Андрей Петрович вернулся в палату и прилёг в задумчивости. Только что в программе «Новости» показали возвращение Президента в Москву после сидения в Форосе. По трапу самолёта спускался человек в расхристаной спортивной куртке с осунувшимся лицом, более похожий на мелкого чиновника, возвращающегося с дачи, нежели на Президента Великой Супердержавы. Он что-то невнятно ответил на вопросы журналистов и торопливо направился к поданому лимузину. Потом сообщили об аресте членов ГКЧП и самоубийстве Пуго.

«Черт, такие события, — думал Андрей Петрович, — а я торчу в этой дыре. Завтра же вернусь в Москву. Кто знает, как оно дальше повернётся. Ничтожества. Имея в руках такую власть, не смогли дело довести до конца. Недооценили Борю. Герой нынче. На танк влез, речь толкнул. Всеми телекомпаниями передан «исторический момент». Это тебе не легенда о броневичке, на который якобы Ильич вскакивал. Да и не знал его никто, кроме близких подельников. Скорей, скорей в Москву. Нынче под горячую руку можно «сгореть»… но можно и «всплыть». Меня в эти дни в столице не было, не «мяукнул» за этих засранцев, так что не «запятнал» себя сотрудничеством. При любом раскладе можно отломить свой кусок… Да, да, скорее в Москву».

За стеной делились впечатлениями о танках у Белого дома, о Ельцыне с Руцким, о Горбачёве.

— Та нащо вам ти танкы? Хай воны сгорять. То нэ наша дэржава.

— Как не наша? Ты что, Мыкола?

— Вы що, нэ чулы, що сказалы наш прэзыдэнт пан Кравчук?

— Ну и что он сказал?

— Вин сказав, що у нас своя дэржава й мы дотрымуемося своейи Констытуцийи й свойих законив.

— Тихо! Ну-ка, все по местам. Кончайте шуметь! Вот ваша микстура, вот порошочки твои… Мыколо, ну-ка, знимай штаны! Зараз я тэбэ уколю!

— Завжды готовый, Марие Стэпанивно. У вас жэ лэгка рука! Колить скилькы завгодно, будь ласка!

— Молодэць, Мыколо. На тому тыжни зниму тоби гипс. Будэш знов парубкуваты. Тилькы нэ дужэ стрыбай биля Валэнтыны, а то йийи Фэдир прийидэ й вуха тоби обстрыжэ.

— Та що вы, Мария Стэпанивно, я то так, трохы позалыцявся. А можэ я кращэ за Хвэдира буду!

— Ну й хвалько ж ты! Бачылы мы такых.

— Авжэж! Чув.

— Що ты чув?

— Та ризнэ люды кажуть.

— Раз чув, то май соби на увази. А то Валэнтына тоби зробыть гирчычныка. А зараз — спать! Гашу свитло. На добранич.

За стеной на некоторое время утихомирились. Потом тихий разговор потёк по другому руслу. Андрей Петрович прислушался.

— …да, видать очень красивая женщина была в молодости Мария Степановна. Даже сейчас такая стройная и статная. И всё при ней.

— Тилькы то нэ про вас. Вона крим свого чоловика никого нэ кохала. Й зараз з нього очэй нэ зводыть. А вин з нэйи. Як голубы. То вси знають.

— Ну да. Просто не случилось встретить кого другого, либо не попался достаточно настырный ухажор.

— Чом нэ попався? Був выпадок. Я ж кажу, увэсь район знае.

— Что знает? Поделись, Мыкола.

— Ну, якщо товарыство просыть… Кажуть, то було рокив з пятнадцять тому. А можэ десять. Я щэ пидлитком був. Хиба що до школы ходыв. Точно нэ памятаю. Та ото Мария Стэпанивна пойихала у видпустку до санатория у сусидний район. Там санатория з радоновымы ванамы. Мы як раз пройижджалы.

— Не отвлекайся, давай рассказывай.

— Що цэ вы так поспишаетэ, як голый у лазню?

— Куда?

— У лазню, кажу.

— Что это такое?

— Ну як цэ по-росийськы… О! У баню!

— Так бы и сказал.

— Так я так и кажу! Що я вынэн, що вы нэ розумиетэ. На всих словянськых мовах лазня — цэ лазня. Дэ мыються. А вы нэ розумиетэ.

— Ладно, продолжай.

— Так от, видпочывае у санаторийи Мария Стэпанивна. И з нэю за столом сыдив якыйсь чыновнык з области, з самых Чэркас. Такый соби дядэчко, ладный. Й жоднойи жыночкы нэ пропускав. Його вжэ зналы. Кожного року прыйиздыв до санатория. От побачыв Марию Стэпанивну й почав биля нэйи кружлять. А вона йому: «Одчэпысь. В мэнэ е чоловик и я його кохаю». А вин усэ нэ вгамовуеться. Хочэ йийи вебать. Тут якось сыдять воны за столом, обидають. От вин пид столом поклав йий руку на колина й кажэ: «Марусю, розвэды коляна», — а вона йому — «Убэры руку, а то отрымаеш!», — а вин, — «От я й хочу отрымать», — «Гаразд, — кажэ, — А ну дай пощупаю, що там у тэбэ е», — Й руку йому у мотню. Вин як раз у спортывных штанях був. Вин жэ нэ знав, що вона мэдык, й помацать що там, що тут — йий однаково. — «О! — кажэ Мария Стэпанивна, — Щось тут е! А ну, дай подывлюсь на твого пивныка».

— Что такое пивнык, Мыкола?

— От, зараза, на самому интэрэсному мисци пэрэбыв! Ты шо, зовсим дурный, чы прыкидаешся? То вси нацийи знають, що пивнык — цэ хуй! Навить французы так звуть! — «Ку-ка-рэ-ку!» — волае й шыю вытягуе. Зрозумив?

— Понятно. Дальше.

— Що «дальше»?

— Ну что дальше было?

— Дали от що було — взяла зи столу Мария Стэпанивна банку з гирчыцэю. Знаетэ, така, як майонэз пакують. На ний щэ такый напыс чэрвоным: «Росийська гирчыця». Так от, взяла вона оту банку, а йийи щойно видкрылы. Гирчыця свижэсэнька та зла, як тэща. Й надила ту банку з гирчыцэю на його пивныка. Гирчыця полизла з тиейи банкы на яйця. Тож так, якбы коту скыпидаром пид хвостом помазать. Дядэчка той заволав на всю йидальню Крычыть, рукамы махае, штаны з сэбэ рвэ. Люды навкругы рэгочуть. А воно ж кров прылывае до того мисця, дэ гирчычнык ставлять. От у нього той пивнык, — як для вас — хуй, став, як у бугая и з банкы нэ выймаеться та щэ бильшэ пэчэ. Дядько бигае по йидальни бэз штанив, а у нього на тому пивныку банка. Ну, як парокинна хура из оглоблэю. Лэдвэ хлопци його спиймалы, банку робылы, вытяглы його звидсы й кынулы у вану. На другый дэнь той чыновнык пойихав додому. Кажуть, писля того гирчычныка у нього тры дни хуй стояв, як скаженый. Спочатку хотив на Марию Стэпанивну в суд податы. Алэ нэ судывся.

За стеной минут пять слышался гогот.

— Ну и историю же ты придумал, Мыкола!

— Чом прыдумав? Цэ нэ выгадка. Уси знають про той выпадок. Того дядэчку звильнылы вид посады и кажуть навить з партийи выгналы. Вин пойихав у иншу область, дэ його нэ знають. Ото ж, Мария Стэпанивна мэни сказала що? Щоб нэ лиз до Валэнтыны, бо зробыть гирчычнык. Цэ вам нэ зрозумило, а я знаю, що цэ значыть.

— И что, ей за это ничего не было?

— А що йий будэ? Нэ давай свого пивныка на розправу. Тилькы-но Мыхайло Соломоновыч пожурыв йийи.

— Что значит «пожурыв»? Побил?

— Та що вы! Воны николы нэ бються. Воны любляться. Кажуть, як писля вэсилля. То вэсь район знае. Дай Бог йим щастя надали.

— Какое веселие?

— Га-га-га, — загрохотало за стеной. — А хиба у вас нэ вэсилля, колы молоди жэняться?

— Ну, понятно. На свадьбе всегда весело.

— Правильно. Вэсилля — цэ свадьба. Полякы — розумиють, чэхы — розумиють, сэрбы — тэж розумиють. А москаль — нэ розумие. Ото ж — вчыть мову!

— Цэ що за рэгит? Я бачу, що вся палата вжэ выдужала. Всих пид выпыску завтра ж!

— Та мы ж ничого, Марие Стэпанивно. Так, розповидав хлопцям, що такэ вэсилля.

— Я чула, що за побрэхэнькы ты тут розповидав, Мыкола. И дэ ты набрався отых выгадок?

— То я ничого, Марие Стэпанивно. То ж люды кажуть.

— Люды кажуть? Ах ты ж брэхунэць! Люды знають, що я николы по санаториях нэ йиздыла. Тым пачэ бэз Мыхайла Соломоновыча. То хто ту байку выгадав, як нэ ты? Зараз я такы зроблю тоби гирчычныка. Тилькы на языка!

— Та нэ надо, Марие Стэпанивно, я бильшэ нэ буду!

— Нэ буду? Тэбэ послухать, то ты святый. Позавчора горилку пыв? Пыв! Знаеш, що у ликарни нэ дозволяеться пыты алкогольни напойи, алэ пыв!

— Я ж трошэчкы. Иван прывиз свижойи ковбасы, то трэба ж було йийи покуштуваты. А ковбасу бэз горилкы нэззя ж йисты. Цэ навить диты знають. Я ж нэ був пяный. Тилькы-но трохы прыгубыв.

— Щэ почую твий голос — пропышу гирчычныка. Всим спать. Щоб жодного звуку нэ чула з вашойи палаты! Туристы…

Андрей Петрович вздохнул и перевернулся на бок. Окно светилось матовым светом ночи. В разрывах туч медленно плыл над кронами деревьев старого сада белосеребряный обломок луны. Не спалось.

«Действительно, — думал Андрей петрович, — Каждому — своё. Вот вернулся бы я тогда за Мишкой и Серёгой, наверняка не вышел бы, как и Мишка к своим. Тоже партизанил бы. Но не было бы тогда моего часа под Лисянкой, не учился бы я в Московском Университете, не женился бы на Наталье, которая и тогда-то была мне почти безразлична, не было бы блестящей карьеры. Да вот времена меняются. Ещё каких-нибудь пол года назад то, что случилось, могло привидеться только в дурном сне. Казалось, крепость партии, системы с её мощными охранными организациями неприступна. И вдруг всё рухнуло. Как подгнивший сруб. Взорвалось изнутри. Неровен час и этот екатеринбургский медведь разгонит партию, а то и вешать станет. Крутой мужик. Везунчик. В рубашке родился. Видать, действительно Бог его бережет. Кто партию-то поддержит? Лигачёв? Колбин? Нина Андреева? Смехота. Эта партия с геронтократами у власти уж поперёк горла у народа. Как это у нас говорили? — «Нэхай гиршэ, абы иншэ». «Память» со своими полуумными лидерами? Несерьёзно. Вот ведь выпестовали хитрые андроповцы! Головы! На разные случаи жизни постарались с «разработками». Однако, после Гитлера вряд ли кто в мире решится экспериментировать с нацизмом. Тем более, в такой стране, как Россия. Это тебе не Хуссейн. Вмиг раздолбают. Армия? Ни хрена она не стоит. Давно боеспособность — ноль. Картошку убирать да дачи строить генералам только и годится. Для генералов и их чад существует. В Афгане в первые годы ничего не могли сделать с безграмотными муджахедами, вооруженными английскими штуцерами прошлого века да фузеями. Только в последние годы стали получать современное оружие. Да и то лёгкое. Ни танков, ни авиации. И то сумели эти паршивцы за «героические» сражения огребать чины и геройские звёзды. Постыдились бы в иное время принимать награды. Да и на хрена нам тот Афганистан сдался? Полный зашкал. А этот Руст? Ну, мастер, хоть и сопливый! Правда, вряд ли на такую авантюру решился бы зрелый человек. Так посадить самолёт у Лобного места! На наклонную плоскость! Ас! Иосиф в гробу перевернулся! Представляю, встал бы из-под стены и увидел бы на Красной площади немецкий самолёт! Весь маршалитет-генералитет пустил бы в расход! А эти, падлы, даже штаны не замочили. Ещё и права качают. Скандал! В общем, вовремя нужно было сориентироваться. Горбач тоже не то делал. Вот и результат. Коль решился — делай, а не оглядывайся по сторонам. При такой-то власти! Нет, не голова. Не по Сеньке шапка. Видать, в последний момент на Форосе в штаны наложил. Не Бонапарт. Система сделана под личность. А личности-то после Иосифа и не было. Вот она и деградировала, система. А нынче и не вычислишь, куда повернётся… Вот и жизнь на исходе… Ну поездил по свету, и что? Хорошо люди живут. Кто работает. Посмотрел. Писал всякую херню. Прав Мишка. Активно засерал мозги советскому человеку за право есть калач с икрой… Верно ведь. А тепла, любви, настоящей семьи, детей, которые радовали бы, нет. Радовался, что узнают на улицах, заискивают секретарши, а вот так, как этот Мыкола чтобы о тебе, о твоей семье говорил кто — нет. Да одень его Марию, как мою Наталью, — не стыдно с такой женщиной не то что к «Максиму» в Париже закатиться, а на прием к королеве английской. Сколько ей уж, а смотрится, как голливудская звезда. Герцогиня! Можно подумать, что сидит на спецдиете и только и делает, что по массажам, кауфюрням и косметологам ходит, а не шприцы в чужие жопы втыкает. Что, оказывается, большая любовь-то делает! И сын всё в порядке. Мозги папаши и внешность Марии. Тоже, хоть в герои-любовники… Судьба. У каждого своя. Он мне должен бы завидовать, а на деле — я ему. Завидую его любви, его семье, завидую этой молве районного масштаба. Никто о моей Наталье не сочинит такой роскошной сочной байки, как об его Марии… Нет, не сочинит. И не идёт это ни в какое сравнение ни с лауреатскими званиями, ни с наградами… Да-а… «Уж полночь близится…», как говорил поэт… А сон не идёт…. И с Алиной предстоит неприятный разговор. Звал на крымские пляжи. Номер заказал в «Ореанде». Не поймёт ведь, что надобно возвращаться. Ну кто мог предвидеть такой поворот дела? Ни один политолог-советолог в мире не предсказал. Дуться будет… Черт, сплошные проблемы. Завтра предстоит неприятный день. Младший Гур приведёт этого знахаря. Пусть посмотрит. А то ещё по дороге дуба врежу. Вот где-нибудь под Тулой. «Схватит» сердце и второго такого Мишки Гура-младшего не случится. И вполне вероятно в этом бардаке и некролога негде будет напечатать.». — С этими грустными мыслями Андрей Петрович ушел в сон.

За окном загустела тьма. Набежавшие тучки спрятали лунный светильник. Мелкий дождик лениво забарабанил по подоконнику, зашуршал в листве сада. Тихо, раздвигая податливую почву, из земли полезли молодые крепкие грибки. Но ничего этого Андрей Петрович уже не слышал.