Здесь: Шестнадцать

Доктор Герреро осматривал глаза Тальи, как вдруг почувствовал какую-то реакцию с ее стороны. Он дал знак Тере, Ане и Мигелю отойти, осторожно откинул одеяло и постарался сосредоточиться на своих действиях, не обращая при этом внимания на худобу Тальи и многочисленные следы от уколов на ее теле.

— Что случилось? — шепотом спросила Ана у медсестры.

— Она реагирует, — ответила та, не сводя взгляда с девочки.

Ана вцепилась в пиджак мужа. С мая не наблюдалось ни малейшего улучшения, а сейчас было уже третье февраля.

— Откройте жалюзи, Тере, — попросил доктор Герреро, опять вернувшись к глазам пациентки.

Хайме, сидевший возле Пабло, неслышно подошел, хотя был напряжен до предела.

— Талья, ты меня слышишь? — спросил доктор Герреро, словно будил ее в школу. — Тут твои родители. Ты слышишь меня?

Он сделал знак, чтобы Ана поговорила с дочерью, но та не могла вымолвить ни слова, и тогда заговорил Мигель:

— Талья, это папа. Ты меня слышишь? Мама тоже тут.

— Да, дорогая, я здесь, — собственный голос показался Ане чужим.

Талья приоткрыла глаза и с видимым усилием сосредоточила их на матери, которая бросилась к постели и взяла ее за руку.

— Талья, дорогая, маленькая моя, я здесь, мы все здесь, любовь моя…

Слабая улыбка осветила лицо Тальи. Хайме обнял Тере за плечи, и оба с изумлением наблюдали за происходящим.

Постепенно Талья обвела взглядом отца, Хайме, Тере и остановилась на докторе.

— Я была там, — голос звучал слабо и хрипло.

Доктор подмигнул ей и приложил палец к губам.

— Пока не разговаривай, Талья. Тебе нужно отдохнуть. Ты проделала долгое путешествие.

— Я его нашла. Оно там, где вы говорили.

— Тс-с-с! Отдыхай. Потом все расскажешь. Будьте добры, выйдите ненадолго. Ее нельзя волновать.

Ана умоляюще посмотрела на врача:

— Пожалуйста…

— Ну хорошо, вы можете остаться, а остальные пусть выйдут в коридор или в холл.

— Хайме? — еле слышно спросила Талья, прежде чем все покинули палату.

— Да, это я. А откуда ты знаешь?

— Пабло вернется. Он мне обещал.

Врач чуть не вытолкал Хайме в коридор, Мигель обнял его, и юноша больше не пытался сдерживать слезы.

 

Там: Двенадцать

Впервые за долгое время Пабло был счастлив. Он неторопливо плавал в прозрачном шаре, и хотя поначалу с неудовольствием вспоминал кое-какие эпизоды своей жизни, которые предпочел бы забыть, постепенно он понял, что нельзя отринуть прошлое, заново его не пережив, не поняв и не приняв, как бы тяжело это ни было. Перед ним вставали сцены, когда он использовал слова вместо ножа, намеренно стараясь причинить боль людям, которые им дорожили, хотели помочь, поделиться всем чем угодно. Но он не был готов принять их дружбу, поскольку после исчезновения из его жизни родителей считал себя жертвой, а значит, был вправе отыгрываться на любом, кто протягивал ему руку, причинять страдания всем вокруг, заставлять расплачиваться за то, что с ним произошло, ни в чем не повинных людей.

Но теперь все в прошлом — даже стыд, который он испытывал за свои поступки, куда-то исчез. Он будто очистился или заново родился, а потому был готов начать все с нуля и учиться, чтобы, вернувшись в привычный мир, воспользоваться предоставленным ему шансом и стать лучше. Он поможет людям, оказавшимся, вроде него, в отчаянной ситуации, он отведет их в «Хранилище ужасных слов», и проводники покажут им, что нужно делать.

 

В своем скором возвращении он не сомневался: он обещал Талье, он в долгу перед Хайме, возможно, его ждут родители, которые не научили его правильно пользоваться словами, потому что сами не умели.

Цвета в шаре сменяли друг друга, и вдруг в этом калейдоскопе он увидел маму и понял, что она всегда его любила, как и он ее. Он понял это без слов, благодаря мягким, будто шелковым, прикосновениям, донесшемуся из детства запаху духов и золотистому свету. Из отчасти уже позабытых воспоминаний и ощущений родилось счастье: сильные руки, подбрасывающие его в воздух, и звенящий вокруг смех; Хайме, сидящий напротив него в интернатской столовой; вкус арбуза жарким летним вечером; звуки гитары на пляже…

С закрытыми глазами и широкой улыбкой он купался в этом вновь обретенном счастье, решив немного подождать с возвращением в мир, где ему предстояло использовать то, чему его научили.

 

Здесь: Семнадцать

Через три недели после того как Талья очнулась, доктор Герреро решил наконец ее выписать, и ярким мартовским утром Ана, Мигель и Диего, специально ради такого события приехавший из Барселоны, отправились забирать ее из больницы. Проводить девочку вышли в вестибюль все врачи и медсестры отделения, а она пообещала каждый день навещать Пабло и поддерживать Хайме, который не оставлял все еще находящегося в коме друга.

— Этот мир тоже прекрасен, — сказала Талья, любуясь недавно расцветшей в больничном саду огромной мимозой, и широко улыбнулась.

Ана, Мигель и Диего с тревогой переглянулись. По словам доктора Герреро, с девочкой все было в порядке, однако их беспокоили постоянные сравнения этого мира с другим, в котором она якобы побывала, пока находилась без сознания, и о котором то и дело вспоминала, — хотя с течением времени воспоминания об этом таинственном месте становились все более отрывочными и расплывчатыми, как обычно с нами и происходит.

Дон Мануэль объяснил, что для Тальи все происходившее казалось близким к реальности, а на самом деле речь идет об очень длинном сне, который помог ей не потерять контакт с собой и окружающим миром. Врач попросил отнестись к рассказам девочки с пониманием, не противоречить ей и спокойно подождать, пока она сама не поймет, что это был всего лишь сон.

— Ты рада, что вернулась? — спросил Мигель по дороге к машине, обнимая дочь за плечи.

Она кивнула и серьезно ответила:

— Я могла бы остаться и учиться дальше, но там время стоит на месте, а здесь движется. Если бы я осталась, то вернулась бы гораздо позже, когда вас уже не было бы на свете, а мне хочется быть с вами.

— Чему же ты училась? — спросил брат. После долгих обсуждений они с родителями решили последовать совету врача и постараться узнать о таинственном сне Тальи, который длился на протяжении ее многомесячной комы, как можно больше.

— Тому, чтобы мои слова выражали то, что я действительно хочу сказать.

Брат рассмеялся.

— Ну, это ты уже в четыре года умела. Ты всегда очень точно знала, чего хочешь, такая упрямая была.

Талья покачала головой. Она рассказала им многое, хотя видела, что им не верится, но о главном пока умолчала.

Конечно, нужно поговорить и с мамой, и с папой, и с братом, но до сих пор все было так хорошо, все были так рады, что снова вместе, и так не хотелось возвращаться к произошедшему почти год назад скандалу, из-за которого они разбежались в разные стороны, что Талья все откладывала и откладывала этот разговор. Подходящего момента она ждала почти три недели, боялась, как бы опять не начались ссоры, решила наконец сделать это сразу, как только они приедут домой, но неожиданно для себя заговорила еще по пути к машине.

— Мама, — она взяла ее за руку, и Ана тоже сжала руку дочери и заглянула ей в глаза, — помнишь, за день до аварии я сказала, что не люблю тебя и будет лучше, если ты уйдешь?

Ана вздрогнула и сжала ее руку еще сильнее:

— Это неважно, дорогая, все прошло, я давно об этом забыла.

— Нет, важно, мама. Ведь ты говоришь так только для того, чтобы я не страдала, а сама пытаешься забыть, но не можешь. Я права?

Ана потрясенно на нее посмотрела. Талья вдруг показалась ей повзрослевшей лет на десять — она говорила как серьезный разумный человек, даже более разумный, чем иной взрослый. Ана встревожилась — дочь будто подменили, будто она действительно провела несколько месяцев в каком-то неизвестном месте, где ей помогли стать мудрее.

— Вот этому меня и учили, понимаешь? Только мне не хватило времени научиться всему.

Они шли по больничному саду к парковке, постепенно замедляя шаги, то и дело останавливаясь, чтобы лучше видеть глаза друг друга.

— Мама, прости меня за те слова, они были неправдой. Просто я хотела причинить тебе боль, так как ты тоже делала мне больно, и в то же время хотела, чтобы ты поняла, что я тебя люблю и ты мне очень нужна. Простишь?

Ана крепко ее обняла.

— Конечно, жизнь моя. А ты меня?

— Конечно.

Взявшись за руки и улыбаясь, они продолжили путь. Все оказалось гораздо проще, чем она представляла. Мужчины, довольные, шли чуть позади. Заговорили о Диего, который и так учился неплохо, а теперь, когда тревога за сестру осталась позади, мог вообще выбиться в отличники. Внезапно Талья вполоборота спросила:

— Папа, а вы тоже друг друга простили? Будете жить вместе?

Мигель взглянул на Ану и уже собирался сказать то, что хотела услышать Талья, однако в последний момент передумал и ответил правду:

— Да, мы простили друг друга, но пока не знаем, будем мы вместе или нет. В последние месяцы мы много разговаривали, и многое между нами прояснилось, но мы ждали, когда ты придешь в себя, и собирались посмотреть, как дальше сложится жизнь. И если сейчас мы все вместе идем домой, еще ничего не значит. Но что мы двое знаем точно, — он улыбнулся, увидев обиженную физиономию Диего, — извини, не двое, а трое, так это то, что мы тебя очень любим и не позволим тебе переживать. Наверное, нам всем стоит поучиться тому, чему учили тебя.

Ана напряженно ждала, как отреагирует Талья, но девочка улыбнулась, обняла брата и пропустила родителей вперед.

— Разговаривать очень важно, — сказала она, — и вы обязательно продолжайте, только говорить нужно то, что действительно хочешь сказать, понимаете? Нам с Диего тоже есть о чем поболтать. Ну-ка, признавайся, с какими девчонками в университете познакомился? Невестой обзавелся?

Диего рассмеялся.

— Не до того мне было, я за тебя переживал, но теперь-то своего не упущу, вот увидишь.

 

Здесь: Восемнадцать

Пятнадцатого июня, когда в большинстве школ проходили итоговые экзамены, которые Талья не сдавала, Пабло открыл глаза.

Врача в палате не было, возле его постели сидели только Хайме и Талья, и она, как всегда в последнее время, пыталась побыстрее отделаться от его вопросов о чудесном сне — об их с Пабло путешествии в «Хранилище ужасных слов». На том, что это сон, настаивал доктор Герреро, хотя для нее место, куда они попали, было не менее реальным, чем окружающий ее мир.

Талья не сомневалась, что дон Мануэль ей верит, но почему-то советует, всегда намеками и всегда в отсутствие родителей, особенно о случившемся не трезвонить — мол, научилась чему-то, сумела полученными знаниями воспользоваться, и хорошо. Следуя его советам, она теперь тоже делала вид, будто все это ерунда, не более чем очень долгий сон, который постепенно развеивается.

Они не заметили, как Пабло очнулся, и несколько минут, словно приятную музыку, он слушал их разговор, не вдумываясь, о чем идет речь. Затем обвел глазами комнату: свежий букет нарциссов, несколько открыток на тумбочке, несколько книг, рядом с его постелью — девочка и юноша. Хайме и Талья. Хайме? Талья?

Он попробовал сесть, но мышцы не слушались, от усилия он закряхтел, и вот тогда оба посмотрели на него.

— Привет, Пабло, — Талья улыбнулась ему, будто ничего особенного не произошло. — А я уж думала, ты забыл, что обещал мне вернуться.

— Эй, старик! — Хайме улыбался во весь рот, но глаза были полны слез. — Ну наконец-то, давно пора. Я тут целую библиотеку перечитал, дожидаясь, пока ты проснешься.

Пабло слабо пожал другу руку и улыбнулся в ответ, а потом перевел взгляд на Талью.

— Ты выросла, малявка, — голос от долгого молчания был хриплым.

— Ты тоже, — сказала Талья. — Теперь да.