Князи в грязи

Машенька родом была из Челябинска. То, что она привлекательна, понятно стало уже годам к двенадцати. Прохожие оборачивались на улице, старшеклассники в кино приглашали, учитель физкультуры все время старался поддержать то на брусьях, то на канате.

Мама, бухгалтер на заводе, вечно задерганная домашними проблемами и пьющим отчимом, в четырнадцать лет отвела Машу в театр-школу моделей. Несколько месяцев занятий, в основном посвященных постановке красивой походки и манящего поворота головы, ну, плюс, разумеется, умению улыбаться томно и загадочно — и вот Маша готова завоевывать мир! Первый портфолио, где она во всей «боевой раскраске» вполне могла бы сойти за восемнадцатилетнюю проститутку, директор модельной школы отправил в столицу своему приятелю и коллеге по бизнесу. Но предложений не последовало. А Маша-то чуть ли не чемоданы уж собрала…

— Все равно переберусь в Москву, — каждый вечер сообщала Маша маме, а та кивала головой и просила только обычную-то школу не бросать.

Долго ли, коротко, подошли выпускные экзамены. Маша загодя, сразу после умиленных слез на последнем звонке, купила билет на поезд в Москву. Разумеется, в один конец. И естественно, с датой отъезда назавтра после выпускного вечера.

— Ты ведь всю ночь спать не будешь, гулять-то до утра, поди, станете. Как же сразу на поезд-то? — запричитала мама.

— А чтоб праздник не кончался, — объяснила Маша, — чтоб выпускной как проводы отметить.

— Слава богу, не в армию, — вздохнула мама.

— Армия — это на год. А я контрактником буду. За большие деньги, — в юном голосе звучал задор, — пока до генеральши не дослужусь!

— Проституткой станешь, подцепишь что-нибудь. Или того хуже, на наркотики сядешь! Опомнись! Стыдно же! — замахала руками мама.

— Не-е, мам, ты не о том. Если я до сих пор невинность сохранила, то не для того, чтобы под каждого, кто платит, ложиться! Контрактник — это брак по расчету. А при правильном расчете — брак прочный. И долгий.

— А любовь?!

— Что «любовь»? Ты вот по любви и за папу вышла, и за Сашу. Папа через два года к другой умотал, а Саша пьет, как сапожник. Вот она, твоя любовь. Без расчета.

— Саша хороший. Добрый. И не забывай, он тебя на ноги помог поставить. А пьет, потому что жизнь тяжелая. Саша вообще…

— Мам, оставь. Я все понимаю. И ты по любви, и Саша хороший. Но я так не хочу. Я не хочу думать, сколько денег до зарплаты осталось. Не хочу дрожать от страха, что на заводе эти самые копейки еще и задержат. Сокращения бояться не хочу! Я жить хочу, понимаешь, а не существовать!

— Ну, не кипятись, не кипятись!

— Я и не кипячусь. Я — реалист. Я во всех книгах вычитывала, как люди живут. Как надо, чтобы люди жили.

— Ну, в книгах-то распишут…

— Да не в том дело! В них самое важное — способ: люди сами свою жизнь строить должны. А не по накатанной катиться!

— Взрослая! — Мама обняла Машу, потом отстранилась и стала разглядывать, словно не видела дочь каждый день семнадцать лет подряд…

* * *

Андрей Петрович Гвоздев был человеком бесспорно талантливым. После Новосибирского института экономики, престижного ВУЗа при Сибирском отделении Академии наук, ему светила стандартная судьба молодого гения — аспирантура, защита. Нищета. С последним Андрей Гвоздев мириться никак не хотел. Шли ранние девяностые, и ему засветил другой путь — в кооперацию. С двумя потенциальными, как и он, лауреатами Нобелевской премии но экономике, Андрей открыл фирму. Начали возить ширпотреб из-за границы. Сначала на себе, потом на наемных челноках, потом цивилизованно, контейнерами. Через два года, накопив прилично денег и разведясь с первой студенческой женой, Андрей предложил друзьям создать банк. Благодаря действительно хорошему образованию, молодости и задору, ребята сколотили на мелкооптовой торговле неплохое состояние. Но дальше заниматься этим было вовсе неинтересно. А вот банк…

— Торговля — сфера арабов и евреев. Мы должны стать либо банкирами, либо промышленниками — что желаете?

Лидер, как всегда, выбрал для мозгового штурма баню. Это было традиционное субботнее «собрание партнеров, а не халявщиков», с той лишь разницей, что ребята собирали деньги с других, а не относили кому-то свои.

— А ничего, что все банкиры как раз евреи? — встрял Костик, вечно ревновавший к Андрееву лидерству.

— Так нет пгоблем, моя бабушка — таки и была наполовину евгейкой, — подражая национальному акценту, попытался умиротворить друзей Ваня.

Надо было видеть этого «русака» под два метра ростом, с пышными рыжими усами, круглым лицом, голубоглазого и откровенно курносого, чтобы заиметь верное представление о внешности еврея-банкира.

Через год Андрей владел пятьюдесятью одним процентом пакета акций в новом коммерческом банке «Сибирь молодая» и новой женой — рыжеволосой красавицей, без образования, но с бешеным темпераментом и равно изобретательной как в постели, так и в выборе «тряпок». Андрей не сомневался, что юная дива, весьма помогшая ему в коридорах губернаторской администрации, будет верной и надежной женой, да еще и хорошим помощником в бизнесе. Андрей дал кому надо немного денег, и бывшая секретарша вице-губернатора (именно в этом качестве Аня помогла Андрею со товарищи зарегистрировать банк, получить быстро старое здание под реконструкцию, все лицензии, привлечь счета нескольких близких к правительству области компаний) стала заместителем начальника финансового департамента области. Диплом купили в Питере, — от докучливых земляков подальше. Да и сложнее будет проверить.

Костик, не выдержав постоянного раздражения от собственной ревности, из триумвирата вышел, открыл страховую компанию. Ваня утонул, выпив лишнего перед купанием в холоднющей реке с двумя девицами. Сорок девять процентов акций банка Андрей распределил между нужными людьми из областного правительства, родственниками местного прокурора, начальника ФСБ и председателя областного арбитражного суда. Банк рос как на дрожжах.

Одна беда, Аня начала пить. Родила Андрею сына, покормила полгода и запила. Фигура расползлась, на работе ее ни в грош не ставили, Андрей дома почти не появлялся. Причин забыться с бокалом шампанского оказалось предостаточно.

Первая жена удачно вновь вышла замуж и уехала в Казахстан, оставив Андрею дочь Олю. Мол, твое семя, ты и взращивай. Андрей не возражал. Большая семья — всегда хорошо.

Прошло несколько лет, и Андрей стал часто наведываться в Москву. То в Центробанке надо было что-то согласовать, то с новыми московскими партнерами встретиться. Масштабы Новосибирска становились тесноваты. Пару лет шли переговоры о слиянии нескольких банков в один большой. Столичный, но с уже готовой региональной сетью.

Бывая в Москве, Андрей по вечерам заваливался в какой-нибудь клуб. И выпить, и развлечься. Он сам помаленьку, хоть и видел Анин пример, стал попивать. Стакан виски — это нормально, не страшно, но мог и в «пике уйти». Запить дня на два-три, отключив телефон и просто вынырнув из жизни. Однако чаще — заезжал в ночной клуб, выпивал, играл в бильярд, снимал девчушку попроще и отбывал с ней к себе на квартиру. Понимая, что рано или поздно из Новосибирска надо будет сваливать, Андрей в начале «нулевых», когда цены на квартиры в Москве были еще вменяемые, за сто пятьдесят тысяч долларов купил «трешку» на Кутузовском. Ане на всякий случай про квартиру не говорил, рассказывал, что ночует у друзей.

Как-то раз один из московских партнеров попросил Андрея его выручить.

— Дело такое — мне сегодня в ночь прочно надо в Питер. Матвиенко вызвала. А я девчонке своей новой обещал, что мы в «Галерею» сходим. Выручи, сходи за меня.

— А что за девчонка? Мне стыдно-то не будет? Я твой вкус знаю — каракатицы и крокодилицы, — Андрей игриво подмигнул.

— Да ладно тебе! Нет, серьезно. Девчонка прикольная. Очень симпатичная. И без предрассудков.

— Так мне что, еще и спать с нею надо на тебя?

— Ну, это не обязательно. Хочешь — спи, хочешь — так корми. Она, конечно, клевая, но не в моем вкусе. Случайное знакомство…

— Мне нельзя. Я женат, — Андрей рассмеялся, таким забавным ему самому показался нерушимый аргумент.

— Ага! Другим рассказывай. Для тебя важно, чтобы «двигалось».

Андрей с грустью вспомнил те времена, когда действительно любил секс. Давно это было. А сейчас… Бывало и так, что девчонку-то он снял, домой ее привез, а потом взял и уснул к ее удивлению. Стрессы на работе, алкоголь, а главное, отсутствие какого-то внутреннего волнения от того, что рядом женщина, — и уже ничего не надо.

Так случайно, впрочем, как это всегда и бывает, Андрей познакомился с Машей.

* * *

Приехав в Москву, Маша остановилась на пару недель у подруги. Землячки и какой-то дальней-дальней родственницы. Та уже год как снимала на окраине однокомнатную квартиру. Деньгами обеспечивал близкий друг, работавший в правительстве Москвы и пару раз в неделю заезжавший «отдохнуть». На это время Маше приходилось срочно «идти в кино».

По совету той же подруги Маша, понимая, что диплом в кармане нужен, а образование по-любому сейчас не в цене, подала документы на экономический факультет Текстильного института. Разумеется, на коммерческое отделение. Плата показалась приемлемой, и плюс подруга объяснила, что за две тысячи долларов «сессию домой принесут». Этот бизнес в институте был поставлен крепко, впрочем, как и в большинстве других столичных вузов. Маша для себя определила процесс как «очередь за дипломом с поэтапной оплатой».

— Пора тебе спонсора подыскивать, Машуля, — как-то вечером выдала подруга.

— А что, без этого никак? — Маша не торопилась расставаться с главным, как считала, своим богатством — девственностью.

— Да как?! — Подруга всплеснула руками. — Такова наша житуха. Чтобы на ноги встать, есть два варианта. Либо замуж, либо спонсор. Ну, конечно, имеется и еще один — родители-миллионеры по три штуки баксов из дома каждого первого числа присылают. Но это, дорогая, не про нас с тобой.

— Для меня все это не так просто, — Маша понимала, что хоть подруга и цинична в своих откровениях, но по сути права.

— С чего бы? Знаешь, в Москве говорят: «Хочешь сидеть на шее, научись раздвигать ноги». Вот так-то!

— Так я ведь еще ни разу не раздвигала, — Маша застенчиво улыбнулась.

— Да ты что?! — Подруга чуть не подпрыгнула на стуле. — Так это мы устроим!

Через два дня она передала предложение своего мужчины: если Машины слова правда — десять тысяч долларов за «открытие мира».

Машу поразила даже не столько готовность подруги поделиться «своим мужчиной», сколько размер суммы. За такое?! На всякий случай Маша цену подняла: «Пятнадцать». Подруга послала SMS, через пару минут пришел ответ: «Двенадцать и никакой торговли».

— Потом расскажешь, как он тебе, — улыбнулась девушка. — И помни мою доброту, — озорной смех снял напряжение от щекотливости ситуации.

Михаил Михайлович оказался человеком благородным, со своими четкими нравственными принципами. Встретившись с Машей раза три-четыре, он объявил ей, что теперь только она будет его девушкой. За подругу может не волноваться — на полгода он сохранит той прежнее содержание: три тысячи долларов в месяц, а в следующие полгода — по полторы. Она в их расставании не виновата…

— Жить вам вместе больше не стоит, квартиру я тебе сниму.

— Это здорово! А то по очереди бегать в кино как-то не комильфо.

Маша неосознанно хотела уколоть Мих-Миха (как они прозвали его с подругой), и сама не понимала почему? Вроде все он делает честно, открыто… Скорее всего, Машу бесили его всемогущество и ее полная от него зависимость. Но не отказываться же из-за этого от оплаченной квартиры, трех тысяч долларов ежемесячно (условия были стандартными) и кучи свободного времени. Маша попросила еще и годовой абонемент в фитнес. Не то чтобы имелась в нем какая-то необходимость, но надо же было в чем-то превзойти предшественницу. Мих-Мих хмыкнул и согласился.

— А машину ты мне поможешь купить? — Маша не могла уняться.

— «Поможешь» в смысле «купишь»? — Мих-Мих понимающе улыбнулся.

— Ну, это как тебе больше нравится.

— Через полгода, дорогая. Когда пойму, что ты за фрукт.

— Вкусный! А ты еще не распробовал?

Маша не сомневалась, что никуда Мих-Мих от нее не денется. В постели она удовлетворяла все его фантазии, хотя сама удовольствия никакого не получала. Его полноватая фигура и одышка во время секса вызывали смех и уж никак не способствовали наступлению того восторга, который демонстрировали красавицы в кино… Но Маша старательно изображала, что ей очень даже хорошо, и говорила Мих-Миху, как несказанно ей повезло с первым мужчиной. Он, как и положено, светился от гордости и самодовольства.

— Я, Мишенька, фрукт вкусный! Ты разве до сих пор не понял?

— Это-то да, но вот не гнилой ли?.. — Мих-Мих задумчиво улыбнулся.

В фитнесе на Машу все мужики пялились, что называется, «с утра до вечера». Маша быстро поняла, что многие из них ходят сюда не для поправки здоровья, а для знакомства. Равно как и девушки — «съем» в фитнесе сулил куда больший успех, чем в баре или ночном клубе. Во-первых, был шанс присмотреться, прежде чем согласиться на свидание. Ходили-то они в одно и то же, свое, время. А вот в баре-клубе решение приходилось принимать моментально. Или сейчас, или никогда. Во-вторых, можно было напороться на алкоголика или, того хуже, наркомана. Здешний же контингент, в основном, заботило свое самочувствие, а оно включало, конечно, и здоровый секс. Но это нормально, понимала Маша…

После четвертого занятия Маша согласилась поехать в кафе с одним молодым бизнесменом. Еще во второй приход она обратила внимание на этого парня с шикарной фигурой. (В первый раз Машу интересовали только тренажеры, их невероятное количество и потрясающее разнообразие.)

Из кафе поехали к нему. А что тянуть-то? Молодые люди откровенно обсудили ситуацию: у него жена и маленький ребенок, у нее — немолодой покровитель с графиком — два посещения в неделю.

Все прошло великолепно. Маша впервые получила удовольствие от другого, а не от самой себя. Это было иное удовольствие, и ей понравилось.

К концу первого семестра Маша подружилась с одним из однокурсников. Милый, трогательный парень, как и она, из провинции. Много интересного рассказывал, смотрел собачьими преданными глазами, дарил цветы, писал стихи… Возбуждения никакого Маша на его счет не испытывала, но он так вздыхал, его глаза выражали такую тоску, он так помогал ей с конспектами… Словом, Маша решила его осчастливить и вновь испытала удовольствие. Не физическое, как с фитнес-бизнесменом, а душевное. Такую радость человеку доставила! «А что, от меня же не убудет», — думала Маша, пока Степан стонал от восторга. Плата за интересное общение казалась ничуть не обременительной.

Так и повелось на несколько лет — один для жизни, в смысле содержания, другой — для физического удовольствия, третий — для радости общения.

Время летело быстро. Вот и диплом замаячил. За пять лет Машины партнеры менялись, но принцип: для полноты жизни — трое, оставался неизменным. Мих-Мих купил ей первую машину, его преемник, пожилой банкир из Питера, часто наезжавший в столицу, поменял «Ниссан» ми «Ауди А4». Для покупки квартиры было отложено уже 60 тысяч долларов. Но цены на жилье в Москве росли быстрее, чем личный «пенсионный фонд», как называла Маша свой счет в банке. Туда отправлялись спонсорские средства. Брала она из них по минимуму. Жила девушка очень экономно: ела от души, если один из троих оплачивал обед или ужин. По утрам ограничивалась «здоровой пищей» — овсянкой и йогуртом. Ну а на «тряпки» всегда можно было раскрутить спонсора. Для него это мелочь, а она уж старалась отблагодарить того и словом, и делом.

Маша встроилась в московский мир. Он стал для нее родным. Да, она понимала, что все это как-то не так, не вкусно, не красиво, не как в хорошем кино и книгах. Но надо было выживать. «Я же не ворую, никого не кидаю, можно сказать, никого не обманываю», — успокаивала себя Маша. И шла вперед. Она верила, что наступит время, когда она заживет правильно. Вернее, правильно она и сейчас живет — согласно сложившимся обстоятельствам.

Но вот изменятся обстоятельства — и она будет жить совсем правильно, согласно правильным обстоятельствам. Она же не виновата, что сейчас обстоятельства неправильные…

* * *

К входу в «Галерею» Маша подошла вовремя. Привычку не опаздывать, усвоенную еще в школьные годы, хорошо закрепило общение со «спонсорами». Эти всегда были пунктуальны. Сначала Маша удивлялась такой точности со стороны людей, которые, казалось, могли позволить себе все, что угодно. А потом поняла — все, кроме необязательности. С этой чертой в их мире было не прожить. Все заняты, все замотаны, у всех куча дел, звонков, встреч, совещаний. Поэтому они и не опаздывают — привычка. Поэтому и уходят всегда, как наметили. Что бы она на свидании ни придумывала, как бы ни соблазняла, но задержать партнера больше, чем на десять минут, сверх отведенного им на утехи времени ей ни разу не удалось.

Андрей не появлялся. Маша посмотрела на часы — пять минут девятого. Перепроверила по дисплею мобильника — ровно восемь.

Ох уж эти часы! Их подарил предыдущий спонсор. Сказал — настоящие «Картье». Но что-то, с учетом его мелочной жадности, заставило Машу усомниться, что «родные». Пошла в фирменную мастерскую. Никогда ей не забыть взгляд часовщика: снисходительно-презрительный, все понимающий. Он спросил: «Подарок друга?» — и нахально улыбнулся. Маша взвилась и ответила, как плюнула: «Нет, трахалыцика!» А часовщик вдруг погрустнел и как-то по-доброму, ласково сказал: «Не сердись, красавица! Я же не виноват, что он тебе китайскую подделку подарил. Хорошо, что денег не платила!»

Такого унижения Маша пережить не смогла. Выйдя из мастерской, отправила жадине-спонсору эсэмэску: «Даришь китайские часы, трахай китайские резиновые куклы. Больше мне не звони!» Она с удовольствием представила, как вытянулось его лицо, когда посреди какого-нибудь важного совещания он прочитал эту эсэмэску. Так ему и надо!

«Где же этот Андрей? Так я без ужина сегодня останусь», — подумала Маша и еще раз осмотрелась. Днем она продержалась без обеда, предвкушая хороший ужин в ресторане.

Вчера, когда новый спонсор, с которым она две недели назад познакомилась на сайте «Одноклассники», сообщил, что срочно уезжает, она даже обрадовалась — назавтра днем предстояла встреча с тем, который был для удовольствия. Так что вечер можно и с кем-то из подружек провести. Но спонсор стал настаивать, что ужин за ним, а поскольку его не будет, в ресторан Машу поведет его друг — Андрей. И тезис выдвинул неубиваемый — «Мне приятно тобой похвастаться. Ты же у меня такая красивая!» Маша поняла, — отказываться не стоит. Еще заподозрит невесть что. И вообще, спонсорам надо потакать, они любят чувствовать свою власть. Привыкли.

Зазвонил мобильный.

— Маша, здравствуйте. Это Андрей.

— Здравствуйте. Что-то вы опаздываете на первое свидание… — Маша старалась, чтобы голос звучал кокетливо, но раздражения скрыть не могла.

— А вот и нет. Я уже десять минут вами любуюсь. Посмотрите вперед. Нет, чуть левее.

Маша увидела, как охранник-мордоворот услужливо открывает заднюю дверцу стоящей почти напротив нее машины, и оттуда появляется вполне себе приличный дядечка.

«Осторожный. Присматривался», — подумала Маша и порхнула навстречу.

* * *

Утром Маша проснулась по привычке в районе восьми. Андрей еще спал.

Маша подумала, что это всего второй случай, когда она проводит ночь с мужчиной. Первый был года два назад, когда один из фитнес-партнеров зазвал ее к себе на дачу. Правда, тогда они практически и не спали. Может, полчаса всего и дал он ей подремать. А так, конечно, ночь была незабываемой. В остальных случаях все происходило днем. Или поздно вечером. А потом приходилось ехать домой.

Маша подумала, что просыпаться рядом с мужчиной — это прикольно.

Стала рассматривать комнату. Богато. Вот бы ей когда-нибудь заиметь такую спальню…

* * *

Андрей не спал уже минут десять. Чуть приоткрыв глаза, он с интересом наблюдал за Машей. Как та потянулась, по-кошачьи лапками потерла глаза, как принялась рассматривать комнату.

Проснувшись ночью, Андрей положил на видном месте, прямо на краю подзеркальника, пятьсот долларов. Он их сложил пополам с таким расчетом, чтобы на поверхности столешницы они разогнулись и часть купюр торчала вверх. Не заметить деньги было невозможно.

Такую проверку Андрей устраивал впервые. Еще в «Галерее» он понял, что это не просто «девица на вечер». Перед приятелем, конечно, неловко, но Маша его чем-то зацепила с первых минут знакомства, и Андрей понял, что хочет быть с ней. Разумеется, Маша могла и отказать, — на двух стульях не усидишь. Но она легко согласилась поехать после ресторана на караоке, а потом и к Андрею. До дома ей далеко, — стоит ли мотаться Посреди ночи.

Разговор в квартире был недолгим:

— Маша, ты мне понравилась, — Андрей еще не знал, как подступиться. Но волнение, которого он давно не испытывал, охватывало его все сильнее. С удивлением Андрей обнаружил, что есть даже объективные признаки того, что девчушка ему сильно по душе. Засмущавшись, он поторопился сесть.

— Ты мне тоже, — Маша кокетливо улыбнулась. — Только имей в виду, я не сторонница «одноразовых отношений».

— Так и я тоже! — Пылко заверил ее Андрей, поняв, что сейчас эта девушка будет его.

— Я тебе верю. Не станешь же ты обманывать бедную наивную провинциалку? — Маша рассмеялась.

— Мы, провинциалы, должны поддерживать друг друга, — Андрей перенял шутливый тон, с облегчением понимая, что удастся избежать неискренних слов любви, романтического бреда и глупых обещаний.

— Так ты хочешь, чтобы я тебя поддержала? По-моему, ты и так уже готов. Без всякой моей поддержки! — Маша залилась озорным смехом и одним движением руки, как-то очень ловко и при этом изящно сняла блузку. Лифчика под ней не оказалось…

— Жарко у тебя, Андрей! — Маша осмотрелась, будто прикидывала, куда определить одежку. Не найдя ничего подходящего, просто бросила ее в сторону.

— Сейчас будет еще жарче! — прохрипел Андрей, — у него перехватило дыхание…

* * *

Вернувшись домой, Маша вдруг задумалась над прошедшим свиданием. Не вписывалось оно в привычную схему. Во-первых, Андрей отправил ее на своем «Мерседесе». Мелочь, казалось бы, но обычно ей просто давали деньги на такси. Во-вторых, Маша осознала, что произошло некое «смещение жанров». Если Андрея она зачислила в спонсоры, то почему ей понравилось с ним в постели? Она дважды испытала реальное наслаждение и даже вопреки обыкновению забыла, что спонсору надо подыгрывать. Все было естественно и очень-очень хорошо. Мало того, она и слушала его в ресторане с честным интересом. Утром, правда, он был явно не в настроении, но вечером-то пел, как соловей.

«Стоп, дорогая! Смотри не влюбись. Рано еще. Вначале надо карьеру сделать, на ноги встать», — увещевала себя Маша. И тут же малодушно возражала: «А может, это судьба?» «Какая судьба? — продолжал наставлять суровый внутренний голос. — Он же наверняка женат, таких, как ты, у него десятки. На хрен ты ему сдалась?» «Ну, это мы еще посмотрим!» — тут Маша гордо вскинула головку, и зануда-разумник заткнулся.

* * *

Девчушка Андрея зацепила. Прежде всего порадовало и удивило, что она не навела разговор на деньги. Даже на телефон положить не попросила. А уж это — стандарт. Просто сказала: «Соскучишься, звони». И про семейное положение не спрашивала. Да и общалась как-то свободно, легко, не заискивая. Даже спорила. О чем, правда, Андрей вспомнить не смог. Но точно помнил, что с аргументами, с логикой у этой девочки не по возрасту все в порядке.

Андрей нажал на телефоне кнопку короткого набора.

— Я сейчас спускаюсь.

— Андрей Петрович, так я еще не подъехал. Я же не ракета, — голос водителя звучал растерянно.

— Что значит «не подъехал»?! Ты где? — Андрей завелся с пол-оборота. Для него было абсолютно нетерпимым, когда люди, которым он платил деньги, оказывались недостаточно расторопными или предусмотрительными. Они обязаны угадывать его желания! А тут просто правило, а не желание: машина с восьми тридцати должна ждать у подъезда!

— Так вы же сами меня отправили отвезти…, — водитель замялся, пытаясь подобрать определение помягче для утренней пассажирки.

— Блин! Правильно. Извини. Приедешь, набери, — и Андрей быстро закрыл крышку мобильного.

«Вот это да! Я же ее на своей машине отправил. Что это со мной?» Андрей не так удивился своей забывчивости, как тому, что сорок минут назад, впервые в жизни, отправил ночную подружку на СВОЕЙ машине. Такого еще никогда не случаюсь. И решение принял подсознательно. Значит, глубоко девица его затронула.

«Ладно, разберемся! Мне еще только юношеских страстей не хватало», — с этой мыслью Андрей обернулся к кровати, на которой прошедшей ночью все было очень недурственно. Прямо как в молодости.

* * *

— Иннокентий Семенович?

— Слушаю. Ты, котенок?

— Да, Кеша. Давай сегодня…

— Маша, я тысячу раз просил не называть меня Кешей. Это попугаичье имя! — Иннокентий Семенович не то, чтобы стеснялся своего имени, но еще со школьной скамьи, когда одноклассники постоянно дразнили его «попугаем», возненавидел «Кешу». Жена звала его «Кент», близкие друзья «Инок».

— Хорошо, медвежонок! Прости, — Маша все время срывалась на «Кешу», поскольку именно так он был записан в ее мобильнике. «Надо будет переписать на „медвежонка“, коли ему это больше нравится», — решила Маша.

— Принято. Слушаю тебя.

— А давай мы сегодня вечерком повстречаемся?

— Что так? Ты же собиралась пойти в институт?

— Собиралась. Но передумала. Ты что, не хочешь?

— Я тебя всегда хочу! — на самом деле Иннокентий Семенович хотел девушек не всегда. Но отказаться от предложения подружки считал невозможным, — любая из них могла обидеться. И даже решить, что он уже «не в форме». А он пока еще в форме!

— Мой личный адвокат готов меня проконсультировать? А можно дважды?

— Ну, это ты погорячилась… — Иннокентий Семенович хихикнул и расплылся в довольной улыбке. Но тут же подумал: «Что-то ей срочно понадобилось». — В шесть тебя устраивает?

— Да, дорогой! Медвежонок, я соскучилась… — Маша не случайно решила встретиться с адвокатом. Дел никаких у нее к нему не было, но после ночного приключения ей хотелось отвлечься от настойчивых мыслей об Андрее. Влюбляться сейчас никак не с руки. А Кеша и в постели хорош, и болтать с ним всегда интересно.

Вначале он вообще числился «любовником для общения». Но со временем как-то нашел нужный ключик, и Маше стало порой хорошо с ним и в сексе. Так Что от влюбленности в Андрея «медвежонок» представлялся лучшим профилактическим средством.

* * *

Иннокентий Семенович Будник не относился к числу «звезд адвокатуры».

У него не брали интервью, не показывали по телевизору, не звали на ток-шоу. Да и в судах он практически не появлялся. И тем не менее клиентурой обладал весьма обширной. Очень богатой клиентурой. В своем роде Будник был уникальным адвокатом.

У него наличествовала репутация. А что для адвоката может быть важнее?

Иннокентий Семенович принимал только по рекомендации. С улицы — никого. Он решал вопросы. Нет, он не носил судьям взятки. Он придумывал схемы. Очень часто противники его клиентов спустя какое-то время после того, как Будник принимался за дело, сами приходили, «подняв лапки». Так уж неожиданно складывалась их ситуация, что дальше спорить и судиться с клиентами Иннокентия Семеновича у них пропадало желание.

Будник был специалистом по компрометации. И навыкам этим он обучился не в адвокатуре…

В середине семидесятых студента вечернего отделения Всесоюзного заочного юридического института вызвали к декану. Круглый отличник Будник ума не мог приложить, на чем он так прокололся, что сорвали его прямо с лекции.

Помимо декана в кабинете находился вполне симпатичный дядечка, мило улыбнувшийся вошедшему Буднику.

— Здравствуйте, спасибо, что нашли время, — то ли всерьез, то ли с иронией проворковал посторонний.

— Здравствуйте, Будник. Присаживайтесь, — сурово приветствовал студента декан.

Несколько общих фраз про учебу, про будущую профессию… Переход к делу случился неожиданно. Декан вдруг встал:

— Ладно, я вас на время оставлю. Но только помните, Иннокентий, если вы не договоритесь, вам будет трудно закончить обучение в нашем институте.

— Ну, зачем же так, Пал Палыч? — с неискренним осуждением отозвался посторонний. — Я уверен, что Иннокентий человек разумный. Он все поймет правильно.

Дальнейший ход беседы Иннокентий помнил как в тумане. «Посторонний» говорил что-то о роли СССР в мировой политике, о том, что интересы страны требуют защиты, что люди в КГБ не черти с рогами, а истинные патриоты, что ему, еврею, пробиться в жизни будет трудно. Хоть в стране и нет официального антисемитизма, но объективно карьеру еврею сделать невозможно. А вот на Западе советских евреев принимают хорошо. Относятся с уважением.

— Простите, а вы кто? — перебил Иннокентий. Разговор явно начинал приобретать провокационный характер.

— Понимаю. Странные вещи говорю, да? — «посторонний» улыбнулся и подмигнул.

— Во-первых, я полагаю, что вы не правы по сути. Во-вторых, не возьму никак в голову, к чему этот разговор?

— Хорошая реакция. Правильная! — «посторонний» хлопнул Иннокентия по колену. — Молодец. Мы в тебе не ошиблись. Не зря Пал Палыч называл тебя лучшим на курсе.

— У нас несколько отличников.

— Не в оценках дело. В башке. Ладно, рассказываю, — гость откинулся, поудобнее устроился в кресле, потер подбородок, внимательно посмотрел на Иннокентия. — Давай начнем с того, кто я. Был студентом. Учился в техническом вузе. На четвертом курсе пришли люди из моей нынешней конторы и кое-что в молодых мозгах расставили по местам. В частности, объяснили, что прогресс науки и техники, а я собирался заниматься космосом, обеспечивается учеными разных стран. Не только нашими. И чтобы не тратить кучу народных денег, чтобы цены снижать, пенсии и зарплаты повышать, можно экономить на военно-промышленном комплексе. Но снижать обороноспособность страны нельзя. Значит, надо добиваться тех же результатов, но с наименьшими затратами. А для этого вовсе не грех заимствовать некоторые изобретения «за бугром». Они — у нас, мы — у них. Потом объяснили мне, неразумному, что сегодняшняя разведка — это не плащ и кинжал, а борьба, соревнование интеллектов. И вот именно по интеллекту я им и подхожу. Короче, сегодня я офицер разведки. Занимаюсь НТР — научно-технической разведкой. Пока все понятно?

— Да, но я же чистый гуманитарий! — Иннокентий пришел в полное смятение от такого откровенного разговора. Ему казалось, что разведчики никогда себя не раскрывают. Да и вообще, он впервые в жизни видел человека, чья профессия окутана таким флером загадочности и романтики…

— Ой, правда? Как же мы так промахнулись? — «посторонний» заливисто, как-то по-детски рассмеялся. — А мы тебя ядерной физике научим!

— Нет, но я действительно не понял, — Иннокентий сразу смутился. Конечно, они знали, что он гуманитарий. И зря он об этом напомнил. По-дурацки как-то получилось. Неожиданно Иннокентий почувствовал: разговор становится для него интересным. Что-то там внутри, непонятное, неосознанное впитывало новую информацию, просило еще, и росло, росло…

— Ладно, гуманитарий. Дальше рассказывать?

— Да, конечно…

— Так вот, поверь мне, ни разу не пожалел, что согласился. Понимаешь, к моим годам, а мне скоро сорок пять, начинаешь задумываться, что ты в жизни полезного для других сделал. Не для себя, любимого, а для близких, родных, для страны своей, для друзей и знакомых. Они, кстати, и есть тот самый народ, про который все говорят, но никто его не видел… Я тебя сейчас не агитирую. Просто свои мысли излагаю. И Пал Палыч ваш не прав. Откажешься — никаких проблем с институтом мы тебе создавать не будем. — Конечно, за самого Пал Палыча я не отвечаю, но от нас каверз не жди. Вот скажи, ты маму свою любишь?

— Да, люблю, разумеется, — уже потом, Нисколько часов спустя, Иннокентий понял, как ловко разведчик втюрил ему угрозу: за Пал Палыча, мол, не отвечает. Понял И оценил умение невзначай, вскользь сообщить самое главное: откажешься — тебе конец. А так вроде все интеллигентно, на доверии… Но сейчас Иннокентий аж вздрогнул от неожиданного поворота разговора: «Мама-то здесь при чем?»

— Ну вот скажи мне конкретно, по буквам, что ты для нее сможешь сделать через пять лет? Отец, насколько я знаю, большого наследства не оставил. Пенсия у Марии Абрамовны будет пятьдесят два рубля… Что уставился? Мы ребята серьезные. Если идем на встречу с человеком, готовимся, как ты к экзамену. И «шпоры» пишем. Хочешь, покажу?

— Хочу, — Иннокентий поражался все больше и больше умению этого человека овладевать его сознанием. Он уже чувствовал, что разведчик ведет его за собой, но куда, — Иннокентий пока понять не мог. Одно решил: стучать на друзей, на однокурсников не станет. Вот хоть режьте — не станет!

«Посторонний» достал из внутреннего кармана блокнотик, помахал им издалека и сунул обратно в карман.

— Э-э! Так шпоры не делают, — со знанием дела объявил Иннокентий. — Так лекции конспектируют.

— Ладно, не учи ученого, умник. Ты мне лучше про маму ответь.

— Попробую в адвокатуру пробиться. Через пять лет зарабатывать буду рублей триста, надеюсь. Так что проживем как-нибудь.

— Вот именно — «как-нибудь», — передразнил «посторонний». — А мы предлагаем жить не «как-нибудь», а по-человечески. В Америке!

Иннокентий вздрогнул. Это была его тайная мечта. Закончить институт, поработать немного где-нибудь. В адвокатуру без блата он попасть и не надеялся. А потом с той тихой работы подать на выезд в Израиль. И уже по дороге, в Вене или в Риме, попытаться переделать вызов на американский.

— Как это — в Америке? — Иннокентий не мог быстро сообразить, какой реакции от него ждет «посторонний».

— Я знал, что идея тебе понравится, — дружески улыбнулся тот. — Давай-ка, сынок, сегодня в семь вечера у памятника Гоголю встретимся. Поболтаем, погуляем. Будешь себя хорошо вести, я тебя в «Прагу» приглашу. Ты небось и в ресторане-то за всю жизнь раза два-три был?

— Ни одного, — честно признался Иннокентий и впервые смущенно улыбнулся в ответ на лучезарную улыбку разведчика. — Дорого.

— Понимаю. Но ты не стесняйся. Нам на это деньги выделяют. Давай, до вечера, — собеседник поднялся с кресла. Иннокентий отметил, что прощальное рукопожатие было у него много крепче, чем при знакомстве. «Значит, разговором он доволен», — непроизвольно обрадовался юноша.

* * *

После вечерней прогулки от памятника Гоголю до памятника Льву Толстому на Зубовском и обратно события стали развиваться явно осмысленнее. Иннокентий сообщил маме, что сразу по окончании института собирается подавать документы на выезд. По совету разведчика уточнил, что нашел организацию в Москве, которая помогает советским евреям выезжать напрямую в США, для чего организует вызовы оттуда. Мама спорить не стала. Единственное, что ее волновало, кто будет ухаживать за могилой отца. Но подруги, с которыми она, разумеется, планами поделилась по секрету от Иннокентия, заверили — пока они живы, могила будет прибрана.

Разведчик, а звали его Николай Николаевич, Иннокентия с работы юрисконсультом в автобусном парке забрал, хотя трудовая книжка осталась там. Теперь днем юношу обучали английскому и целому набору весьма специфических предметов, а вечером он, как и прежде, ехал в свой институт. Изменений никто не заметил.

Николай Николаевич был Иннокентием доволен. Парень схватывал все на лету, выказывал усердие, старательность и осторожность. Месяца через два Иннокентий «случайно» познакомился с совершенно очаровательной девушкой. После третьего свидания она пригласила его домой, — родители уехали на дачу… Первые полночи она «утомляла» Иннокентия, как могла. А вторые, когда он, обессиленный от счастья, пытался уснуть, стала доставать его расспросами, кто он, чем занимается, какие у него планы, с кем дружит… Иннокентий что-то плел, весьма далекое от истины, но врал складно и ничего лишнего не сказал.

На следующий день, неукоснительно следуя наставлениям Николая Николаевича, он доложил тому о встрече с девушкой и ее странных расспросах. Иннокентию показалось, что шеф ждал этого разговора. И действительно, Николай Николаевич, выслушав рассказ стажера, недовольно спросил:

— А почему ты не рассказал мне про первую встречу, про то, как познакомились, про вторую встречу? Почему ты только сейчас заговорил?

— Ну, наверное, потому… — Иннокентий замялся. В инструкциях по поводу новых знакомств излагалось четко — докладывать сразу. — Ну, я не считал это важным.

— Что важно, а что не важно, ты начнешь понимать лет через десять. А знать этого не будешь никогда.

— Ясно, — стажер смущенно смотрел в пол.

— Лады, — произнес свое любимое словечко Николай Николаевич, — а что-нибудь еще странное, кроме расспросов, заметил?

— Пожалуй, да, — быстро отозвался Иннокентий, довольный тем, что ругать его перестали. — Она сказала, что родители уехали на дачу. Но вот никаких следов того, что в этой квартире вообще кто=то постоянно живет, не говоря уж о родителях, я не заметил.

— Почему к такому выводу пришел?

— Там все какое-то необжитое. Как номер в гостинице, если по фильмам судить. Сам я в гостиницах никогда…

— Знаю, — нетерпеливо перебил Николай Николаевич.

— Ну так вот. Мусорное ведро — стерильно чистое. В холодильнике — никаких начатых пачек, банок. В ванной все полотенца лежали на полочках. Ни одно не висело. На подоконнике пыль.

Николай Николаевич молча смотрел на Иннокентия. В его взгляде проглядывали и интерес, и удивление.

— И когда ты все это заметил? Утром уже?

— Нет, еще вечером. А что? Это имеет значение?

— Имеет. Хотя бы потому, что мне докладывали, будто ты ничего не видел, не слышал, а пер, как моряк, который полгода берега не видел… — Николай Николаевич громко захохотал.

— Так это была ваша? — растерянно выдавил Иннокентий.

— Да. Наша. Причем одна из лучших. Ладно. Комплимент сделаю, хотя не люблю. Как любовнику тебе пятерку поставили, — и Николай Николаевич опять засмеялся.

— Вы все циники, — Иннокентий даже покраснел. Ему, воспитанному на Тургеневе, Чехове, Ремарке, стало стыдно. Заочное обсуждение женщины, заочное обсуждение его собственных мужских достоинств… Мерзость!

— Нет, родной, — неожиданно ласково возразил разведчик, — мы не циники. Мы — профессионалы. И тест этот был нужен прежде всего для твоей собственной безопасности. Большинство наших с тобой коллег прокалывались именно на бабах!

«Наших с тобой коллег», — с удовольствием отметил про себя Иннокентий. Обида прошла.

* * *

Через три года Иннокентий стал адвокатом. В Вашингтоне. Позади остались все хлопоты по обустройству на новом месте, по годичному курсу в Юридической школе Колумбийского университета, сдаче «гос-экзамена» в Американской Ассоциации адвокатов…

Теперь Иннокентий и его мама жили в небольшом, очень уютном домике в Александрии под Вашингтоном. Мама получала небольшое пособие, многократно превосходившее размер ее потенциальной пенсии в Советском Союзе. Этот факт стал любимой темой маминых рассуждений. «Как же это так может быть — там я всю жизнь работала, а пенсия мизерная. Здесь я не трудилась и дня, а денег дают на шикарную жизнь». Глубокое недоумение испытывала женщина, которая много лет состояла членом КПСС и даже два года была неосвобожденным секретарем парткома в своей поликлинике…

Заданий Иннокентий никаких не получал. «Вживайся, вживайся и еще раз вживайся!» — главное наставление Николай Николаевич повторял ему перед отъездом не раз.

Прошло еще полгода, и Иннокентий неожиданно стал обладателем наследства в триста тысяч долларов. Умер какой-то его троюродный дядюшка в Майами, эмигрант с Кубы. Разумеется, про дядюшку этого он никогда не слыхал и без всяких инструкций понял, что маме о нем сообщать не стоит. Дядюшка само собой проходил по папиной линии. Такой «привет» из Москвы порадовал и вселил уверенность, что с ним, с Иннокентием, там связывают большие надежды.

Через несколько месяцев раздался условный телефонный звонок. Спрашивали Пита Хосбурна. Это был сигнал: назавтра, в шесть вечера ему надо быть в кафе на углу Уолл-стрит и Тринадцатой. Если кафе вдруг окажется закрыто, то в девятнадцать ноль-ноль в кафе на третьем этаже торгового центра «Лэндмарк». Тот, кому он нужен, знает его в лицо.

Кафе оказалось открытым. Ровно в шесть к его столику подошла девушка, которую он узнал, но не сразу. «Девушка-проверка». Иннокентию было радостно увидеть кого-то из своих, но лучше бы не ее.

— Теперь к делу, — после короткого обмена фразами о вашингтонской погоде и о том, какие все американцы «козлы», Катя объявила, — наша с тобой встреча надолго.

— Что, уже на две ночи? — решил хоть как-то отплатить за обманутые юношеские чувства Иннокентий.

— Нет, милый, — Катя кокетливо улыбнулась, сделав вид, что не заметила «подколки». — Теперь «пока могила не разлучит нас». Или до конца выполнения задания.

Иннокентий узнал, что в центре решено их поженить. Катя выехала через Израиль, где получила диплом врача в дополнение к советскому диплому. В Америку переехала по приглашению одного из вашингтонских госпиталей. Пока в качестве стажера на два года. Но если она здесь вступит в брак, то, исходя из прецедентов, останется навсегда. В их тандеме Катя выполняет роль связной. Вопрос решенный. Обсуждать нечего.

Покатилась нормальная обывательская жизнь. Успешная, сытая. Он — адвокат, быстро идущий в гору. Она — врач-косметолог, пластический хирург. Редкое сочетание двух лицензий у одного человека. Материальная поддержка из Москвы давно уже не требовалась.

Центр поручал успешной чете собирать информацию о каком-нибудь конкретном человеке, заинтересовавшем Москву. Но не просто информацию, а компромат. Катя с Иннокентием прекрасно понимали, что сей американский гражданин попал под вербовку. Они выкапывали порочащие сведения то о крупном предпринимателе, чей бизнес так или иначе касался новейших технологий, то о военном специалисте, то о ком-то из видных вашингтонских чиновников, преимущественно из министерства торговли или Госдепа. Грязное белье имелось у всех, и копались в нем супруги с усердием.

Катя и Иннокентий давно уже были вхожи в нужные слои вашингтонского общества, и посему выполнение служебных заданий особых затрат интеллекта не требовало. Но когда им впервые поручили не собрать, а создать компромат на одного американского ученого, таланты Иннокентия проявились в полную меру. Вряд ли его новый «клиент» успел задуматься, почему налаженная жизнь так резко рухнула. Все кредиторы ученого выказали ему открытое недоверие. Слухи о предстоящем разводе в связи с его склонностью к педофилии, чего жена одобрить не могла, распространялись со скоростью света. Перед ученым одновременно закрылись двери и нескольких солидных банков, и домов его друзей. (Если в Америке вообще можно говорить о друзьях.) В одном из английских журналов появилась статья, чей автор уличал американского ученого в интеллектуальном воровстве. Жертвами назывались его аспиранты и стажеры. В другое время ее никто, возможно, и не заметил бы. Но теперь она подоспела как раз вовремя. Короче говоря, «товарищ» быстро спекся и пошел на требуемый контакт, преисполненный чувства обиды и отчаяния.

Потом таких заданий было много. Порой и Кате через своих пациенток удавалось раздобыть весьма пикантные факты. Иногда даже куда более ценные, чем те, что в поте лица раскапывал Иннокентий.

И что особенно важно, именно через Катю весьма удобно было «впрыскивать» нужную информацию в вашингтонское общество.

Они не добывали военные секреты, не воровали чертежи, они вообще не делали того, что обычно, как принято считать, делают разведчики. Это было безопасно, почти непроверяемо и, строго говоря, неподсудно.

Тем не менее в 1999 году пришел условный сигнал — немедленно покинуть страну. Ребенка (а у Кати с Иннокентием к тому времени имелась дочь-подросток) и маму надо было оставить, а самим в течение суток перебраться в Майами. Там у «нашего человека» давно лежали новые паспорта с другими фамилиями. Он же снабдил их дальнейшими инструкциями. Не прошло и двух дней после получения сигнала, а Иннокентий с женой летели на Ямайку. Оттуда на яхте некоего греческого миллионера — на Кубу. Из Гаваны через три дня в Москву, домой.

Уже по приезде Иннокентий узнал, что поводом к их отзыву стало исчезновение нашего глубоко законспирированного агента в Чикаго. С ним Иннокентий никогда дела не имел, но тот знал, что есть в Вашингтоне советский, а теперь уже российский, агент-адвокат. Центр решил не рисковать и вывел Катю и Иннокентия из игры. И верно сделал. Чикагский агент, как выяснилось через месяц, оказался перебежчиком и «запел».

Через три месяца мама Иннокентия с внучкой прилетели в Москву. Американцы удерживать их не стали. Весьма своеобразная солидарность и взаимоуважение разведок разных стран сработали и на сей раз. Благородство в надежде на ответное благородство…

Секретным указом президента всем членам семьи было возвращено российское гражданство.

Начались будни на Родине. Дочь Мэри, ставшая Машей, пошла в школу, Катя легко устроилась в Институт красоты, мама вновь смогла заботиться о могиле мужа. А Иннокентий остался адвокатом. Правда, теперь уже московским.

Связь с прежним местом службы Иннокентий не потерял. Иногда ему приходилось и здесь, дома, выполнять по просьбе коллег, усиленно занимавшихся теперь еще и перераспределением собственности, ту же работу, что в Вашингтоне. Порой Иннокентия призывали поделиться опытом с молодежью, обучавшейся в специальном, так называемом, Краснознаменном институте, в Ясеневе.

Деньги, заработанные в Вашингтоне, лежали на номерном счете в Берне. Московские доходы позволяли жить безбедно.

Проблемы возникли в личной жизни. Во время выполнения задания Иннокентию и в голову не приходило «посмотреть налево». В Москве же ситуация поменялась в корне. Он нравился девушкам, его тянуло к ним. Катя, конечно, друг, соратник, мать его дочери, но любить-то они друг друга никогда не любили… Уходить от Кати Иннокентий не собирался. Зачем? Вот уж кому можно было доверять на сто процентов — столько вместе прошли, но и лишать себя удовольствий, самых простых и плотских, тоже не хотелось…

* * *

— Скажи, медвежонок, а ты в любовь веришь? — Машины слова сливались со звуком струящейся воды. Стоя под душем, она с удовольствием следила за взглядом Иннокентия Семеновича. Со всей очевидностью он свидетельствовал о том, что Машино тело за прошедший год ему никак не приелось…

— А что у нас с тобой только что было? Можно ли не верить в то, что только что испытал?

— Испытал ты, мой дорогой, сексуальное наслаждение, а не любовь. Я так понимаю, что любовь — это совсем другое, — Маша выключила воду и изящно, кокетливо протянула руку за полотенцем. Иннокентий Семенович стоял с ним наготове.

— Ну, и что же такое, по-твоему, любовь? — Адвокат снисходительно улыбнулся.

— Любовь, это когда ты думаешь о человеке все время. Причем не конкретно представляешь себе его тело, лицо, руки, а как некую абстрактную фигуру, просто образ. Прекрати, ненасытный! — Маша твердо отвела в сторону руки адвоката, игриво подбиравшиеся к ее груди. — Я серьезно с тобой разговариваю!

— Ты знаешь, котенок, любовью все называют разные вещи. Как правило, многие путают ее со страстью. Страсть — это ведь разновидность сумасшествия, отклонение от нормы, другими словами. Но в основе страсти — химические процессы в твоем мозгу. Это — либо лечится, либо со временем проходит само. Другие… Пошли пить кофе.

— Я чай буду.

— ОК. Так вот, другие любовью называют привязанность, родственное отношение к близкому человеку. Чувство благодарности. Жалость или сопереживание. Это целый комплекс. Я бы сказал, интеллектуально-эмоциональный винегрет.

— Это тоже лечится?

— Нет, это уже не химия. Это память, это ожидание, это самовнушение. Что угодно. И само это, кстати, не проходит.

— Так, может, это привычка? Ой, лифчик мне дай, пожалуйста, — Маша показала на спинку стула, занятого Иннокентием Семеновичем.

— Так посиди. Мне приятно на тебя смотреть. Нет, это не привычка. Вот ты можешь привыкнуть всю жизнь есть пересоленное? Или переперченное? Так и здесь. Если есть что-то раздражающее, ты попытаешься от этого избавиться. Жить с этим ты не станешь.

— Получается, ты свою жену любишь? — Маша интонацией изобразила ревность.

— Как будто тебе это не без разницы! — Иннокентий Семенович усмехнулся. — Ты девочка конкретная, тебе эмоции не так важны. Хотя, конечно, инстинкт собственницы у тебя хорошо развит.

— Ну уж нет. Тебя иметь в собственности я бы не хотела!

— Что так?

— Во-первых, слишком взрослый. Во-вторых, бабник. А я не хочу, чтобы мне муж изменял. В-третьих…

— Хватит и двух аргументов. А то закомплексую, и мне станет стыдно.

— Тебе?! — Маша засмеялась так искренне и заливисто, что Иннокентий Семенович улыбнулся в ответ. Нравилась ему эта девчонка.

— А почему ты на эту тему заговорила?

— Да так просто.

— Котенок, ты «просто» ничего не делаешь. Влюбилась, что ли?

— Не важно, — Маша надула губки.

— Колись. Мы же договорились — никаких секретов.

Маша помялась несколько секунд, взяла сигарету и стала рассказывать про знакомство с Андреем. Подробности не опускала. Ей действительно хотелось, чтобы адвокат помог разобраться в ее собственных эмоциях.

* * *

Оля росла как-то незаметно. До шестнадцати лет она жила с Андреем и Аней. Но все внимание мачеха, естественно, отдавала своему сыну. Оля и чужая, и уже взрослая. Наличие домработницы избавляло Олю от забот по хозяйству и от какой-либо помощи мачехи.

Отец, приходя домой за полночь, видел дочь только по утрам, когда она собиралась в школу, а он в банк. Обмен фразами «как дела» — «все в порядке» — вот и все общение. Правда, иногда Андрей мог посадить Олю в машину и на полдня увезти куда-нибудь погулять, в кино. Или, как вариант, зимой — на каток, летом — на речку. Но Оля чувствовала, что не столько она нужна отцу, сколько ему просто хочется под каким-нибудь предлогом уехать подальше от Ани.

На шестнадцатилетие Андрей подарил Оле квартиру. Двухкомнатную, в соседнем подъезде. Оля съехала, но, как ни странно, общаться с отцом стала больше. Теперь он частенько приходил к ней и оставался ночевать. Аня бесилась, но сделать ничего не могла — повод был более чем уважительный — дочь.

Как-то раз отец заявился к Оле сильно подвыпившим. Дочь открыла дверь и… не впустила Андрея. Больше такого не случалось никогда. Андрей стал относиться к дочери не только с любовью, но и с уважением.

Проблем с деньгами у Оли не было. Отец для своей «сиротинушки» ничего не жалел. Но особенно приятно стало Андрею давать Оле деньги, когда он обнаружил, что большая их часть уходит на содержание собачьего приюта.

Узнал Андрей об этом случайно. От заместителя губернатора. Тот пригласил Андрея и попросил помочь — его завалили жалобами жители домов, которым близлежащий приют доставлял немало неудобств. Но именно Оля, а не старшие «опекатели» встала грудью на защиту приюта и не давала местным властям близко подойти к «собачьему раю».

Андрей решил вопрос в свойственной ему манере — быстро и асимметрично. В почтовых ящиках жителей домов, соседствовавших с пустырем, где расположился приют, появился документ весьма необычного содержания. Предложение было конкретным — если жители на собрании поддержат существование приюта, то банк Андрея построит детскую площадку, хоккейную коробку и очистит маленький пруд, каким-то чудом сохранившийся при застройке микрорайона «хрущебами».

Вскоре Андрей испытал один из самых счастливых моментов в жизни: на его шее повисла попискивающая от счастья Оля. Она сказала: «Я горжусь, что ты мой отец».

В институт Оля поступила в Москве. Несмотря на все отговоры отца, выбор она сделала однозначный — Ветеринарная академия. Правда, через год, и не без папиной помощи, Оля перевелась в медицинский. Все-таки лечить людей, а не животных ей показалось более важным. Ну а Андрею — более перспективным.

Разумеется, начав учиться в Москве, Оля и жить переехала туда же. Андрей, пошутив, что такова семейная традиция, купил ей квартиру в соседнем подъезде того же элитного дома на Кутузовском, где имел свое, «секретное» убежище. Правда, теперь папа не ночевал у дочери. И необходимости не было, и квартира у нее была тесноватая — однокомнатная.

Одна черта характера Оли Андрею одновременно и не нравилась, и вызывала уважение. Ей нельзя было навязать никакого решения. Совет она выслушивала молча, что-то отвечая или уточняя, никогда не говорила «да» или «нет», просто произносила «спасибо» и шла думать. О принятом решении Андрей узнавал уже по факту. Даже если дочь поступала именно так, как он рекомендовал, это было ее решение, ее поступок.

Довольно быстро Андрей осознал очевидный факт — дочь стала совершенно взрослым человеком. И… начал сам частенько советоваться с ней. О разном. Куда поехать отдыхать, как урезонить в конец разбушевавшуюся Аню?.. Он даже просил ее иногда присоединиться к деловому обеду с будущими партнерами по сделке или бизнесу. Мнение Оли о человеческих качествах контрагентов стало для Андрея очень важным. Оля подмечала ускользавшие от его мужского внимания детали — в одежде, в манере говорить, в жестикуляции, во взгляде собеседника.

Оля сразу же определилась с выбором специализации — психиатрия. Будучи девушкой весьма серьезной, она стала ходить на факультатив, хотя до четвертого курса, когда начинали преподавать сам предмет, было еще весьма далеко. Читала литературу по психологии и, разумеется, собственно психиатрии.

«Если человеку вылечить голову, остальное он вылечит сам», — сформулировала Оля ответ на вопрос отца по поводу ее выбора.

Андрея, кстати, в восторг он не привел, но Олин аргумент — «Алкоголиков лечат тоже психиатры» — перекрыть не смог. Еще одно слово, и Оля припомнит ему и алкоголичку-мачеху, и его собственные эпизодические «отрывы от реальности»… Андрей промолчал.

* * *

Маша восприняла советы Иннокентия Семеновича как руководство к действию. Хотя, казалось бы, рекомендации его — как, какими способами и при помощи каких хитростей окончательно «окрутить» Андрея, играли против него. Но Маша ему верила. Она хорошо помнила любимую шутку адвоката: «Порядочный мужчина никогда не бросит девушку, пока не выдаст ее замуж за хорошего человека». И кроме того, понимала, что «медвежонку» ситуация крайне удобна: Маша выходит замуж за Андрея, но продолжает встречаться с ним. Никакой ответственности — одни удовольствия. За все время их разговоров об Андрее Иннокентий Семенович один лишь раз показал свою заинтересованность и волнение, показал именно тем, что с наигранным безразличием спросил: «Ну, а когда ты его с моей Помощью охомутаешь, ты меня сразу бросишь? Или какое-то время подождешь?» Разумеется, Маша заверила адвоката, что его-то она точно не бросит. И сама удивилась своей искренности — Иннокентий Семенович был ей и приятен, и полезен, Хотя секс с ним можно и поубавить. Что-то он, как узнал про Андрея, стал частить. Встречались аж по три раза в неделю. Маша сделала вывод, что ревность — великолепный «взбадривающий препарат». Лучше, чем «Виагра»…

* * *

Следующие полгода Маша посвятила реализации намеченного плана по «укрощению» Андрея. Иннокентий Семенович стал ее постоянным стратегическим диспетчером. Он разрабатывал схемы последовательности шагов, ставил задачи на каждый конкретный разговор, который Маше надо было провести с Андреем. Он же давал советы, как Андрея можно «подогреть». Причем Маше казалось, что именно так адвокат реализовывал свою ревность, а потому и неприязнь к банкиру. С каким-то садистским удовольствием Иннокентий Семенович помогал Маше манипулировать сознанием Андрея. Казалось, будто любимую сентенцию насчет «порядочного мужчины» он воспринимал не как афоризм-шутку, а чуть ли не как библейскую заповедь.

Сначала Иннокентий Семенович посоветовал Маше «выставить» Андрея на какую-нибудь серьезную трату. Объяснил: чем больше мужчина вложил в женщину — денег, заботы, нервов, — тем сложнее ему ее бросить. Тем паче банкиру…

Был конец апреля. Маша, вполне обходившаяся своей «Ауди А4», подаренной одним из предыдущих спонсоров, вдруг объявила Андрею, что ей неприятно ездить на машине, напоминающей о другом мужчине. Разговор Маша завела, вернувшись в спальню из душа, на ходу вытирая свое прекрасное тело. «Аргументы должны быть очевидны!» — решила она.

Андрей, распалившийся в ожидании секса, ответил:

— Это приятно, что ты не хочешь никого вспоминать. Поговорим о машине позже.

— Позже, это когда ты удовлетворишь твою похоть? Я тебе только для этого нужна? — Маша стала оборачивать полотенце вокруг себя, причем не так, как это делала по утрам — вокруг талии, а выше груди, пропустив его под мышками.

— Ну что ты делаешь?! — приз ускользал от банкира. — Ну зачем ты так? Какую машину ты хочешь?

— «Мини-купер». Он для лета самый подходящий.

— Что значит «для лета»? А осенью мы его будем продавать?

— А на зиму нужна безопасная машина. Джип. Лучше всего «Вольво».

— Слушай, а у тебя аппетит не слишком разыгрался? — Андрей почувствовал, что возбуждение начало проходить.

— Когда речь заходит о том, чтобы потратиться, у тебя даже стоять перестает, — Маша тоже заметила изменение в состоянии Андрея.

— При чем здесь это? — Андрей смутился.

— А при том, что если я для тебя очередная шлюшка, то так и говори. Плати по тарифу, а я посмотрю, нужен ли мне такой благодетель. А вот если ты меня воспринимаешь как СВОЮ женщину, то думай не о деньгах, кстати, для тебя копеечных, а о том, как меня удержать.

— Твой цинизм просто беспределен!

Маша поняла, что перегнула палку.

— Пойми, Андрюшенька, я-то тебя полюбила. Но, живя с тобой почти как родная, я страдаю… — надо было быстро сообразить, от чего же она страдает, — я страдаю от того, что чувствую, себя просто твоей игрушкой. Вот все, что тебе надо… — Маша скинула полотенце.

— Решила обосновать свою позицию? — ухмыльнулся Андрей.

— Согласись, есть чем! — Маша рассмеялась и стала крутиться перед Андреем, принимая то кокетливую, а то и просто откровенно вызывающую позы.

Андрей ощутил, что возбуждение быстро стало возвращаться. Маша, естественно, тоже это заметила.

— Ладно, не будем о грустном. Может, к осени я тебе уже надоем и джип придется просить у кого-нибудь другого, — Маша демонстративно надула губки и изобразила на лице покорную печаль. — Но сейчас я тебя хочу! Ты мой мустанг! — Она повалила Андрея на спину…

* * *

— Как прошли переговоры на высшем уровне? — вопрос прозвучал, когда Иннокентий Семенович не успел даже отдышаться.

— Тебя интересуют детали разговора или подробности секса? — Маше нравилось слегка поддразнивать адвоката.

— Рассказывай то, что считаешь нужным, — Иннокентию Семеновичу было неприятно лишнее напоминание о том, что накануне Маша дарила удовольствие другому. Получала-то она его только с ним, по крайней мере, если верить ее словам…

Пока адвокат варил кофе, Маша коротко, по-деловому сообщила, о чем договорились. «Мини-купер» Андрей покупает. Деньги от продажи «Ауди» остаются Маше «на шпильки». Но главное — другое. По всему чувствуется, что Андрей вот-вот предложит Маше переехать к нему на ПМЖ. Маша, конечно, согласится.

— А вот это зря, — сказал как отрезал Иннокентий Семенович.

Маша непроизвольно рассмеялась. Адвокат, сидевший в трусах, помешивающий ложечкой кофе, выглядел невероятно забавным, — ни ситуация, ни его внешний вид не вязались с серьезным выражением лица и деловым тоном.

Иннокентий Семенович удивленно посмотрел на Машу, перехватил ее взгляд и тоже рассмеялся:

— Нет, но я сейчас серьезно.

— Не бойся, к тебе я все равно буду приезжать. Надо же мне где-то и самой удовольствие от жизни получать, — Маша при каждом удобном случае намекала, что в постели ей хорошо только с Иннокентием Семеновичем. Разумеется, правдой это было только отчасти. Но девушка давно уже поняла, что все мужики, пусть даже очень умные, в этом вопросе поверят любой лести, любую «пургу» примут за чистую монету.

— Я не об этом, — Иннокентий Семенович самодовольно улыбнулся. — Я о том, что если такое предложение последовало, то надо его принимать не как радостной дурочке, а как солидной женщине, знающей себе цену. Уважающей себя. Запомни, мужчины очень ценят в женщинах именно самоуважение. Такую покорить — вот высшее удовлетворение мужского тщеславия!

— А теперь от теории к практике.

— Желание клиента для адвоката — закон! — Иннокентий Семенович знал за собой некоторую степень занудства и потому на реакцию Маши не обиделся. — Вопрос надо поставить так: «Я не хочу быть любовницей. Но я не претендую на твое имущество». Для бизнесмена психологически это очень важно — знать, что женщине нужен он, а не его деньги. В принципе это важно для любого мужчины, но для бизнесменов, а тем более банкиров, это, пожалуй, наиважнейшее…

— Склифосовский, короче.

— Не хами! Сам знаю, что подробен. Так вот. Ты ему объявляешь, что готова переехать, готова и очень хочешь жить вместе с ним. Что не претендуешь на брак. Но любовницей жить с ним не станешь. Переезжая к нему, ты теряешь свободу. И ты на это согласна, если взамен последуют не тряпки, подарки, машины, а адекватные действия с его стороны. Пусть официально разведется со своей женой. На тебе может не жениться. Но с ней пускай разведется.

Маша с восхищением смотрела на адвоката. «Все-таки нормальных баб возбуждает интеллект, а не торс», — подумала девушка, с удовольствием отнеся себя к категории именно нормальных женщин.

* * *

Реализация плана «Барби-Носа», разработанного Иннокентием Семеновичем и скорректированного Машей, началась в тот же вечер. Название родилось в сознании Маши из сочетания двух слов: плана «Барбаросса», упомянутого адвокатом (уж больно красиво!), и выражения «оставить с носом», что вполне относилось ко всем Машиным конкуренткам, ведущим борьбу за удачную партию с богатеньким Буратино. Это она, очаровательная Барби, должна победить, а они пускай остаются с носом.

— Почему я живу на съемной квартире так далеко? — Маша потягивала какой-то легкий коктейль, который по заведенному обычаю смешал ей Андрей, когда они сели смотреть телевизор после ужина.

— Кстати, я хотел тебе предложить, — переезжай ко мне, — Андрей отвернулся от экрана, чтобы понаблюдать, какое впечатление произведут его слова.

Такого поворота разговора Маша никак не ожидала. Первая мысль: «Может, он и в правду меня любит?» — заставила учащенно забиться сердце, но не остудила разум. Возбужденный мозг девушки по-прежнему мужчинам не верил.

Не успев даже просчитать возможную реакцию Андрея, Маша ответила моментально:

— Спасибо, Андрюшенька. Но это — не вариант.

— Почему? — Андрей опешил. Ему-то казалось, что Маша просто обязана запрыгать от восторга.

— А потому, любимый, что это ненадежно. Ты в любой момент можешь меня выгнать. И кстати, я, если что, не смогу сама от тебя уйти, — Маша наконец выстроила путь собственной логики и дальше формулировала уже точно, конкретно и жестко. — Ты хочешь меня привязать. Это приятно. Значит, я тебе не безразлична. Но «гостевая любовь» и совместная жизнь — вещи разные. А я хочу иметь гарантии от ситуации, при которой окажусь вынуждена, понимаешь, вынуждена жить с человеком. Да и тебе самому будет неприятно, что, вот, поселил «жиличку», теперь терпи ее. Нет, дорогой, спасибо, конечно, но так делать не стоит.

— А как же стоит? — Андрея, с одной стороны, почти оскорбил отказ от такого щедрого подарка, но с другой, порадовало, что эта девочка помимо прекрасного тела имеет еще и смышленую головку. Да еще может четко и аргументировано что-то там излагать. Это уж вообще редкость.

— Есть вариант-то, и очень простой. Только он подразумевает одну практически невозможную для тебя, особенно как для банкира, вещь.

— И какую же? — Андрей начинал злиться, поскольку никак не мог взять в толк, к чему Маша клонит.

— Доверие. Доверие, родной. Наверняка ты сейчас думаешь, что я пытаюсь развести тебя на деньги. Может, правильно думаешь. Применительно к ситуации. Но не ко мне. Не стану врать и говорить, что я тебя люблю. Мне с тобой очень хорошо. Ты сам это видишь. И через… — Маша посмотрела на часы, кокетливо улыбнулась Андрею, — через минут сорок — час еще раз в этом убедишься, — дабы удостовериться, что Андрей правильно понял намек, Маша поставила на столик коктейль и сделала грубоватый, но очень красноречивый резкий жест руками.

— Давай так… — Маша опять взяла бокал, отпила немного, затягивая паузу. — Спасибо, что ты согласился купить мне «Мини-купер». Это уже знак доверия и поступок. Давай на какое-то время на этом остановимся. А то ты надорвешься от напряжения своего чувства доверия к людям, — Маша рассмеялась. Андрей смотрел на нее мрачно. Ни намек на скорый секс, ни подтрунивание над «банкирским менталитетом» не отвлекли его от главной мысли — чего она хочет?

— Сформулируй, пожалуйста, четко — чего ты хочешь? Какой вариант тебя устраивает? — Голос Андрея звучал глуховато.

— Да не переживай, любимый, — Маша всем видом показывала, что разговор несерьезный, так, подурачились… И вообще он уже окончен. — Не заморачивайся. Ой, смотри-ка… — Маша уставилась на экран, где ничего особенного вовсе не происходило.

— Я жду ответа, Маша! — Андрей теперь говорил откровенно жестко.

— Ну ладно, если ты настаиваешь, — Маша опять поставила бокал и повернулась к Андрею. — Если у меня будет своя, пусть маленькая, пусть в самом спальном районе Москвы, но моя квартирка, то наши отношения будут и легче, и прямее, и, что для меня важнее всего, искреннее. Оставаясь с тобой здесь, я буду это делать не вынужденно, а добровольно. Терпя мой несносный характер в своем доме, ты будешь это делать не потому, что меня некуда выгнать, а потому, что не перестанешь хотеть видеть меня не только вечером, ложащуюся в постель, но и утром, встающую.

— И что будет с этой квартирой, если мы будем жить вместе? — В мозгу Андрея включился калькулятор. Правду она говорит, действительно так думает или просто пытается его элементарно развести?

— Мы будем ее сдавать. Я буду получать небольшие деньги и периодически одалживать их тебе, когда у тебя в очередной раз не окажется наличных на мороженое.

— Ох, хитрюга, — в голосе Андрея зазвучала теплота. Он принял решение. Стоимость однушки где-нибудь в Южном Бутове была небольшой платой за реальную проверку Машиного отношения к нему. Как бы там ни было, но если у них состоялся деловой разговор, то Маша провела его на высоком уровне. Андрей это понимал. Ему было приятно.

— Знаешь…, — Маша сделала вид, что хочет попросить еще о чем-то, — а давай не станем ждать сорок минут!

Андрей не стал ничего отвечать и просто быстро присоединился к процессу освобождения двух тел от мешающей им одежды…

* * *

Изголодавшийся за майские праздники Иннокентий Семенович сегодня предавался плотским утехам с Машей дольше обычного получаса. Ей это было приятно, поскольку и она по адвокату соскучилась. Он все делал не так, как Андрей, а однообразие утомляло.

— Знаешь, о чем я подумал?

— Знаю. Что тебе хорошо!

— А могло быть и получше.

— Ты хочешь, чтобы я привела подругу? — Машу уже просили об этом ее предыдущие мужчины и каждый раз такой просьбой унижали. Понятно, что им хочется «клубнички». Но ее-то как женщину это оскорбляет! Значит, ее самой им мало? Но адвокат за полтора года на эту тему ни разу и словом не обмолвился. Маша очень боялась услышать такую просьбу. Все-таки «Кеша» стал ей близким человеком.

— Нет, котенок. Это слишком серьезный компромат на меня. В твоих цепких лапках такое опасно. Я о другом. А не поступить ли тебе в юридический?

— Зачем? — такого завершения постельной стадии встречи Маша никак не ожидала.

Иннокентий Семенович поднялся на подушке повыше и начал излагать свою концепцию. Экономическое образование и диплом, который она получит через год, конечно, дело прекрасное, но пустое. Экономист — не лучшая профессия для сегодняшней России. А юристы нужны всегда. Еще один аргумент: экономист сидит на зарплате, коли не решится на собственный бизнес. А юрист получает гонорар, что есть большая разница. И еще, главное: у Маши хорошие мозги и прекрасно подвешен язык. С юридическим образованием она может и на госслужбу пойти, и в адвокаты, и в крупную компанию, и свое дело начать. Да и по жизни никто не обидит.

Перспективами Маша, как говорится, прониклась. Но по инерции первый вопрос задала про деньги — кто оплатит обучение?

— Не я, котенок. Не я. И дело не в сумме. Во-первых, я не хочу, чтобы нас связывали какие-либо финансовые отношения. Все станет сразу пошло и обыденно. А во-вторых, как ты объяснишь Андрею, откуда у тебя деньги на второй вуз?

Последний довод показался Маше разумным, но ей очень не хотелось обращаться к Андрею с новыми финансовыми просьбами. Так можно и палку перегнуть. Новенький «Купер» ждал ее во дворе, за квартиру деньги выплачены полностью, хотя до сдачи дома оставалось еще три месяца. Зато новое жилье располагалось не где-то у черта на рогах, а в хорошем районе. По ходу дела она выпотрошила Андрея на «однушку» в Крылатских Холмах.

— А ты разговор не с денег начни, а с того, что хотела бы с ним вместе работать. И что свои секреты доверять посторонним не стоит. А вот жена-юрист — лучший партнер для бизнесмена. На это трудно возразить, если только не признать тот факт, что именно от жены что-то и надо скрыть.

— Ты намекаешь, что я буду в курсе всех его дел и активов? Но зачем, жена-то его не я?..

— А это следующий этап покорения Эльбруса.

— Третья стадия плана «Барби-Носа»…

— Что? «Барбаросса»!

— Это у тебя «Барбаросса». А у меня «Барби с носом». Барби, оставляющая всех с носом!

* * *

Иннокентий Семенович не раз посвящал Машу в собственную теорию «причин небросания жен». Основная — совместная история преодоления пережитых сложностей, общих побед и поражений. В этом случае женщина становится частью собственной жизни мужчины, а самого себя предавать никто не станет. Уйти от такой женщины — значит отказаться от части своей памяти, прожитой жизни. И если уж она не совсем идиотка, мужчина этого не сделает. Проблема, правда, в том, как продержаться в первый, «накопительный», период. Некоторым это удается за счет молодой страсти, ненадоедающего секса.

Но если честно, мало кому. Другим благоволит судьба: трудности лавиной наваливаются в самом начале совместной жизни. В советские времена бытовые проблемы плодились в изобилии, потому и шансов сохранить семью было больше. Да и развод грозил кучей неприятностей — здесь и райком партии мог вмешаться, и пятно в анкете образовывалось нехилое. А квартиру как бросить? Новую-то не снимешь, не купишь с полпинка, как нынче.

Как утверждал адвокат, сейчас ситуация иная. С учетом роста эмансипации, изобилия готовой еды в магазинах и сантехников-электриков, относительно равной зарплаты мужчин и женщин и прочая, и прочая семья объективно становится не нужна и скоро отомрет. Если раньше родить ребенка без мужа считалось чем-то из ряда вон выходящим, почти позорным, то теперь это стало почти нормой. Однако есть одно «но», которое и может быть основой крепкой семьи сегодня.

Это «но» — отношение мужа к жене, которое она сама и формирует. Если муж видит, что на его жену заглядываются, то он и немного ревнует, и испытывает чувство гордости — во, какая у меня баба! Однако этого мало. Ему нужно еще, чтобы друзья оценивали и то, какая она деловая, умная, успешная. То есть она должна иметь профессию или бизнес. Не диплом (друзья понимают: он мог его купить), а именно профессию. И не салон красоты (уж точно муж для нее открыл), а какой-то бизнес, который жена сама, пусть и с некоторой его стартовой помощью, создала и развила.

Но есть еще одно, самое главное, чего молодые жены, как правило, не учитывают. Муж, приходя домой, любит, конечно, похвастать тем, что было у него на работе и как круто он сегодня обставил этого или уломал того. Но нельзя же все время рассказывать. Надо иногда что-то интересное и послушать. Так вот, если женщина может рассказать только о том, кого она сегодня встретила в фитнесе, какой туда новый снаряд привезли, как их малыш утром покакал и что он съел на обед, мужу становится скучно. А вот если жена вечером, пусть и усталая, пусть и на взводе, рассказывает, как она сегодня успешно провернула сделку, как ее похвалил шеф, как ей опять повысили зарплату (не важно, что для мужа, зарабатывающего в десятки раз больше, это все равно копейки), — ему интересно. И перед друзьями можно похвастать. А для нормального мужчины нет приятнее занятия, чем хвастать своей женой!

Маша теорию адвоката усвоила. Тем более что жизнь подтверждала ее правоту на практике. Многие знакомые девочки, удачно выйдя замуж, через год-два пополняли ряды «брошенок» безо всяких видимых причин. И внешне хороши, и дома все организовано, и детей мужьям нарожали… А другие, те, что при своем деле были, и выглядели похуже, и в Милан на распродажи съездить не успевали, но жили с мужьями припеваючи. Маша решила идти работать.

В октябре, когда Маша не только стала именоваться, но после недели занятий уже и почувствовала себя студенткой Юридического института (обучение Андрей, разумеется, оплатил), ей захотелось попробовать себя в деле.

— Медвежонок, «я в юристы бы пошел, пусть меня научат», — Маша со смыслом переиначила детский стишок.

— Ну, для этого надо хотя бы два курса отучиться.

— Но я же, ты говоришь, особо одаренная. Или это только так, комплимент для постели?

— Нет, конечно, — адвокат смутился. Приходилось оправдываться: — Нет, я действительно так думаю.

— Так и возьми меня стажером. В Законе об адвокатуре сказано, что каждый адвокат «вправе иметь стажера».

— Но там же сказано, что стажером может быть только лицо, имеющее высшее юридическое образование.

— Погоди. Ты меня имеешь? Имеешь! Так имей в качестве стажера. Я хочу, чтобы ты соблюдал закон!

— А как быть с «имением» высшего образования?

— Ну, одно-то я поимею через несколько месяцев. А второе — обещаю, три курса сдам экстерном за два года.

Иннокентий Семенович посмотрел на Машу долгим серьезным взглядом. Он редко так на нее раньше смотрел. Девочка выросла.

— Решили! — подвела итог Маша.

— Нет, не спеши. Вместе работать, — дело опасное. Можем ведь и поссориться. Давай-ка начнем с пробного задания.

— Давай! Горы сверну.

— Горы не надо. А вот одну мою проблему попробуй решить.

Адвокат рассказал Маше, что никак не может добиться от Минстроя справки, очень необходимой по одному его делу. По закону они могут ее дать, а могут не давать. Разумеется, в этой ситуации ни один нормальный чиновник справку не выдаст. Идти по коррупционному пути он не хочет. Чувствует, что есть опасность, больно активно сейчас стали шерстить чиновничье сословие. Пусть и не на нем, а на другом этот столоначальник налетит, так ведь когда его возьмут, станет петь обо всем и обо всех. Сам себе удлиняя срок и затягивая в сеть все больше и больше людей. А ему это ну никак не надо. Вот пусть Маша попробует эту справку раздобыть.

Через три дня Маша справку принесла. Иннокентий Семенович обрадовался самой бумаге, но еще больше победительному виду и интонациям Маши, с которыми она рассказывала, как одолела первое задание.

Назавтра после беседы с будущим шефом, она нацепила самую коротенькую юбочку из своего гардероба, прозрачную блузку с глубоким декольте, под которую чисто случайно забыла надеть бюстгальтер, и явилась на прием к несговорчивому столоначальнику. Разумеется, на следующий день справка была вручена. Вместе с букетом цветов. В обмен на ее номер телефона, в котором она, опять-таки чисто случайно, ошиблась в одной цифре.

— А это-то зачем? — не понял Иннокентий Семенович.

— А затем, медвежонок, что если придется к нему еще раз обращаться, то я еще и обиженной буду, что он не позвонил. Ну а при сверке номеров выяснится, что это он, не я, а он ошибся в одной цифре.

— Ну, ты даешь! — искренне восхитился адвокат.

* * *

Через несколько дней Маша откровенно хвасталась Иннокентию Семеновичу тем, какое впечатление произвело на Андрея ее трудоустройство. Она как бы случайно оставила на самом видном месте на столе новенькое удостоверение «юриста Коллегии адвокатов „Будник и партнеры“». Андрей фамилию Будник, оказывается, много раз слышал, даже помнил, что у него редкое имя — Иннокентий, но никак не мог представить, что студентка первого курса устроится на работу в такую престижную контору. Видимо, почувствовав укол самолюбию, или, наоборот, стараясь показать, что источник Машиных радостей все-таки он и только он, вечером следующего дня Андрей преподнес Маше подарок. «На память о первом рабочем дне», — карточка прилагалась к кольцу с бриллиантом в полтора карата.

Иннокентий Семенович с ходу пошутил, что ему причитается процент — не будь его, не было бы и кольца.

Но Маша не поддержала игривый тон разговора и неожиданно спросила:

— Медвежонок, а ведь я у тебя такая не первая?

— И что?

— А зачем тебе это все надо? Для просто потрахаться вовсе не обязательно столько усилий прилагать. Въезжать в чужие проблемы, помогать. Зачем?

— Хороший вопрос… — Иннокентий Семенович грустно вздохнул. — Понимаешь, Машуня, тут такая история. Вот представь себе: есть вначале гусеница. Неопрятная, некрасивая, просто пожирающая листья. Потом она превращается в кокон. И через какое-то время из кокона вылетает красавица-бабочка. Смотреть на нее — одно удовольствие. А если ты еще понимаешь, что без тебя она бы так гусеницей и осталась, то… То бабочка становится вдвойне красивой. Ну, считай это эффектом Галатеи.

— Кого?

— Не важно. Долго объяснять.

— Но ведь бабочка улетает рано или поздно, — Маше вдруг стало жалко стареющего адвоката, трогательного, беззащитного.

— А я все надеюсь, вдруг не улетит, — Иннокентий Семенович опять грустно улыбнулся.

— Я не улечу!

— Ну-ну… — грустная улыбка осталась на лице, но теперь к ней добавился ласковый взгляд и… еле заметная влага в глазах.

* * *

Оля училась с удовольствием. Не просто увлеченно, но и очень ответственно. А как иначе — ей ведь потом людей спасать. А пока она продолжала спасать собак. Оказалось, что и в Москве, этом бездушном, безумном городе, есть сердобольные люди. И вовсе не какие-нибудь старушки-одуванчики, а молодежь.

Два собачьих приюта, один на окраине бывшей деревни Очаково, второй под боком — в Филевском парке, в его дальней, почти заброшенной части, оказались для Оли достаточной нагрузкой.

Она регулярно привозила корм, благо с деньгами проблем не было, и помогала ветеринарам-добровольцам, опекавшим те же приюты. Не сразу, но Оле позволили ассистировать при операциях, которые полулегально проводили страдающим собакам. Еще одной ее заботой стал Интернет. Вот обрадовался бы Андрей, знай он, как его дочь умела рекламировать свой «товар». Такого специалиста по устройству собак в хорошие руки никогда раньше у приютов не было. Если за пару недель Оля не пристраивала трех-четырех питомцев — полмесяца работы считались для нее потерянными.

По вечерам, когда все дела по приюту были переделаны, компания молодых людей садилась за стол. «Стол» — это, конечно, громко сказано. Большой фанерный щит, положенный на два деревянных ящика и окруженный самодельными скамейками. Правда, была одна скамейка и не совсем самодельная. Дирекция парка периодически выбрасывала инвентарь, поломанный посетителями или просто пришедший в негодность по старости. Вот одну такую выброшенную скамейку собачники отремонтировали и притащили в свой сарайчик. Свет туда провели нелегально, от ближайшего столба. Дирекция об этом знала, но закрывала глаза. Может, потому, что около пяти лет назад приют организовала жена директора парка. Она вскоре умерла от рака, но в память о ней директор собачников не гнал и, даже получая взбучки от начальства, как мог, помогал.

В этот вечер все было как обычно. На «столе» бутерброды, кто-то принес пакеты из ближайшего «Макдоналдса», кто-то расщедрился на домашние котлеты. Чай, пиво, минералка, растворимый кофе. Крепкое спиртное на территории питомника было под запретом. Традиция, введенная женой директора, свято соблюдалась, хотя мало кто из присутствующих знал, откуда она пошла.

Оля хорошо запомнила этот вечер. Тогда она впервые увидела Сергея.

* * *

Карина Тер-Минасова родилась и до двадцати восьми лет прожила в Ашхабаде. Но в начале девяностых, когда распался великий и могучий Советский Союз, родители отправили ее в Москву. Они, люди умудренные жизненным опытом и многовековыми страданиями армянского народа, разбросанного по всей планете, понимали, что «нетитульной» нации в обретшем независимость азиатском государстве выживать будет трудно. Карина уехала еще до начала серьезных проблем, увольнений с работы «некоренных», до погромов.

«Отправили в Москву» — в случае с Кариной означало: родители купили билет и сказали: «Уезжай». Ни друзей, ни связей, ни даже денег на первое время не было.

На вокзале девушка провела всего несколько дней. Потом ее подобрала какая-то добрая армянская женщина, взяла к себе. На недельку. Она же и присоветовала искать работу «в людях». В те времена таких приезжих в Москве было мало, ни украинские, ни молдавские домработницы еще не насытили московский рынок, и Карина быстро нашла очень приличное место. Ее взяли «помощницей по хозяйству» в семью известного московского композитора Игоря Туринова.

Жена Туринова, дама светская, умная и властная, Карину не третировала, не унижала. Она ее просто не замечала. Самому Туринову и вовсе было не до домработницы. Он жил своей музыкой, обожал жену, и больше его ничто на свете не интересовало. Разумеется, кроме любого упоминания его фамилии в прессе или тем более по телевизору.

Мадам Туринова большую часть времени дома отсутствовала. Бассейн «Чайка», салон красоты, вернисажи, естественно, все театральные премьеры — вот, собственно, день и прошел. Хотя была у нее одна серьезная страсть — история живописи. Библиотекам, музеям, лекциям посвящалось все свободное от светской жизни время.

Туринова это не заботило. С утра до вечера он сидел за роялем и писал, писал, писал.

Так случилось, что Карина от рождения обладала отменным музыкальным слухом. Как-то раз Туринов проигрывал только что написанный им фрагмент новой пьесы, а Карина как раз убиралась в его кабинете.

Мелодия показалась девушке знакомой. Она даже вспомнила, где ее слышала. Туринов крайне недовольно обернулся на ее голос, когда Карина неожиданно для себя воскликнула: «Ой! А я это уже слышала».

С того самого дня Туринов по секрету от жены, которой, разумеется, принадлежало право первой слушать его творения, проигрывал новые вещи Карине. Постепенно они стали общаться не только в кабинете композитора. Как это часто бывает, знаменитый Игорь Туринов вдруг увидел в Карине юную женщину. Ну а она, конечно, не смогла отказать великому маэстро и такому очаровательному и доброму мужчине. Настолько доброму, что он даже тратил свое драгоценное время, принадлежащее Музыке, на внимание к ней.

Все бы хорошо, но Карина забеременела. И не избежать ей изгнания из приличного дома, не подвигни мадам трудные российские времена на страстное желание покинуть Москву. Уехать подальше и поскорее. Лучше всего в Австралию.

Для Туринова это явилось спасением. Пока беременность домработницы была еще не так заметна, он успел получить все необходимые разрешения, приглашения, визы, и через четыре месяца Туриновы отбыли в Сидней. По предложению Игоря, показавшемуся мадам весьма разумным, Карину оставили, снизив, разумеется, зарплату, следить за квартирой, получать письма и отвечать на телефонные звонки.

Вернулись Туриновы в Москву без малого через шестнадцать лет. Сергею как раз исполнилось пятнадцать. Восточные гены Карины скрывали его сходство с Игорем. Но тем не менее помощница с взрослым сыном мадам никак не устраивала. Съехать с квартиры Туриновых Карине с сыном пришлось уже через неделю.

Игорь вел себя очень благородно. Все годы отсутствия он через знакомых передавал Карине небольшие, но достаточные для нормальной жизни деньги. И сейчас оплатил ей аренду квартиры. Обещал помогать и впредь.

Сережа не знал, кто его отец. Карина, когда мальчик задал этот вопрос, сочинила красивую легенду про некоего мужчину, которого она очень любила, но потеряла из виду во время карабахского кризиса. Наверное, он погиб. Сережа любил свою мать, и объяснение его вполне устроило. Тем более что среди одноклассников не он один рос без отца. «Белой вороной» Сергей себя не чувствовал.

На систематические занятия сына музыкой денег у Карины не было. Но рояль в квартире композитора стоял. И один из учеников Туринова, познакомившийся с Кариной еще до отъезда мэтра, раз в неделю заходил в любимую когда-то квартиру великого мастера и немножко Сережу учил. Заходил он, конечно, не ради мальчика, а ради его мамы. Благодарная Карина оценила усилия молодого композитора и вскоре отблагодарила его. «Учитель музыки» стал ходить чаще, иногда даже оставался ночевать. И Сереже больше перепадало — конфет, мороженого, занятий по фортепьяно.

Когда мальчику исполнилось десять лет, «учитель музыки» подарил ему гитару. Он считал, что на профессионального пианиста Сережа не выучится, денег не хватит. А гитара с бытовой точки зрения гораздо перспективнее.

Сергей в гитару влюбился. Мало того, у него обнаружились явные способности сочинителя. И стихов, и музыки.

К моменту знакомства с Олей Сергей был бардом. Он иногда участвовал в сборных бардовских концертах, регулярно ездил на Грушинский фестиваль, очень редко, но все-таки выступал за деньги на вечерах, что устраивали бизнесмены — любители бардовской песни.

Как и многие его сотоварищи, Сергей никакой серьезной профессии не имел.

А зачем? В жизни есть более важные вещи, чем деньги, модная одежда или дорогие рестораны. Есть Музыка, есть Смыслы, есть объединяющие их Песни. Правда, жить на что-то все-таки нужно, поэтому Сергей работал. То сторожем, то охранником, то грузчиком. Пару сезонов оттрубил на строительной шабашке. Это было прекрасное время. Платили весьма неплохо. Но главное, по вечерам он мог петь свои песни очень благодарной аудитории — строителям. Таким же, как и он, шабашникам со всех концов необъятного когда-то СССР. Смущало только то, что большая часть строителей, узбеки и таджики, по-русски еле говорили и слов его песен не понимали. Не говоря уже про Смысл. Но аплодировали громче всех и смотрели на него, как на высшего посвященного, а днем старались освободить от тяжелой работы. Вечером же опять слушали его песни, думая о чем-то своем.

Теперь, поздней осенью, Сережа устроился работать консультантом в отдел по продаже сотовых телефонов при супермаркете. Не денежно, но и не пыльно. Времени на сочинительство хватало.

Самое забавное, что с его приходом рост продаж в ларьке резко вырос. Ему даже премию дали. А секрет был прост и случаен. Сидя на рабочем месте, Сережа все время что-то подбирал на гитаре. Что-то мурлыкал. Посетители супермаркета невольно подходили, останавливались, слушали. И, как всегда бывает, неожиданно вспоминали, что им нужно что-то купить. Чехольчик, гарнитуру, зарядное устройство, запасную батарейку. А иногда, слушая гитару и от нечего делать разглядывая витрину, вдруг решали обзавестись новым телефоном. Короче, страсть Сергея оказалась прекрасным маркетинговым ходом.

Внешне Сережа был не Ален Делон. Как и многие армянские дети, полноват, ростом невысок, но зато с огромными выразительными глазами, обрамленными пушистыми длинными ресницами. Любая девушка таким ресницам позавидовала бы…

* * *

Сергей не стал долго кокетничать, и когда «собачники», утолив голод, перешли к чаю и попросили его попеть, взял гитару. Он не сразу заметил невысокую девушку, примостившуюся в дальнем углу сарайчика. Но когда заметил, отвести взгляд от нее уже не мог. Нет, она не была глянцево-гламурной красавицей. Но чисто русский овал ее лица, короткая мальчишеская стрижка, чуть припухлые детские губы приворожили Сергея. А главное — глаза! Серьезный, вдумчивый взгляд, совсем не детский, и выражение какое-то печальное. Такой взгляд бывает у армянских женщин, у евреек. Но никак не у русской голубоглазой девушки.

Когда народ засобирался по домам, Сергей подошел к Оле:

— Вы чем-то расстроены?

— Нет, ну что вы! Мне очень понравилось. У вас прекрасные песни. Умные и очень мелодичные. — Оля разволновалась от близкого присутствия юноши. Такого раньше с ней не случалось.

— Спасибо! Мне это важно. Но вы ведь не из-за моих песен расстроились?

— А я не расстроилась. Я просто вообще слишком серьезная, — Оля постаралась улыбнуться.

— Извините за наглость, а можно я вас провожу до дома?

— Да, конечно! — моментально согласилась Оля и тут же осеклась. Как он ее проводит, когда она за рулем? Бросить машину здесь, доехать до дома с ним, на его машине, а потом вернуться за своей? Или послать папиного шофера? Но он уже закончил работу. А срывать человека из дома неудобно. Самой же возвращаться за машиной в такое позднее время как-то стремно.

— Только у меня нет машины. Вы далеко от метро живете? — будто угадал ее мысли Сергей.

— Да, далековато… — ехать на метро, а потом на троллейбусе Оле никак не хотелось. Даже не то чтобы не хотелось, она патологически боялась метро. Спускаясь под землю, а несколько раз это сделать пришлось, она испытывала удушье от вонючих попутчиков и дикий страх от мысли, что на поверхность из-под земли она уже не выйдет. Папа успокаивал, — «у всех свои тараканы», а денег на машину дома и на такси за границей, слава богу, всегда хватит.

— Простите меня, — Сережа явно засмущался. — Но такси предложить не могу. Я не очень много зарабатываю.

Олю так растрогали его растерянность, незащищенность и искренность, что ей почему-то захотелось погладить юношу по голове, успокоить, приободрить.

— Не переживайте! Я знаю выход из положения. Мне сегодня папа дал свою машину. Так что я на колесах. Просто давайте я вас отвезу до дома, а будет считаться, что вы проводили меня. Идет? — Оле ситуация показалась забавной, она улыбнулась.

Сергей засмущался еще больше.

— Нет, это уж совсем неловко получается. Я, выходит, предложил проводить вас, а на самом деле вы будете подвозить меня. Нет, так не годится.

— Да бросьте вы! Просто сегодня я «на коне»! В смысле…

— Я понял. У меня вообще с чувством юмора нормально.

— Ну и прекрасно. Меня, кстати, Оля зовут.

— Ой, простите, я не представился. Сергей.

* * *

Под новый 2009-й год, Ассоциация банков России проводила «корпоратив». Кризис далеко еще не миновал, и хотя банковская система усилиями в большей степени правительства, чем самих банкиров, устояла, настроение было весьма тревожное. Любимой темой для разговоров в «денежной среде» стал вопрос, за что вручают Нобелевскую премию по экономике, при том что экономисты хорошо разбираются только в прошлом, ничего не понимают в настоящем и совсем по-разному предсказывают будущее. Соль шутки сводилась к тому, что «нобелевку» получают те, кто наиболее достоверно предсказал прошлое.

Наиболее популярным анекдотом среди банкиров значился следующий. Один бомж спрашивает другого: «А у тебя знакомые банкиры есть?». «Нет», — ошарашено отвечает тот. «Значит, скоро будут!»

На кризисе между тем Андрей прилично заработал. Один из компаньонов по банку, помимо прочего, занимался строительством. Отрасль эта прилично «подсела», а компаньон был по уши в кредитах.

В том числе и от собственного банка. Короче говоря, когда долговая удавка на шее затянулась достаточно сильно, ему пришлось продать свою долю в банке с очень большим дисконтом. Андрей купил компаньона с потрохами, нашел, где перекредитоваться, заморозил стройки и стал ждать оживления рынка. По его собственным оценкам, капитал «подрос» миллионов на сто пятьдесят.

При этом его раздражало и не давало радоваться жизни то обстоятельство, что «официально» он сильно обеднел. Если до кризиса в летнем номере журнала «Форбс» за 2007 год он вошел в список ста самых богатых людей России с оценочной стоимостью в триста пятьдесят миллионов долларов, то теперь из «золотой сотни» вылетел. И поскольку в «Форбсе» его фамилии не было, «крутизна» Гвоздева формального подтверждения не имела. Конечно, Андрей понимал, что стоимость того или иного бизнесмена определяется весьма условной рыночной оценкой его акций. И если Андрей «вошел» в строительство, а сама отрасль лежит, значит, оценка его активов полетела вниз. Понимал Андрей также и то, что с началом оживления рынка он будет одним из первых, кто резко поднимется «в глазах экспертного сообщества». Уж что-что, а строиться-то люди будут…

Но сейчас Андрей пребывал в постоянном раздражении. Ему казалось, что все окружающие знают о его «беде» и смотрят на него с жалостливым снисхождением.

— А как ты меня представишь своим коллегам? — Маша вертелась перед зеркалом, привыкая к купленному пару дней назад моднейшему платью от «Moschino».

— Как эскорт! — огрызнулся Андрей. Вот уж что его меньше всего сейчас беспокоило, так это статус Маши. Через пару часов ему предстоит войти в помещение, где десятки глаз будут изучающе разглядывать его, бывшего «стольника», а теперь рядового банкира. И не важно, что там будет еще человек двадцать в таком же положении. Ему-то от этого не многим легче…

Маша же находилась в прекрасном расположении духа. И от нового платья, которое ей невероятно шло, и от гарнитура от «Bvlgari» из самой последней коллекции, который Андрей подарил ей сегодня утром. Не знала Маша, правда, что расщедрился Андрей лишь потому, что вечером перед коллегами его дама должна выглядеть «на миллион». Чтобы никто ничего напрасно не заподозрил. Вернее, наоборот, заподозрил и понял, что у него, Андрея Петровича Гвоздева, все в полном порядке. В полном!

— Ну зачем ты так раздраженно, Андрюша? Я в чем-то виновата? — Маша никак не хотела конфликта. К тому же она была искренне благодарна Андрею. Иногда она представлялась себе бездомной голодной кошкой, которую Андрей подобрал, пригрел, накормил…

— Прости, дорогая! Прости. Просто я на нервах.

— Да не стоит тебе волноваться, это мне интуиция подсказывает! — Маша подошла к Андрею и нежно его поцеловала.

— Скажи, — Андрей отстранился, — а тебе нужен я или мои деньги? Только честно, я не обижусь.

Простым «ты» ограничиться было нельзя., Прозвучало бы неискренне, даже будучи абсолютной правдой. Это Маша сообразить успела.

— Для меня, Андрюша, твои деньги имеют лишь одно значение. Ты пробился сам. Ты все заработал сам, а не папа тебе дал. Для меня твои деньги просто градусник, показывающий уровень твоего ума и деловых качеств. Если мужчина к сорока годам нищий, то это не мужчина. Давай я так сформулирую: я люблю тебя. Люблю в том числе и потому, что твои деньги доказательство твоих силы, воли и ума. Понимаешь? Я не деньги люблю. Подарки приятны, но это… Это так, семейные игры мужа и жены. Хотя, конечно, я не жена.

— Пока, — слова Маши лились как бальзам на рану.

— Что? — Маше показалось, что она ослышалась.

— Я говорю — пока. Пока не жена.

— Да ладно! Оставь! Ты никогда на мне не женишься. Вот на это у тебя смелости не хватит.

— Посмотрим. А при чем здесь смелость?

— Ну, а вдруг я просто расчетливая щучка, решившая тебя обобрать?

— Уж лучше умная щучка, чем дура-алкоголичка!

Маша внимательно посмотрела на Андрея. Нет, он не шутил…

* * *

На банкирском корпоративе Андрей светился словно новый пятак. Представлял Машу друзьям-приятелям как новую жену, так сказать, «жену второго поколения». Маша поддерживала шутку, добавляя — «модифицированная модель, тюнингованный вариант».

К концу вечера Андрей прилично выпил. Загрустил. И стал пить еще больше. Домой его Маша везла уже совсем никаким. Но хуже было другое. Андрей пил и назавтра, и на послезавтра. Пил зло, молча, просил его не трогать. К телефону не подходил. Кто-то звонил поздравить с наступающим Новым годом. Андрей велел Маше говорить, что его нет дома.

Тридцать первого декабря утром зашла сияющая счастьем Оля. Увидела состояние отца, осуждающе посмотрела на Машу, развернулась, бросила через плечо: «Куда же ты смотришь?» — и ушла.

Встреча Нового года провалилась. В десять вечера, когда пришло время ехать в ресторан, Андрей был пьян. Билеты, по семьдесят пять тысяч штука, пропали. Маша хотела было поехать одна, но потом поняла, что это будет ошибкой. Всплакнула от обиды, позвонила маме и осталась дома.

Второго января Андрей «вышел из пике». Стал извиняться перед Машей, вспомнил, что у них давно не было секса, но… Опять стал извиняться, объясняя свою неудачу проклятой выпивкой и нервами. Маша, как могла, его успокаивала. Но ей стало страшно. Она все время вспоминала Сашу, маминого второго мужа. Что же это получается, у них с мамой на роду написано жить с алкоголиками?

В середине дня Андрей неожиданно заявил, что вечером улетает в Новосибирск. Маша поняла — все кончено. Он летит к жене и сыну. Потом позвонит ей оттуда и скажет, чтобы она съезжала. Ну и ладно! В конце концов, ей есть где жить, есть на чем ездить, есть где работать. Тут она с ужасом поняла, что забыла позвонить Иннокентию Семеновичу — поздравить с Новым годом. Стала набирать эсэмэску.

Андрей, увидев, что Маша ковыряется с телефоном, спросил:

— Договариваешься с кем-то о встрече? Чтобы вечер свободный не пропал? — Он попытался безразлично улыбнуться. Мол, просто шучу. Хотя на самом деле напряженный взгляд говорил о другом.

Маша подошла к нему и протянула руку с телефоном.

— Прочти! Проверь, я грамматических ошибок не сделала?

— Перестань, я же шучу, — Андрей почувствовал неловкость.

— Я настаиваю, прочти! — тон Маши не оставлял Андрею выбора. В эсэмэске Маша действительно поздравляла Будника с Новым годом и извинялась, что с опозданием. Объясняла причину — утопила телефон в ванной и только сегодня смогла купить новый.

Андрей успокоился. Кажется, ей действительно можно доверять. И причину-то задержки с поздравлением придумала грамотно. Он бы не сообразил.

Через пятнадцать минут от Иннокентия Семеновича пришел ответ: он на лыжах с женой и внучкой, в Италии. Вернется десятого. Одиннадцатого предлагает встретиться. Соскучился. Маша коротко, чтобы Андрей не видел, ответила: «ОК».

* * *

Из Новосибирска Андрей вернулся седьмого — отметить Рождество с Машей и поздравить Олю. С порога сообщил, что о разводе с Аней договорился. Заявление в суд, сын-то еще несовершеннолетний, подали. С судьей взаимопонимание за небольшую плату достигнуто. Развод десятого марта.

— Она так легко согласилась? — Маша не верила своим ушам. Не бывает, чтобы так быстро исполнялись мечты.

— А куда ей было деваться? Миллион долларов на ее счет плюс квартира. Да еще ежемесячно ей десять тысяч на пять лет и десять тысяч до совершеннолетия сына.

— Я дорого тебе обхожусь, милый? — Маша решила пококетничать. Когда женщина не знает, как правильно поступить, она начинает кокетничать. Маша не являлась исключением.

— Дорого обходится свобода, а не ты! — Андрей был серьезен. И горд от своей решительности.

* * *

Оля достаточно спокойно, можно даже сказать философски, относилась к папиному роману с Машей. Нет, конечно, будь на месте Ани ее мама, реакция была бы иной. А так в какой-то мере даже приятно. Аня стала виновницей расставания родителей, а теперь сама «подвисла». Хотя поиграет папа с Машей, потом будет другая…

А вообще Маша Оле даже нравилась. В чем-то хотелось ей подражать. Острая на язык, с быстрой реакцией, всегда позитивная, всегда «нет проблем». Больше всего Олю подкупало то, что Маша не только не пыталась вбить клин между нею и отцом, но, наоборот, при малейших разногласиях всегда брала ее сторону. Подругами они не стали, уж больно разные имели приоритеты в жизни, но приятельницами — вполне.

Оля сильно зауважала Машу, когда та взвалила на себя второе высшее образование. Правда? С Олиной точки зрения, что экономист, что юрист — профессии паразитические. Папино банкирство, кстати, тоже. Другое дело ее медицина! Но по-любому девушка, которая могла бы не вылезать из фитнеса, соляриев и бутиков, грызет науку, пытается сама встать на ноги. Это вызывает уважение.

Ситуация изменилась, когда отец как бы невзначай бросил, что собирается на Маше жениться.

— Ты ставишь меня в известность или спрашиваешь совета? — разговор происходил дома у Оли в один из редких теперь визитов отца.

— А я должен спрашивать совета?

— Если ты меня считаешь посторонней или ребенком, то нет. Если родной и взрослой, — да.

— Ну, и какое твое решение?

— Решение будет твое. И только твое. А совет может быть мой.

— Слушай, ты, как мой адвокат. Не крючкотворствуй. Что по сути? — Андрей начал раздражаться.

— Ответишь мне на несколько вопросов?

— Детектор лжи принести?

— Пап, что ты злишься? Я же хочу совет предложить. Чтобы тебе легче далось решение. Чтобы ты сам в себе разобрался. Забудь, что я дочь. Представь, что я профессиональный психолог.

— И сколько мне будет стоить консультация? — Андрея развеселила мысль, что он словно крутой американский банкир завел личного «мозгоправа».

— Чтобы не разрушать привычное для тебя представление о человечестве, деньги стоит с тебя взять. Но поскольку речь идет об отце… И кстати, о моей очередной мачехе, то на всякий случай немного. Давай сто рублей, — Оле показалось забавным, что ее первым пациентом стал собственный отец.

— Почему «очередной»?

— Вот и первый вопрос. Ты думаешь, что проживешь с ней до старости?

— Ну да… — Андрей задумался. — Пожалуй, да.

— У нее испортится фигура, сморщится кожа… — Оля испытующе смотрела на отца.

— Это не самое главное. Теперь это для меня не самое главное, — уточнил Андрей.

— А что самое главное?

— Она, понимаешь, живая. И искренняя.

— В чем?

— В своих желаниях. Она не хитрит, а говорит все достаточно открыто. И потом, она не ворует.

— Что значит «не ворует»? — Такой неожиданный поворот темы насторожил Олю.

— Я несколько раз оставлял на столе деньги. Много денег. Она ни разу к ним не притронулась.

— А другие?

— А другие почти всегда либо брали тайком, либо начинали просить, чтобы дал.

— Хорошо. Допустим, деньги ее интересуют не в первую очередь. А что ее интересует?

— Карьера.

— Тогда получается, ты «не при игре»?

— Почему? Мы бы могли вместе работать. И потом, это вызывает уважуху.

— Ну да, семейный бизнес: она твой юрист, я твой психолог, подрастет Костик, будет твоим водителем.

— Костик мой сын…

— От Ани, — со злостью перебила Оля.

— Он же не виноват в этом. — Для Андрея не было секретом, что Оля Костика недолюбливает. Он считал это нормальной детской ревностью сестры к брату от другого брака. Надеялся, что со временем неприязнь дочери пройдет. Но сейчас понял, что для Оли Костик по-прежнему — враг.

— Проехали. А ты хочешь, чтобы Маша тебе родила?

— Да.

— Ты в этом уверен?

— Слушай, я еще достаточно молод. И по деньгам могу себе позволить поднять троих детей…

— Во-первых, я уже поднялась…

— Перестань меня перебивать! — вскипел отец. — Поднялась она. Вот замуж выйдешь, тогда…

— А не выйду, так и будешь меня всю жизнь содержать?

— Придется. Не стану же я сволочью.

— Почему сволочью?

— Есть такая шутка: сволочи — это родители, которые не хотят содержать своих детей до их пенсии.

— Забавно. Вернемся к теме.

— А что я могу тебе еще сказать?

— У тебя, пока ты с Машей, были другие женщины?

— А тебе не кажется, что такой вопрос отцу задавать несколько неприлично?

— Отцу — да. Пациенту — нет. А поскольку мы договорились на сто рублей, ты хоть и плохонький, но пациент.

— Давай передоговоримся на сто долларов, и я стану хорошим пациентом.

— Ты станешь тридцатью плохонькими.

— Почему тридцатью?

— Пап, ты банкир или куда? — Оля прыснула от смеха.

— При чем здесь банкир?

— Обменный курс рубль-доллар — тридцать к одному. Соответственно, гонорар в сто долларов — это тридцать плохоньких сторублевых пациентов.

— Да ну тебя! — теперь и Андрей рассмеялся.

— Ладно. Психотерапевт из меня не получился. Женись!

— Почему?

— А потому, что мне Маша нравится. И с холостяцкой жизнью тебе пора завязывать. Ты при Маше хоть пить перестал. Уже польза! Ну, Новый год не в счет. Ты, видимо, тогда, накануне своего «пике», как раз и задумался в первый раз о женитьбе?

— Да, — Андрей растерялся. — А как ты догадалась?

— Так я же на собаках все время экспериментирую. А все кобели одинаковые. Боятся лишиться свободы…

— Ну, если я кобель, то ты…

— Ага! А я этого и не скрываю.

Оля встала, подошла к отцу, поцеловала его в щеку и позвала пить чай. Андрей смотрел на дочь счастливыми глазами. Ею можно гордиться. Правда, Маша, конечно, покрасивее. Но и Оля — вполне себе ничего.

* * *

Проект брачного договора Маша попросила составить Иннокентия Семеновича.

— Понимаешь, Машуль, если ты жаждешь расстроить брак, достаточно сделать только одну вещь — записать в договор, что имеешь право хоть на что-нибудь, — адвокат ехидно улыбнулся.

— Не любишь ты Андрея! — Маша надула губки. — А он, между прочим, в отличие от тебя на мне собирается жениться.

— Да я к тебе лучше отношусь. Я не хочу, чтобы ты стирала мои носки.

— Угу, при твоей скаредности на стиральную машину рассчитывать точно не придется.

— А ты настаивай, чтобы Андрей взял домработницу. Помоложе и покрасивее.

— Ага! Сейчас! — Маша покраснела от злости. Конечно, она боялась, что у Андрея может возникнуть новый роман и она окажется в положении Ани. «Черного кобеля не отмоешь до бела». Но она расстарается.

— Ладно, к делу! То есть о сущем — о деньгах.

— А можно в контракте записать, что мы обязуемся любить друг друга до гробовой доски? — Маше очень нравилось поддразнивать адвоката, играть на его чувстве ревности.

— Можно, но тогда он будет признан в суде недействительным.

— Почему это?

— Потому, котенок, что есть такое понятие — кабальная сделка. И еще — сделка, заключенная под влиянием обмана.

— И кто кого обманывает?

— Разумеется, как обычно, ты всех.

— Можно подумать, что тебя можно обмануть!

— Меня нельзя. Ладно. Я думаю, формулировка должна быть стандартная — каждому принадлежит то, что на его имя зарегистрировано.

— Значит, акции его фирм…

— Они останутся всегда его. Если только он под влиянием твоих чар не перепишет их на тебя.

— Ну и х… с ним!

— Не матерись. Ты теперь будешь дамой светской, то есть манерной, жеманной и хорошо воспитанной. Только мизинчик не оттопыривай, когда чашечку с кофе брать будешь, — настала очередь Иннокентия Семеновича подколоть Машу. Она ему про Андрея, а он ей про ее происхождение… Квиты.

— Злой ты, медвежонок! Будешь наказан. Спи отныне с выпускницами Смольного. Им сейчас как раз лет по девяносто, твоя возрастная группа. — Ох, как Маше нравилось пикироваться с Кешей. Только он мог по достоинству оценить ее уколы и ответить соответственно. Маша обожала фехтовать словами. Жаль, что с Андреем это было невозможно.

— Мало заманчиво. У них за всю жизнь не накопилось в этом вопросе такого опыта, как у тебя.

— Не хами!

— А ты не задирайся! Андрею твоему, кстати, через десять лет будет столько, сколько мне сейчас. Что тогда будешь делать?

— Как что? Выйду за молодого и богатого! И между прочим, не через десять лет, а через двенадцать.

— Вот потому и нельзя в контракте писать «до гробовой доски». Ты уже сейчас не собираешься этот пункт исполнять.

— Вот от чего вас, адвокатов, во всем мире и ненавидят, все в свою пользу вывернете!

— Ну, мы-то на словах, а судя по твоим успехам, ты — на деле. Честно, я не верил, что ты его охомутаешь.

— А может, это он меня?

— Ага! Кому-нибудь другому рассказывай!

— Ладно, что еще писать будем?

— Я думаю, стоит записать, что из нерегистрируемого имущества каждому в случае развода принадлежат те вещи, которыми он пользовался исключительно или преимущественно.

— А это что за хрень?

— Маш, правда, кончай выражаться, будто уличная дешевка. Ты как минимум — будущий юрист! — Адвокат всерьез разозлился.

— Извини. О чем идет речь?

— О драгоценностях для тебя. И бритве для него! — Иннокентий Семенович наблюдал, какое впечатление произведут его слова.

— А мой эпилятор?

— Отсудим!

— Я на тебя надеюсь.

Любовники рассмеялись. И от пикантности ситуации — обсуждение брачного контракта после приятного секса, и от «лексического пиршества», как называл Иннокентий Семенович их словесные дуэли.

— Да, кстати, — на лице адвоката проявилась озабоченность, — у Андрея есть контакты в ФСБ?

— Разумеется. А как бы иначе он бизнесом занимался. А чего?

— Не «чего», а «что». А вот что. Как бы он тебя на прослушку не поставил.

— А что, это так легко делается? — Маша напряглась.

— Ну, не очень легко. Раньше-то, до изменений закона о борьбе с терроризмом, только при наличии уголовного дела, с санкции суда и прочее. А теперь у Конторы есть право в оперативных целях поставить «на флэшку» кого угодно и когда угодно.

— И? — Маша ловила каждое слово.

— Если он не поскупится, а стоит это минимум тысячу долларов в день, то тебя будут слушать круглосуточно. И это еще не все. Он может получить распечатку твоих звонков, выбрать наиболее часто употребляемые и поставить на прослушку их тоже. Тогда при помощи биллинга он еще способен отслеживать, как часто ты оказываешься в одном и том же месте с тем, с кем при этом часто разговариваешь по телефону. Это, конечно, влетает в очень кругленькую сумму, но весьма эффективно.

— Сволочи! — вырвалось у Маши.

— Кто?

— Продажные чекисты, вот кто! А право на тайну частной жизни? А права человека?

— Девушка, вы о чем? Мы все под колпаком у «старшего брата».

— Мерзость.

— С этим я согласен. Просто, когда едешь ко мне, свой телефон оставляй в офисе, а на другой делай переадресацию звонков. И все. Против лома нет приема, если нет другого лома!

— А где я возьму второй телефон? — Маша сама поняла, что сказала глупость.

— А я для чего? — самодовольно улыбаясь, Иннокентий Семенович подошел к портфелю, достал коробочку и протянул Маше.

— Нет, все-таки ты прелесть, медвежонок. И чертовски умен.

* * *

Бывает так, что, объясняя нечто другому, мы вдруг сами задумываемся о предмете обсуждения и неожиданно обнаруживаем, что допустили просчет, что-то недосмотрели, недодумали.

Иннокентий Семенович сел в машину, бросил шоферу: «В офис» — и ощутил нутром какую-то тревогу. Что-то произошло. Пока не ясно что. Но оно волновало, было неуловимо, не имело формы. Зато имело явный запах тревоги.

— Шеф, звонила ваша секретарша, сказала, что не могла до вас дозвониться. Просила передать, чтобы вы позвонили на работу.

«Странно. Я телефон не выключал», — подумал Иннокентий Семенович и его вдруг будто током пронзило. А что, если то, о чем он предостерегал Машу, уже произошло? Что, если Андрей не поскупился и Машин телефон на прослушке? А соответственно и его. И дальше по биллингу их встречи «засвечены». Так, значит, за ним может быть «хвост».

Следующие несколько минут Иннокентий Семенович давал отрывистые указания шоферу: «Налево. В правый ряд. Притормози у киоска, поехали. Включи левый поворотник и поверни направо».

Такого раньше не было никогда, и пацан-водитель, переманенный Иннокентием Семеновичем у одного из клиентов (исключительно потому, что адвокат случайно узнал, что парень в ранней молодости увлекался автоспортом), растерялся. Но команды хозяина выполнял четко. Через несколько минут, уже увлекшись игрой в казаки-разбойники, шофер сам стал «скидывать хвост», поняв, в чем, собственно, дело.

— Молодец! — отрывисто бросил хозяин. — Достаточно. Заметил кого-нибудь?

— Нет.

— И я нет.

Прошло еще несколько минут. Водитель наблюдал за лицом хозяина в зеркало заднего вида. Таким он Иннокентия Семеновича еще не видел. Лицо застыло словно маска. Но глаза… глаза… Парню стало страшновато. Не хотел бы он, чтобы Иннокентий Семенович когда-нибудь посмотрел так на него. Не хотел бы вызвать такую злобу у хозяина.

— Давай-ка на Лубянку, Леша.

— Слушаюсь.

— Расслабься. Все нормально. Показалось.

* * *

В хорошо известном здании на Лубянской площади Иннокентий Семенович провел не больше получаса. Прямо оттуда отправились в маленький подмосковный городок. Именно там находились центральный сервер и «переписка» по прослушке. На Лубянке Иннокентий Семенович узнал только одно — его телефон «на флэшке». Остальное могли сообщить ребята «на земле». Естественно, «кто надо» позвонил «кому надо» и Иннокентия Семеновича ждали.

Странно, но те немногие люди из бывшего 1-го Управления КГБ, из разведки, с кем Иннокентий Семенович был знаком, все оставались «при делах». Многие, большинство, работали теперь в СВР, но кого-то судьба закинула в ФСБ, а кого-то даже на должность замминистра в МВД. То ли подготовка у них оказалась высшего уровня, потому и были они востребованы, то ли при Путине ребята с его бывшего места работы пользовались наибольшим доверием. Кто знает. Факт оставался фактом — Иннокентий Семенович всегда, в любой силовой структуре мог найти «опорного» человека, а тот уже связывал его дальше и дальше, пока он не выходил на нужную ему в данный момент фигуру.

В «информационном центре» — так называлось тихое местечко, куда приехал Иннокентий Семенович, все выяснилось достаточно быстро. Его телефон оказался в списке еще пятнадцати телефонных номеров, поставленных на прослушку по письму замначальника ФСБ по Москве и Московской области. Слушали всех подряд, то есть не его конкретно. Посмотрев список, Иннокентий Семенович нашел только один знакомый номер — Машин. А больше было и не надо. Все стало понятно. Кто-то в территориальном управлении за бабки поставил на прослушку Машу и ее четырнадцать абонентов. Словом, все, как нафантазировал адвокат во время свидания со своей юной «послушницей».

Дальше было просто. Флэшку стерли, благо информацию с нее никто снять не успел. Прослушку начали пять дней назад. Видимо, заказчик, а точнее, его служба безопасности, хотели собрать побольше информации. И зря. В таких случаях, как и при оперативной разработке, информацию снимать надо ежедневно. А теперь… тю-тю.

Назавтра Иннокентий Семенович решил заехать на Лубянку еще разок. К тому же заму, которого навестил накануне. Пусть узнает, как его ребята подставляют своих. Хоть и бывших. Будник понимал, что мало никому не покажется. И кто-то точно лишится погон. Надо только сделать так, чтобы Андрея не тронули. Все-таки Маша хорошая девчонка и для нее союз с Андреем — партия удачная.

* * *

Андрей назначил свадьбу на девятое сентября. Сам по себе день был счастливый с точки зрения нумерологии. Девятое, девятого, две тысячи девятого. Но дело не только в дате. Андрей в принципе обожал девятки. Наверное, все началось, когда его первой машиной стала автовазовская «девятка».

Как только у Андрея появилась возможность сунуть в лапу за блатные номера, раздумывать он не собирался: первый номер был «99–99». С какими буквами, он сейчас и не вспомнит. А потом, когда номера поменяли на новую серию, он взял, разумеется, «999». Теперь, когда Андрей обзавелся тремя машинами: служебным мерсом, кабриолетом, на котором пару раз за лето выезжал за город, и «Поршем-Кайен» для дальних поездок или снегопадов, на каждой красовались три девятки. И на обеих машинах, купленных для Маши, тоже были три девятки. Кстати, Андрей неожиданно для себя понял, что давно Машу воспринимает как свою, родную, если поделился с ней любимой цифрой.

До свадьбы оставалось полтора месяца. Начальник службы безопасности банка, формально занимавший позицию вице-президента, доложил, что с прослушкой «облом». Человек, через которого был размещен заказ, неожиданно уехал в командировку в Дагестан. Деньги вернул, но передать заказ другому отказался. И вообще рекомендовал не соваться, мол, сейчас за это можно здорово по башке получить. Да и заказчику могут грозить последствия — легко припаяют дачу взятки. Словом, вице-президент тоже рисковать больше не хочет. Он хоть и бывший комитетчик, но нюх не утратил. А пахнет жареным.

Андрей решил: «Ну и бог с ним. Может, оно и к лучшему. Нельзя же начинать новую жизнь с подозрений».

* * *

Роман Оли с Сережей развивался быстро, но как-то для нее необычно. Оля к такому не привыкла. Сережа приглашал ее в кино часто. Но места брал те, что подешевле. Цветы дарил постоянно. Но либо три дешевеньких гвоздики, либо одну розу. Чаще подмосковную. Когда заходили в «Шоколадницу» или «Кофе-хауз», Сережа пирожных себе не брал, — объяснял, что не любит мучного.

Оля делала вид, будто всех этих нюансов не замечает. Но чувство неловкости не покидало. Ведь у нее в сумочке лежали кредитные карточки. Три. С неограниченным лимитом. Хотелось пойти в приличный ресторан, но Сереже он был не по карману, а самой пригласить его казалось неловко. Боялась унизить.

Одну проблему Оля решила. Как-то зашел спор с Сергеем. Оля предложила пари — проигравший до конца лета покупает мороженое. Она знала, что Сергей прав, потому сознательно хотела проиграть. Лишать себя любимого с детства лакомства во время их долгих прогулок было невыносимо. Обмана Сергей не заметил. И от мороженого не отказывался, однако инициативы купить очередную порцию не проявлял.

Олю удивляло, что он не лез целоваться.

В ее жизни уже были двое мужчин. Один, первый, еще в десятом классе. Михаил, аспирант, читал лекции в институтском кружке, где Оля занималась. Читал он анатомию, показывал все на схемах, а девичья фантазия пририсовывала к скелету и оголенным мышцам кожу. Его кожу. И «учебный экспонат» начал в ее голове говорить его голосом.

Несколько раз Оля подходила к нему после занятий, прося что-то уточнить или разъяснить. Потом он ее один раз проводил до дома. Потом пригласил в кино. Оттуда поехали к нему домой. Оля противиться его настойчивости не стала… Встретились еще несколько раз, и аспирант вдруг резко остыл. Переживала Оля недолго, поскольку, честно говоря, молодого доктора она не любила, двигало ею в первую очередь любопытство. И желание скорее стать взрослой.

Второй мужчина появился неожиданно и на один раз. Все очень банально — пошла в ночной клуб (уже в Москве). Потанцевала. Разговорилась с красивым самцом. Он сделал конкретное предложение. Она решила: а почему нет? Вдруг с ним будет как-то по-другому? Оказалось, если не хуже, то также. Быстро, резко и никакой лирики. «Как животные», — подумала Оля и зареклась впредь от секса-гимнастики.

А Сережа ее возбуждал. Не то чтобы ей хотелось именно секса, но от его прикосновений, ласк она бы не отказалась.

Оле очень хотелось верить, что его интересует в первую очередь ее душа, а не тело. Она с удовольствием в этом убеждалась. И потому ждала. Не отпугивая, но и не поощряя природный инстинкт ухажера.

Как-то вечером, придя с очередного свидания, Оля взяла свой дневник, который в Москве позабросила. Нашла одну из последних записей про Мишу-аспиранта. Захотелось вспомнить свои эмоции того времени.

* * *

«Миша-Миша-Миша… иногда я, думая о чем-то, повторяю какое-нибудь слово, фразу… Твое имя пробую на вкус… Нараспев, шепотом, нежно, жестко, скороговоркой, сквозь смех, сквозь слезы, изнывая от жажды, жары, желания, когда оооочень хорошо, когда невыносимо тяжело… Миша-Миша-Миша — стучит в висках и в изгибах ключиц имя твое… Имя, как часовой механизм бомбы… Глубоко-глубоко спрятано малюсенькое табло, на котором несколько цифр — время, которое нам осталось…

Я… тургеневская героиня девятнадцатого века, одолеваемая лирическими настроениями, я „не от мира сего“… моллюск, нежное и розовое нутро которого больно ранит песчинка… день и ночь только и остается кутать ее бережно в перламутр… это мой способ жить… А ты? Что же ты? Хочешь ли быть разгаданным мной? Хочешь ли быть причастным ко мне? Так не бывает, чтобы тела без душ! Или твоя душа тоже защищена контрацептивным барьером?.. Я так много изучила наук и чужих повадок… Изучая тебя, звучит во мне простой мотив… Ты».

«Да, совсем иная картина, — подумала Оля, убирая дневник на место. — С Сережей пока — души без тел…» Оля почувствовала, что краснеет. В ней начала просыпаться женщина.

* * *

Маша заметила изменения в Оле почти сразу. Еще бы, горящие глаза, взнервленная манера общения и непривычно обильное применение косметики выдавали молоденькую девушку с головой. Обычно Маша никогда и ни в какой форме не вмешивалась в дела Оли. Спросит — ответит. Однако сама — молчок. Но тут Маша не выдержала:

— Оль, а чего это ты так мазаться стала?

— А что, не идет?

— Понимаешь, дешево получается. Слишком ярко. Глаза надо чуть обозначить, губы — только блеск. Тон тебе вообще не нужен. Румяна — тоже. Я же не пользуюсь, видишь.

— А можешь меня правильно накрасить? — Оля явно застеснялась.

— Да не вопрос!

Девушки приступили к таинству, удовольствие и смысл которого мужчинам никогда не понять.

— Ты чего, влюбилась?

— Маш, прости, не «чего», а «что».

— Ой, правда! Это моя провинциальность.

— Брось ты, я тоже не в Париже воспитывалась.

— Вверх посмотри. Ага, вот так. Так что, влюбилась?

— Ну, не влюбилась, но встречаюсь.

— Кто он?

— Не поверишь, мужчина! — Оля рассмеялась.

— Да не дергайся ты, в глаз попаду! Догадываюсь. Чем занимается?

— Вот странная ты. Не спрашиваешь, интересный ли он человек, интересно ли с ним разговаривать. Сразу — чем занимается.

— Так интересность определяется родом деятельности.

— А вот и нет. Можно быть врачом, даже аспирантом, и быть скучным. Только одни инстинкты. А можно торговать сотовыми телефонами и знать поэзию, музыку, искать смысл жизни. По крайней мере, думать о нем.

— Понятно. Значит, точно не медик. Теперь вниз посмотри. Нет, не так. Постарайся свои колени увидеть. Так он сотовыми торгует? На кого учится?

— Он не учится. У него денег нет. Он поэт. Бард. Он песни сочиняет.

Маша отшатнулась. Щеточка для туши так и повисла в поднятой руке.

— Зачем тебе это? Если мужчина не может заработать себе даже на образование, это самец!

— Не-е. Мужчина — это характер. Прежде всего воля. Решительность. Умение ждать.

— Знаешь, а мне кажется, для тебя в жизни важнее всего кого-то опекать, о ком-то заботиться, кому-то быть мамкой.

— С чего ты взяла?

— Сама посмотри — о собачках ты заботишься, о папе печешься, профессию выбрала — ну, гуманнее не бывает. Даже мужика себе инстинктивно подобрала — не от мира сего, убогенького, неухоженного. Признайся, тебе хочется повести его в магазин и приодеть с ног до головы. Так чтобы он не обиделся, конечно, но чтобы все было аккуратненько, «по-хорошему».

— Честно говоря, хочется, — Оля смущенно улыбнулась.

Маша отложила в сторону макияжный инструмент, закурила, села напротив Оли. Девочки проговорили больше часа. Потом Маша неожиданно спохватилась, вспомнила, что в четыре у нее встреча с одним из клиентов Иннокентия Семеновича, и быстро докрасила Олю.

Разговора Маше хватило, чтобы понять, — у ее будущей падчерицы намерения более чем серьезные. Сделай ей Сергей предложение, побежит замуж не задумываясь. «Столько нахлебников Андрей не выдержит», — неожиданно для себя забеспокоилась Маша. Но больше всего ее расстроила Олина мысль, озвученная в разных вариантах несколько раз: «Я ему нужна. Он без меня пропадет». Не должна так женщина рассуждать. Не ее это функция. Так должен думать мужчина, для него это может стать эмоциональным мотивом замуж звать. «Какое-то кривое проявление материнского инстинкта у нашей девушки…»

На вопрос, знает ли отец, Оля ответила, что пока рано. «Сейчас рано. Завтра будет поздно. Значит, ночью», — вспомнила услышанную где-то прибаутку Маша.

По дороге в офис Будника Маша поймала себя на мысли о вдруг родившейся ответственности за дочь будущего мужа. Ведь она должна заменить ей мать. Хотя и старше-то всего на шесть лет. У самой Маши детство было нормальное, хоть и бедное, — с мамой, с ее советами. А что у Оли? С пяти лет в чужой семье, с мачехой, которой до нее дела нет. С отцом, который любил на расстоянии. Сквозь свои дела. А теперь вот она, Маша, появилась. Значит, она и даст ей недоданное. Она Олю обидеть не позволит. Все для нее сделает. И это будет правильно. Андрей — для нее самой, а она — для его дочери.

Маша обнаружила, что уже ненавидит Сергея. Это он хочет лишить ее падчерицу счастья. Он хочет с ее помощью решить свои проблемы. Настоящий мужик так поступать не должен. Вечером она с Андреем поговорит!

* * *

Андрей вызвал к себе в кабинет вице-президента банка Алексея Ивановича Горина, как только приехал на работу и просмотрел утреннюю почту и отчет за вчерашний день. Это была привычка, стандарт поведения. На самом деле, отчет он просмотрел формально, документы подписал, практически не читая. В голове была только одна мысль: как спасти Олю?

Рассказ Маши как ножом по сердцу полоснул Андрея. Он тут, понимаешь, свою судьбу с молодой женой устраивает, а его родную дочь, которой и так родительского тепла недомерено сильно, какой-то прыщ хочет увести. Злоба на этого песенника из подворотни смешивалась со злобой на себя самого, на свой эгоизм, на то, что Маша, девчонка, первая заметила изменения в его дочери. В дочери Гвоздева, умного, сильного, всегда побеждающего, точно знающего, что и как в этой жизни делать мужчине.

«Горин будет через пять минут», — доложила секретарша.

«Ладно, подожду». До официального начала рабочего дня оставалось еще полчаса. Секретарша и он сам приходили на работу всегда раньше.

«С Машей мой герой-чекист прокололся. Ладно, это простительно. Но если и с Олей… Выгоню. На хрена он мне, если от него никакого толку», — Андрей заранее злился на Горина. Почему-то этот человек вызывал в нем внутреннее раздражение. Хотя ведь, честно говоря, помогал не раз и выручал из порой почти безнадежных ситуаций. А сколько информации на конкурентов доставал… И все равно раздражал. Независимостью своей, что ли.

* * *

Для всех окружающих Алексей Иванович Горин был отставным полковником СВР. Дослужился до военной пенсии и ушел в коммерцию. Обычная история. На самом же деле Алексей Иванович оставался сотрудником Службы внешней разведки. Считалось, что он находится на выполнении служебного задания, хотя задание-то как раз отсутствовало. Быть под рукой, оставаться готовым сделать то, что прикажет начальство и… уметь молчать. Вот и все. Собственно, всю жизнь он только это и делал — находился под рукой, выполнял задания начальства и молчал.

Правда, случилось ему однажды получить задание не от непосредственного начальства, а от его бывшего командира. Молодого подполковника, чье имя потом узнала вся страна. А на тот момент — сотрудника администрации президента, бывшего работника мэрии Санкт-Петербурга. И было это не приказом, а просьбой.

Очень кому-то там, наверху, хотелось посадить Собчака, бывшего мэра родного города Горина. Собчака спрятали в Военно-медицинской академии. Ну, спрятали и спрятали. А дальше-то что? Горин знал, что травлю Собчака организовал кто-то очень влиятельный из Службы безопасности президента. Тот, с кем не шутят и кто своего привык добиваться. И можно было на судьбе Собчака уже поставить крест, не вмешался его бывший подчиненный, тот самый молодой подполковник. Он все и придумал, и организовал. А вот исполнить попросил Горина. Самому ему следовало оставаться в Москве, чтобы координировать всю операцию.

Подробностей ее Горин так никогда и не узнал. Ему поручалось на двух машинах «скорой помощи» приехать в Военно-медицинскую академию, забрать Собчака, довести до аэропорта, подъехать к трапу самолета, вылетавшего в Париж, и проследить, чтобы больше никто в самолет не сел и вылету его силовым способом помешать не смог. Другими словами, силовой захват самолета не исключался. И это была самая опасная часть операции. Тот московский подполковник честно предупредил, если что-то сорвется, то рассчитывать Горину на арест и длительный срок слишком оптимистично. Наверняка «положат» при захвате. «Будете отстреливаться, не будете — все равно грохнут». И добавил: «Если клиент улетит, а кто-то из ребят погибнет — семьям будем помогать до старости».

После этой фразы Горин сразу подумал: «Случись что с нами, тебя-то первого уберут. Так что заботиться о семьях будет некому». Но ничего не ответил, понимая другое — тот, кто просил, рисковал больше всех. И рисковал не за деньги, а из чувства долга, как порядочный человек. Такие качества надо ценить.

Технически все организовать оказалось несложно. На подстанции Скорой помощи взяли две машины: показали служебные удостоверения и объяснили, что нужно для спецзадания. Там же переоделись в форму медиков. Из машины, ждавшей в условленном месте, забрали оружие и поехали. Охрану палаты Собчака скрутили, как нечего делать. Ну куда простым ментам, пусть и офицерам, против шести спецназовцев 1-го управления, хоть и бывшего, но КГБ СССР.

Потом пришлось прожить несколько лет на Украине, под другой фамилией.

Потом секретным указом президента Горин получил звание Героя России и повышение до генерал-майора. Еще один секретный указ с его именем появился после удачного задержания одного зарвавшегося олигарха. И вот он, Горин Алексей Иванович, — генерал-лейтенант. Правда, в погонах новых он один только раз и покрасовался — дома, перед зеркалом. Даже жена не видела…

Всегда рядом с Гориным был его друг Владимир. И фамилия у того походила на Алексееву — Борин, и отчества имели одинаковые — Ивановичи. Только Борин был компьютерщиком. Гениальным компьютерщиком. И Героя России он получил тоже по секретному указу. Но не за смелость и ловкость, а исключительно за мозги.

Были у этого олигарха, которого Горин арестовывал, большие проблемы с начальством. Причин Горин не знал, но вроде поговаривали, что он что-то пообещал, а потом обманул. Причем что-то не по бизнесу там или по деньгам, а по политике. Короче говоря, Борина попросили скачать всю информацию из компьютеров этого олигарха. А мужик тот был не простой.

Мало того что информационную защиту его бизнеса блюли лучшие компьютерщики бывшего 2-го управления, матерые контрразведчики, так еще и самые важные сведения хранил он на серверах далеко от России. Подробностей Горин не знал и знать не желал, все равно для него вся эта компьютерная хренотень была что китайская грамота. Но факт тот, что еще до задержания олигарха вся его и бухгалтерия, и переписка, и графики встреч, и номера счетов, словом, все-все-все, что было записано где-либо в электронном виде, лежало в аккуратных папочках на столе у начальства. Хотя на столе — это вряд ли. Папочек набралось столько, что под них, верно, специальную комнату выделили.

Самое забавное, что Борина в лицо знали многие. Очень многие. У него просили автографы на улице, с ним старались сфотографироваться. Такая популярность для кадрового офицера СВР — случай совершенно парадоксальный. Но знали Владимира Борина в другой его ипостаси, как всеми любимого игрока из телевикторины «Что? Где? Когда?». Там его объявляли как «системного оператора Владимира Борина». Разумеется, ни ведущий, ни основатель программы Ворошилов, в любимцах которого много лет ходил Володя, истинного рода деятельности «мозговитого мальчика» не знали. Теперь «мальчику» подвалило к пятидесяти, что никак не мешало ему с прежним азартом играть в элитарном клубе.

Горин не мог простить Борину только одного: большей его гордостью — двумя хрустальными совами, призами за телеигру, чем пятью боевыми орденами. Хотя, с другой стороны, совами можно было похвастаться перед кем угодно, а орденами как-то не принято. К тому же в их группе ордена имели все, а вот хрустальной совы — никто. Но все равно, несерьезно.

Объяснять Горину что-то про компьютеры Борин не любил. То ли унизить друга боялся, то ли самого это не заводило. А вот про «Что? Где? Когда?» говорить мог часами. Один рассказ Алексей Иванович запомнил хорошо. Про интеллектуальное жульничество своего друга.

…Записал как-то раз Володя несколько передач. Вырезал куски, где ведущий задает вопросы. Прогнал через какие-то фонографические программы в своих компьютерах и обнаружил интересную закономерность. Невольно, видимо, подсознательно, ведущий, произнося в вопросе слово, которое является ключевым, где есть намек или подводка к правильному ответу, понижал голос и произносил его быстрее остальных. Выявив эту закономерность, Володя во время игры стал внимательно следить именно за манерой речи ведущего. Результат оказался впечатляющим. Теперь Володина команда брала самые трудные вопросы без труда. Хуже обстояло дело, когда вопросы записывали сами телезрители или корреспонденты передачи. Но все равно, команда уже несколько лет ходила в лидерах…

Придя в банк, который возглавлял Андрей, Горин перетащил туда и Володю Борина. Информационная защита банка — дело нешуточное и относится к сфере деятельности службы безопасности. Поэтому и вопросов к протеже вице-президента не возникло. Твоя зона ответственности — твои люди и работают.

* * *

— Слушаю вас, Андрей Петрович. Доброе утро! — Горин знал характер Гвоздева. Если тот вызывал с раннего утра, это еще не означало, будто что-то случилось. С точки зрения Горина, председатель правления вообще редко отличал серьезное происшествие от мелочи, лишь казавшейся важным событием. В финансах, в вопросах тенденций рынка — да, Гвоздев был специалистом высшего класса. Это даже человек с таким аналитическим складом ума, как Володя Борин, подтверждал. Но в житейских ситуациях, тем более столичных, Гвоздев разбирался очень поверхностно.

— Доброе! Присаживайтесь, Алексей Иванович, — Андрей вышел из-за стола и опустился на стул у приставного столика так, чтобы общаться с собеседником на равных, а не принимать его в качестве хозяина кабинета. Это было в принципе правильно, к тому же Горин видел, как принимают министров президент и премьер. Также демократично, сидя напротив. А у них-то все продумано.

— Спасибо. Вы чем-то взволнованы?

— Не скрою. Да. У меня личные проблемы. Дочь.

— Похищение? Угрозы? — Горин напрягся. Это была та опасность, которую ждали постоянно. Превентивные меры здесь почти не срабатывали. В мозгу стали быстро мелькать фамилии тех, к кому можно обратиться за помощью. В таком вопросе, это же не коммерция, рассчитывать стоит на всех ребят. Конкуренция ведомств в таких случаях уходит на задний план. Но кто будет правильным человеком, который возьмется за координацию? Наверное, Шубников из антитеррора…

— Нет. Хотя в каком-то смысле, да. Не похищение, но увод.

— ???

— Мою дочь, а ей всего девятнадцать, пытается обольстить один хмырь. Явно ему нужна не она. Он хочет ко мне подобраться. Пожить хорошо захотел.

— Почему вы так решили? — Горин расслабился. Дело представлялось явно бытовым, и ничего серьезного Оле не угрожало. Горин видел несколько раз дочь Гвоздева. Она производила весьма приятное впечатление. Без распальцовки, скромная, вполне симпатичная. В силу служебных обязанностей Алексей Иванович знал, что она учится в медицинском, живет хоть и отдельно, но рядом с отцом. Наркотиками не балуется. Никаких материалов на нее в милиции нет.

— Что решил? Что пытается увести или что хмырь? — Андрея раздражало безразличное спокойствие Горина.

— Что она ему не нужна? Очаровательная девушка, мог ведь и влюбиться.

— А мне пох…ю! — Гвоздев славился тем, что никогда не матерился при подчиненных. Горин знал об этом. Значит, действительно мужик сильно на взводе.

— Расскажите мне о нем то, что знаете. Остальное я добуду сам.

Андрей довольно сбивчиво выложил начальнику службы безопасности то немногое, что успела узнать у Оли и передать ему Маша.

Горин слушал. Сделал несколько пометок в своем блокноте.

— Андрей Петрович! Давайте подведем итог. Мы знаем имя, приблизительно возраст. Мы не знаем фамилию, место работы, адрес, номер телефона. Мы не знаем, кто его родители, чем они занимаются. Вам не кажется, что пока мы ничего не знаем? Вы даже его не видели ни разу. Может, паника напрасна? Может, он вполне приличный парень из хорошей семьи?

— Он бард! Мне этого достаточно.

— Ну, знаете, бардом были и Высоцкий, и Окуджава, и Галич…

— Галич это кто?

— Не важно. Просто хороший поэт. Только больно сильно советскую власть не любил.

— Вот-вот, мне только зятя-диссидента не хватало.

«Значит, слово „диссидент“ он все-таки знает», — улыбнулся про себя Горин.

— Кстати, Андрей Петрович, наш министр иностранных дел Лавров тоже песни сочиняет и под гитару поет. Но от этого ни беднее, ни глупее не стал. И характер у него вполне мужской.

— Что вы меня успокаиваете?! Я понимаю, речь ведь идет не о вашей дочери. Вы можете хотя бы справки о нем навести?

— Разумеется, разумеется. А можно я вам пока одну историю расскажу?

— Если это поможет делу.

— Смотря что считать делом. Но вам, я думаю, поможет. В вашем нынешнем состоянии.

— Ну рассказывайте, — на самом деле Андрею сейчас никакие истории Горина не требовались. Действовать надо, а не истории травить. Но оборвать Горина будет неправильно. Все-таки Андрей обращался к нему с не совсем служебной просьбой.

Горин же решил рассказать Андрею историю своей семьи. Сказал, конечно, что это у знакомых случилось. Но ведь не в том суть. А успокоить Гвоздева Горин решил и для того, чтобы тот сгоряча дров не наломал, и потому, что в принципе Алексей Иванович относился к своему номинальному начальнику хоть и снисходительно, но хорошо. Тот факт, что Гвоздев содержал три детских дома, перевешивал многие недостатки банкира.

История Горина звучала так. В семье профессора Ленинградского университета, химика, лауреата Сталинской премии, росла дочь. Хорошая девочка, чистенькая, аккуратненькая, прекрасно образованная. Студентка ленинградского Института иностранных языков. После войны, когда семья профессора вернулась из эвакуации, появился рядом с девушкой молодой человек. Фронтовик, лейтенант. С двумя орденами и кучей всяких медалей. Парень без профессии, до войны выучиться не успел, он был 23-го года, прямо из школы на фронт ушел. Веселый, влюбленный в жизнь, что с прошедшими войну случалось сплошь да рядом. Играл на баяне, завел голубятню, работать устроился в таксопарк. Учиться не хотел. Ну, словом, никак не пара для профессорской дочки.

Узнав про роман с таким оболтусом, профессор поставил условие — либо дочь должна с этим простолюдином расстаться, либо пускай съезжает с квартиры и забудет папино имя.

Дочь выбрала любимого. Намучилась она, конечно, с ним по жизни прилично. И пил он порой запоями, и денег зарабатывал мало, и даже пару раз на нее руку поднял. Но любила она его всю жизнь, и счастлива этой любовью была так, что ей каждая баба позавидовала бы. И сын у них вырос нормальный.

А вот профессор до самой старости так с дочерью и не общался. И внука своего не видел.

Так что родителям никогда не дано знать, что для их детей хорошо и где их счастье зарыто. На детей давить — себе вредить.

Андрей выслушал историю молча, не перебивая. Ну как объяснить этому солдафону, что у него совсем иная ситуация? Хотя в чем он прав, так это в том, что его Олю силой, угрозами заставить что-то сделать нельзя. Есть только один вариант — она в этом «Сереженьке» должна сама разочароваться.

— Хорошая история. Намек понял. Ну, давайте посмотрим, что это за фрукт, а там и решать будем, что делать, — примирительно заключил Андрей.

— Разумно. Мне понадобится несколько дней.

* * *

План, выработанный тандемом Горин-Борин, отличался примитивностью и потому легкостью и быстротой исполнения. Друзей из соответствующего отдела ФСБ просим выделить на пару дней «наружную», отслеживаем Олю, выходим на Сергея, выясняем установочные данные через участкового, пробиваем по базам данных МВД и Наркоконтроля. На всякий случай проверяем по компьютеру ФСБ, хотя там его точно нет, и картина ясна. Володя предложил для успокоения совести «послушать» парня несколько дней. Вдруг у него другая пассия есть. Тогда достаточно будет Оле показать расшифровку их «мурлыканий», и проблема отпадет сама собой. Горин, хотя и не любил незаконные методы, вынужден был признать, что друг прав. Согласился.

Через четыре дня результаты, если это можно было назвать результатами, были готовы. Парень чист по всем направлениям. Ни у кого ничего на него нет. Единственное, что вызвало легкое смущение, — почему он не служил в армии. Но быстро установили: у него реальные проблемы с позвоночником, так что даже «белый билет», оказывается, он получил легально.

Про отца ничего не известно, мать беженка-армянка, домработница. Квартиру снимают. Правда, маме иногда приходят переводы, а в девяностые кто-то присылал деньги из-за границы, но это, видимо, армянская диаспора — у них принято друг другу помогать. Во всяком случае, тогда ее контрразведка проверяла — чиста.

* * *

Андрей выслушал доклад Горина внешне без эмоций. Хотя желваки на скулах ходили сильно, что не ускользнуло от внимания Алексея Ивановича.

— Понял. Я хочу, чтобы вы его подставили, — Андрей сказал это походя, будто просил подвинуть к нему пепельницу.

— На чем? И за что? — Горин почувствовал, что начинается злиться. Это с ним редко случалось. Многолетний опыт работы в экстремальных ситуациях давно приучил его не волноваться и держать себя в руках.

— Например, на наркотиках.

— Андрей Петрович! Во-первых, мы с вами не в ОПГ. Во-вторых, парень ни в чем перед вами не провинился. В-третьих, я такими вещами в принципе не занимаюсь. В-четвертых, помните: «никогда не делай никому того, что бы ты не хотел, чтобы сделали тебе».

— Алексей Иванович! Я не нуждаюсь в проповедях. Мне нужно, чтобы мою дочь оставили в покое. По-моему, вполне нормальное отцовское желание.

— Не уверен. Боюсь, вы не поняли смысл моего рассказа про ленинградского профессора.

— Да все я понял. Но я живу своей головой и своей жизнью. Короче говоря, вы отказываетесь?

— Считайте, что так.

— Тогда, боюсь, нам будет трудно дальше вместе работать.

— Андрей Петрович, не надо меня пугать. Никогда не надо. Тем более что вы не правы и поймете это очень скоро. Извините, я пойду. Пока вы лишнего не наговорили.

* * *

Оля заметила за собой странную особенность — после каждой встречи с Сергеем она, придя домой, заглядывала в дневник и перечитывала записи времен ее влюбленности в Мишу. Все происходило по-другому. И это было хорошо. Но вот сегодня она расстроилась.

Сережа в первый раз пришел к ней домой. Она его пригласила под тем соусом, что на улице дождь, а кино ей надоело.

Себе-то зачем врать, она надеялась, что Сережа хоть сегодня, здесь, поймет, что она уже не против. Ей хотелось его ласк, хотелось доставить ему удовольствие. Хотелось получить его самой. А она была уверена, что это будет именно удовольствие. Ей уже столько раз снилось, как он нежно ласкает ее, как он овладевает ею. И во сне это было очень приятно.

Но Сергей выпил чаю, осмотрел квартиру, расстроенно сказал: «Богато!» — и быстро засобирался домой.

Оля так и не поняла, что его расстроило.

Открыла дневник. Вот она, старая запись:

«Любовь — как обед: женщина сначала подает холодное, потом горячее… Но мужчина, как ребенок: хочет начать сразу со сладкого. И если ему это позволить, он быстро потеряет аппетит».

Тогда, с Мишей, она выписала эту фразу из какой-то книги. Ее расстраивала его конкретность и однобокая направленность. Впрочем, фраза оказалась пророческой, аппетит Миша действительно быстро потерял.

Сережа — совсем другой. Но если в начале их романа Оле это нравилось, то теперь она стала терзаться сомнениями. А все ли с ней в порядке? А с ним? Может, у него проблемы? А может, он в ней видит только друга?

С кем посоветоваться? С Машей. Правда, Оля догадывалась, что та скажет: «Пошли его к черту и заведи себе нормального мужика!» Да, Маша — реалистка. Для каждого дела у нее припасено практическое решение. Простое и четкое. Но Оля же не хочет «вообще» мужика. Она хочет Сергея!

А может, он еще девственник и не знает, с чего начать?

* * *

Разговор с Иннокентием Семеновичем Маша, как всегда, начала в душе. Затевать серьезную беседу, пока тот не получит свое, было бессмысленно. Маша и не затевала. Она достаточно давно ни о чем его не просила, да и сегодня собиралась решать не свои проблемы, а Олины. А это совсем иное дело.

— Медвежонок! Я хотела с тобой об Андрее поговорить.

— Это тебе постель навеяла?

— Я серьезно. Там с дочерью, с Олей, проблемы.

— Помогать дочери будущего мужа собственной любовницы — святая обязанность честного мужчины! — Иннокентий Семенович находился в прекрасном расположении духа. Что Маше было на руку.

Сели пить кофе. Иннокентий Семенович обожал дома варить кофе в турке, каждый раз призывая Машу оценить разницу между его произведением и ресторанным эспрессо.

* * *

Маша изложила суть проблемы. В ее понимании речь шла о неравном браке — не такого мужа Андрей хотел для своей дочери. Иннокентий Семенович произнес непонятное слово «мезальянс», но Маша не стала уточнять, что это значит.

— Ты можешь что-нибудь придумать?

— Маш, а твой брак с Андреем равный?

— Ой, только не начинай. Он в отличие от тебя на мне хочет жениться. А для любой женщины это самый дорогой подарок.

— Не заводись. Женись я на тебе, ты станешь самой несчастной женщиной на свете.

— Это точно. Кобель.

— Я не в этом смысле.

— А у тебя есть другие смыслы? — Маша обозлилась. Ее уже начала доставать постоянная ревность адвоката к Андрею. Ну, в самом деле, взял бы сам и женился, чем гундосить постоянно!

— Ладно. В чем задача — отбить ему охоту подходить к ней близко или, наоборот, охладить девочку?

— Лучше и то, и другое. Но второе важнее. Девочка у нас серьезная, она привыкла принимать решения сама. Переубедить ее невозможно.

— А и не надо переубеждать. Клин клином вышибают.

— Как это?

Зазвонил мобильник Иннокентия Семеновича. Он посмотрел на экран, кивнул головой, нажал кнопку приема. И сразу вторую — громкой связи.

— Иннокентий Семенович. Это я, Борис!— Здравствуй, Боря.

— Докладываю, нашел. Сидим беседуем.

— Ну, и как? Он все понял?

— Понял, понял. Я вот думаю, может, убить его прямо сейчас, на хрен.

— Нет, убивать не надо. Лучше машину у него забери.

— Так ведь… Так ведь это незаконно, Иннокентий Семенович!

— Ну, не забирай. Объяснил все и уходи. Он сам придет.

Будник отключил связь и выразительно посмотрел на Машу.

— Поняла?

— Он шутил, надеюсь?

— Нет, девочка. То-то и страшно, что нет. Этот парень много времени провел в «Горячих точках». Для него убить — нормально. Понятно. Обычно. А вот машину забрать — незаконно. Он законы уважает.

— Вьетнамский синдром? — неожиданно для себя вспомнила Маша где-то вычитанное выражение, вроде к этому случаю подходившее.

— Ого! — адвокат поднял бровь. — Ну, типа того.

— Так что с Олей делать будем? Только умоляю, не пошличай. Это все-таки моя будущая дочь!

— Як скажете, мамку, як скажете. Ладно. Подумаю.

* * *

Перед Иннокентием Семеновичем встала новая цель: как можно крепче привязать к себе Машу. Он прекрасно понимал, что, став женой Андрея, она тут же утратит необходимость в любовнике-наставнике. Но вот если их повяжет общая тайна, затрагивающая интересы семьи Андрея (не добрачный секс, что, в конце концов, дело простительное), то никуда Маша от него не денется. А идея, как помочь отцу юной дочери, адвокату пришла сразу. Профессиональная память подсказала.

В разведке, да, кстати, и не только в ней, для компрометации замужних женщин, для получения от них нужной информации уже многие годы использовались «самцы» или «женихи». Разница прослеживалась только в названии, суть от этого не менялась.

Все обыватели хорошо знали, что Мата Хари была не первой и далеко не последней разведчицей, пользовавшейся своей женской привлекательностью. Но в последние десятилетия феминизм, а на другом фланге элит гомосексуализм вывели на авансцену красивых мужчин. Оказалось, что для разведки они даже важнее и полезнее красивых женщин.

В Краснознаменном институте уже не один год набирали специальную группу «женихов». Ребята туда попадали из самых разных слоев общества. Критериев было лишь два — внешние данные и интеллектуальные способности. Причем последние имели преимущество перед ростом, фигурой и чертами лица.

Ребят из этой группы готовили по особой программе. Часов на обычные «шпионские» дисциплины — рукопашный бой, шифрование, уход от наружного наблюдения и прочее — отводилось значительно меньше, чем полагалось по стандартному расписанию.

Зато им читали курсы мировой истории, литературы, истории культуры. В Русском музее и Музее имени Пушкина, в Эрмитаже, Третьяковке они становились завсегдатаями.

Лучшие стилисты прививали им вкус. Курс «столового этикета» совмещался в учебном плане с общими основами экономики. Они изучали биржу, банковское дело, политологию. Актерское мастерство и сценическую речь вели преподаватели театральных институтов. Писать ребят учил профессор журфака МГУ.

Киношный Джеймс Бонд по сравнению с выпускниками этой спецгруппы выглядел просто «мальчиком».

Забавно, что никто из массы «приходящих» преподавателей даже не догадывался, с кем они работают и каким целям послужит их наука.

Вот среди этих «самцов-соблазнителей» Иннокентий Семенович и решил подобрать человека, способного быстро и эффективно переключить на себя женские страсти Ольги Гвоздевой. Как Маша ее назвала? «Моей будущей дочери»?

Начальствовал в институте тот самый Николай Николаевич, теперь уже генерал-полковник, который давным-давно круто изменил жизнь самого Будника.

Адвокат по-прежнему обращался к Николаю Николаевичу по имени-отчеству, но уже много лет на «ты». Ну а «старший товарищ» по привычке говорил разменявшему «полтинник» Буднику — Иннокентий. Мало что вменилось за тридцать лет…

Просьба Иннокентия показалась Николаю Николаевичу вполне уместной и разумной. И чем-то даже интересной, появлялась возможность проверить в деле, но в безопасных условиях, одного из выпускников. Обычно их посылали на людные курорты, на кинофестивали, где можно было проверить на практике успешность освоения материала. Однако на данном полигоне оказалось трудно установить явного победителя. Дамы на «ярмарках тщеславия» частенько вели себя так, будто не «женихи», а они сами прошли специальный курс подготовки…

Ветераны разведки остановили свой выбор на Александре Попове.

* * *

Саша вырос в семье цирковых артистов. Кочевое детство, смена школ, жизнь за кулисами, все это наложило свой отпечаток на парня. Благодаря акробатике, к которой родители приобщили Сашу с трех лет, и генам (папа и мама мальчика были оба немаленького роста) к шестнадцати годам он смотрелся моделью для скульптора. Четвертинка цыганской крови подарила ему смуглую кожу и копну черных вьющихся волос. Армянские предки отца наделили большими карими глазами с задумчиво-печальным взглядом. Славянские корни, половина от мамы, половина от папы, проросли статностью, задорным характером и легким нравом. Парень был оптимистом и по поводу своего будущего особо не заморачивался.

Лет с десяти его потянуло к работе фокусника. Но это профессия фамильная.

Самому изобретать новые чудеса трудно, а наследство мальчику не светило.

Поскольку почти всеми цирковыми профессиями Саша в большей или меньшей степени владел, то в цирковом училище (а где же еще!) Саша стал учиться на клоуна. Но не «рыжего», а клоуна-интеллектуала. В его багаже к третьему курсу помимо традиционного набора «приколов» и фокусов имелся особый стиль общения с залом. Репризы он сочинял сам, что вызывало одобрение преподавателей. Сашины номера отличались свободой импровизации, хорошим, тонким чувством юмора, неожиданностью поворотов и вызывали искренний смех на показах даже у тех, кто, казалось бы, в цирковой жизни все повидал.

Саша так никогда и не узнал, когда и где на него обратили внимание люди из СВР. Как-то после занятий подошел человек и предложил пойти в кафе — посидеть, поговорить.

Он не стал ходить вокруг да около. Сразу объяснил, что предлагает оставить училище и перейти в другой институт. Рассказал, в чем суть и прелести будущей работы. Больше всего Сашу потрясла гарантия военной пенсии. Вот уж чего он для себя и иногда не планировал, так это обеспеченной старости. Саша задумался. В детстве он зачитывался книгами про разведчиков, любимым героем кино был Штирлиц. Перспектива заниматься похожим делом, ездить за границу, жить, по крайней мере, для виду, на широкую ногу, изображая из себя суперудачного мачо, не оставила равнодушным восемнадцатилетнего юношу.

Немаловажным обстоятельством было и то, что висевшая на носу служба в армии отпадала сама собой.

Человеку понравился Сашин вопрос — какая профессия будет записана в его дипломе? Обычно об этом никто не спрашивал. Пришлось объяснить, что этот институт дипломов не выдает. Даже предметы в расписании стоят там не по названиям, а под номерами. Первая пара — предмет номер три, вторая пара — предмет номер шесть, третья — предмет номер один. И так далее.

— А какой диплом ты бы хотел?

— Режиссерского факультета театрального института!

— Хорошо. Это мы сделаем, — добродушно улыбнулся человек. — Но только имей в виду, чтобы в какой-нибудь ситуации не попасть в глупое положение, поучиться режиссерскому делу тебе придется.

— Где?

— У нас, разумеется.

— Ну, вы даете! — Саша был потрясен таким легким способом реализации самой заветной мечты.

— А мы вообще контора серьезная, — самодовольно улыбнулся человек.

— Я согласен у вас учиться!

— Пока ты можешь быть согласен только пройти тесты. И при условии, что ты здесь и сейчас подписываешь расписку о неразглашении каких-либо сведений как о нашем разговоре, так и обо всем, что тебя ждет впереди.

— Не вопрос!

— Нет, вопрос. Ты должен понимать, что уже… — человек посмотрел на часы, — уже полчаса, как ты стал носителем государственной тайны. А ее разглашение — это уголовная статья. Причем серьезная.

То, что он теперь «носитель государственной тайны», еще больше вдохновило юношу, и он с радостью подписал документ.

* * *

Когда Иннокентий Семенович объяснил слушателю пятого курса Краснознаменного института Александру Попову смысл задания, тот несколько смутился. Это была уже не тренировка. И потом, что-то настораживало Сашу в нравственном плане. Здесь не было ни врага, ни интересов России. Саша понимал, что ему предстоит работать не ради своей страны, любовь к которой ему прививали последние четыре года, а ради чьих-то личных интересов. С другой стороны, отвадить девушку от парня-наркомана, а именно так преподнес ситуацию Иннокентий Семенович, — дело святое. Саша согласился.

Именно согласился, а не подчинился. Иннокентий Семенович отметил про себя эту разницу и подумал о том, что дар убеждения он пока не утратил.

* * *

Комиссия правительства Москвы, проверив работу Филевского парка, составила зубодробительный акт. Директора сняли.

Вновь назначенная дама из Управления культуры принялась за дело рьяно. План развития парка был готов уже через неделю: зона аттракционов, четыре новых открытых кафе, два ресторана под крышей, катание на тройках и много еще всякого разного. Только вот собачий приют в эту концепцию никак не вписывался.

Вопрос решили кардинально. Ночью, когда «опекатели собак» покинули свой сарайчик, приехала машина. Работники соответствующей службы сделали собакам уколы, и все они уснули вечным сном.

Под утро приехала мусоровозка. Трое нанятых на один день гастарбайтеров покидали в ее чрево трупы животных. Машина уехала. Рабочие развалили сарайчик, развели костер и сожгли в нем все, что могло гореть.

К вечеру, когда ничего не подозревавшие «собачники» стали собираться, на месте приюта их встретили отреставрированная ими когда-то старая скамейка и тлеющие угли от костра.

Символический памятник новым временам и рациональному ведению хозяйства.

— Действительно, а зачем им вишневый сад? — грустно улыбаясь, произнес Сергей.

Оля молчала. Если бы у нее был автомат, и она знала, в кого стрелять…

* * *

Андрея уже несколько дней не покидало внутреннее смятение. Он теряет дочь! Если Оля выйдет замуж за этого недоноска, за этого «перекати-поле», за этого безнадежно бесперспективного поэтишку, то как он будет смотреть в глаза ее матери? Да, пусть она сама виновата, бросив их на произвол судьбы, пусть ей нет никакого дела до Оли, у нее давно своя жизнь. Но он, победитель всегда и во всем, проиграл самое важное — свою дочь.

Маша уверяет, что он может не волноваться, ее друзья обо всем позаботятся. Но каким манером, не говорит. А можно ли ей доверять? Доверять судьбу собственной дочери? Хотя она девка пробивная и разумная. Может, этого песенника вывезут в лес, как в старые добрые времена?.. Только он, Андрей, знать обо этом ничего не желает.

А может, просто дать ему денег, чтобы отвалил? Нет, не возьмет. Если до сих пор не научился деньги зарабатывать, то и цены им не знает.

Да и зачем ему брать отступное? Если Ольга выйдет за него, он и так получит все, о чем даже не мечтает. Не станет же Андрей из ненависти к зятю сажать на голодный паек родную дочь. Парень не дурак, уж это он сообразил.

Странно, почему Горин отказался решить вопрос. Ему-то не все равно? Шла бы речь о должнике банка, о конкуренте каком-нибудь, сразу побежал бы, «задрав штаны». Еще бы, там бонус светит. А тут… Хотя нет, не в деньгах дело. У этого Горина есть какие-то свои принципы. А ему, Андрею, по хрену эти принципы, когда речь идет о дочери.

Но если Машка ее спасет, то тогда уж точно правильно, что он решил на ней жениться. Жена — опора, союзник — такой у него не было. Но как она это сделает?!

* * *

— Ты ко мне сегодня не заедешь? — Оля с мольбой смотрела на Сергея. Она решилась, сейчас, после шока, пережитого на собачьей площадке, в жизни надо что-то менять. Теперь у нее остался только Сережа. Ему нужна ее забота.

— Наверное, Оленька, не стоит. Лучше и тебе, и мне сегодня побыть в одиночестве. Чувствую, что смогу именно сегодня написать хороший текст. Со смыслом. Знаешь, шок помогает.

— А кроме песен ничего другого, более важного, в твоей жизни нет? — решимость Оли быстро сменил гнев.

— Что ты злишься? Ну, прошу, не сердись. Хочешь, я завтра вечером приеду? Давай. Я очень прошу.

— Посмотрим. Созвонимся, — Оля резко повернулась и пошла к выходу из парка. Внутри у нее все кипело от ненависти к этому нерешительному, эгоистичному, непонятливому парню. Но рядом с этим острым чувством теплилось и другое — тихое, нежное желание его приголубить, помочь, ведь он такой талантливый, такой незащищенный, с такой тяжелой судьбой…

* * *

Иннокентий Семенович надеялся, что не ошибся в своих расчетах. Этот бард-жених, судя по Машиным рассказам, на мужика не очень-то тянул. Оно и понятно — выросший без отца, он apriori не имел мужского начала в характере. К тому же парень обожал свою мать. Соответственно, если его пугануть неприятностями для мамы, скиснет он моментально. Ни желания, ни характера бороться у него нет. Неоткуда им взяться.

* * *

Сергей торопился домой, чтобы скорее взять гитару и излить вместе с ней острую боль от несправедливой людской жестокости. У подъезда его остановили двое. Это были не шкафы-мордовороты, а вполне интеллигентные молодые люди. Но не из таких, как Сергей. Ощущалась сила их мышц и характеров. От них просто веяло уверенностью в себе, в своей правоте и в своих возможностях. Так обычно выглядят положительные герои-полицейские в американских боевиках.

— Сергей. Мы вас ненадолго задержим. Послушайте. Вам будет интересно, — говоривший показал на скамеечку, недалеко от подъезда.

— А если мне заранее не интересно? — решил похорохориться юноша. При этом он привычно прикидывал, с собой ли у него паспорт. При его кавказской наружности милиционеры то и дело останавливали Сергея для проверки регистрации. Все оказывалось в порядке, но к унизительности процедуры привыкнуть он не мог.

— Я так не думаю. Даже уверен, — произнес второй и крепко взял Сергея за локоть.

— Хорошо, хорошо, — поторопился согласиться юноша.

Два молодых человека говорили по очереди. Сначала они рассказали Сергею про него самого и про Карину. Где они оба работают, за сколько снимают квартиру, какую школу закончил Сергей и много что еще. На вопрос Сергея, зачем они все это ему докладывают, последовал сухой ответ: «Для понимания, что мы представляем серьезную организацию и серьезно относимся к нашей встрече».

— Продолжить?

— Что вы от меня хотите?

— Вот это уже разговор по делу. Ничего особенного. Несколько конкретных пунктов. Первое — никогда больше не звонить Ольге Гвоздевой и не встречаться с ней. Второе: если она позвонит вам, сбросить вызов. На эсэмэски не отвечать. Словом, полное прекращение контактов.

— Еще одно, — вмешался второй, — вам придется сменить место работы. При этом на нынешней работе никто не должен знать, куда вы перешли.

— А куда же я перейду? Знаете, сейчас работу найти…

— Вот сюда, — первый достал из кармана и протянул Сергею записку. — Это такой же салон мобильной связи. Только ближе к вашему дому.

— Меня там сильно ждут! — Сергей попытался придать своему тону то ли иронию, то ли сомнение.

— Ждут. О вашем приходе директор салона предупрежден. Просто придете и представитесь.

— А если я не соглашусь?

— Господи, ну как в кино, честное слово! — незлобно улыбнулся второй.

— Почему, как в кино?

— Там всегда такой вопрос задают. Ладно, в кино так в кино. Рассказываю. Вернее, намекаю. Для того чтобы играть на гитаре, надо очень беречь от перелома пальцы правой руки. Вы же правша?

— Да, — по спокойному тону и уверенной интонации говорившего Сергей почувствовал, что эти двое не шутят.

— Но это еще не главное. Главное, чтобы мама была здорова. А она всегда в одно и то же время возвращается с работы. Где она работает, мы вам сообщили, да? Так вот, очень важно, чтобы ее кто-нибудь случайно не толкнул так неудачно, что она упадет и, например, порвет селезенку. Я понятно излагаю?

Сергей молчал. Одна только мысль, что из-за него с мамой что-то может случиться, приводила в состояние панического ужаса.

— Вас нанял ее отец?

— Нас не нанимают, мы получаем задания. Понимаете разницу?

— Да, наверное, понимаю.

— Мы договорились? — поинтересовался первый.

— А у меня есть выбор? — Сергей рассмеялся.

Наверное, парни меньше бы удивились, полезь он в драку. Но этот смех? А Сергей все продолжал и продолжал смеяться. «Переговорщикам» могло показаться, что это истерика. Два стресса за несколько часов — для любого немало, а уж для такого хлюпика-музыканта и подавно. На самом же деле Сергей смеялся над своей судьбой. Ему по-любому был заказан путь к удаче. Он сам от нее отказался. Ведь Оля звала его сегодня к себе. И он понимал зачем. Но решил отложить. Слишком серьезный шаг. Ответственный. Раньше он никогда с женщинами не спал…

* * *

Операцию Александру Попову предстояло разработать самостоятельно. На это давали два часа. Если сможет быстрее — хорошо. Его ждут в кабинете в любое время.

Когда Саша ушел составлять план действий и список необходимого материально-технического обеспечения, Иннокентий Семенович попросил начальника института выделить людей для реализации «операции предупреждения» в отношении Сергея. Адвокат настаивал: реализовать его надо немедленно. Что-то в рассказах Маши подсказывало Иннокентию Семеновичу, что Оля пока — девушка «в ожидании», а не женщина, уже «познанная мужем ее».

Николай Николаевич вышел в секретарскую. Через двадцать минут в кабинет следом за его хозяином вошли два молодых человека. Очень похожие друг на друга, с неприметной, незапоминающейся внешностью. Подтянутые, аккуратно одетые, с короткой стрижкой. «Это не „женихи“. Это, похоже, ребята из будущего состава ФСО. Да, наверняка их кадры. Федеральная служба охраны теперь предпочитает брать людей у нас, а не из фээсбэшной Вышки», — подумал Будник.

Николай Николаевич предоставил возможность Иннокентию Семеновичу самому объяснить суть задания. Адвокат передал юношам справку, которую ему уже успели подготовить на Сергея Тер-Минасова, но заметил, что здесь только первичная информация. Возможно, им стоит копнуть поглубже. Время до вечера еще есть. А встретить барда и побеседовать с ним надо сегодня вечером. Если же он не придет ночевать домой, завтра утром. Дома или на работе, но обязательно не позднее, чем завтра. Говорить вежливо, силу не применять, но быть убедительными.

Юноши ушли, а Николай Николаевич и Иннокентий Семенович, заказав чаю, сели играть в шахматы.

* * *

Саша представил план через один час пятьдесят минут. Николай Николаевич успел к этому времени проиграть четыре партии кряду и раздосадовано бросил: «Коли ты такой умный, сам и проверяй». Будник хмыкнул и взял из Сашиных рук два листка бумаги. На одном тезисно излагалось, что и когда он планирует сделать, на втором — какое материально-техническое обеспечение ему нужно.

Отдавая Иннокентию Семеновичу бумаги, Саша удивленно посмотрел на начальника университета.

— Это наш человек. Легенда, имя которой пока не разглашается, — улыбнулся Николай Николаевич.

— Брось ты, — смутился Будник и, повернувшись к Саше, представился: — Меня зовут Иннокентий Семенович.

— Так вы же у нас преподаете! Только не на нашем потоке.

Иннокентий Семенович выразительно посмотрел на начальника.

— У нас сейчас уже не та секретность, что раньше, — смутился Николай Николаевич.

Саша понял, что ляпнул лишнее.

На несколько минут Будник погрузился в бумаги Попова. При этом несколько раз недовольно покачал головой.

— Нет, молодой человек. Возможно, это и блестящий план, но для зачета. И при других обстоятельствах. Выбить на улице сумку, поднять, извиниться и познакомиться — это для кино. А если у нее не будет сумки? Если она выйдет из машины с пустыми руками? А если она успеет поднять сумку раньше вас? Так и будете бегать за ней несколько дней, выбивая предметы из рук?

Саша насупился. Разнос незнакомца в присутствии Николая Николаевича был крайне неприятен. Но слава об Иннокентии Семеновиче, гулявшая по институту, слава одного из умнейших разведчиков советской поры, заставила Сашу укротить самолюбие и не спорить.

— Сделаем иначе, — Иннокентий Семенович повернулся к хозяину кабинета. — Я попросил бы выделить молодому человеку приличный спортивный автомобиль и джип охраны. Завтра утром, по дороге в институт, а девушка едет ко второй паре, джип бьет ее автомобиль в левое переднее крыло. Задача — вмять его так, чтобы оно достало до колеса и машина ехать дальше не могла. Вы, Саша, после извинений и оплаты стоимости ремонта на месте предлагаете Оле довезти ее до института. Для нее опоздание стократ хуже разбитой машины. Тем более, папа все оплачивает. Ну а дальше — у вас все правильно. Когда вам будет можно «соскочить», я дам знать.

— Понял, — Саша кивнул.

— И еще, — Иннокентий Семенович повернулся к начальнику университета, — Николай Николаевич, это важно — на машинах номера должны быть три девятки. Девочка впечатлительная, поймет, что эта встреча — судьба.

— Почему три девятки? — поинтересовался Саша. Николай Николаевич бросил в его сторону недовольный взгляд. — Я же должен понимать, — оправдался курсант.

— Правильно, правильно, — поддержал юношу Будник. — Дело в том, Саша, что в этой семье у всех чад и домочадцев госномер на машинах — три девятки.

— Здорово! — Попов восхищенно смотрел на Иннокентия Семеновича. Саша понимал, что любая нормальная женщина к такой мистике не сможет остаться равнодушной.

— А кто платит за ремонт? — неуверенно поинтересовался Николай Николаевич.

— Бюджет Российской Федерации. Он все равно мне много должен, — рассмеялся Иннокентий Семенович и, повернувшись к Саше, уже вполне начальственным тоном продолжил: — Я очень бы вас просил начать операцию завтра утром. Помните, действовать надо быстро. Оля, судя по тому, что я о ней знаю, девушка, живущая мозгами, а не эмоциями. Если дадите ей время думать, вы задание провалите.

— А может, ты сам все и сделаешь? — решил подколоть друга начальник университета.

— Мне нельзя, компромата боюсь, — и все трое рассмеялись.

Как раз в это время на другом конце Москвы приезжие рабочие начинали складывать собачьи трупы в мусоровозку…

* * *

Столкновение Олиного автомобиля с джипом охраны организовали весьма грамотно — на выезде из двора. Получилось как нельзя лучше. Олин автомобиль заблокировал всех соседей, людей в массе своей весьма непростых, богатых и высокопоставленных, а потому крайне раздражительных. О том, чтобы ждать приезда ГАИ, не могло быть и речи.

Удар бампером по левому переднему крылу легковушки получился ювелирным. Крыло вмялось и зажало колесо. Самостоятельно ехать дальше невозможно.

Саша Попов, припарковавшись в нескольких метрах от места аварии, быстрым шагом подошел к сидящей в машине растерянной Оле.

— Извините, ради бога, это моя вина.

— Да вы-то здесь при чем? Это джип! — Оля хоть и пребывала в легком шоке, но чувства справедливости не потеряла.

— Они работают на меня, значит, виноват я.

— А-а, — образ молодого человека никак не вязался с присутствием рядом с ним охраны. Не толст, золотая цепь толщиной в палец не проблескивает… На большого чиновника или крупного богатея тоже не похож — слишком молод. Короче, Оля не могла понять, но что-то в паре «молодой человек и его охрана» было «не по стандарту».

— Прошу вас, давайте сделаем так. Машину отбуксируем в сторонку, ремонт я беру на себя. Страховку вам оформлять не надо, я все оплачу.

— Да проблема не в ремонте. Я в институт опаздываю, — честно призналась Оля.

— Ну, эту-то задачу мы решим. Чтобы вы не сомневались в моей честности, оставьте при себе мой паспорт. Вернете, когда машина будет готова, — Саша вынул из кармана паспорт, в который заранее вложил две визитки. Согласно одной он служил внештатным советником председателя правительства Российской Федерации. На второй значилось «Председатель правления агрохолдинга „Ваша еда“».

— Да нет. Я вам верю.

— Берите, берите! Теперь прошу вас в мою машину, я вас отвезу. А мои архаровцы пока всем займутся.

— Так надо же им хоть техпаспорт дать, — Оля была растеряна от такого натиска, такой уверенности в себе молодого человека. Но это не помешало ей оценить его привлекательность, отрытую улыбку, красоту длинных пальцев, протягивающих ей документ. Она ощутила чувство надежности, веявшее от него.

— Им — не надо, — незнакомец загадочно улыбнулся.

— Они бандиты? — Оля вроде бы пошутила ему в тон.

— Почти. Милиционеры, — незнакомец рассмеялся. Напряжение ушло. Человеку с таким искренним смехом можно доверять полностью.

— Прошу вас, пойдемте. Мы пробку создали. Неловко.

«Он еще и деликатный», — словно подытожила Оля и открыла дверцу своей легковушки.

* * *

— А на кого вы учитесь? Судя по тому, куда мы едем, вы будущий врач? — Саша вел машину одной рукой, полуобернувшись к девушке.

— Да. А как вы догадались?

— Я на Пироговке других вузов просто не знаю.

— Ну да. Правильно. А вы собак любите? — неожиданно для самой себя спросила Оля.

— Очень. У меня всегда были собаки. Овчарки немецкие и русские терьеры.

— А почему во множественном числе?

— Две причины. Первая, собаки, к сожалению, имеют короткий век. Во-вторых, потому, что у меня в Рязанской области два питомника по разведению собак. Один, соответственно, для немецких овчарок, а второй…

— Для русских терьеров. Очень политкорректно! — Оля рассмеялась.

— Красивая девушка с чувством юмора — большая редкость! — Саша постарался выразить взглядом максимальную степень восхищения. У него получилось — Оля покраснела.

* * *

— Жаль, что дорога оказалась такой короткой. Прошло всего двадцать минут, — Саша посмотрел на часы, — двадцать две, а ощущение такое, будто мы с вами давно знакомы.

— Спасибо, мне было тоже очень интересно с вами беседовать. Только, знаете… — Оля замялась.

— Понимаю. Но у вас есть мой паспорт. В нем визитки с моими официальными координатами. А если вы дадите мне номер вашего мобильника, я наберу, и у вас высветится мой. Так что вы, в случае чего, всегда сможете мне позвонить. И не волнуйтесь, пока ваша машина не будет отремонтирована, я никуда не скроюсь.

— Да я не в этом смысле, — Оле стало неловко.

— В этом, в этом, не отпирайтесь, — Саша на мгновение замолчал. — А знаете, как мы сделаем? Если, конечно, вы не станете возражать, я до окончания ремонта буду вашим личным таксистом, — Саша рассмеялся. — Соглашайтесь! Я серьезно.

— А ремонт в таком случае не слишком надолго затянется? — Оле было приятно общаться с молодым человеком, он понимал шутки и сам острил легко, ненатужно.

— Пять баллов! В котором часу у вас сегодня заканчиваются занятия?

* * *

Последующие несколько дней Саша действительно «проработал» Олиным таксистом. Причем делал это с таким шармом, такой легкостью, что Оля стала придумывать лишние поводы для поездок. Пару раз она даже на полчасика заехала в офис к отцу, чего раньше почти не случалось.

Саша и вправду был галантен и изобретателен. Каждый раз, «подавая машину», он приезжал с букетом цветов. Утром в институт — цветы, днем с занятий — цветы, вечером к подруге — цветы.

Однажды Саша сказал, что ему вот прямо сейчас, а дело было по дороге из института, необходимо срочно заехать в Белый дом. Если Оля не возражает, то он оставит ее в машине «буквально на пятнадцать минут», зайдет к премьеру и быстро вернется.

На Олю произвело впечатление и то, как охрана Дома правительства брала под козырек, когда Саша, показав какой-то замысловатый пропуск, въезжал во двор, и то, что его серебристый «Порш» припарковался в тесном ряду темно-синих официальных машин с «мигалками».

Во всем: в движениях, манере говорить, в тоне и жестах, буквально во всем от Саши веяло уверенностью в себе, силой, надежностью и благополучием. А внешность? Если такого мужчину не считать красавцем, то кого тогда?

Именно во дворе Белого дома Оля впервые за прошедшие дни вспомнила о Сере же. Ее глубоко обидел его отказ от самого дорогого, что она могла ему подарить. И память спасала ее, вытеснив Сергея из сознания на несколько дней. Да и Саша завладел ее мыслями с первой минуты. Но сейчас, ожидая возвращения нового знакомого, она все-таки вспомнила про беззащитного, несчастного барда.

Набрала его номер. Длинные гудки. Послала эсэмэску. Ответа не получила. Ни в этот день, ни на следующий. Еще через два дня, стирая накопившиеся эсэмэски из памяти телефона, Оля неожиданно обнаружила свое письмо Сереже, так и оставленное без ответа. Заволновалась. Позвонила еще раз. Еще. Ответа не было.

«Ну и бог с ним! Сам виноват!» — подумала Оля и стала собираться для встречи с Сашей. Через час они, как и в оба предыдущих вечера, отправятся в какое-нибудь Новиковское заведение. Саша решил провести для Оли «экскурсию с питанием» по владениям знаменитого московского ресторатора. Вообще-то Оля к ресторанам относилась равнодушно, но в Сашиной компании ей там было уютно и празднично.

Сегодня может получиться особый вечер… Оля твердо решила, что когда Саша привезет ее домой, она предложит ему подняться и выпить кофе… Страсть, охватившая девушку, наполняла ее невероятной легкостью, свободой, раскованностью и доселе незнакомым чувством — ощущением собственной сексуальности. Быть желанной таким мужчиной — предел мечтаний!..

* * *

Звонок Попова застал Иннокентия Семеновича как раз в тот момент, когда они с Машей выходили из подъезда.

На всякий случай по твердому правилу, установленному адвокатом при первом же свидании, Маша шла на три метра впереди него. Оба торопились по домам. Маше предстояло успеть снять макияж и переодеться, чтобы соответствовать Андрееву представлению о «домашности». А Иннокентий Семенович помнил, что жена позвала гостей и опоздать наверняка означало лицезреть весь вечер ее поджатые губы. Или, как он сам это называл, «губки жопкой».

— Мне нужно ваше решение, Иннокентий Семенович!

— Слушаю.

— По-моему, объект хочет перейти Рубикон. И именно сегодня.

— Она что-то говорила?

— Нет, но я все-таки немного знаком с женской психологией. Исключительно по лекциям, конечно.

— И что?

— Ваше решение? Мне радовать девушку?

— А ты сможешь? Или вам тоже по этому предмету лекции читали?

— Да. И домашние задания давали. Но оценки выставляло независимое жюри.

— Пошляк! Погоди.

Иннокентий Семенович нажал кнопку отключения микрофона и окликнул Машу. Она резко обернулась, настолько это было вопреки правилам, по двору они всегда шли как совершенно чужие люди.

Иннокентий Семенович описал ситуацию и с радостью переложил решение вопроса на Машины плечи.

— А он сам этого хочет? — чисто по-женски отреагировала будущая мачеха.

— Я думаю, любой мужчина всегда хочет.

— Это такие кобели, как ты, всегда хотят! — огрызнулась Маша.

— А вот мы сейчас и проверим, такой ли я особенный. — Адвокат включил микрофон: — Саша, а ты сам этого хочешь?

— Я — нормальный мужчина, а она очаровательная девушка.

— Ты собрался жениться? — у Иннокентия Семеновича было прекрасное настроение, его план, кажется, срабатывал.

— Ну не до такой же степени! — Саша опять не удержался от иронии.

— Только не забывай, через две недели максимум тебе придется раствориться в тумане.

— Помню. Хотя на данный момент об этом сожалею.

— Подожди, — Иннокентий Семенович опять отключил микрофон.

— Хочет. Но не влюблен.

— Ну, если хочет, пускай трахнет! — неожиданно зло произнесла Маша.

Ей вдруг стало обидно, что ее-то мужчины не особо спрашивали. Пользовались ею и все. Правда, и она ими тоже. Так пусть и Оля познает радость мужской ласки. По заданию.

— Можно, — сухо произнес адвокат, с удивлением взглянув на Машу.

Он не понимал, что это вдруг она так разозлилась, ситуация-то складывалась просто забавная, не больше.

* * *

Через неделю Оля записала в своем дневнике:

«Сегодня ты впервые раздел меня сам. У тебя это получилось. У меня не получилось не позволить тебе это… В эту встречу все было необычно. Впрочем, с тобой всегда так… Я не знаю, какого себя ты принесешь мне. Сегодня ты был нежен. Более нежен, чем обычно. Более нежен, чем неистов…

Я совершенно не знаю тебя в обычной, повседневной жизни. И это щекочет, заставляет додумывать и задумываться, задумываться о тебе… Ранним утром в душе, за утренней кружкой кофе, по дороге в институт, на лекциях. И до вечера день продернут как искрящейся дымкой из радужной, неоновой субстанции мыслями о тебе. Ты раззолотил мои дни и ночи… О тебе закулисном, о тебе настоящем… О том, какой же ты на самом деле, и о том, что же у тебя в голове. Хочется черпать тебя полными горстями и пить маааленькими глоточками…

Может быть, это неправильно — мириться с тем, что тебя так мало в моей жизни. Но маленькая капелька тебя расцвечивает мою жизнь, и я ценю мгновения, когда могу прикоснуться к этому явлению по имени — ТЫ… Я ценю это счастье. И это счастье — великое, я нисколько не преувеличиваю. Меня трудно понять. Это необъяснимо. И никому я не собираюсь объяснять Это. Главное, что я знаю Это…, чувствую Это, живу в Этом счастье…, как в облаке. Это — великое чудо и волшебство.

Сегодня волшебство встретило меня у порога, и было тепло… Сразу обдало с порога теплом, когда ты уткнулся в меня, зарылся в меня, уткнулся в шею, в грудь, на пороге меня обнял. Твои глаза улыбались. Твои глаза были теплыми… Теплыми-теплыми… Глаза цвета стали. Сегодня это был цвет нагретой стали. Ты сказал, что соскучился. И я тебе поверила.

Каждая наша встреча для меня неожиданна. Как дождь. Каждая встреча для меня — стресс. К каждой встрече я настраиваю себя, как инструмент… Инструмент, на котором вот сейчас, вот-вот уже сейчас ты сыграешь мелодию любви… А какой она будет — не знает никто. Да я и не смею предполагать. Каждый раз эта мелодия — чистый экспромт. Каждый раз она неповторима. И в ее ускользающей неповторимости своя острота, своя прелесть… своя боль… Наш мир существует за закрытой дверью с номером семь. „До“ и „после“ этой двери живет отдельно твой мир, мой мир… А здесь — наш. Только наш. Здесь мы не просто рядом, мы — вместе. И все это может кончиться в одночасье. Но это длится. Я думаю, что это неспроста и неслучайно. Но пока я не знаю, а только могу догадываться — почему?

Ты любишь людей абсолютно тем же способом, которым их люблю я. Как сомелье любит вино. Ты любишь их разгадывать и просчитывать. Но редко кого хочется разгадывать и просчитывать, лишь немногие могут стать желанным объектом препарирования… Еще меньшим удается задержать это внимание надолго… Разложить кого-то на атомы и молекулы, а когда нечего будет раскладывать — уйти. И в этом нет цинизма ни на грамм. Это честно. Справедливо. В этом есть что-то от Истины. Никаких расшаркиваний „до“. Никаких реверансов „после“. Отсутствие прелюдии — это и есть твоя прелюдия. Ты живешь на такой высоте. На такой скорости. Кто не успевает за тобой — остается позади. И очень немногих ты по-настоящему берешь с собой… Не говоря уже о том, что никого ты не берешь в свою жизнь.

Мы живем на своих орбитах. В той точке, где они пересекаются, мы принадлежим только друг другу. А потом — кому и чему угодно…

Для тебя череда девушек, попадающих в поле зрения, женщин, девчонок и барышень, жаждущих обратить на себя твое внимание, не более, чем деревья за окном поезда, в котором мчишься ты… Деревья, деревья, деревья… Они мелькают-мелькают-мелькают, а ты едешь мимо. МИМО. И назавтра ты уже не вспомнишь ни одно из них… А хотелось ли тебе, чтобы назавтра ты об одном из них подумал? Вернулся к нему мыслями, вспомнил о нем, захотел еще и еще постоять в тени его ветвей, послушать музыку ветра в его листьях? Потянуть жадно ноздрями запах его смолы, его сухой коры, его гибкой и упругой ветки? Услышать, как сок течет? Узнать, каковы его корни: могучие и мощные или их что-то точит? Захотел ли ты увидеть его еще раз? Увидеть и разглядеть…

Это ХОРОШО, что есть ТЫ. Что именно ТЫ. Что именно ЕСТЬ. ТЫ. ТЫ — не казаться, а быть. И есть у себя. И слава богу, что ТЫ есть у меня. Это многое значит. Нет, не для меня. А само по себе — это многое значит. Это значит, что я на правильном пути. Это значит, что я не ошибалась и не заблуждалась, что ТЫ все-таки существуешь, что я когда-нибудь тебя встречу. Иначе вся моя жизнь — зачем?.. Но я верила. Я верила отчаянно, вопреки… Просто не могло быть, что ТЫ — плод моего воображения, фантазий, мыслей и грез. Такой совершенный, такой мудрый, сильный. ТАКОЙ. Когда мы встретились, меня уже мало чем можно было удивить, хотя мне не так много лет. Я не разочаровалась, пойми. Просто уже наизусть знала эту игру. Знала правила, знала каждого игрока по именам и в лицо: Ревность, Одиночество, Измена, Галантность, Предательство, Любовь, Похоть, Смерть… Их можно перечислять до бесконечности. И каждый мужчина напротив меня пускал в ход того или иного игрока, делал замену, проводил рокировки… И это было понятно и видно. И ничего нового никому еще не удавалось изобрести. Я была над схваткой. Я могла отрезать самый лакомый кусок пирога себе. Съесть. И пойти дальше. Но ты меня УДИВИЛ. Ты тоже знал эту игру. Ты сразу мне открылся. Мы играем с тобой в открытую. Это новый опыт. И самый удивительный эксперимент в моей жизни».

* * *

Андрей был доволен: Оля светилась от счастья. Она и не скрывала своего душевного подъема.

— Маш, а я тебя уважаю, — Андрей потягивал традиционный вечерний коктейль у телевизора. — Нет, правда. Знаешь, приятно, когда любимую женщину еще можно и уважать.

— А я думала, что без уважения вообще любить нельзя.

— Ну, смотря что любовью называть. Страсть на уважении не основана. А уважение не связано с любовью. Однако погляди-ка, иногда совпадает. Страсть — это азарт захватчика. Уважение — это удовольствие собственника.

— А любовь тогда что? В твоей банкирской терминологии? — Машу все больше раздражала примитивность и мыслей, и словарного запаса Андрея по сравнению с Иннокентием Семеновичем.

— Любовь — это… — Андрей задумался, потер по привычке лоб.

— Не перенапрягайся, — уколола Маша.

— Ничего, я тренированный. Любовь — это капитал. Счет в швейцарском банке. Вроде бы им не пользуешься, потребительская польза нулевая. Но вот жить спокойнее. Увереннее себя чувствуешь.

— А-а-а! — задумчиво протянула Маша. — Наверное, ты прав. А сколько у тебя счетов в швейцарском банке?

— Один большой — Оля. Второй открыл недавно. Но он постоянно пополняется. Это — ты.

— Да, вы, голуба, поэт-банкир! Ладно, я пошла мыться.

— Погоди. Это тебе. В благодарность за «операцию спасения», — Андрей достал из ящика своего письменного стола и протянул Маше большой футляр темно-синего бархата.

Маша открыла «ларец», и ее взору предстал полный сет из последней коллекции «Bvlgari». Подвеска, серьги, браслет и кольцо. Драгоценности переливались всеми цветами радуги. Это был фирменный стиль «Bvlgari»: полудрагоценные камни — аквамарины, хризолиты, топазы и несколько драгоценных — сапфиров и изумрудов. Маша знала приблизительную стоимость такого сета — около ста тысяч долларов. Из них девяносто процентов — за бренд, лишь остаток — камни. И все же, не оценить щедрость Андрея было трудно. Но что-то кольнуло Машу.

— А можно поинтересоваться, с какого счета в швейцарском банке ушли деньги, с моего или Олиного?

— Не понял, ты о чем? Я наличными платил.

— Вижу, что не понял. Объясняю заглавными буквами. Этот подарок — проявление твоей любви ко мне или к Оле?

Андрей растерялся. Он не знал ни что ответить, ни почему Маша так спросила. Он вообще в последнее время часто стал терять нить ее мысли. Маша это видела и каждый раз думала о том, что с Иннокентием Семеновичем такого не происходит. Вот уж кто всегда понимал и ее шутки, и ее логические построения.

* * *

Алексей Иванович Горин сразу отметил новый автомобиль с номером 999, запарковавшийся у входа в банк. Но особого значения этому не придал. Значит, появилась у председателя правления новая игрушка. Теперь «Порш». Ну и что из того? Правда, удивило, что на учет он поставил машину, минуя его. Хотя, в конце концов, могут же быть у Гвоздева и свои собственные связи в ГАИ. Тем более, после отказа Горина выполнить поручение шефа тот вполне естественно с лишней просьбой к нему обращаться не станет.

Однако пару дней спустя, просматривая, как всегда по вечерам, записи камер наружного наблюдения, Горин опять увидел тот же «Порш» с тремя девятками. Причем в него садилась Оля, на пассажирское сиденье. У Горина возникли смутные подозрения.

Увеличил изображение. Водитель в темных очках, лица не разглядеть. Но явно не Гвоздев и не кто-то из его водителей. Теперь увеличил изображение номеров. «А 999 МР 77». Вот это да! Суперблатной номер, к тому же «милицейской серии». Такой без его помощи Андрею Петровичу не достать ни в жизнь.

Горин позвонил приятелю в ГАИ Москвы, попросил пробить по компьютеру машину. Кто владелец? Ответ прозвучал весьма настораживающе — машина в компьютерной базе не значится. Нет такого номера! Горин связался со спецотделом ГАИ России. Бывали случаи, когда машины ставились на учет у них и в базу не заносились. Но это касалось либо кого-то из правительства или администрации президента, либо спецслужб. Так оно и оказалось — номер числился за ФСБ. Выдан был на «Волгу», но это ничего не значило. Парни из Конторы перевешивали номера с машины на машину, как хотели и когда хотели. Разумеется, в «интересах службы».

Весь следующий день Горин выяснял, кто сейчас пользуется машиной и что у него за дела с Олей. Девушка вызывала у Алексея Ивановича искреннюю симпатию. Докладывать что-либо Гвоздеву не хотелось, да и рано было. Но владелец «Порша» никак не соотносился с тем, о ком ему говорил сам Гвоздев, — с бедным недотепой, бесперспективным неудачником и что-то там еще.

В конце дня Горин подвел печальный итог: новой информации — ноль! То есть вообще ничего. Даже ребята из ФСО ничем не смогли помочь. На Лубянке вся информация закрыта. Доступ только у директора и его замов. На этот уровень Горин выходов не имел.

Он решил было махнуть на загадочный «Порш» рукой, но осадил сам себя: контакты дочери шефа, а значит, и ее безопасность — часть его профессиональных обязанностей. К ним он привык относиться серьезно. Оставалось только одно — поговорить с самой Олей и попытаться хоть что-то выяснить у нее.

Разговор состоялся на следующий день. Горин попросил Олю заехать в банк после занятий, буквально на пару минут.

Привез Олю все тот же «Порш». Что было хорошо. Через пару минут к нему подъехал патрульный экипаж ДПС проверить документы. Это Горин организовал заранее. Хотя если за «Поршем» стоят ребята из Конторы, то что толку — и документы липовые, и фамилия ненастоящая. Может, и того хуже, у водителя будет «предписание», спецталон, а с ним вообще ничего не посмотришь.

После нескольких минут общих разговоров Горин спросил:

— А что это за водитель у вас, Ольга Андреевна? — тон был шутливый, Горин никогда Олю по имени-отчеству не величал.

— Знакомый. А что?

— Работа наша такая, Оля: знать, что происходит с любимой дочерью нашего шефа, — Горин продолжал улыбаться.

— Не сердитесь, Алексей Иванович, но это вас не касается. Кстати, и папу тоже.

— А вдруг хороший клиент для нашего банка? А вы не сумеете его правильно замаркетировать?

— Вы хотите научить меня приемам обольщения? — Оля улыбнулась.

— Оленька, с вашей внешностью и интеллектом вам никакие специальные приемы не нужны. Ну хотя бы скажите, кто он? Чем занимается, на какие «последние деньги» содержит такой «табун» под капотом?

— Алексей Иванович…

— Оля, я вас прошу, — Горин старался говорить мягко, но убедительно, с нажимом.

Оля не стала упорствовать и рассказала, что знала. А именно то, что прочитала на визитных карточках Александра Меньшикова.

Когда Оля ушла, Горин позвонил гаишникам из экипажа, проверявшего «Порш». Машина на имя Меньшикова. Спецталона не было. Или не предъявлял. Документы, похоже, настоящие.

Проверка через ребят из департамента кадров правительства дала отрицательный результат — никакого советника по фамилии Меньшиков у премьера не числилось. Друзья из Налоговой службы подтвердили ожидаемое — фирма «Ваша еда» в единой базе предприятий-налогоплательщиков отсутствовала.

Все сходилось: Олин ухажер — сотрудник ФСБ, а Оля находится в «разработке». Это уже требовало доклада Гвоздеву. Причем незамедлительно.

* * *

— Ну и связи у тебя, Машенька! — Андрей уважительно покачал головой. — Откуда такое, радость моя?

— О чем ты? Какие связи? — привычку прикидываться «белой овечкой» Маша довела до автоматизма, любая актриса позавидовала бы.

— Мне мой начальник службы безопасности все рассказал. Теперь я понимаю, почему Олька ходит такая влюбленная. Знаю даже, что мальчик из ФСБ. Так что колись, родная!

— Ага, только явка с повинной и деятельное раскаяние… Давай, давай, — Маша спрятала растерянность за заливистым и не очень естественным смехом.

— В мои времена шутили: «Явка с повинной облегчает работу следователя и удлиняет срок». Тебе твой адвокат эту шутку не шутил?

— Нет, он вообще со мной не шутит, — Маша покраснела, вспомнив, как всего пару часов назад, сидя напротив Иннокентия Семеновича за традиционным после-сексуальным кофе, буквально умирала от смеха, поглощая порцию свежих анекдотов.

— А это часом не он все организовал с Олей?

— Андрюш, много будешь знать, скоро состаришься. Ты результатом доволен? К тому же на халяву. Две радости в одном флаконе.

— Дешево хорошо не бывает, — философски заметил Андрей.

— Понял, — Маша частенько говорила о себе в мужском роде, особенно приходя в хулиганское расположение духа. — Намек понял. Отныне я постараюсь стоить тебе подороже. Кстати, у «Bvlgari» бриллиантового сета в каталоге нет?

— Будет, когда ты мне родишь!

Андрей сам не понял, как это сорвалось у него с губ. Раньше тема ребенка никогда не возникала. В Машины планы рожать от Андрея, по крайней мере в ближайшие несколько лет, никак не входило. Сейчас она удивленно смотрела на Андрея.

* * *

Горин пригласил Олю в кафе. Вообще-то у нее на семь вечера была назначена встреча с Сашей, он должен был за ней заехать. Но Горин настаивал, объяснять ничего не стал, однако несколько раз повторил, что очень надо и очень срочно. Оля выбрала кафе по соседству с домом. На восемнадцать ноль-ноль.

Оля чувствовала, что Алексей Иванович друг. Она вообще чувствовала людей. Единственное, в ком она ошибалась — в ухажерах, особенно в тех, кого в перспективе видела своими мужчинами. Пусть в этом вопросе опыт был и невелик, но и с Мишей-аспирантом, и с Сергеем она промахнулась.

Особенную обиду оставил в душе Сергей. Ей-то показалось, что он внутренне сильный, цельный и тонкий человек. А он на поверку оказался слабаком. История с собаками его явно сломала. Ну ладно, в тот вечер он почему-то не захотел приехать к ней. Испугался, застеснялся… Но потом! Уже две недели ни звонка, ни ответа на ее SMS. Просто — шмыг в кусты и все. Наверное, решил — «не по Сеньке шапка». А зря. Хотя, может, оно и к лучшему. Ведь теперь у нее есть Саша. И сегодня он останется опять до утра. Она этого хочет и видит, что и он хочет того же. Не вообще секса, а именно с ней. Значит, она ему нужна. Значит, все правильно. И ей приятно быть нужной сильному мужчине.

У папы теперь есть Маша. Кроме Маши, ему вообще, кажется, никто не нужен. Через неделю свадьба. Потом они кого-нибудь родят. И про нее папа забудет. Как забыл про Костика. Деньги посылает и знать о сыне ничего не хочет.

А зачем она понадобилась Горину? Неужели он разведал что-нибудь мерзкое про Машу и хочет через нее, через Олю, открыть глаза отцу? Вот этого она точно делать не станет. Когда человек влюблен, он правду не видит, даже если его носом в нее ткнуть. Зато того, кто эту правду ему навязывает, начинает ненавидеть. Нет, эту роль она играть не станет. Да, собственно говоря, какое имеет значение, что там у Маши в прошлом? Ясно, что не Смольный институт для благородных девиц. Зато она сама пробивается по жизни. И самое важное, хорошо относится к папе. Не без выгоды для себя, но все равно объективно хорошо. Чего стоит одно лишь то, что папа практически перестал пить?!

Да и ей самой Маша хорошая подруга. Хоть и говорят, что любая подруга — это отложенное предательство, но пока Маша — самая ей близкая женщина. Ведь не мама же, она далеко и ей до Оли нет никакого дела. Нет, пускай у Маши с папой все сложится. Оля только «за». Так что Горин зря на нее рассчитывает.

* * *

Горин был на месте.

— Алексей Иванович, я действительно рада вас видеть, но сегодня я немного спешу. Поэтому, если можно, давайте сразу к делу, — Оля выбрала сугубо серьезный тон, потому что заранее определилась, — она Горину не помощник.

— На свидание опаздываете, юная прелестница? — «К делу, так к делу, — внутренне согласился Горин, — но ведь и по делу можно говорить по-разному. Попробуем начать „легко“».

— Мне можно, я уже взрослая. — В голосе Оли не было вызова, но и продолжать эту тему ее тон никак не призывал.

— Можно. Это точно, Оля. А вы знаете, с кем вы общаетесь?

— Полагаю, да. Простите, Алексей Иванович, но вас… — Оля подбирала выражение помягче, — вас это не должно беспокоить.

— И да, и нет.

— В смысле?

— Понимаете, Оля, ваш отец очень богатый и достаточно влиятельный человек. Поэтому легко предположить, что кто-то по каким-то причинам может искать к нему подходы. Известно, что вас он очень любит. Значит, логично предположить, что кто-то может попытаться найти выход на Андрея Петровича, используя хорошие отношения с вами.

— Другими словами, вы исключаете возможность того, что я сама по себе могу кого-то заинтересовать? — В голосе Оли зазвучали нотки еле сдерживаемого гнева.

— Вовсе нет, я этого не сказал. Просто моя работа, в частности, состоит в том, чтобы подобное если не исключить, то, по крайней мере, предупредить. Вас в первую очередь. А там уж ваше дело, какое решение принимать. Древние говорили — «предупрежден — значит вооружен».

— Алексей Иванович, — Оля взяла себя в руки, — не ходите вокруг да около. Рассказывайте, что вам известно и чего вы опасаетесь.

Горин смотрел на Олю и оценивал, выдержит ли она удар спокойно, не случится ли с ней истерика прямо здесь, не наделает ли она глупостей потом. Но, собственно говоря, выбора-то у него не было. Разговор сразу повернулся таким образом, что говорить придется все. Тогда, возможно, он обретет в ее лице союзницу и они вместе сумеют докопаться до истины.

— Хорошо. Опасаюсь я того, что кто-то пытается подобраться к вашему отцу. Действует подло, без сантиментов. Значит, кому-то это очень нужно. Моя задача, понять — зачем?

— Что вам известно?

Алексей Иванович понял, что мосты сожжены и начал коротко, без комментариев перечислять Оле факты, до которых сумел докопаться за последние несколько дней.

Оля слушала совершенно спокойно. Ни волнения, ни гнева, ни удивления не отражалось на ее лице.

Когда Горин закончил, Оля спросила:

— Это все? Вы мне все рассказали, что знаете?

— Да, все.

— Хорошо. Я поняла, — Оля резко встала из-за стола. — Спасибо за кофе. До свидания.

Горин остался сидеть в растерянности. Либо эта девочка вовсе ничего не поняла, либо она знает то, что Горину неведомо. Но именно в «том» и кроется ключ к разгадке. И тогда она лежит в совсем иной плоскости, нежели та, где копает Горин.

* * *

Оля, выйдя из кафе, сразу позвонила Саше и отменила сегодняшнее свидание.

Нет, расставаться с ним она пока не собиралась. Но встреча требовала подготовки.

Саша очень удивился изменению Олиных планов. Высказал свое разочарование, но голос его звучал спокойно. Возможно, объяснение — папа просил провести вечер с ним — звучало достаточно убедительно.

— Кстати, хочешь с ним познакомиться? — как бы между прочим спросила Оля.

— С удовольствием. — Голос Саши не выражал ни малейшего испуга или удивления.

— Как-нибудь организуем. Все, тогда до завтра.

— Ты к какой паре? Я же по-прежнему твой таксист.

— К первой. Все, Сашенька, мне пора. Целую, — Оля очень старалась, чтобы Саша не почувствовал ту бурю эмоций, что бушевала в ее душе.

* * *

Разговор с Машей состоялся всего лишь через час после того, как Оля рассталась с Гориным. Но сколько всего передумала и пережила Оля за эти шестьдесят минут, описать трудно. Она понимала, что, конечно, Горин ошибается в главном — Сашу используют не для того, чтобы подобраться к папе, а исключительно для того, чтобы она рассталась с Сергеем. Ведь Сергей, по мнению папы, ей точно не пара. А папа привык все делать по-своему. И она для него по-прежнему маленькая глупенькая девочка, судьбой которой можно вертеть по своему усмотрению.

Если Саша — папино средство избавиться от Сергея, то как только станет ясно, что проблема юного музыканта уже неактуальна, Саша исчезнет. Проверить проще пареной репы. Нужно встретиться с Машей.

Разговор ничего не дал. Маша твердо стояла на своем — ни она, ни Андрей никакого отношения к появлению Саши не имеют, с Сашей не знакомы, в Олины дела лезть не намерены.

Маша была очень убедительна. И Оля ей почти поверила. Потому что очень хотелось поверить.

В самом деле, может же случиться такое совпадение. Она понравилась молодому человеку. Да, он работает в ФСБ. Да, все, что он о себе рассказывает, — легенда. Но мало ли, какое задание он выполняет. Она-то здесь при чем? Просто он и ей не имеет права рассказывать правду о себе. Но она ему нравится. Ведь они тоже люди. Тоже могут полюбить. Потом он сам ей все расскажет. А чувства его подлинные, настоящие, искренние. В этом он не играет, не врет, не притворяется.

Оля поверила Маше. Да, это просто совпадение. Но вдруг почувствовала: что-то не сходится. Что-то не так… И неожиданно поняла. Маша все время говорила, что ни она, ни Андрей не причастны к появлению Саши. А она-то здесь при чем? Ее Оля вообще не упоминала. Почему вдруг Маша заговорила и о себе? Нет, явно она что-то не договаривала. Хотя… Может, она просто привыкла говорить о себе и о папе как о едином целом?

В любом случае Маша теперь знает, что с Сережей все кончено. Значит, если худшие предположения обоснованны, Саша исчезнет. Вот тогда все и прояснится.

Оля очень расстроилась. Нет, «расстроилась» не то слово. Она была в отчаянии. Если это папины дела, то как смириться с предательством со стороны отца? Если прав Горин — Саша подонок. Хорошо еще, что Сережа исчез сам. А ведь могла и она его оставить ради Саши. Вот тогда было бы совсем лихо. Сегодня узнаешь, что предали тебя, а могла сама стать предательницей. «Не страшно, если вдруг тебя разлюбят, куда страшнее, когда разлюбишь ты», — вспомнились Оле слова знакомой песенки.

А может, все еще образуется? Оля выпила таблетку сомнола, две пачки которого она купила для бабульки из «собачьей команды», но так и не успела передать, и уснула. Таблетка снотворного оказалась сильнее девичьих переживаний.

* * *

Машино сообщение Иннокентия Семеновича сильно озадачило. Печально было уже то, что Сашу, пусть и случайно, но так быстро расшифровали. Выходит, легенда, придуманная с его, такого умницы, участием, рассыпалась в прах при первой контратаке. И ведь противником выступала не спецслужба иностранного государства, а одиночка-отставник. Какой-то начальник службы безопасности банка. Конечно, из бывших, со связями. Но это не оправдание. Значит, старые связи слили ему информацию, которая относится к государственной тайне. Все, что делает ФСБ и СВР, — государственная тайна. Получается, что информацию отставник добыл по блату. В этом сегодняшнем бардаке никакой гостайны больше не существует… Развал спецслужб — это начало конца правящего режима. Да, грустно…

Надо срочно отзывать Попова. Собственно, проблема решена. Машина будущая падчерица освободилась от чар барда-неудачника. Это с одной стороны. Но с другой — как отразится на юной девице неожиданное исчезновение «прекрасного принца», тоже не вполне ясно. Тут и до депрессии дело может дойти. Впрочем, это уже не его забота.

Иннокентий Семенович решил сегодня же заехать к Николаю Николаевичу. Попова следует выводить из игры немедленно.

* * *

Прощаясь с Будником, Маша предупредила — до свадьбы, а оставалось еще пять дней, секса у них не будет. Причин несколько. Первая — надо совесть иметь. Перед Андреем, в конце концов, неудобно. Второе — предсвадебная суета просто элементарно не оставляет времени на удовольствия. И третье — ей сегодня было так особенно хорошо, что она хочет пожить с этим ощущением подольше.

Иннокентий Семенович спорить не стал. Причина крылась не в плохом настроении из-за расшифровки Попова, а в новой знакомой. Он начал встречаться с ней несколько дней назад, но девушка успела захватить его. Натуру же свою Иннокентий Семенович знал прекрасно — тяга к новым впечатлениям, новым ощущениям, неизведанным нюансам любовных отношений, вот, что будоражило его эмоции, было его наркотиком, его неизлечимой слабостью и единственным, за что он продолжал ценить жизнь.

* * *

Звонок начальника института застал Сашу Попова за несколько минут до встречи с Олей, — вот-вот она должна выйти из института. Утром Оля была немного задумчива, объяснила, что ее расстроил вчерашний разговор с отцом, но с радостью согласилась после занятий поехать погулять в Битцевский парк.

Начальник института приказал немедленно свернуть всю работу и исчезнуть.

Сослаться на командировку, пару дней продолжить телефонное общение с объектом, а потом «аннигилировать». Вот так и сказал: «аннигилировать». Что означало это слово, Саша не знал, но смысл понял.

Саша сидел в машине, высматривал Олю в толпе выбегающих из второго «меда» будущих эскулапов. Он неожиданно почувствовал щемящую тоску. Эта девочка, такая искренняя, цельная, беззащитная, хоть и полагающая себя чуть ли не всеобщей спасительницей, стала для Саши родной. Ему точно будет ее не хватать. Но это еще полбеды. Она ведь станет по нему тосковать. Наверняка. Саша в этом не сомневался. Ее жалко! Никакого самодовольства, хваленного тщеславия от того, что вскружил голову девчонке, Саша не испытывал. Он всегда полагал, что объектом его работы будут холодные, расчетливые стервы. Таких не жалко. Но к тому, что придется морочить голову доброй и порядочной девочке, он, оказывается, был не готов.

* * *

Пока гуляли в парке, Оля ничего особенного в Сашином поведении не заметила. А вот когда приехали к ней, когда занялись сексом, Оля почувствовала — что-то изменилось. Саша был особенно ласков, особенно страстен и ненасытен. Он был прекрасен. Такого наслаждения Оля еще никогда в жизни не испытывала. А глаза его при этом смотрели печально. Хотя, может, влюбленно? Может, все ее страхи напрасны? Ну, не бывает, не должно так быть, чтобы мужчина любящий, одновременно неистовый и нежный, просто выполнял чей-то приказ. Есть же какие-то вещи, которые нельзя сыграть, нельзя изобразить, даже по «служебной необходимости».

На ночь Саша не остался. Объяснил, что рано утром, поскольку Оле в институт нужно только к третьей паре, он хочет успеть заехать в офис. Там накопились вопросы, требующие его личного и немедленного вмешательства. Еще пошутил — Олина машина будет готова через четыре дня, из них два выходных, но за это время его фирма успеет обанкротиться… Посмеялись.

У двери его поцелуй был особенно долгим.

Он так и не решился ничего сказать, глядя Оле в глаза. Лучше через час позвонит по телефону. Приказ есть приказ.

* * *

Положив телефонную трубку, Оля почувствовала полное опустошение. Значит, все правда. Значит, Саша — подстава. Теперь, когда Маша или отец через Машу узнали, что Сережи больше в ее жизни нет, теперь Сашу «отзывают». Какая, к черту, командировка! Уж за дуру-то ее зачем держать?

Но как мог отец так поступить? Она же не вещь, в конце-то концов.

Стало невыносимо больно. Невыносимо! Зачем все это? За что?

И вдруг Оля успокоилась. Решение пришло неожиданно, но оказалось таким очевидным и простым, что она даже испытала, нет, не облегчение, она испытала радость. Все просто!

Оля села за компьютер и быстро стала печатать. Слова лились легко, мысли выстраивались четко — все было очевидным. Но — очень обидно.

«Папа! Итак, я поняла, что события последних недель, произошедшие со мной, — твоих рук дело. Не важно, как я узнала. Теперь и не важно то, что я пережила… Важен итог, важен результат. Ты сам научил меня этому. Не думаю, что ты не предусмотрел такого исхода, ведь ты просчитываешь все на много шагов вперед. И этому тоже научил меня ты, спасибо за это. Но я не дам тебе оправдаться… Хотя ты учил меня всегда давать человеку шанс. Ты учил меня не судить, не зная всех обстоятельств дела. Думаю, что я знаю все обстоятельства… Я не дам тебе возможности привести свои аргументы. Я не дам тебе возможности запудрить мне мозги. Баста! Ты учил действовать. Действовать с холодным умом, трезво, расчетливо, хладнокровно. Я прилежная ученица, ты знаешь. И в твоем случае все будет именно так. У меня не будет сердца, как не было его у тебя, когда ты решил все за меня, решил „подкорректировать“ ошибку, отобрав у меня право любить, ошибаться, заблуждаться… А может, это было лучшее из моих заблуждений? В любом случае это была бы МОЯ ошибка, МОЕ заблуждение, МОЯ любовь. Ну, да прочь эмоции! И этому ты тоже меня научил. Не тот ли это случай, когда ученик превзошел своего учителя?

Я верила тебе безоговорочно. Ты заслужил мое доверие. С самого раннего детства ты приучил меня ко многим вещам — ты доказывал мне каждую мелочь, а не утверждал… Ты убеждал меня в том, чего нельзя было доказать. Ты логически обосновывал все для меня, весь этот мир… Я — твое детище. Не только дочь. Ты очень многое в меня вложил. Ты воспитал СУПЕРЖЕНЩИНУ. И я до сих пор не могу поверить, что МЫ лоханулись, папочка. Ты — в том, что подстроил всю эту ситуацию. Я — в том, что повелась. Третьего человека не берем в расчет — он просто профессионально сделал то, что должен был сделать. Его ждет приз. Хотя с него особый спрос… Его собственный спрос с самого себя…

Я могу простить тебе все, что угодно, на все жизни вперед. И прощаю, пойми. Дело не в этом. Жизнь справедлива — этому ты тоже научил меня. Согласно твоей логике все, что с нами происходит в жизни, — справедливо по определению. Потому что то, что мы будем делать с тем, что дает и преподносит нам жизнь, зависит от нас. И этот твой урок я тоже заучила наизусть. Так что не обессудь.

Знаешь, папа, я всегда была чем-то, кем-то вроде суперсолдата: я была всегда и ко всему готова. Ты сделал меня такой. И вот этот час настал. Я готова ко всему. Я прошла все испытания, которые были уготованы мне тобой… Пройду ли это? Ты учил сжигать корабли. Не оставлять для себя лазейки про запас… Ты даже говорил: „Не попробую, а СМОГУ, дочь!“ Ты учил меня правильно ставить задачи, не пробовать! Иначе шансы на пробу могут оказаться существеннее, чем шансы на победу. Ты программировал меня на победу, всегда. Проигрыш мог быть только в одном случае: когда победить просто невозможно. А невозможно победить, это я сегодня поняла, когда тебя предают те, кому ты безоговорочно верил…

P.S. Мы никогда с тобой не прощались. Ты научил меня ни при каких обстоятельствах не нарушать наши традиции. Я и в этом останусь безупречна. Бесконечно люблю тебя и уважаю.

P.P.S. Маме, если она еще помнит, что у нее была дочь, объясни что-нибудь сам. Люблю тебя. Прощай!»

Оля взяла с принтера текст, запечатала в конверт, надписала — «Моему папе» и положила его на пол у входной двери.

Решение было принято. Сейчас главное — не дать себе времени засомневаться.

Оля высыпала в ладонь все таблетки сомнола, которые так и не дошли до бабульки, бросила их в рот, решительно запила водой, почему-то на всякий случай перекрестилась, задернула занавески и легла в постель. Все, теперь надо только немного подождать. И боль пройдет. Ее боль. Те, кому станет больно, не думали об этой ее боли. Так почему она должна думать о них?..

Легкость, забытье, дрема стали обволакивать Олино сознание. Боль начала отступать…

* * *

Карина в очередной раз тяжело вздохнула, опять покачала головой, снова вздохнула и… заплакала. Она долго не могла добиться от Сережи объяснения, что происходит. Поначалу он рассказывал ей об Оле каждый день. Она, как мать, радовалась первой настоящей любви сына, счастлива была, что девушку он выбрал достойную, добрую. А в последние недели — ни слова про Олю. То, что Сережа полюбил ее, а не просто увлекся, Карина поняла по его стихам.

Обычай делиться с мамой всем написанным не нарушался уже много лет. И стихи, посвященные Оле, не стали исключением. Светлые, восторженные стихи… В них Сережа не гнался за столь дорогим ему Смыслом, в них жили чувства, эмоции, радость. Любовь.

Сейчас Сережа, наконец, обо всем рассказал. И Карина плакала. Плакала от злобности этого мира, от трогательности Сережиной заботы о ее благополучии, от страха за его судьбу. Плакала, потому что сын в конце концов сам заплакал. Но Карина привыкла если не бороться, то хотя бы сопротивляться обстоятельствам. И еще она точно знала, что поступать надо всегда правильно. Жизнь, она по большей части все-таки справедлива. В отличие от людей жизнь вознаграждает тех, кто живет правильно. Пусть даже не совсем праведно, но правильно. И еще. Сережа — мужчина, он должен, обязан, способен бороться за свою любовь.

— Позвони ей! Позвони прямо сейчас!

— А если они говорили серьезно? Если они и вправду?.. — Сережа не мог обозначить свои страхи одним словом. — Если они действительно… Они способны.

— Твоя фамилия Тер-Минасов. Это княжеская фамилия. Понимаешь, княжеская! И это древняя фамилия, которую носили благородные, смелые люди.

— Я же не за себя боюсь, мама!

— Понимаю. Уверена в этом. Но… Ты подумай, как мне жить дальше, зачем мне жить дальше, если из-за меня ты предашь свою любовь? Ее любовь? Ты хочешь, чтобы я жила и мучилась? Пусть лучше мне ноги-руки переломают, это заживет, а душа моя как заживет? Позвони. Прошу, ради меня позвони!

— Ладно, мамочка, ладно. Только не волнуйся так. Завтра позвоню. Честное слово…

— Сейчас позвони. Сейчас. Вот прямо сейчас возьми телефон и позвони. А я мешать не буду. Я на кухню уйду. Я только хочу услышать, как ты ей «здравствуй» скажешь!

Сережа набрал Олин номер. Он столько раз хотел это сделать за последние две недели! Боялся… Не за себя, за маму. А теперь, когда именно она и настояла на звонке, Сергей почувствовал, что больше ничего не боится. Только потерять Олю. С остальным он справится.

Трубку Оля не брала. Сережа перезвонил еще раз. Ответа не было.

* * *

— Ты чего такой задумчивый? Я тебе новый коктейль придумала, а ты даже не заметил. — Маша составляла очередной, пятый по счету, вариант рассадки гостей за свадебными столами.

— Заметил. Спасибо, — Андрей почувствовал неловкость от своего невнимания к невесте. — Знаешь, извини меня, но я что-то за Олю волнуюсь. Ведь Саша рано или поздно исчезнет. Переживать она будет реально сильно. Да, она боец, она терпеть умеет, но тут… Это ведь дела сердечные. А не учебные.

— Такова наша женская доля, — отшутилась Маша. Ее сейчас волновало только то, что зал опять получался «кривой». Здесь только деловые и нужные люди, а здесь — ее друзья-подруги. Значит, единого общения не сложится. То есть пока все хорошо не выпьют, будет скучно.

— Может, сходишь сейчас к ней? Ну, поболтаешь полчасика. Может, настроение ее почувствуешь, может, поддержишь как-нибудь там, по-женски, — Андрей вопросительно смотрел на полуобнаженную Машу. Она сидела, поджав одну ногу под себя и сосредоточенно занимаясь делом, которое завтра его секретарша решит на компьютере за пять минут.

Маша перехватила взгляд будущего мужа и, театрально надув губки, заметила:

— Раньше я в таком виде вызывала у тебя иные эмоции.

— Ой, Машунь, перестань. Все нормально. Просто на сердце неспокойно. Сходи к ней. Я прошу.

— Ладно, позвони, предупреди.

— Нет. Не надо, чтобы инициатива моей была. Надо, чтобы ты сама, вот так запросто, перед сном забежала. Пощебетать.

Маша недовольно фыркнула, но отложила свои графики-рисунки, быстро нырнула в джинсы, натянула футболку и пошла к двери.

— Спасибо, солнышко! — крикнул вдогонку Андрей.

* * *

Саша Попов сидел в баре. И пил. Один. Какие-то девицы пытались привлечь его внимание. Он не реагировал. Одна, посмелее, попыталась с ним заговорить. Он ее грубо отшил.

Саша пил и думал. О скотстве. О скотстве жизни вообще. О скотстве своего начальства. О рабском угодничестве, захватившем сознание людей. Ну зачем начальнику института надо было так выслуживаться перед этим Будником?!

Думал об Оле. Такой настоящей, по сравнению со всеми, кого он знал раньше.

О своей собственной скотской работе — манипулировать самым святым женским чувством — любовью.

Заказал еще. Официант взглянул на него с сомнением. «Неси! Неси! Не бзди!» — подбодрил Саша.

Завтра он Оле позвонит. Нет, нельзя. Узнают, вышибут из института.

В конце концов, что он ее-то жалеет? Благополучная дочка преуспевающего папаши. Еще кого-нибудь полюбит. А вот ему каково? Он ведь, кажется, вправду ее полюбил. По-настоящему. Но ему нельзя. Он, как проститутка, не вправе любить своих клиентов.

А он и есть проститутка. Или, как это правильно, — проститут. Проститут на службе государства.

Какого, на хрен, государства? Это Будник государство? Какие-то свои там темные делишки обстряпывает, а он совестью должен расплачиваться? Сволочи!

Саша заказал еще.

* * *

Только сейчас Маша по-настоящему прочувствовала всю глубину своей усталости, страха, растерянности…

Еще полтора часа назад мир казался прекрасным, все складывалось великолепно. Через два дня свадьба, о которой год назад она и мечтать-то не могла. Новая жизнь. И все рухнуло. Все ужасно. Какой-то дурной сон.

Когда она вошла в Олину квартиру, благо ключи захватила, думала, ее нет дома. Ни звуков телевизора, ни света. Порадовалась за девочку — ночует у своего парня. Решила оставить ей какую-нибудь веселую записочку и пойти успокоить Андрея. Зажгла свет в прихожей и увидела конверт: «Моему папе».

Сердце оборвалось. Сбежала из дома? Зачем? Неужели с Сергеем? Только этого не хватало.

Начала читать письмо и где-то на середине поняла — произошло самое страшное. Бросилась в комнату, зажгла свет и увидела Олю. Письмо так и не дочитала. Сунула машинально в карман и бросилась щупать пульс. Вроде еще что-то билось. А может, кажется? Приложила ухо ко рту. Опять, то ли кажется, то ли дышит. Набрала «скорую». Те спрашивают, что случилось.

— Девочка с собой покончила.

— Каким образом? Что сделала?

— Откуда я знаю. Приезжайте!

Что-то еще они спрашивали, она что-то отвечала. Вроде все — вызов приняли. Велели ничего самой не делать. Будто она знала, что можно сделать.

Позвонила Андрею. Сказала, чтобы не волновался и приходил. Оля заболела. Андрей прибежал через несколько минут. Посмотрел на Машу, и все понял. Она даже сказать ничего не успела. Как лось, ломанул в комнату дочери, увидел ее бездыханно лежащую, схватился за сердце и стал медленно оседать.

Маша кинулась опять звонить в «скорую». Диспетчер принялась ругаться — «скорая» не объект для розыгрышей. Маша клялась, что все правда. Что нужна вторая бригада, другому человеку плохо с сердцем. Диспетчер не верила. Только когда Маша покрыла ее отборным матом, та сообразила, что все взаправду.

Через пять минут приехала первая «скорая». Врач позвонила на подстанцию и вызвала реанемобиль. Дальше Машу выгнали на кухню. У нее началась истерика. Врач «скорой» что-то ей уколол и вернулся к Оле с Андреем. Маша заглянула и увидела, как Оле через зонд что-то закачивают внутрь. Андрею поставили капельницу.

Приехала вторая «скорая». Сначала на носилках вынесли Андрея. Потом Олю.

— Не волнуйтесь. Оба будут жить. Ручаюсь, — врач похлопала Машу по плечу.

— А куда вы их повезете?

— Обоих в Склиф. Там в справочной вам все подскажут. Не волнуйтесь. И с сестрой, и с папой все будет нормально. Вовремя нас вызвали. Молодец!

Маша вновь и вновь прокручивала в памяти все произошедшее и вдруг вспомнила, что в кармане так и осталось недочитанное письмо. Достала, прочитала и заплакала. «Нет, этого письма Андрей не увидит никогда!» — твердо решила Маша.

Беда пришла в ее дом, в Машин. Это с ее самыми близкими беда. Маша сама удивилась такой мысли. А ведь и правда — это ее семья, это ее близкие, это ее жизнь. И только тут до Маши дошло — она сама виновата в том, что стряслось. Ведь это была ее идея. И вот тогда Маше стало по-настоящему страшно. Ее охватил панический ужас — от чувства своей вины, от собственного бессилия, от разваливающейся на куски идиллической картины такого, казалось, близкого счастья.

* * *

Через час, когда Маша приехала в Склиф, ей сообщили, что с обоими родственниками все обошлось. Инфаркт у Андрея необширный, через два-три дня будет дома. Оля уже в сознании. Судя по всему, никаких отдаленных последствий ждать не приходится. Но ее должны будут завтра перевести из психо-реанимационного отделения в специализированную больницу. Точно здесь сказать не могут, но, как правило, это недели на две-три.

* * *

Сережа звонил Оле каждые полчаса, посылал эсэмэску. Ответа не было. Поехал к ней в институт, попытался разыскать там. Бесполезно. Он даже толком не знал ни факультет, ни тем более номер группы. А в кадрах института информацию давать отказались.

Сергей продежурил целое утро у подъезда, дождался, когда кто-то выходил, поскольку кода он не знал, и вошел «встречным курсом». Поднялся к квартире — позвонил, никто не открыл. Оставил записку.

Приехал на следующее утро — записка оставалась нетронутой.

Сергей неожиданно вспомнил, что пару раз Оля упоминала одного «надежного человека» — начальника службы безопасности из папиного банка. Фамилию Сережа запомнил легко — от «гори, гори моя звезда». Горин его фамилия. Сергей решил, что это шанс. Горин и по должности, и в силу близости с Олиной семьей обязательно что-нибудь знает. Даже если Оля уже с другим (может, она и дома-то не живет поэтому), он с ней встретится. По крайней мере, чтобы попросить прощения. Нет, он не станет ей объяснять, почему исчез. Просто извинится, поблагодарит и уйдет.

* * *

Горин старался принимать всех, кто к нему приходил. Мало ли что, никогда заранее не знаешь, какую полезную информацию когда и от кого получишь. Принял и Сергея. Но стоило тому завести речь об Оле, Алексей Иванович помрачнел. Любое напоминание о несчастной девушке вызывало в нем щемящее чувство вины. Промолчи он тогда в кафе, может, все бы и обошлось. А он, как солдафон, — рубанул правду-матку и вот, такое горе. Причем ведь до сих пор непонятно, что этому Попову было нужно? На кого тот работал? С какой целью вся эта афера затевалась?

— Молодой человек, давайте так: если вы хотите, чтобы я вам помог, рассказывайте все. Понятно? Все! Иначе я не разберусь, ни кто вы, ни зачем вам нужна Ольга Андреевна, ни почему я вообще с вами разговариваю.

Сергей понял, спорить бесполезно. Умалчивать о чем-либо тоже. И он стал рассказывать. Все. От знакомства в собачьем приюте до встречи с двумя спортивными молодцами. Сказал и о нескольких Олиных звонках, оставленных им без ответа. Единственное, о чем он умолчал, — о предложении Оли, которое она сделала в день их расставания.

Горин явно заинтересовался. Что-то начал помечать в блокноте. Стал задавать уточняющие вопросы. В датах Сережа путался, называл их приблизительно. Горин подсказывал. Переспрашивал. Сверялся с какими-то записями из того же блокнота. Только более ранними.

Сережа приметил, что Горин переменился. Бесстрастный, жесткий начальник, который не мог понять, кто к нему приперся и зачем, на глазах преобразился в доброжелательного, но при этом очень делового собеседника. Пару раз Горин чему-то своему улыбнулся. Это от Сережи тоже не ускользнуло.

— Спасибо! Кажется, теперь мне все ясно. Кажется, да.

— Так вы мне поможете? — с надеждой спросил Сергей.

— В чем? — Горин ошарашенно взглянул на юношу. Он был поглощен своими мыслями и вопроса Сергея действительно не понял.

— Найти Олю!

— Ах, ну да. А расскажите-ка мне о себе.

* * *

Андрей пролежал в больнице неделю.

Маша сидела в его палате с утра до вечера, только на ночь уезжая домой.

Свадьбу отложили на месяц. Секретарь Андрея по Машиному заданию обзвонила гостей, передоговорилась с рестораном, с артистами. Словом, от этих хлопот Машу избавили.

Оля на телефонные звонки не отвечала. Врачи сказали, что она в порядке, но категорически запретила кого-либо к себе пускать и просила передать, чтобы ей не звонили. Пришлось подчиниться.

Через пару дней Андрей написал Оле письмо, но на следующий день медсестра вернула его нераспечатанным.

Учитывая Олино депрессивное состояние, нежелание ни с кем общаться, лечащий врач-психиатр предупредил, что раньше чем через три недели он ее не отпустит. Андрей предложил денег. Врач отказался. Сказал: «Это не тот случай. Лучше вы мне заплатите, когда я вам ее верну в нормальном состоянии. Вот первый раз засмеется, вы берите деньги — и ко мне».

— Сколько? — по-деловому поинтересовался Андрей.

— А как в старом анекдоте, — врач улыбнулся, — половину от того, что вы готовы заплатить мне сейчас.

* * *

Горин все устроил. Сначала он сам навестил Олю. Пришел с врачом в палату. Сел. Ни о чем не спрашивал. Даже здоровьем не поинтересовался. И стал рассказывать про Сергея. Если появление Горина сразу вызвало у Оли лишь кривую ухмылку, то первое же упоминание имени Сергея «зажгло глаза». Оля по-прежнему слушала молча, но слушала. Врач, видя, что никаких истерических реакций нет, что девушка реагирует вполне адекватно, вышел.

Оля подала голос только раз. Когда Алексей Иванович рассказывал про встречу Сережи с двумя «бойцами», про их угрозы Карине Самвеловне, она с чувством произнесла: «Сволочи!» Больше она Горина не перебивала.

Закончив рассказ, Горин спросил:

— Ну, что делать будем, Оленька? Только одно учти — доказывать свое право на счастье надо делами. А так — извини, слабость.

— Поверьте, это больше не повторится.

— Верю.

— Два вопроса. Первый — отец в курсе, что вы у меня?

— Нет. Честное слово, нет. Я вообще после этой истории с ним работать больше не смогу.

— Это ваше право. Но не судите его строго, он ведь хотел как лучше. Правда, зря меня не спросил. Ладно. Второй вопрос: вы всерьез хотите мне помочь?

— Да.

— Тогда сделайте так, чтобы Сергей пришел сюда, но ни одна живая душа про это не узнала.

— Хорошо.

* * *

Прошел год.

Оля с Сережей жили на съемной квартире. Были счастливы. Оля перевелась в другой медицинский институт. Помог Горин. Проректором по кадрам второго московского «меда» был его бывший коллега. Так что попытки Андрея найти Олю через институт оказались безуспешными. Ему сообщили — «отчислилась». Ниточка обрывалась.

Володя Борин, опять-таки через друзей, помог Сергею записать две песни в хорошей студии, с хорошим звуком.

Те же друзья посоветовали, где и как разместить их в Интернете. За первый месяц набежало более пятидесяти тысяч просмотров. Сергей со своими песнями стал интернет-звездой. Теперь он выступал с сольными концертами по клубам при полном аншлаге и записывал первый диск. Начал прилично зарабатывать.

Маша с Андреем поженились. Когда выяснилось, что Маша не может иметь детей, Андрей забрал к себе Костика. Аня совсем спилась и возражать не стала. Андрей предложил ежемесячное содержание — сто тысяч рублей и сделка состоялась. Отношения Маши и Костика сложились сразу. Маша ушла из конторы Будника и работала юристом в банке мужа. Работала по-настоящему, без скидок на свой семейный статус. Директор юридического департамента банка был ею вполне доволен. Маша хотела набраться опыта, закончить институт и через пару-тройку лет открыть собственный адвокатский бизнес. Общение с Иннокентием Семеновичем прекратилось. По ее инициативе.

Александр Попов еще одиннадцать месяцев назад подал рапорт и отчислился из Краснознаменного института. Сейчас он был студентом первого курса духовной семинарии.

Иннокентий Семенович уже год занимался новой ученицей. Конечно, она была не столь одарена, как Маша, но тоже ничего. И из нее можно будет выпестовать бабочку. Ведь все бабочки красивые. Каждая по-своему.

 

Палата № 2

— А вы не задумывались, сколько людей уже испустило здесь свой последний вздох?

— С хорошим настроением, смотрю, вас привезли.

— А что еще остается делать в моем положении? — Говоривший как-то нервно хихикнул. — Кстати, меня Павел зовут. А вас как звать-величать?

— Алексей. Приятно познакомиться!

— Ага, вот только прощаться будет неприятно. Ведь выписаться домой, как я понимаю, нет шансов ни у вас, ни у меня.

— Знаете, Павел, вы здесь еще пяти минут не провели, а я уже вторые сутки. Столько передумал-пережил, что настроение — не до шуток.

В воздухе повисла пауза. Мужчины изучающее рассматривали друг друга. Павел — приветливо, с полуулыбкой. Алексей — недовольно. Даже несколько настороженно, как будто от нового обитателя палаты исходила невнятная опасность.

— Не нравлюсь? — Павел улыбнулся и опять нервно хихикнул.

— Да нет. Если придерживаться вашего хода мысли, просто смотрю, с кем моей душе предстоит проделать длинный путь наверх, к богу.

— О, это друг мой, пусть вас не беспокоит. Нет никакой души и никакого бога.

— Ну, это, кто во что верит. — Алексей всем своим видом показывал, что вот уж последнее изречение вновь прибывшего его категорически не устраивает.

— А вот это уж, батенька, я вам как дважды два докажу. Если, разумеется, уши открыты, и желание прозреть будет. Но только не сейчас. Такие разговоры лучше на ночь глядя вести. А сейчас я, с вашего позволения, лучше книжечку почитаю.

Алексей буркнул: «Ага!» — и повернулся лицом к стене.

— Ну, что, поговорим на сон грядущий? — Павел как обычно хитро улыбался. — Как видите, никакой бог не помог вам обыграть меня хотя бы разок.

— Еще не хватало, чтобы бог в шахматы вмешивался, — Алексея раздражала напускная веселость Павла.

Они оба обречены, диагноз — опухоль мозга. Не операбельно. Ни при каком раскладе из палаты уже не выйти. У Павла отнялись ноги. У него самого периодически, пока еще не очень часто, приступы удушья и обмороки. Все! Конец рядом. А он все хохмит и лыбится.

— А во что же тогда батенька ваш вездесущий вмешивался? Примерчик не приведете?

— Вы, Павел, злобствуете, так как умирать обидно и страшно. А верили бы, было бы куда легче.

— Эх, Леша, Леша… Давай, кстати, на «ты»?

— Давайте… То есть давай!

— Так вот, Леша, враки все это. Ну, смотри сам. Что, по-твоему, сделал бог?

— Да все!

— Леша, все не бывает. Давай по порядку. В первый день, ты Ветхий Завет помнишь, надеюсь, бог отделил свет от тьмы. Во второй создал твердь небесную и земную. Так?

— Ну, я точно не помню. Кажется так.

— ОК. Так вот на четвертый день, а может, на пятый, не запомнил, он опять создал небо. Это что, у него, как и у нас с тобой, опухоль мозга была? Беспамятством страдал?!

— Павел, я тебя прошу, не богохульствуй!

— Хорошо, батенька. Просто прекрасно. Обойдемся Без комментариев с моей стороны. Согласен! Только факты. На третий день создал бог мужчину и женщину. Но забыл про это и на шестой день создал Адама с Евой. А про первых двух ну начисто забыл. Не помнишь ли, что с ними потом стало? — Павел рассмеялся. — А на ком Каин-то женился после убийства брата своего Авеля? Вроде у Адама с Евой детей-то иных не было? Где он себе бабу-то сыскал?

— Да не в этом же дело! А душа? А сознание? А нравственность? Это все откуда взялось?

— Лешенька, не хочу тебя расстраивать, но… Понимаешь, души нет. Сознание есть и у нас и у животных, нравственность, это, кстати, что?

— Ну, скажем, правила поведения. Правила общежития…

— Маладец, дарагой, — Павел перешел на грузинский акцент. — Вах, хорошо сказал! А ты не знаешь, генацвали, что эти же правила поведения существуют и у муравьев, и у волков, и у обезьян… Да у всех животных! Только у них это мы, понимаешь, называем инстинктом, а у себя нравственностью!

— Так ты серьезно полагаешь, что не бог наставляет нас на путь истинный? Не бог подсказывает, когда и что делать?

— Леша, Леша… Это бог Гитлеру подсказывал, что делать? Бог помогал тебе лотерейные билеты выбирать? И много ты выиграл?

— Хорошо, оставим этот спор. Ты мне тогда скажи, а почему человечество во все времена верит в бога? Почему таких умников, как ты, всегда было меньшинство?

— Если тебе правда интересно, отвечу. Смотри. Все, с чем ты в жизни встречался, все имело свой конец и свое начало. Ну, вспомни! Океан, какой бы он большой ни был — у него есть берега. Слон, пусть и живет триста лет, но все равно — вот он родился, вот он умер. Из школьной программы географии ты, возможно, помнишь, что вот этим горам два миллиона лет, а этим двести тысяч. А раньше на их месте было плато или морское дно. То есть все откуда-то началось и где-то заканчивается!

— Да никто и не спорит. Только какое это отношение к богу-то имеет?!

— Да самое непосредственное. Человеку надо все самому себе объяснить! Когда он не понимал, откуда и почему берутся молнии, он это приписывал чему-то неведомому, невидимому и очень могучему. Скажем, богу огня. Урожай от него, человека, не зависел. Один год урожай был, другой — не было. От кого это зависит? Если не от человека, то от бога. Так появляется бог плодородия. Ну, и так далее, на каждое дело — свой бог. На каждую стихию — свой супербог. Но поскольку человек способен воспринимать мир только в пределах своего собственного жизненного опыта, то боги стали похожи на людей внешне. Потом они стали ссориться как люди, потом жениться, спускаться на землю и трахать земных баб…

— Не богохульствуй, ну прошу же тебя, Паша!

— Да не богохульствую я, генацвали, — Павел разрумянился, завелся, ему нужна была аудитория, и он ее получил. — Это во всех древних легендах и мифах есть!

— Так это же у язычников! А мы, христиане верим в другое…

— В другую легенду! Вы верите в единого бога. Так?

— Ну, так, — Алексей не понял, почему это вдруг Павел так быстро с ним согласился.

— Ага! Только объясни мне, тупому, почему у вас на каждое дело свой святой завелся? На случай болезней — Николай-чудотворец, на случай бесплодия — Богородица и еще пара святых, прости, кличек не помню… Да вы те же язычники, только у вас иерархия святых строже выстроена. Вертикаль власти четче!

— Не убедил. И сомнений не зародил.

Я все это уже и слышал, и читал многократно. Ты мне скажи, а что ты про начало и конец всего сущего говорить начал. При чем здесь бог?

— Да при всем!.. Вот то, что тело твое, конечно, ты понять можешь — видел, как другие умирали. А вот что сознание твое может взять и угаснуть — представить себе не можешь. Вот и придумали байку про бессмертную душу. Мол, хрен с ним, с телом, а вот потом, в раю, без плоти и проблем, будет твое сознание, другими словами, жить-поживать и за Землей наблюдать.

— Ты знаешь, — Алексей помрачнел и слова стал произносить медленно, с паузами, как бы через силу: — Мне-то это хорошо понятно. У меня, как знаешь, потери сознания от опухоли постоянно. И когда сознание меркнет, а я это чувствую заранее, то всегда успеваю подумать, что обратно оно не вернется. И не думаю я о рае, об аде. Не верю я в это. Но и поверить, что вот и все, вот так и больше никогда… ничего… Нет, не получается.

— Вот то-то и оно! Смотри, что ты сейчас сказал — в бога верю, а в загробную жизнь нет!

— Нет, я не так сказал. Я в рай не верю. Я в переселение душ верю!

— Да поди ж ты! Так ты еретик. Вроде как христианин, но с налетом буддизма? Или индуизма — не помню.

— Я тебе другое скажу. Совсем другое. Вот жена моя — она уже полгода каждый день в церковь ходит. Как опухоль у меня нашли — так и стала ходить. Пойдет, свечку поставит, поплачет, и ей легче! Понимаешь, ей легче становится. Она верит, что я не совсем умру, что мы еще встретимся, — Алексей занервничал, присел поудобнее в кровати, начал жестикулировать. — Понимаешь ты, простая вещь, Паша, ей легче! Так скажи мне тогда на милость — зачем ей быть умной, как ты, когда ей так жить легче! В трудную-то минуту!

— Нет, с этим я согласен, — Паша перестал улыбаться, задумчиво потер подбородок, помолчал. — Знаешь, ведь странная штука получается. Вот начнешь рассуждать, доказывать, объяснять — с тобой любой соглашается. Ну, если мозги есть. А потом в конце всегда одно и то же. А с верой жить легче. Наверное, это правда. Только вот мне кажется, что с одной стороны, легче, а с другой — чуть что не получилось — ну, «бог не дал». Вместо того чтобы напрячься, постараться, попотеть — проще богу помолиться. Мол, он поможет. Я вот сейчас вдруг сформулировал — вместо усердной работы — усердная молитва. Вот чем вера страшна.

— Ты, Павел, как-то однобоко веру трактуешь. А выражение «На бога надейся, а сам не плошай»? А учение о том, что бог помогает только тем, кто сам что-то делает?

— Слышь, генацвали, а давай с другой стороны посмотрим, — Павел вновь ехидно заулыбался, в глазах мелькнул озорной огонек. — А кому вера выгодна? Кому выгодно, чтобы люди верили, в церковь ходили?

— Ну, попам выгодно, это и так ясно, ешкин кот!

— Это и ежику ясно, и твоему ешкину коту. От первого древнего шамана — до Папы Римского. Но ты вспомни — попы всегда были в дружбе с властью. Другими словами, власть через попов держала людей в узде. Скажешь, не так?!

— В общем и целом так. Но я же не про попов. Религия, считай, попы, это одно. А вера — это другое…

— О как! Извини, Леша, что перебил, но ты сам-то понимаешь, что говоришь?

Ведь именно попы тебя вере учат, к ним ты идешь за советом, они тебе грехи отпускают. Что ты знаешь о вере сам?! Все, что ты знаешь, тебе эти самые попы и напели!

— Нет, вера у меня в душе!

— Какой, на хрен, душе?! — Павел явно стал злиться. — Какой душе?! Ты ее на УЗИ видел? Или, может, на рентгене? Ее энцефалограммой тебе замеряли? Нет души!

— Хорошо, не стану спорить. Не потому, что согласен. Просто бессмысленно.

Я тебе так скажу. Есть вера, а есть наука.

В науке надо все доказывать. Подтверждать экспериментально. А вера, она потому и вера, что от слова «верить». Здесь доказательства не нужны. Вера либо она есть, либо ее нет. И все!

— Поговорили, блин! С чего начали, к тому и пришли. Леша, дорогой, а ты веришь, что выздоровеешь? Вот возьми, поверь и пойдешь на поправку.

— Нет, не верю, потому что знаю, что не поправлюсь. У меня, как и у тебя, такая опухоль в мозгу, что — увы… А у тебя еще и в спине. Есть доказательства, что не выздоровею.

— Видимо, у тебя в особом месте опухоль — соображать перестал. Так ведь и я тебе весь вечер талдычу, что есть доказательства, что бога нет!

— Может, у меня опухоль такая, что я и перестал соображать, — Алексей стал говорить зло, отрывисто. — А у тебя она на таком месте, что ноги отключились, и ты не ходишь по свету и не несешь свою ересь каждому встречному-поперечному.

Павел неожиданно задорно рассмеялся. Минуты две хохотал. А потом, еле произнося слова сквозь смех, выдавил:

— Вот как твой бог себя, именно себя защищает — тебе, чтобы не разуверился, мозги отключил, а мне, чтобы своими разговорами верующих не смущал — ноги. Как же он заботиться о себе, о своем имидже?! Лучше бы о нас подумал.

— Все, — Алексей махнул рукой. — Давай спать!

— Давай! Спокойной ночи!

— Что с тобой ночью было? — В голосе Павла звучала искренняя заинтересованность.

— Да, обычная история. Проснулся от сильнейшей головной боли. Благо знаю, чем это кончится, сразу вызвал медсестру. Хотя, что толку? Ну, и обморок. Она говорит — около получаса. Ты знаешь, мне врачи сказали, что я везунчик. Я вот так и уйду однажды. Без мук. Просто обморок не закончится.

— Везет тебе. А мне сказали, что боли могут быть. Честно говоря, страшно.

— Да ну. На наркотики посадят. Ты же платишь. Они вокруг тебя носиться будут как угорелые…

— Это правда. Хорошо, что болезнь пришлась на удачную фазу цикла.

— Какого цикла, Паш?

— Финансового. Понимаешь, Леша, у меня, начиная с восемьдесят пятого года, точь-в-точь по законам Маркса о капиталистическом рынке, то фаза подъема, то фаза провала. Открыл первый кооператив, шашлыки жарил. Зарабатывал столько, что буквально можно было деньгами вместо обоев стены обклеивать. Девяносто первый год, помнишь? «Павловская реформа», — все потерял. Потом опять поднялся. На компьютерах. Производство открыл — стеклопакеты делали. Девяносто восьмой — все в задницу. Через пару лет опять поднялся. И хорошо, знаешь, стал зарабатывать. На меня около семи тысяч человек работало. В основном строили коттеджи. Но вот повезло так повезло, весной две тысячи восьмого пришел один олигарх, который Подмосковье под себя загребал, и за приличные бабки купил мой бизнес. Я-то еще переживал, что приходиться продавать…

— Что значит приходится?

— Эх, Леша, Леша. Святой ты человек! Когда приходит УБЭБ, ФСБ, налоговики и все намекают, продай, хуже будет — упираться бессмысленно. Хорошо еще, олигарх был в меру порядочный. Приличные деньги предложил. Короче, продал. Только деньги перечислили, а тут кризис. Цены вниз. А я при деньгах! К декабрю мой бизнес стоил втрое меньше, чем я за него получил. Ушел быстренько в доллар. Приходят люди от олигарха и говорят, давай часть денег назад. Мол, по нынешней цене считать будем. А я их в жопу послал. Вот и сейчас, получается при деньгах.

— А не страшно так с олигархом? От них же чего угодно ждать можно.

— А чего мне боятся? Семьи нет. Жена от меня еще пятнадцать лет назад ушла. Романчики мои, видишь ли, ее не устраивали. Сын уже взрослый. Вот, кстати, история. Ему когда восемнадцать исполнилось, я квартиру для него купил. Большую, четырехкомнатную. Как твой бог говорит — плодитесь и размножайтесь. Думал, отношения восстановятся. А он квартирку-то принял, но со мной так общаться и не стал. Так что я одинок и свободен! Может, девушка знакомая есть, познакомишь? — Паша задорно расхохотался.

— У олигархов, насколько я знаю, не только руки длинные, но и память. Думаешь, он забыл про тебя?

— Нет, помнит, наверное, как основную ошибку своей капиталистической молодости!.. Да нет, Леш, если серьезно, во-первых, вернуть-то они просили всего сорок миллионов из восьмидесяти. А для него сороковник не такие уж и деньги. Ну, а второе, генацвали, я по понятиям был прав. Понимаешь, не только по закону, а еще и по понятиям. А это святое — к кому он из серьезных людей не обратиться — те помогать не станут. А ты что, бизнесом никогда не занимался?

— Нет. Боялся всегда. В восьмидесятые боялся рэкетиров, потом власти и охамевших чиновников. Мне, кстати, тоже повезло. Интуиция помогла. Я в начале двухтысячных сам в чиновники подался. Денег не нажил больших, но на жизнь хватало.

— Это на зарплату чиновника-то? Леша, кому ты паришь?

— Нет, конечно. Приносили, разумеется. Я ж санитарный врач. Ну, слышал, конечно — СЭС?

— Блин, не то слово! Меня в шашлычном деле они просто «на дойку» поставили.

— Ну, в те времена я еще там не работал. Ветеринарией кормился. Кошечки-собачки — за них последнее отдадут.

— Не такой уж ты и праведник, генацвали!

— А почему если верующий, то обязательно бессребреник и дурак?

— Леша, я этого не говорил! — Паша смутился.

— Ладно. Ты мне вот скажи, а что, романчиков у тебя действительно много было?

— Ну, ты хорош! — Пашу явно развеселил вопрос Алексея. — Обычно о бабах где говорят? В банях, в мужской компании, на охоте… Но ведь не в палате же смертников! Ну ты, генацвали, даешь!

— Ну, не хочешь, не говори. — Алексей обиделся.

— Да нет, пожалуйста. Да, много! Сотни три-четыре за жизнь наберется, наверное.

— Сколько?! — скорее выдохнул, чем сказал Алексей.

— Ты не ослышался. У меня, генацвали, своя философия на эту тему была. Пока ноги ходили… — Павел грустно улыбнулся и хлопнул себя по неподвижным конечностям. — Вот для чего мы живем?

Ты никогда не задумывался? Вот в чем, по-твоему, смысл жизни?

— Ты что, собираешься мне доказывать, что бабы — это смысл жизни?

— Леш, что я тебе доказывать собрался, тебе неведомо! Ты на вопрос ответь!

— Смысл жизни… — Алексей задумался, поудобнее устроился в постели. — Ну, наверное, прожить ее правильно, след свой оставить. Детей поднять. Зла не творить. Людям помогать. Словом, чтобы память о тебе осталась добрая.

— Банальщина и глупость! Давай со следа начнем. Гитлер хотел построить великую Германию. Какой след в жизни он оставил?! Нет вопросов? Сталин хотел, допустим, поднять великий Советский Союз. А он какой след оставил? Оба — миллионы трупов за спиной, разорение своей страны, концлагеря, голод, удушение науки и интеллигенции, сокращение населения, горе множества семей и так далее. Наследили — мало не покажется!

— Оставим Сталина, здесь все не так просто…

— Ага, это тебе не так просто! — Павел раскраснелся, стал говорить быстро, отрывисто. Видно было, что тема его волновала всерьез. — А спроси сегодня какого-нибудь нацистского гаденыша и он тебе скажет: Гитлер — фигура не однозначная!

— По-любому, оставим их обоих в покое! — Алексей старался говорить примирительно. — Давай возьмем простого обывателя. Я его имел в виду. Хрен с ними, с политиками!

— Давай возьмем. Давай кого-нибудь из начала прошлого века. Так, чтобы три поколения его родни сменилось. Ты думаешь, сегодняшние правнуки или, там, праправнуки его вспоминают? Вообще знают, как его звали, что он там делал, какой след оставил?! Да все быльем поросло! — Павел все никак не мог успокоиться.

— Но дети-то его знали! Помнили! Значит, как минимум смысл жизни — дети!

— Предположим, что так. Хотя тема о том, как относятся дети к своим родителям, когда те стареют и становятся обузой — тоже подлежит обсуждению. Но хорошо, предположим — знали и добрым словом помнили. Но, милый ты мой, дети-то тоже вскоре умерли. И их дети умерли. И получается, что спустя сто лет никто даже не помнит, что человек жил на этой земле. А он, бедняга, корячился, напрягался, заповеди ваши, господние, соблюдал. Ну, просто праведник был. И хрен ли толку? — Павел рассмеялся собственной шутке.

— Так в чем тогда, по-твоему, получается смысл жизни? — Алексей искренне не понимал, к чему клонит больничный сосед.

— А в том, что его нет! В смысле — в отдаленной перспективе нет. Смысл жизни исключительно и только в самом процессе жизни. Объясню. Вот ты ешь. Есть в этом процессе два смысла — во-первых, ты ешь, чтобы быть сытым и чтобы были силы двигаться. Это отдаленный смысл. Сейчас делаю одно, чтобы потом была возможность делать другое. Во-вторых, тебе вкусно то, что ты ешь. Это непосредственный смысл. Тебе приятно именно то, что ты делаешь сейчас. Вывод — есть надо вкусно! Хотя бы только потому, что «потом» может и не быть. Ну, как у нас с тобой в нашей ситуации.

— Я вот только не понимаю, чего ты такой веселый, при таком-то пессимизме, — настало время Алексея улыбнуться.

— Молодец, генацвали, правильно мыслишь! Объясняю. Почему появляется пессимизм? Отвечу. Первый вариант — ты в данную минуту времени имеешь не то, что рассчитывал иметь. Второй — ты хочешь чего-то в будущем, но понимаешь, что тебе этого не добиться. Значит, чтобы не страдать от пессимизма, надо просто радоваться тому, что есть. И никаких заморочек! Простой пример — с коньяком. Знаешь?

— Нет.

— Ну, такая известная байка. Когда пессимисту дали полстакана коньяка, он расстроился: «Ох, всего полстакана…» А когда оптимисту дали, он обрадовался: «Ого, целых полстакана!» Вот тебе и вся мудрость жизни, как в капле воды!

— Как в полстакане коньяка, — с улыбкой поправил Алексей.

— Верно, генацвали. Верно! — Павел тоже рассмеялся.

— Ну, хорошо! А бабы-то здесь при чем?

— А вот при чем! У меня их было много. Очень много. Это в радость и мне было, и им. Но это был не просто секс. Вернее, не только секс. Очень часто я влюблялся. Нервы на пределе, переживаешь, ждешь чего-то, радуешься, печалишься. Жизнь полна эмоций! А с одной женщиной всю жизнь — это скучно!

— Ох, как ты ошибаешься, Паша! — Алексей как-то снисходительно улыбнулся, — Вот я, считай, всю жизнь прожил с одной женщиной. Ну, не считая каких-то увлечений ранней юности. Скажем, студенческой поры. И не жалею.

— Так тебе вспомнить за всю жизнь и ничего. Утром — она, вечером — она, каждую ночь — она. И так изо дня в день, из года в год! Сколько ты женат?

— Без малого сорок лет.

— Ну, и что тебе есть вспомнить?

— В том-то и дело, Паша, что многое. Но суть-то даже не в этом. А в том, что мы можем вспоминать с ней вместе. У нас есть общие воспоминания. Понимаешь, друг, общие! Это большая разница — вспоминать одному или с кем-то вместе!

— В чем же разница?

— А в том, Паша, что когда вспоминаешь вместе, тебе твой собеседник напоминает какие-то детали, что-то, что ты упустил. Вы вспоминаете вслух, смеетесь. «А помнишь?», «Помню!». А когда ты вспоминаешь один, сам с собой, правой рукой, то это молча. Ты не рассмеешься ни чему. А так, может, улыбнешься или загрустишь. Я так понимаю, что счастливая старость, это когда тебе есть с кем вместе вспоминать! Мы в старости богаты не деньгами, а воспоминаниями!

— Не знаю, не знаю, — Павел задумался, помолчал. — Может, ты и прав. По-своему. Мне это неведомо. Мне каждая новая женщина давала новую молодость. Понимаешь, я материалист. Я знаю, что эндорфины вырабатываются у мужика в отношении конкретной женщина максимум три года. Потом это уже не страсть, не желание, а привычка. Как зубы чистить. Хотя, насчет воспоминаний, ты пожалуй, прав. Вместе вспоминать не с кем.

— Вот-вот! — Алексей заметил, что впервые за все время их разговоров Павел с ним хоть в чем-то, но согласился. — Знаешь, я так скажу — удовлетворенная привычка это и есть стабильность. А в природе человека заложено стремление к стабильности. Это и есть счастье, когда рядом родной, понятный, преданный тебе человек, с которым вся жизнь вместе. Никакая баба, будь она семь раз красивая, этого удовольствия заменить не может. Больше того — только разрушить!

— Леш, скажи честно, не в нашем положении врать, и что, у тебя ни одного романчика не было за сорок лет? — В глазах Павла мелькнули озорные огоньки.

— Не хочу об этом!

— Э-э, нет, генацвали, колись! Разговор на чистоту! Иначе давай про клизмы и уколы будем общаться.

— Ладно. Была одна история. С последствиями. Это в сумасшедшие девяностые произошло. Читал я курс лекций в ветеринарной академии. Ну, подошла ко мне одна старшекурсница, вопрос какой-то задала. Я торопился, у меня пациент был назначен. А вопрос интересный. Говорю, подъезжайте ко мне в кооперативную клинику — поговорим. Короче, чего там в подробности вдаваться, меня переклинило, ее переклинило — мы сошлись. Я от нее домой каждый раз приходил как побитая собака. Нет, нашкодившая. Словно туфлю жены сгрыз. Жена что-то чувствовала, но молчала. А Марина, так девушку звали, все ждала, что я от жены уйду. Да, честно говоря, и у меня такие мысли мелькали. Но как представлю себе, что от всего своего прошлого откажусь, как представлю, что мне с Мариной не только засыпать, но и просыпаться предстоит — все, полный назад! Она страдает, мне тяжко. Понимаю, надо расставаться. Как-то раз ей говорю: «Все, Марина! Тебе надо семью создавать. Так не дело. Давай расставаться!» Она плачет, говорит: «Ты прав! Но я от тебя ребенка хочу! Пусть кусочек тебя всегда рядом будет!»

— Блин, так она же просто хотела тебя привязать! Это старо как мир!

— Ой, какой ты умный, Паша! А когда любимая женщина плачет, мозги, знаешь, как-то отшибает. Короче, родила она парня. Мы еще какое-то время после этого встречались. Год, наверное. А потом она стервенеть стала. Что ни встреча, то скандал.

— Ну, ясен пень, генацвали. Ты же ее ожидания обманул, она же надеялась, что к ребенку-то ты точно уйдешь!

— Но я же ей прямо сказал, что от жены не уйду!

— А она все равно надеялась. Ты ее надежды обманул. Это куда хуже, чем самого человека обмануть!

— Не понимаю. Какая разница, не понимаю! Ладно. Короче говоря, перестали мы видеться. Я ей только четыре раза в год через общего знакомого деньги передавал.

— Брала?! — Павел весь подался вперед.

— Брала? — Алексей заметил реакцию Павла и очень удивился. — А что в этом странного? Ребенок-то мой. Я обязан его содержать. Но она их не тратила. Она на квартиру для сына откладывала.

— Ох, бабы, бабы! А гордость? А просто расчет?!

— Какой расчет? — настала очередь Алексея удивляться.

— Да элементарный] Как только она у тебя деньги стала брать — она совесть твою освободила. Ты теперь спокоен — ты не в долгу, ты свои отцовские обязанности выполняешь. Ей бы тебя к сыну на пушечный выстрел не подпускать, деньги не брать. Ты бы от сомнений, от неловкости, от собственного сволочизма бы с ума сходил. Вот тут ты бы от жены и ушел…

— Никогда! — скорее выкрикнул, чем сказал, Алексей.

— Ага! Видали мы таких. И много. Это последние лет десять самая распространенная история среди бизнесменов. Молоденькая девочка укладывает его в постель, рожает, и — за дверь. Стареющий папаша начинает дергаться, хочет начать жизнь заново, с молодой женой, с маленьким сынулей или дочурой и бросает свою немолодую супругу. Первые-то дети уже взрослые, им-то папаша нужен только ради денег. Сзади одни воспоминания про тяжелую счастливую юность, а впереди — полнокровная молодая семейная жизнь.

— А вот хрен-то! — Алексей вскипел. — Хрен, я говорю! Я эти истории знаю. Поживут они с пол годика с молодухой, а потом домой возвращаются. Так этим дело не кончается! Они еще ребенка у мамаши отсуживают и забирают себе! А старая жена только счастлива. Внуков ей не очень-то дают, няньки есть, а заняться нечем! Вот ей и радость. А то, что не ее — ей по фигу! Да и папаша рад — содержание ребенка куда дешевле, чем алименты, которая молодая стерва с него поиметь может. Выгода, браток! Выгода!

— Ну, и так бывает, — несколько обреченно согласился Павел.

— Еще как бывает! Сплошь и рядом! — продолжал кипятиться Алексей.

— Ну, а твоя-то история? Она что, лучше?

— Моя… — Алексей сразу сник. — Моя бы ничего, если бы Миша не заболел. Не буду тебя медицинскими подробностями грузить, но у него болезнь одна есть. Крови. У моего деда она была. Он и умер в двадцать шесть лет. Короче, Мише надо два раза в год процедуры определенные делать. А стоит это двадцать тысяч евро за курс. Эффект абсолютный — он может сто лет прожить. Но ты понимаешь, что такое сорок тысяч евриков в год?! — Алексей сам не заметил, как стал рассекать воздух рукой, сжатой в кулак. — Понимаешь?!

— А операция какая-нибудь не поможет? Там, пересадка костного мозга?

— Нет. Не знаю, может, нам голову морочат, но сказали, что надо делать минимум три пересадки. Каждая — сто тысяч. И то — стопроцентной гарантии не дают. А где я, блин горелый, триста тысяч возьму?!

Павел задумчиво смотрел на Алексея. Помолчал пару минут. Хотел было что-то сказать, но осекся. И лишь протянул:

— Да-а-а…

Алексей обмяк, начал заваливаться набок, промычал: «Обмо… Обмо…» — и затих. Голова как-то странно, неестественно повернулась в сторону окна, руки упали вдоль тела.

Павел, поняв, что у соседа обморок, стал нажимать на кнопку вызова медсестры…

— Ну ты, генацвали, напугал меня вчера. — Павел был рад возвращению соседа. — Тебя когда увозить стали, я думал, все. Больше не поболтаем.

— А вот тебе назло! — Алексей улыбался так, как может улыбаться человек, никак не рассчитывавший еще несколько часов назад, что какое-то время пожить ему все-таки отпущено.

— А что, тебя в реанимацию таскали? Клизму ставили?

— Хохмач ты, Паша! Может, и хорошо с таким рядом помирать! А знаешь, о чем я подумал, когда в себя пришел?

— О боге небось? — Павел ехидно хмыкнул.

— А вот ни хрена! Ты мне скажи, у тебя когда-нибудь секс втроем был?

— Ну ты, генацвали, даешь! Все-таки все мужики одинаковые! Что верующие, что атеисты!

— Так был или нет?

— Был, конечно. И так, и так.

— Как это: «и так, и так»?

— Ну, когда два мужика и одна девчонка и когда я с двумя девчонками.

— И как лучше? — Глаза Алексея заблестели.

— Одинаково противно. Потом, после всего, одинаково противно.

— Почему? — Алексей аж присел в постели, свесил ноги, крепко держась правой рукой за металлическую рамку в изголовье.

— А потому что скотство это. Животное что-то. Я потом несколько дней как больной ходил.

— Так мне что, не переживать, что у меня этого не было? — Алексей, казалось, искренне расстроился.

Несбывшаяся мечта оказалась никчемной? — хохотнул Павел.

— Ну, вроде того.

— Не переживай. Вообще, скажу тебе, брат, ни о чем не переживай. Вот я вроде все испробовал. И нищету, и богатство, и власть и, считай, рабство, и женскую любовь, море любви, и одиночество. Во всем есть и свои плюсы, и свои минусы.

— Ну, от большого количества денег еще никто не страдал!

— Э-э! Лешенька, ты ошибаешься! Ой, как ошибаешься! Знаешь, у меня по этому поводу своя целая теория есть…

— Интересно, у тебя сначала появилась теория и потом деньги, или сначала деньги, а потом теория? — не скрывая иронии, перебил собеседника Алексей.

— Хохми, хохми. Остряк! Нет, генацвали, параллельно все шло. Ну, слушай.

Когда у тебя денег не хватает, ты все время думаешь о них, соображаешь, на чем сэкономить, где подзаработать. Значит, денег должно быть «больше, чем X». То есть больше, чем некая величина, достигнув которую, ты можешь себе позволить купить все, что тебе разумно хочется. Понимаешь, не просто хочется, а именно разумно хочется. Потом наступает золотая пора. У тебя столько денег, сколько тебе нужно, при этом, и это самое главное, ты живешь с мыслью, что, если их почему-то потеряешь, потратишь, ты еще раз сможешь столько же заработать. А вот потом — самое страшное. Вдруг денег становится так много, что, во-первых, ты начинаешь думать не о том, на что потратить, а как сохранить. И главное, что ты понимаешь, что больше уже никогда столько ты не заработаешь. Я называю это «черта Y». Ты опять все время думаешь о деньгах. Думаешь, как их сохранить, надежнее вложить, не потерять. Но мало того, теперь их у тебя столько, что это заметно окружающим. И эти твои окружающие непременно хотят у тебя твои деньги, а это уже, как правило, активы — акции, доли, недвижимость, бизнес, как их у тебя забрать.

— Ну, это зависит от твоего окружения….

— Молчи, дурашка! Я же серьезно! Проблема-то в том, что чем больше у тебя денег, тем больше меняется твое окружение. Те твои друзья, кто были таковыми в период бедности, если только они не богатеют параллельно с тобой, вдруг начинают отходить в сторону. И ты себя с ними чувствуешь неловко. И им некомфортно.

— Ну, а это-то почему?! Ведь дружба — это не сравнение кошельков. Это что-то духовное, нравственное…

— Вот-вот! Именно нравственное. И когда тебя старый друг, который живет, еле сводя концы с концами, спрашивает: «А сколько стоят твои новые часы?», ты теряешься. С одной стороны, врать другу, что они дешевые, нельзя. Не хорошо врать друзьям, на хрена они тогда нужны? С другой стороны, сказать их реальную стоимость — это его унизить. Ведь стоят-то они его трехлетнюю зарплату! У меня был такой случай! Никогда не забуду. Спросил меня один студенческих времен друг. Я ему честно ответил. Так его жена на него таким взглядом посмотрела, с таким презрением, что я чуть ей не врезал! А он как побитая собака сидел.

— Так это у него жена — дура!.. — Алексей неожиданно грязно выругался.

— Я ей это потом объяснил, — Павел вдруг расхохотался. — Когда она спустя пару месяцев ко мне в постель залезла!

— Да ты что?! Это же подлость!

— Нет, дорогой, нет, генацвали! Это — воспитательный процесс! За те несколько месяцев, что она моей любовницей побыла, я ей наглядно показал, что деньги — фигня, а вот искренняя любовь мужа к ней — ценность. Я ее постоянно унижал и показывал всячески, что она для меня — ничто. Да, подарки я ей дарил, но при этом не скрывал вовсе, что у меня параллельно еще пара телок есть. Отменял свидания, опаздывал, после секса быстренько выпроваживал домой. Так ей в итоге мои подарки поперек горла стали. Она на практике поняла, что Васькино отношение к ней, это тад друга звали, — это и есть счастье. А материальные блага — слишком дорого стоят!

— Ну, ты Макаренко, Паша!

Рассказывая про любовницу — жену друга, Павел как размахивал руками, сидя в постели, что смахнул с прикроватной тумбочки фонарик. Тот покатился по полу. Павел замолчал, растерянно и беспомощно, наблюдая, как фонарик все дальше и дальше откатывался от кровати.

— Леш, можешь фонарик поднять. Я же, блин, не ходячий! — В его голосе прозвучало отчаяние.

Алексей засмеялся. Смеялся до слез.

— Вот, рассуждаем тут с тобой. А ты встать за фонариком не можешь, а я… — Смех не давал ему говорить. — А я встать могу, подойти могу, а наклониться — нет. Только кровь к голове прильет, сразу в обморок грохнусь. Надо мне тебя на руках к фонарику поднести, а ты наклонишься и возьмешь. Такой у нас кентавр будет…

— Остряк, блин! — Павел чуть ли не плакал от досады. Шутке Алексея он даже не улыбнулся.

— Ладно, не переживай! Я уже приловчился, — Алексей встал с кровати, подошел к фонарику, докатившемуся до середины палаты, присел на корточки, медленно, осторожно, и не наклоняя головы, только следя глазами за движениями руки, поднял фонарик.

— Все, спать давай! Спасибо! — Павел начал сползать вниз по постели, так, чтобы подушка оказалась уже не под спиной, а под головой.

— Нет, Леш, погоди. Ну, а кроме дорогих часов, что еще мешало общаться со старыми друзьями?

— Да все! — Павел опять стал подтягиваться на руках вверх по кровати. По правил подушку, под поясницей. — Все, Леша! Мне интересно поговорить о фондовом рынке, я там играю, а приятель, друг то есть, он только футболом интересуется. Про дела в лаборатории его, он может рассказывать, но я ничего не пойму. А про фондовый рынок — он тупит. Он, понимаешь ли, в этом году на байдарке собрался, а я — собираюсь в батискафе к обломкам «Титаника» спуститься. У меня проблема перекредитоваться на двадцать миллионов долларов, а у него очередной платеж по ипотеке для сына подходит. Аж целых тридцать пять тысяч рублей. Может, мне с ним о банках поговорить?

— Да-а! Не зря в Евангелие сказано: «Счастливы неимущие!»

— Может, и не зря, — Павел говорил серьезно, без иронии и ухмылки, что с ним нечасто случалось. — Вообще, просто, чтобы ты знал. В Бога-то я не верю, но Евангелие считаю книгой не глупой. Ой, какой неглупой. Только из области фантастики. При том, ненаучной!

— Что так? Это собрание мудрости человечества.

— Так, да не так, Паша! Человечество-то с годами меняется. Что там в Евангелие по поводу вреда Интернета сказано?

Что по поводу искусственного зачатия?

Что о пересадке органов? Что о биржевых спекуляциях? Вот так-то! Всему свое время. И книжкам тоже!

— Ну, ты согласен, что не в деньгах счастье?

— Да, генацвали, согласен. Знаешь, я однажды прочел у кого-то, что денег должно быть столько, чтобы о них не думать. Точное определение моей формулы «больше, чем X, но меньше, чем Y».

— А я, хоть и верующий, но Евангелие не люблю. — Алексей засмущался, как бы извиняясь, улыбнулся. — Эта книга мечтать не учит. Смирению учит, добру учит, послушанию. Если хочешь, учит надежде.

Но не мечте и борьбе за ее осуществление.

— Ба! И это ты говоришь?!

— Да, я. Знаешь, я как-то задумался и понял, что самые счастливые люди бомжи!

— Потому, генацвали, что им терять нечего!

— Нет, Паш, ошибаешься! Не в этом дело. Они не мечтают. Бомж озабочен только тем, что ему сегодня поесть и что выпить. Он не строит планов на завтра, не ждет ничего от жизни. А потому и не разочаровывается. Его надежды не обмануты. Он счастлив, потому что он смирился со своим положением.

— И давно ты это понял?

— Лет десять назад. И сам изменился. Перестал мечтать. Просто радовался жизни. Каждому дню. Это, прости, банально, но правда помогает.

— А я нет! Я до последнего планы строил. Пока диагноз свой не узнал. Знаешь, — Павел помолчал несколько мгновений. — А ведь, наверное, ты прав. Я всю жизнь чего-то старался добиться. И добившись, тут же начинал строить новые планы. Так в общем-то и не пожил в свое удовольствие. Всегда чего-то еще не хватало.

— Ты хочешь сказать, что сейчас, зная, что еще пара-тройка недель и ты умрешь, ты счастлив?

Представь себе, да! Правда, есть одна печаль — больно быстро жизнь прошла. Как-то обидно. И второе — боли боюсь.

— То есть?

— При нашей болезни есть два варианта — отключился и ничего не чувствуешь. Или, наоборот, боли такие…

— Знаю, не продолжай. Тут я умней тебя оказался. Мне ведь, когда ветеринаром работал, приходилось животных усыплять. Так что на крайний случай, ампулочка у меня припасена…

— Так ты за эвтаназию? — Павла словно подбросило на кровати.

— Нет, против, конечно. Бог жизнь дал, только Бог и может ее забрать.

— Не понял. Где логика? Ты против эвтаназии, но для себя ампула есть.

— Да, потому что если эвтаназию разрешить официально, то наверняка злоупотребления будут. При нашей медицине, при том, какой она стала, любого врача можно будет подкупить. А сам себе взятку не дашь. Сам я могу решить, когда уходить.

— Допустим. А мне что делать? У меня ампул очки нет. Значит, я должен мучиться и страдать, а ты, раз, и смылся?

Алексей пристально всматривался в глаза Павла. Что-то хотел сказать, набрал воздух, но осекся.

— Что молчишь? — Павел начал злиться. — Что молчишь, спрашиваю! О себе позаботился, а на других плевать? Ну, истинный христианин! Блин!

— Давай об этом потом поговорим. Не кипятись, — Алексей чувствовал себя неловко и старался как-то сгладить ситуацию. — Давай лучше о приятном. О бабах!

— Да что с тобой о бабах говорить?! Прожил всю жизнь с одной, сделал ребенка другой. Что ты в этом понимаешь!

— А знаешь, была одна причина, почему я не гулял. Помимо того, что мне самому, для самоощущения было важно себя сохранять, не разменивать на пустяки. Мне баб жалко было. У них такая зависимая жизнь. От нас, от мужиков зависимая…

— Да кого ты жалеешь, друг мой?! Ты, генацвали, все-таки чокнутый! Любая мало-мальски красивая женщина рассматривает себя как товар. В одном лице продавец и товар. Я не про проституток. Здесь все просто и примитивно. Что значит для женщины удачно выйти замуж? Нет, вот скажи, что значит удачно замуж выйти?!

— Ну, чтобы муж любил, не обижал, чтобы семейный был…

— Ага! Любил. Это значит подарки дарил, обеспечивал, в дом все нес.

— А при чем здесь товар-то?

— А при том! При том, генацвали! Она продает тебе свое тело, молодое тело, а ты потом всю жизнь платишь. Скажи любящей тебя женщине, что ты замуж ее возьмешь, но работать не собираешься, что она тебя должна будет обеспечивать. А ты готов с ней спать и детей воспитывать.

Я посмотрю, кто за тебя замуж выйдет!

— За что же ты их так ненавидишь?

— За то, что любую из них так или иначе купить можно. Мы что покупаем? Их тело! Их улыбку! Ты когда-нибудь слышал, чтобы мужчина хотел жениться только потому, что она умная? Интересная духовно, блин?!

— Ты поэтому и не женат?

— Считай, что поэтому, — Павел неожиданно рассмеялся. — Вот сейчас бы я точно женился. На ветеринарше. И приданое просил бы небольшое. Одну ампулочку…

— Опять ты об этом. Ладно, давай спать.

— Скажи, теперь уже можно, — Павел грустно ухмыльнулся, — теперь нам с тобой уже все можно. Так скажи, а как ты на жизнь зарабатывал, генацвали? Я имею в виду, когда чиновником был. Взятки брал?

— Да не особо. Мне один рынок платил регулярно. Так ведь в чем смех — я при этом никаких поблажек-то не давал. Просто специально не придирался, не злобствовал. А для них и то счастье было.

— И все?! Леш, чего-то ты не договариваешь. Вот чувствую, не договариваешь.

Алексей посмотрел на Павла с удивлением.

— А что ты так заинтересовался? Если ты из ФСБ, то зря стараешься. Во-первых, ничего криминального я не дела. А во-вторых, даже если успеешь на меня накопать, а точнее сочинить что-нибудь, то посадить-то все равно не успеешь.

— Что ты злишься? — Павел растерялся. — Я просто хочу знать. Понимаешь, когда я понял, что обречен, вот тут-то мне и захотелось как можно больше узнать про ту жизнь, в которой я жил. Пока здоров был — делами занимался. Бестолково как-то объясняю. Короче, просто интересно. А к эфэсбэшникам у меня свой счет.

— Какой? Расскажи!

— Леш, я первый спросил. Обещаю, расскажу.

— Да все просто. Классику читать надо. «Золотого теленка» помнишь? Ну, Ильфа и Петрова.

— Читал, но не фанат.

— Так вот, дорогой мой Павел, там много умных мыслей есть. Например, про виц-председателя Фунта. У него работа была такая — сидеть. За нэпманов.

— Так ты сидел? — Павел чуть было не подпрыгнул.

— Нет. И других не сажал, от тюрьмы спасал. Ладно, расскажу. Знаешь про фирмы-поплавки?

— Ну конечно. Без них никто работать не мог.

— А кто у тебя их возглавлял?

— Я, Леш, их покупал готовые. Поэтому точно не знаю. Ну, думаю, стандартно — бомжи или по краденым паспортам. Меня это не касалось.

— Примитивно и тупо! Так, мой юный друг Павел, я делал это красивее. И тоньше. Была у меня одна знакомая компания молодых людей. Деловых и оборотистых. Они как раз такие фирмы создавали. И продавали. Таким, как ты. А я им фунтов поставлял.

— Паспорта воровал, генацвали?

— Иди ты! Все проще и гениальнее. У меня приятель в онкодиспансере работал. Он меня давал данные на тех пациентов, у которых была четвертая стадия рака. Ну, как у нас с тобой. То есть обреченных. Подбирал тех, кому месяцев шесть — восемь оставалось. Тут ведь точно не определишь. Вот на имена этих несчастных фирмы регистрировались, а когда менты приходили, то оп-па! — нет человека. Ну а молодежь мне за фамилии и паспортные данные небольшие комиссионные выплачивала. Правда, они все на лечение сына и уходили. Так что я, считай, не для себя старался.

— Остроумно. И в общем-то гуманно, — Павел удивленно качал головой и задорно смеялся.

— Ну, а ты за что эфэсбэшников ненавидишь?

— Да, банальная история, генацвали. Даже дурацкая, если так разобраться.

— Рассказывай, не томи.

— Да, пожалуйста! Была у меня девушка, лет двадцать назад. Или что-то около того. Встречались. Даже жить вместе начали. Да, какой там начали! Два года вместе прожили. Потом она стала обижаться, что в ЗАГС не веду, внимания стал уделять меньше, взяла свои вещи и ушла. Я хотел ее вернуть. У дома ждал, цветы в ручку двери засовывал. На работу к ней ездил. А она — как отрезала. А месяца через два позвонила и сказала, что если я ее не оставлю в покое, то новый ее со мной разберется. Я спросил, кто он такой, разбираться чтобы? Из бандитов? Она отвечает: «Нет, из ФСБ». А потом он мне позвонил. И четко так объяснил, что либо я ее оставляю в покое, либо он «со товарищи» меня укатают лет на десять. Я пошутил, мол, как японского шпиона? А он так спокойно мне отвечает: «Нет, как российского бизнесмена». Я понял, дядя не шутит. Ну, и отвалил. Потом всю жизнь ее вспоминал. Может, она единственная и была, которую я любил.

— Как ее звали? — еле выговорил Алексей.

— Оксана. А что?

— Нет, ничего…

Алексей как-то неестественно стал выгибаться назад, тело напряглось и сразу обмякло. Рука бессильно упала с кровати и несколько мгновений раскачивалась словно маятник. Алексей потерял сознание.

— Сколько тебя не было? — спросил Павел, как только каталка с Алексеем въехала в дверь палаты.

— Да недолго. Вот сестренка говорит… — Алексей приветливо улыбнулся медсестре, тащившей каталку со стороны головы, — минут сорок. Так что, пока еще вместе полежим.

— Я не против. Одному как-то совсем тоскливо.

Медсестры переложили Алексея на постель, пожелали больше не болеть и вышли из палаты.

— Тебе не кажется, генацвали, что пожелание нам «не болеть» как-то по-садистки прозвучало.

— Ну, не злобствуй ты! Они добрые. И честные.

— Почему это они честные, генацвали?

— Мне вот та, что по полнее, когда мы одни в реанимации остались, честно на мой вопрос ответила. Я спросил, почему я так часто стал сознание терять? Она ответила — опухоль растет, жидкость какая-то там выделяется, заполняет черепную коробку, давит на мозг…

— А ты этого не знал? — весело, будто о футболе говорили, спросил Павел.

— Не это важно. Важно то, что она предупредила — любой следующий обморок может перейти в кому. А это значит, что, во-первых, боли меня не ждут, и ампулочка мне не понадобиться. А во-вторых, что теперь точно я должен все дела закончить. А одно такое дело у меня есть. Точнее, теперь уже два.

— Построить коммунизм в одной отдельно взятой стране?

— Погоди хохмить, Паша. Может, я завещание имею в виду.

— А ты что, его еще не составил? Не отписал, кому ковер, кому стиральную машину? Вах, генацвали, как забыть мог?

— Я повторяю, погоди хохмить. Остряк. Тебя это тоже касается.

— Меня нет — я завещание составил еще три месяца назад.

— И кому же, позволь поинтересоваться?

— Стандартно. Детскому дому одному. Подмосковному. У меня дача недалеко. Я пару раз тамошних детей на прогулке видел. Аж сердце сжималось. Знаешь, что я сделал, чтобы бабки мои не разворовали? Деньги завещаются Детскому дому, но с тем условием, что каждому воспитаннику, достигшему восемнадцати лет, покупают однокомнатную квартиру. По сегодняшним ценам, думаю, лет на двадцать на всех выпускников хватит.

— Это все, конечно, здорово, Паша. Но у меня другое предложение есть.

— А тебе-то что до моих денег?

— Мне надо сына, Мишу, обеспечить. Вот ты мне и поможешь.

— Ты хочешь…

— Павел, не перебивай! Я сделку предлагаю. Ты завещаешь сыну один миллион долларов, а я тебе отдаю ампулочку. То есть за миллион ты получаешь право на безболезненную смерть.

— Что ты… Бред какой-то. Я для себя решил, что никому, понимаешь, никому конкретному, деньги мои не достанутся. Мне люди столько зла причинили, что выбрать среди них достойного я не могу. И не хочу. Вот пусть лотерея будет. Ты хороший мужик, Леша, но прости…

— Я, может, совсем и не хороший, Павел. По крайней мере, для тебя. Только не перебивай! Я говорил тебе, что полюбил одну женщину? Мишка ее сын. От меня.

— Так мне-то что ты плохого сделал? — Павел недоуменно смотрел на Алексея, явно решив, что тот сошел с ума.

— А то, Леша, что звать ее Оксана. И что звонивший тебе эфэсбэшник — это я. Вернее, я, конечно, в ФСБ никогда не работал. Но звонил тебе и представился сотрудником КГБ кстати, а не ФСБ, именно я. Извиняться не буду. Мы боролись с тобой за одну женщину. Ты ее упустил, я добивался. Так что все по-честному. Битва двух самцов за самку. Ты же материалист, в Бога, в судьбу не веришь. Я оказался смышленее. Ты спасовал. Все честно! Но она, Оксана, не виновата. И сын ее не виноват. А ему лечится надо!

— Ты это все придумал, когда в реанимации лежал?

— У Оксаны родимое пятно под правой грудью. Так?

— Да, но…

— У меня, Павел, мало времени. Медсестра через десять минут… — Алексей посмотрел на часы. — Нет, через пятнадцать, приведет сюда главного врача. С бланком для завещания. Решай!

— Погоди, но…

— Меня после обеда переведут в другую палату. И последнее… Мы больше разговаривать не будем. Не можем мы с тобой больше разговаривать. И умирать в одной палате не можем. Двадцать лет ты ненавидел меня, а я тебя. Потому, что все эти годы я чувствовал, что Оксана продолжает любить своего бывшего. Своего первого мужчину. И я ненавидел его. А теперь я помогу ему уйти из жизни без тех болей, которые он заслужил. Ради своего сына. Ради Оксаны.

 

Фрагменты дневника

12 марта 2003 года.

Пашка вырос. Как-то незаметно и очень быстро. Вот он пошел в первый класс, и вот он уже ординатор в тридцать первой больнице. Хирург.

Дома почти не бывает. Что, собственно, нормально. Сколько зарабатывает начинающий врач? Ставка тысяч пятнадцать, плюс дежурства. Разумеется, подработка в платной клинике. Интересно, когда он спать-то успевает? А еще девушка у него появилась. Само собой, не первая. Но эта — вроде всерьез. Почти год вместе.

27 сентября 2003 года.

Точно. Как в воду глядел. Вчера Павел объявил, что собирается жениться. На ней, на Оле. Ну, что ж, нормальная девчонка. Мне нравится. Правда, Катя, кажется, ревнует. Ха! Ей бы хотелось подольше оставаться главной женщиной своего сыночка. Кстати, моя мама, приняв ее в свой дом, вела себя умнее. Хотя, честно говоря, Катя перед будущей невесткой тоже ничего не «изображает». Только при мне ворчит, рано, мол. Пришлось ей напомнить, что когда мы поженились, я был на четыре года моложе нынешнего Пашки. Катя тут же прибавила: «Другие времена!»

Интересно, сколько сотен лет матери произносят эту фразу?..

10 мая 2004 года.

Ну вот, нас выселили из собственной квартиры. Правда, мы и так жили в основном на даче. В Москве только ночевали раз-два в месяц. А теперь — фигушки. Пашка переселил Олю к себе, сделал ремонт и сообщил нам, что, разумеется, если нам очень приспичит, то переночевать в любимой столице мы можем. Но желательно, чтобы молодой семье ничто не мешало чувствовать себя счастливой и самостоятельной. Справедливости ради отмечу, что деньги он у меня брать теперь отказывается. Попросил разрешения позвонить нескольким моим друзьям, которых он, естественно, с детства знает, чтобы денег одолжить. У меня, однако, даже в долг брать не захотел. Сослался на мнение жены: «Чтобы не было соблазна не отдавать». Разумно.

Мы с Катей сидим на даче. С собакой. Вот кому теперь вся нежность достается! А как иначе — она же нас ждет, приезжаем — хвостом виляет. От радости аж повизгивает. А глаза?! Какие любящие глаза!

Но сын — все-таки лучше…

Катька иногда по ночам плачет. Хорошо, что на работе забот выше головы. Хоть это отвлекает…

28 сентября 2004 года.

Оля беременна. Должна родить через три месяца. Девочку. Пашка — доволен. Катя — счастлива. Всю жизнь переживала, что у нас один сын. Ей так хотелось наряжать девчонку, заплетать ей косички, завязывать банты. Уверен, расти она девочку — мечтала бы о сыне. Ох, бабы, бабы!

1 января 2005 года.

Машуля — очарование! Безоговорочное! Ей уже годик. Жаль, но я оказался прав в своих прогнозах — видим мы ее крайне редко. Посчитал: за год семь раз. В среднем по полчаса. Нет, не сбываются что-то мечты о закатном счастье, растворенном во внуках…

8 марта 2007 года.

У Кати реальная депрессуха. Паша звонит пару раз в неделю. Машке три года, а с нами на даче она за всю свою маленькую жизнь провела неделю. Весной этого года.

Мы остались одни… В доме тишина.

Неужели именно так начинается старость? Родился парадокс: тишина в доме — набат старости… Красивая фраза, не касайся она Кати и меня. Случись что со мной, что с Катей будет?! Что делать, ума не приложу…

10 марта 2009 года.

Вчера ехали домой от ребят. Нашли повод напроситься в гости: поздравляли девушек с Восьмым марта. Атмосфера в машине гнетущая: едем, молчим. Я возьми да и брякни: «А давай ребенка из детского дома возьмем?» Уверен был — пошлет меня Катя куда подальше. А она вдруг: «Давай. Только девочку. Лет трех-четырех. Чтобы с Машулькой сестрами были». Забавно! Я ведь просто так сказал, не подумав, а она призналась — уже год об этом размышляет. Только мне не говорила, решив, что я стану возражать. А теперь мне вроде и деваться некуда. Вот уже часа три прошло, как домой приехали. Катька просто летает. Обегала весь дом, выбрала комнату для детской, нашла место для няни. Такое ощущение, что завтра уже ребенка привозим. Даже воздух в доме будто посвежел.

15 июля 2007 года.

Три месяца на бумажки… У нас, оказывается, целая система выстроена, как воспрепятствовать усыновлению детей из детских домов. Правильно говорится — не имей сто рублей, а имей сто друзей. Не зря я со школы с Кириллом дружу — один его звонок и весь московский департамент опеки в нашем распоряжении. Короче говоря, мы можем вопреки правилам ездить по всем детским домам и домам ребенка и сами выбирать, кто нам понравится. А «простые смертные» могут смотреть только то, что им предложат. Большая разница. Завтра едем в первый Дом ребенка.

10 августа 2007 года.

Четвертая попытка оказалась удачной. Очаровательная девочка, трех с небольшим годочков. Считай, Машенькина ровесница. Зашли в группу, только зашли, а она бросила игрушки и кинулась к Кате. «Тетя, тетя, поиграй со мной!» Катька — в слезы. Правда, на меня малышка смотрела с большой опаской. Но воспитательница сказала, что она вообще мужчин побаивается. Завтра поеду проверять ее «статус». Что там с родителями, с медициной. Честно говоря, боюсь. Выяснится, что у ее матери СПИД, наркозависимость, гепатит или какая-нибудь еще хрень, и что делать? Катька вся аж дрожит от ожидания. Надо было видеть, как они смотрели друг на друга, когда мы уезжали…

15 августа 2007 года.

Спросили Пашу про его отношение к появлению «сестры». Честно говоря, предполагал — будет против. Но нет. Поддержал. «Вам надо, вы еще молодые». Катька смотрела на него такими благодарными глазами, что мне аж не по себе стало. Обидно — идея-то моя…

4 октября 2007 года.

Привезли Ксюшу домой. Пока на неделю, пригласили нянечку из Дома ребенка. Ксюша к ней привыкла, адаптироваться в новых условиях ей будет проще — хоть кто-то из «старого мира» этой крохи рядом. Надо срочно искать постоянную няню, мы же почти целыми днями на работе…

Одно «но». Ксюша дико боится собаку. А той же интересно — все время подходит, обнюхивает, хочет лизнуть. Ксюша — в крик. Об этой проблеме мы не подумали…

28 октября 2007 года.

Придумали Ксюше новое имя. Катя не хочет оставлять старое, И правильно — у ребенка начинается новая жизнь. Решили назвать Наташей. Наташа — Паша — созвучно.

5 ноября 2007 года.

Ребенок дома уже месяц. А Пашка так и не приехал на нее посмотреть. Да, братско-сестринских отношений, пожалуй, не предвидится. Видимо, я слишком оптимистично смотрел в будущее… Хотя, чего я, собственно, хочу? У него своя дочь. Родная кровь. А тут — чужое. Честно говоря, я и сам целую Наташу на ночь как-то скованно. Что-то внутри тормозит. И «дочерью» язык не поворачивается называть. «Девочка», «кроха» — легко. А «дочерью» — пока не могу. Катя в наших разговорах тоже предпочитает «красотку» и «малышку».

3 января 2008 года.

Наташка совсем освоилась. Прошло три месяца, как она у нас, и вот уже то хохот, то рев, и, главное, все — «в голос». А первое время и плакала, и смеялась беззвучно. Жуткая картина — ребенок смеется, а смеха не слышно. Плачет, а всхлипываний нет, только слезы. Несладко ей, видать, было в Доме ребенка. Хотя понятно — двадцать ребятишек в группе. Конечно, им не разрешали шуметь. Разумно. Но — ужасно!

12 июля 2008 года.

Отпраздновали первый Наташкин день рождения у нас дома. За девять месяцев она освоилась абсолютно. Теперь «нам четыре года»! Приезжали Паша с Олей. С Машкой. Девочки сошлись сразу. А Паше, такое ощущение, трудно даже дотронуться до Наташи. Ладно, все это не важно — Катька просто лучится. Паша даже сказал: «Мать, ты лет на десять помолодела!» А мне не сказал…

Сегодня — о прозе жизни. Я даже не представлял, сколько это стоит — ребенок в доме. Няня приходит на день, но иногда и ночевать приходится просить. Консультации у педиатра — специалиста, если вдруг со здоровьем непонятно. Художественная студия. Бассейн. Одежда. Фрукты-овощи. Но самое невообразимое — это обувь! Детские сандалики, приличные с виду и с правильной подошвой, стоят почти столько же, сколько Катины туфли! Короче, прикинул — на Наташку уходит больше, чем на каждого из нас. Но! Но какое же это счастье, когда дома звучит детский смех! Такие моменты душевного восторга ни за какие деньги не купишь.

15 мая 2009 года.

Наташке скоро пять. Она не знает, что мы ее взяли из Дома ребенка. Но ведь когда-нибудь узнает. Наверняка. «Мир не без добрых людей»! Просветят. Либо кто-то из соседей по даче, либо кто-то из друзей. Может, и не со зла, а по дури. И как она это переживет? Говорили с психологами — те советуют раскрыть ей правду нам, самим. По крайней мере, до школы. Наверное, правы. Все равно не скрыть. Нынешние дети уже лет в десять в Интернете любую информацию накопают. И потом Наташа подрастет, начнет соображать о взрослых делах и тут же вычислит, что по возрасту мы ей в родители староваты. Не могла же Катя в пятьдесят лет ее родить!

Интересно, а если бы отменить «тайну усыновления», сколько приемных детей вдруг обнаружится? И сразу это дело станет обычным, нормальным, общепринятым. И скрывать окажется ничего не надо. Ведь скрывают только то, чего другие не делают. А так, если в классе хоть десятая часть детей усыновленные, то никто и не будет «париться» на сей счет…

17 марта 2010 года.

Через полгода Наташке в школу. Уже читает, считает, пишет. Куча Катиных привычек — и голову так же вскидывает, и обороты речи те же, и… Да вся она в Катьку! А мне-то радость какая! Недавно заметил, если уезжаю на работу, когда она еще спит, то весь день как-то не задается. Мне уже надо, потребность есть, чтобы она меня утром поцеловала. Солнышко мое!

1 июня 2010 года.

Сегодня вечером по телевизору смотрели передачу про детский дом. Вернее, не смотрели специально, а ужинали при включенном телевизоре. Показывали этих несчастных детей, брали у них интервью. Все, как один, об одном и том же: «Хотим домой, хотим иметь папу и маму»… Вот уж точно, как говорится, смотреть без слез нельзя. Катя берет пульт, чтобы на другой канал переключить, а Наташка просит — оставь, не переключай. Заканчивается передача, и Наташка вдруг говорит: «А давайте возьмем к нам домой одного из этих сирот. Жалко их. Я няне помогать буду». Катька в слезы. Да и у меня комок в горле. Вот ведь какие повороты жизнь выдает! Но главное другое — хороший, судя по всему, человечек растет…