключении. Но главное, показала, где, что и как должно болеть при осмотре на медкомиссии в военкомате. И объяснила, что не надо переигрывать, что, когда в военкомате спросят: «А вот так не болит?», — надо ответить: «Не болит», — иначе поймут, что «косит». Это «косит», услышанное от интеллигентной старушки, поразило Вадима. Всякий раз потом при слове «косит» Вадим видел перед собой именно профессоршу.

Напрягло Вадима всерьез другое. Врач — специалист по лечебной физкультуре, к которому его направила профессорша (остеохондроз-то имелся, и серьезный), видимо, чтобы стимулировать Вадима заниматься лечебной гимнастикой всерьез, напугала его. Она сформулировала приговор жестко:

— Неподвижность к тридцати пяти, летальный исход к сорока. Захочешь оттянуть — заниматься будешь каждый день!

Делать зарядку Вадим перестал через две недели, а вот об отпущенных сроках помнил всегда. Много лет спустя Вадим пришел к выводу, что, может быть, эти слова спортивного врача стали чуть ли не самыми важными, определившими его отношение к жизни и к тому, что он должен успеть сделать за столь короткое время.

Как бы там ни было, в военкомате все сработало. Вадим получил отсрочку по болезни на пять лет, сдал сессию и захотел отметить эти радостные события. Тем более что полученные от отца деньги позволяли шикануть.

Пригласить друзей в ресторан? Пошло. Примитивно. Вадим придумал кое-что поинтереснее.

Отец согласился с идеей Вадима сразу. Он вообще был человек веселый, авантюрный и любитель посмеяться и над собой, и над другими.

Маму пришлось уговаривать два дня. И Вадиму, и Осипову-старшему, и обоим вместе. Позиция Илоны Соломоновны была непоколебимой: любая форма вранья — это неинтеллигентно.

К концу первого дня она согласилась на проведение самого мероприятия, но наотрез отказалась принимать в нем участие.

Сдалась мама к вечеру второго дня.

Вадим обзвонил друзей — бывших одноклассников и некоторых ребят и девчонок из других школ, прибившихся к их школьной компании в старших классах.

Сообщение Вадима повергло большинство в шок. Он оказался первым и пока единственным, кого забривали в армию. И, что особенно обидно, на призывной пункт прибыть надо было 29 июня, то есть за два дня до окончания призывной кампании.

Все сразу стали советовать, кто — заболеть, кто — уехать, кто — ну, не знаю, придумать что-нибудь. Вадим отвечал, что сделать ничего нельзя и последняя радость — хорошо погулять у него дома накануне, двадцать восьмого.

На семейном совете решили, что стол должен быть достойным. Какие-то продукты сумел достать отец, а вот самый дефицит — мясные деликатесы (шейку, бастурму, карбонад и язык) взялся обеспечить Вадим. Родители искренне удивились — откуда у сына взрослые возможности? Вадим гордо ответил, что директор пищекомбината, заводной хохмач-украинец по фамилии Коробеец, дружит с начальником московской конторы «Росмясомолторга» и ему, Вадиму, не откажет.

Михаил Леонидович кивнул. Коробеец несколько раз в разговоре с Осиповым-старшим признавался, что парнишка за прошедшие восемь месяцев ему полюбился — соображает, честный и с выдумкой. К тому же сыпет анекдотами, которые он, Коробеец, пересказывает соседям на скучнейших партактивах, обретая благодаря этому новых друзей.

Все просчитали, обо всем договорились. Но одного семья Осиповых не предвидела. Как только Вадим закончил обзванивать друзей, Илоне Соломоновне и Михаилу Леонидовичу, последнему, правда, в меньшей степени, начали названивать родители бывших одноклассников Вадима, Выражали сочувствие, умоляли крепиться, спрашивали, нужна ли помощь, просили звонить не стесняясь.

У Илоны к концу второго дня звонков чуть не случилась истерика.

— Я не могу больше обманывать людей! Они искренне сопереживают, а я им лгу! Это неправильно! Так нельзя!

Отец с сыном еле успокоили ее. Но без слез не обошлось, Больше Илона до дня проводов трубку не брала.

Перезванивавшиеся родители друзей Вадима пришли к выводу, что дела обстоят совсем плохо — у несчастной мамы Вадика депрессия.

Гости приходили с подарками. Дарили кто что. Но девочка, влюбленная в Вадима с первого класса, толстая веснушчатая Ляля, переплюнула всех. Подарила сто почтовых конвертов, на каждом красовался ее домашний адрес. Чтобы не напрягать математические способности Вадима, она пояснила, что это из расчета письмо в неделю. На большее Ляля не рассчитывает. Пожалуй, это был единственный момент, когда Вадим почувствовал: затея не очень…

Сели за стол, действительно шикарный. И выпивки, и еды было вдоволь, даже салат оливье оказался представлен в трех вариантах — с мясом, с курицей и еще раз с мясом, но с добавлением яблок.

Никогда в жизни Вадим не слышал о себе столько добрых слов. И друг он — прекрасный; и все девочки (надо же!) любили его; и лучший спортсмен; и лучший собеседник; и советы его всегда правильные.

(Тогда-то Вадима посетила идея, не оставлявшая потом долгие годы, но так и не реализованная — организовать свои поминки, послушать, что будут говорить. А потом воскреснуть.)

Мама, умиленная словословиями сыну, периодически начинала плакать. Гости воспринимали слезы по-своему, обещая не забывать родителей, наведываться и, конечно, регулярно звонить.

Тут Илона Соломоновна разрыдалась по-настоящему, и даже Михаил Леонидович принялся тереть глаза и шмыгать носом.

Процесс приобретал неуправляемый характер. Вадим, которого подмывало насладиться эффектом розыгрыша, встал с бокалом в руке и попросил внимания.

Он поблагодарил за добрые слова. Сказал, что и его чувства к собравшимся не менее искренние и добрые. И что в такой ситуации он не считает для себя возможным оставить друзей. Решено, в армию он не пойдет!

Кто-то подумал, что Вадим перепил, кто-то — что он и вправду собрался пуститься в бега. Но когда гости увидели счастливые улыбающиеся лица родителей Вадима, наступила растерянность.

Но не надолго. Некоторые стали ржать, другие, не стесняясь присутствия взрослых, материться, Ляля же молча подошла к Вадиму и неуклюже ударила по щеке.

Рассказы об этом вечере передавались из уст в уста не меньше года. Однако повторить шутку Вадима не захотел никто.

На третьем курсе Вадим женился. Через год родилась дочь.

Денег не хватало категорически. Отец каждую сессию безропотно отсчитывал Вадиму заработанные им на экзаменах купюры, каждый раз вспоминая свою наивность — троечники в школе очень часто становятся в институте отличниками.

Однако Михаил Леонидович был доволен. Вадим продолжал его удивлять. Он вкалывал как проклятый и в институте, и на работе. Помимо Московского пищекомбината Вадим теперь имел два совместительства. Одно официальное — Мытищинский хлебокомбинат, и второе, естественно, нелегальное, где Вадима оформили ночным сторожем, хотя работал юрисконсультом, — Раменский маслозавод.

Как-то Вадим при отце разбирал свой портфель, и Михаил Леонидович с удивлением увидел, как сын вынимает будильник.

— А это что?

— Не поверишь, батя, будильник!

— Не идиотничай! Зачем тебе будильник в портфеле? — недоумевал отец.

— Понимаешь, — Вадим уже не улыбался, — я абсолютно не высыпаюсь. Ну что у меня остается на сон? Пять-шесть часов в лучшем случае. Так я, когда в электричку сажусь, ставлю будильник. Если в Мытищи — на двадцать пять минут, а если в Раменское — на сорок пять. Будильник звонит, я просыпаюсь и выскакиваю. Пока добираюсь до места, прихожу в себя.

— А если не зазвонит? — Михаил Леонидович вдруг понял, что его Вадюшка стал серьезным мужиком. Когда это произошло? Кем было заложено? Вроде ни он, ни Илона Вадима не учили такой требовательности к себе, такой ответственности. Сам Михаил Леонидович считал себя эпикурейцем, любил жить легко, беззаботно. Правда, не был бездельником. Однако…

— Было уже. Однажды то ли не зазвонил, то ли я не услышал. Короче, до Голутвина проспал. Меня там машинисты будили, а то в депо уехал бы.

Ближе к концу пятого курса Вадима в жизни Михаила Леонидовича выпал очень счастливый день.

Придя в арбитраж к новому, незнакомому ему госарбитру, Михаил Леонидович услышал:

— А вы не отец Осипова? Ну, этого молодого гения и нахала… О нем у нас столько говорят…

Слово «нахал» в таком контексте Осипов-старший воспринял как комплимент. Но главное заключалось в другом. Уже не Вадима спрашивали, «не сын ли он знаменитого Осипова», а у «знаменитого Осипова» выясняли — не отец ли он Вадима.

Вечером, когда на кухонном столе вроде без повода появилась бутылка «Киндзмараули», Илона удивилась:

— Что-то мы зачастили. Пяти лет не прошло, а мы опять вдвоем выпиваем.

Но, узнав причину, согласилась с ее вескостью и стала успокаивать мужа, что расстраиваться здесь нечего. Учитель должен быть счастлив, когда ученик превосходит его.

Отец не стал объяснять, что в утешениях не нуждается. Грустно, конечно, когда понимаешь: мечты не осталось. И даже тот факт, что не осталось мечты не потому, что не сбылась, а как раз наоборот, на настроение не влияет.