Как всегда, заступив на смену, Михаил обежал все палаты отделения, ознакомился с состоянием больных, просмотрел назначения. Напоследок заглянул в одиночку к журналисту. Больной полулёжа устроился на застланой койке. В руках у него был вчерашний номер «Известий».

— Добрый вечер. Как вы себя чувствуете?

Больной оторвался от газеты и стал внимательно рассматривать Михаила.

— Спасибо. Много лучше. Благодаря вашим, доктор, стараниям. Я хотел ещё тогда, сразу поблагодарить вас за ваши квалифицированные и решительные действия. Но вы так быстро покинули поле брани, как обячно не делают победители.

— Ну что вы! Какой уж там победитель. Типичный хрестоматийный случай. И действия мои были сообразно случаю стереотипны.

— Может быть я бы с вами и согласился, но, мне кажется, ваша заслуга и состоит в том, что вы сумели точно определить типичность, ординарность случая. Диагноз — ведь это главное. Не так ли?

— Так.

— Ну вот видите, а вы говорите, что нет вашей заслуги. Большое вам спасибо. Кстати, как ваше имя?

Михаил улыбнулся.

— Это очень важно? Вы ведь в наших местах случайный человек. Ну произошла неприятность с организмом, скорая помощь оказала помощь. Не припомню, чтобы у врачей скорой помощи спрашивали имя. Не принято. Но, если вы настаиваете, то зовут меня Михаил Михайлович Гур.

— К-как?

— Гур, Михаил Михайлович.

— М-м, человека с таким именем я знал. Очень давно. Однокашник был у меня. Но он погиб на фронте в 41-м.

— Фамилия у нас редкая. Отец был на фронте. Но он коренной киевлянин. А вы ведь москвич.

— Не совсем… — Андрей Петрович задумался. — Скажите, Михаил Михайлович, ваш отец жив?

— Жив. Он вас смотрел поутру. Завотделением. К моим действиям как дежурного врача замечаний не имел.

Андрей Петрович побледнел. Руки задрожали мелкой дрожью.

— П-понятно.

— Минуточку, что-то вы мне не нравитесь. Вам нельзя волноваться. Кажется я преждевременно затеял с вами беседу. Сейчас дам вам успокаивающее средство и, пожалуйста, прилягте, постарайтесь заснуть. А то, не дай Бог, начнутся осложнения. А это не в наших, и не в ваших интересах. Больничка у нас маленькая, не ахти как оборудованная. Потому выхаживать большое количество больных, к сожалению, не имеем. Стараемся побыстрее ставить на ноги наших пациентов.

— Нет, нет, не беспокойтесь. Мне уже лучше. Так это ваш отец, — в задумчивости сказал Андрей Петрович. — Какие же повороты бывают в жизни… Я думал он погиб.

— Вы знаете моего отца?

— А вы разве не знаете, что мы с вашим отцом вместе в школе учились?

— Нет Отец никогда не говорил, что знаком с вами.

— Вот это-то меня и тревожит. Значит вы ничего не знаете о событиях 41-го?

— Кое-что знаю. Но больше от мамы. Отец партизанил до начала 44-го. А потом воевал на 1-м и 2-м Белорусских фронтах. Если вы знакомы, то, наверное, вам лучше лично с ним пообщаться.

— Я виноват перед ним. И сейчас при встрече не узнал. Может быть он на меня в обиде… Скорее всего так. Иначе дал бы о себе знать Он завтра заступает на смену?

— Завтра. В 9 утра будет. Что-нибудь ему передать?

— Нет, нет, Михаил Михайлович. Я сам должен с ним поговорить. Я рад, что он жив, что у него такой сын, как вы. Мне есть чему завидовать. Спасибо вам. Не беспокойтесь. У меня всё в порядке.

— Ну что ж, хорошо. Спокойной ночи. Если что, нажмите кнопку связи. Я буду в ординаторской.

Михаил Михайлович закончил обход.

В тишине ординаторской пахло спиртом и свежими томатами. Михаил пожевал яблоко и углубился в томик Булгакова, приобретёный по случаю на днях в книжной лавке. Он с удовольствием перечитывал «Мастера и Маргариту». «Да, — думал Михаил, — человек не меняется. Он остался таким, каким был две тысячи лет тому назад. И переделать его не под силу даже большевикам».

Ночь тикала старыми ходиками, журчала ночным выпуском ТВ-новостей в конце коридора у дежурной сестры, звенела каплями воды о поддон умывальника за занавеской. Духота томила. Михаил снял с себя верхнюю рубаху и надел на голое тело халат. Влетевшая в распахнутое окно ночная бабочка-совка билась о стеклянный матовый колпак настольной лампы. Вот и телевизор затих. Дежурная ушла в препараторскую дремать. Воланд готовил выступление в Варьетэ. Дремота давила горло и зудила веки. Сон мягкими объятиями расслаблял тело и уводил в страну грёз. Михаил не заметил как заснул. И приснились ему райские кущи зарослей сирени на каменистом острове посреди реки за замком Понятовских. Сирень крупными гроздьями белолиловых соцветий наполняла воздух дурманным ароматом. Насекомые с прозрачными, как у стрекоз крыльями, порхали от куста к кусту. Соловьи раскатывали рулады в любовной истоме. Обнаженные девы со стройными длинными ногами, полными грудями будущих матерей и спелыми зовущими бёдрами томно возлежали среди этих кущей в мягкой траве, лаская его, Михаила. Ему сладко… Тело его напрягается в желании… Михаил очнулся от дрёмы. Прямо перед собой в размытой дымке ночи он видит большие глаза Алины с расширенными зрачками, зовущие холмы грудей в полурасстёгнутой блузке. Её руки гладят его шею и грудь под халатом. Прянный запах тонких духов кружит голову. Он тянется к её полураскрытому рту. Его пьянит тёплая мягкость её губ, сладкая дрожь потрясает тело. Руки наполняются нежной прохладой бархата грудей. Сон продолжается наяву, желание переполняет его…

Пускаясь в свою ночную авантюру, Алина не ожидала от молодого доктора столь стремительной реакции. И лишь очутившись в его объятиях на старой кушетке ординаторской, она почувствовала прилив необыкновенно острых ощущений, раннее не испытанных ею. Её наполнило сладкое блаженство, сдавленный стон слился со стоном кушетки и нежным звоном инструментов на стеклянных полках шкафа. Кульминация наступила обоюдным взрывом и моментальной потерей сознания…

Расслабленное тело нежилось в истоме удовлетворения. Алина молча улыбалась, прильнув щекой к груди доктора.

«Кажется я нашла то, что искала…» — неслось вихрем в её мозгу.

— Мишаня… Ты — несравненный… Я всё сделаю, чтобы ты меня полюбил… Почему ты молчишь?

— Всё так неожиданно… Я не разобрался ещё в своём отношении к тебе… Ты меня внезапно атаковала своим женским началом… Всё это пока подсознательно. На уровне инстинкта. У тебя страшное оружие против мужчин — твоё необыкновенно совершенное тело. Я его обожаю и боюсь. Мне кажется твоё тело — предмет твоей гордости и одновременно неудовлетворённости. Такие, как ты, должны принадлежать очень самоуверенным принцам.

— Вот ты и есть принц. Мой принц, — шептала Алина, нежно поглаживая его плоть, — войди ещё… Я тебя люблю… А-ах, как я тебя искала…

И вновь стонала кушетка и бренчали пинцеты в старом шкафу… Алина сжимала зубами его плечо, глуша крик восторга и теряя сознание…

— Ты как пришла сюда? Я ведь на работе! Меня под суд нужно отдать!

— Не сердись, миленький. Меня никто не видел. Я ничего не могла поделать с собой….

— Я вижу, ты любишь приключения.

— До этой ночи я не знала, что я люблю. Это Судьба свела меня с тобой.

— Ну, ну, не преувеличивай. Через день ты укатишь со своим журналистом и не вспомнишь наш забытый Богом городишко. А сейчас, устраивайся здесь на кушетке. Спи, отдыхай, думай. Мне нужно сделать обход.

— Мишаня… я хоть немножко нравлюсь тебе?

— В том-то и дело… Я боюсь своих чувств к тебе…

— Не бойся, миленький. Положись на Судьбу.

— Всё равно, ты не должна была приходить сюда.

— Извини, Мишаня, мне кажется я буду теперь приходить сюда каждое твоё дежурство. И каждую ночь, и каждый день… ты будешь приходить ко мне… Я сделаю всё, чтобы это райское наслаждение длилось как можно дольше…