Мария Степановна опустилась в кресло у окна. Из-за стены голосом Горбачёва выступал телевизор. Душные сумерки вползли в окно прянным запахом антоновки и душистого табака. Уж сколько лет она жила с Мишей, а то первое обожание и совершенно необъяснимое чувство цельности не покидало её. Казалось, у них была общая Душа. За все эти долгие годы всякое было, но не помнила Мария Степановна, чтобы когда-нибудь они поссорились. И любовь, и страсть их были неиссякаемы, как когда-то там, в Киеве, впервые, в той маленькой комнатке в коммуналке в далёком 52-м. Она не понимала женщин, которые ссорились с мужьями, тем паче, не понимала, как они, уже будучи матерями, не испытали в жизни сладостного восторга соития с желанным мужчиной. С тех пор, как привезли этого московского журналиста, Мишу что-то заботит. Сидит в задумчивости в ординаторской, ночью не спит, переворачивается осторожно с боку на бок, боясь невзначай потревожить её. Миша младший уж больно откровенно «положил» глаз на эту столичную девушку. Правда, он уже вполне взрослый. Наверняка у него были уже в жизни женщины. В общежитии жил, когда в институте учился. И в Чернобыле пол года работал по мобилизации… Привёз свои 25 рентген. Но грудь всё равно давила тревога за своего единственного. У неё могло быть с Михаилом много детей, но уж больно суровая жизнь диктовала свои законы. А теперь и вовсе не поймёшь, что за перестройку затеял этот моложавый генсек с родимым пятном на темечке. Слава Богу, вывели войска из Афгана. А то вон сколько ребят вернулось в гробах. Целый угол на кладбище отвели для интернационалистов. И название-то какое громкое прилепили! А матерям каково? Ведь у большинства эти ребята единственные… Боже, Боже, своих-то, небось, не посылали. Нет, не понимала Мария Степановна своё Правительство. Скорее понимала тех, «духов». И не представляла, как бы её Миша, партизанский сын, стал бы оккупантом в чужой стране. Это неправда, что там защищают революцию. Если революция дело народное, то не станет народ бороться против революции. Лгут газеты. Говорят, защищали государственные интнресы. Интересы государственных и партийных чиновников — да. Афганцы ли, кубинцы или эфиопы пусть сами решают, как им жить. К чему насиловать без любви? Вот и этот, что привезли, помнится, тоже вещал по телевизору, как там наши солдаты помогали делить помещичью землю да сажать сады. А уж как делили да сажали — вон ребята, что отвоевали и вернулись рассказывали. Тот мальчик, которого в прошлом году через месяц после дембеля привезли… Не идёт из головы. Господи, что же он там пережил! Всё вскакивал по ночам, шел в атаку, стрелял и терзала его какая-то непонятная болезнь. Никто не мог определить. Пришлось отправить в специальный невропатологический госпиталь. Полежал месяц, вернулся. Даже в университет поступил в Киеве. А потом повесился. Что с родителями было! Проклинали армию, партию и Правительство. Из шести человек из его взвода, которые вернулись, только один и остался в живых. Да и того срочно разыскивают через военкомат. Остальные все покончили с собой. Говорят, испытывали там какое-то нервно-паралитическое оружие. Кто знает. Может и испытывали. У нас узнаешь. А по мне, так испытывали нервы этих ребят и их родителей. Мало им, что пережило это поколение. Пора кончать со всем этим. И дедушка Илько говорит также. Что-то и он стал сдавать. Особенно после того, как взорвался Чернобыль. Мария Степановна прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Вечерний шепот листьев струился из сада, нежно перебирая тюль занавесей…

За стеной по ТВ Горбачёва сменил маститый академик. Отвечал на вопросы телекоментатора, как с помощью разработанной программы за 500 дней вся громадная страна вмиг перейдёт на рыночную экономику. Дед Илько кряхтел и что-то бормотал. «Совсем дед плох стал. Беседует уж с телевизором, — подумала Мария Степановна. — Надо приниматься за приготовление ужина. А то углубилась в размышления. Неровен час записывать начну. Покормлю своих мужичков свежим творожком. Облепихой протёртой с сахаром сверху полью. Полезно. Дедушка рекомендует. Да и Мишке после Чернобыля очень нужно. Всё красное и оранжевое нужно есть. Выводит нуклиды. Черт бы их побрал! Станция оказалась ненадёжная. Спроектировали без защитного колпака. Как всегда спешили, гнались за отличиями начальники. Вон эта житомирская журналистка написала, как строили — бракованные детали ставили да не те материалы применяли. Да на станции собрались кумовья, свояки и земляки. Как водится у нас. Привилегии, большие заработки. И работа чистая, в белом халате. Городская квартира с горячей водой, снабжение по первой категории. Смотри, чтоб стрелка была тут, а не в ином месте. И все дела. Разучились уважать квалификацию». — «Гегемон — главное действующее лицо истории!» — иронизировал дед Илья. — «Тьфу, чтоб вы пропали, недоумки! Допрыгались. Чего-то не учли в эксперименте. Не согласовали, не утвердили. Вот и взорвалось. Можно подумать, ежели бы согласовали и утвердили, что-либо изменилось бы. Вон, когда согласовали и утвердили — строить новую больницу у нас. И что? Который год, как согласовали, а до сих пор и конь не валялся… Стыдно сказать — семьдесят лет советской власти, а больничка-то оборудована в конюшнях замка ясновельможного пана Понятовского. Уж больше тридцати лет тут работаем, а всё не хватает средств. Ни горячей воды, ни канализации нет в больнице. То поднимать целину нужно, то строить БАМ, то лететь на Луну, то помогать Эфиопии с Анголой, то афганская война. Забота о простом человеке называется, чтоб вы пропали! Верно, что перестраивать нужно. Только как? Дед говорит — «Мозги нужно перестраивать. И не иначе. И ранее, чем через поколение их не перестроить. Опять врут». — Ведь прав дед. Не стрелять же всех этих партийных чиновников, как в 18-м. А кто в этих чиновничьих креслах ныне? И в области, и в Киеве — сплошь бывшие профсоюзно-комсомольские активисты. В институте берцовую кость от челюсти не могли отличить, и сейчас путают кружку Эсмарха с «уткой». Добро бы талант был к управлению. Так нет же. Более их интересует, что кресло-то дает. И — не перечить начальству. Не жизнь — разлюли-малина! От таких чиновников кроме развала да убытка народу ничего не может выйти. Вот уж 25 лет хлеб покупаем за границей. И это наша земля не может накормить нас? Не может того быть! Не умеет человек вести машину, так не садится же за руль. Себя убьёт и других покалечит. А эти не боятся. Машину разбивают и людей давят, а сами целы остаются. Другую машину получают. Нужна, нужна перестройка. — «Сергеевич правильно говорит. Только не то что-то делает. Власть-то у него о-очень большая. Вот и давай. Только, видно, не знает, как своих товарищей-волков окоротить, да овец спасти. По всему — опять овец на жертвенный алтарь возведут». — Говорит дед. Миша кивает, соглашается. А младший-то после Чернобыля и вовсе распоясался — «Преступники они. И партия, и Правительство. Обмануть хотят свой народ и весь мир. Всё засекретили. Приказывают ставить диагнозы липовые облученным людям. Ровно ничего не делают, чтоб улучшить судьбу тех несчастных, которые спасли реактор. С помпой похоронили и наградили дюжину пожарных. А десятки и сотни тысяч тихо будут умирать от «сердечной недостаточности и ОРЗ». Их уж списали. Гуманитарная помощь так и не попала по назначению. Разворовали. В Белоруссии и на Брянщине до сих пор не знают, что подверглись облучению. Только за это такое Правительство нужно расстрелять, а ты, дед, говоришь, — «Не стрелять, как в 18-м». — Стрелять! И не медля!» — «Молодой ты и горячий, — возразил дед, — Как отец. Он тоже как-то пострелял сгоряча. Врагов. Да что из этого вышло? До сих пор кается. Уж я-то знаю».

Господи, Господи, вот времечко-то подоспело! Не дай Бог, молодёжь за оружие возьмётся»…

Набежавшая тучка сгустила сумерки. Где-то вдали заурчал гром. Капли дождя упали в тёплую пыль, разредили паркость и духоту. Затенькали по железу крыши и карнизу подоконника. — «Тёплый дождь и мелкий. Должно быть на всю ночь. Первый грибной дождик в этом году. Пойдут в рост белые, — подумала Мария Степановна, — Мишка сегодня дежурит в ночь. Завтра встану пораньше, приготовлю ему молодую картошечку с грибами. Он любит…».