Всё время пока доктор осматривал Андрея Петровича, отсчитывая его пульс, прослушивая сердце, ему казалось, что он уже где-то видел эти черты лица, эту манеру движения, слышал этот голос, но его память, натренированная на удержании сотен имен политических деятелей и географических наименований, упорно не слушалась и сбоила. «Я когда-то видел этого человека, даже знал, Но где и когда?»

— Простите, доктор…

— Вам нельзя сейчас разговаривать. У вас был тяжелейший сердечный приступ. Сейчас ваш организм успешно восстанавливает силы. Через день-два сможете понемногу даже вставать и ходить. А сейчас убедительно прошу ни о чем не думать и дать своему организму полный покой. Ни о чем не беспокойтесь. Всё, что необходимо для лечения вы получите. Всякое общение и свидания пока тоже отменяются в интересах вашего здоровья. До свидания. Набирайтесь сил.

Дверь тихо затворилась.

Андрей Петрович закрыл глаза. Сквозь приоткрытое окно палаты обострившийся слух донёс до него шелест старого сада, шум падающей воды где-то вдалеке и приглушенные людские голоса. За стеной шла неторопливая беседа.

«Где, где я видел этого человека? — сверлила его мозг одна и та же мысль. — Я не успел спрсить его имени и где я нахожусь. Попробуй тут ни о чём не думать».

«…если бы ты, Николай, поменьше трепался за рулём, мы бы сейчас купались в Днепре и пили пиво на пляже. А так вот вторую неделю висим здесь, распятые в гипсовых повязках. Правда дед Илько обещал, что к концу этой недели кое-кому их сымут. Хорош отпуск! Купил путёвку на турбазу! Ехал за тысячу километров» — поймал отрывок разговора из-за стены Андрей Петрович. — «Шо ж я виноват? Если тот пьяный дурик выскочил на дорогу! Щэ й милиционер. От сальто в кювет и исделалы. Молись, шо жывый остався. Хорошо, хоч Иван с хлопцямы успели того клятого старшину повязать. Одвэзлы на КПП. Щэ й протокола нэ хотилы складать. Страж закону! А вид нього тхнэ, аж уси мухы на КПП здохлы». — «Ты откуда знаешь про мух?» — «Так Иван жэ розповив. Учора прыходыв. Уси чулы». — «А где ж я был?» — «А вы упражнялысь ходить на двори. Або биля той Валькы сидилы. Усэ йий байки розповидалы про Москву, мабуть». — «Ну а ты разве не посидел с ней, если бы не был так развешен?» — «Чом нэ посыдив? Можэ й дийсно посыдив. Тилькы у нэйи э свий Хвэдя. Казалы сьогодни прыйиздыть з рейса. Увэчэри будэ». — «Ну так что там с тем милиционером?» — «Ну що? Прыйихав з Чэркас до кума по картоплю й сало. Насыпав йому кум два мишкы та завэрнув свынячу ногу у хустыну. Гыкнулы на дорогу самогону та й пишлы на автобусну зупынку. На зупынци народу багато…» — «Никола, говори так, чтоб я понимал. Что такое зупынка?» — «Тю-ю, то навить малэнька дытына знае. Остановка то значыть». — «Ты в армии служил?» — «Служыв. Ну то й що?» — «Как ты с командиром общался?» — «Так й общався. Вин був полтавськый хлопэць. Дужэ швыдко порозумилыся». — «Ну ладно, продолжай. Только не быстро. Так мне понятней. Так что дальше-то?» — «Так от, прыйшли воны на остановку. Людэй там дужэ багато. Бо нэдиля ж». — «Какая неделя?» — «От бисова душа, нэ дае розповисты, як надо! Воскресение! Нэдиля — то воскресение! Москаль чортов! Шо тут нэпонятного? Тилькы перэбываеш. Милиционэр кажэ до кума — «Нащо тут стовбычыть? Я зараз попутку зупыню» — Ото й став вин попуткы зупынять. Колы мы йихалы, вин як раз выскочив зупынять зустричну машыну. З пьяну не помитыв нас… От я, щоб його нэ задавыты, крутанув кэрмо — й — хоп — мы до горы ногамы» — «Хорош гусь, — до горы ногами! А если б ты нас поубивал? Всё же у тебя за спиной двадцать человек сидело в автобусе!» — «Ну никого ж нэ убыв! А ци вавкы скоро загоються». — «Что же дальше?» — «А що? Суд будэ. Пидытэ за свидкив». — «Что же я должен засвидетельствовать?» — «Що я був твэрэзый. По дорози нэ пыв горилкы». — «И что же будет?» — «А ничого. Мэни повэрнуть права. От и всэ» — «А милиционеру?» — «Й йому ничого. Вин жэ був нэ при исполненийи. А що пьяный, то хто ж нэ пье? Уси пьють. И милиция, и прокурор, и суддя». — «Это нужно сначала вылечиться и выйти отсюда своим ходом, а потом уж в свидетели идти. А то сростуться кости не так, и буду калекой на всю жизнь по твоей милости». — «Э-э, Александр Миколаевич, якщо кисткы вам складав Мыхайло Соломоновыч и дид Илько, то усэ будэ добрэ. Щэ й гопкы танцюватымэтэ. До ных йыдуть ликуватыся зи всиейи области. Навить зи всиейи рэспубликы. Так що нам дужэ пощастыло, що прывэзлы до Мыхайла Соломоновыча». — «А что правду говорят, дед Илько близкий родственник Михаилу Соломоновичу?» — «З чого цэ вы взялы?» — «Ну он же с ним живёт». — «Ну то й що? Уси люды родственники. Тилькы часто бьються миж собою, як люти ворогы. Люды кажуть, що у вийну воны разом булы в одному партызанському загони. Що спочатку дид Илько врятував Мыхайла, а потим вжэ Мыхайло виддячыв диду. Нэма у дида никого. От воны й жывуть разом. Уся симья ликарэва шануе дида, як батька». — «Опять ты, Никола, какие-то слова непонятные употребляешь. И так пятое через десятое понимаю. Больше догадываюсь. Что такое шануе?» — «Вы вжэ якось выбачтэ. Я нэ можу инакшэ. Цэ ж моя ридна мова. А з росийськойи у школи в мэнэ завжды була двийка. Нэма хысту до иншых мов. Шанувати — цэ значыть поважать». «Уважать?» — «Эгэ ж!» — «Ты, сукин сын, притворяешься. Вот слова-то переводишь свободно!» — «Вы не правы, Александр Николаевич, — вступил ещё один голос низкий, сочный и густой, — Если человек не пользуется в разговорной практике языком, он даже отлично умея читать и воспринимать на слух смысл сказанного, не может на нём говорить». — «Ну ладно, Никола, продолжай». — «А що продолжать? Я й кажу — будэтэ танцювать». - с обидой в голосе ответил Никола. — «Да нет, про деда и Михаила Соломоновича». — «А я бильшэ ничого нэ знаю. Що люды кажуть, то й я кажу. Спытайтэ у нього сами». — «Не удобно как-то». — «Ага, у нього нэ удобно, а у мэнэ удобно». — «Ты не сердись, Никола, мы же теперь почти, как братья кроестные. Потому мне тебя проще спросить». — «Та я ж дийсно бильшэ ничого нэ знаю. Тилькы, що уся докторова симья тут працюе. Ото ж Мария Стэпанивна, старша сестра, — його дружына». — «Господи, какая ещё дружина? Жена что ли?» — «Бач, вжэ щось тямыть! Щэ зи мною пару пляшэчэк самогонкы выдудлытэ, як выйдэтэ з ликарни, свободно розмовлятымэтэ украйинською мовою. И у Москви вас прыймуть за натурального хохла! Авжэж, дружына — цэ жэна». — «Так есть же по-украински слово жинка! Сам видел на плакате написано — радянськи жинки, — в общем, что-то там они должны делать. Не помню. Я ещё удивился — вот забота, так забота! Тут специально пишут на плакатах обращение к женам, не то что у нас!» «Ха-ха-ха! Гы-гы-гык! Ох-хох! Що вы зи мною робытэ? Га-га-га! Я ж так гипс поламаю! Ох-хох! Жинка — цэ значыть женщина! Дэ вы взялыся на мою голову? Га?» — «Ладно. Будет тебе смеяться. Что тут смешного? Продолжай лучше». — «Так от я й кажу, що Мария Стэпанивна — цэ його дружына. А Мыхайло Мыхайловыч — то його сын. Трэтий рик, як закинчыв мэдычный. Люды кажуть, що будэ, як батько добрым ликарэм. А про дида Илька я вжэ казав.». — «Выходит развёл он тут семейственность?» — «Ну то й що? Абы добрэ ликувалы. Я ж кажу — з усиейи рэспубликы йиздять до нього. И до дида Илька. Дид так ликуе попэрэк, що прывозять людыну, яка й рачкы стояты нэ можэ, а выходить через дэсять хвылын свойим ходом! Навить сэкрэтар партийный з Чэркас прыйиздыв, колы його попэрэк вхопыв. И Мыхайла молодшого навчыв. Кажуть, що у нього пальцы дужэ чуйни. Щэ дид ризни хворобы травамы ликуе. Ныркы, шлунок, лэгэни. Кисткы складае». — «Что ж он знахарь?» — «А нэхай звуть як завгодно. Абы ликував добрэ. Дэяки тут спочатку пысалы. Прийижджалы комисийи. Нэ знайшлы ниякого шахрайства. У дида е папир, що закинчыв фельдшерськи курсы щэ в ту вийну. Мае право ликувать. Один з тих комисарив казав, що ти курсы, як зараз инстытут». — «А сколько же ему лет?» — «Хто зна. Можэ девъяносто, а можэ й сто. Вин мабуть й сам нэ знае». — «А ты-то, Никола, откуда всё это знаешь?» — «Люды кажуть». — «И что через десять минут поперёк лечит? Это ж радикулит, что ли?» — «Я ж кажу, щэ трохы й будэш добрэ розумиты украйинську мову. По науци мабуть радикулит». — «Не может такого быть!» — «Чом нэ можэ? Он у Ивана, мого напарныка як схопыло, то я одвиз його сюды, до дида. Сам його вынис з автобуса, а вжэ чэрэз пив годыны разом пылы пыво у Мотри». — «И после этого ты хочешь, чтобы я свидетельствовал, что ты не пьёшь за рулём!» — «А я хиба сказав, що був за кэрмом? Га? Я тилькы сказав, що прывиз Ивана автобусом. Автобус був рэйсовый! Ухопылы! Що?» — «Я ж шучу, Никола. Только что-то твой рассказ похож на небылицу». — «Прыйдэ Иван — спытаетэ у нього сами». — «Всё правильно, Александр Николаевич. Дед Илько прекрасно вправляет межпозвоночные диски и делает массаж несмотря на свой преклонный возраст. После такой процедуры человек вполне может идти на своих двоих. Так что нет тут никакой фантазии. И знаю я деда с тех пор, как приехал сюда со всей семьёй Михаил Соломонович. Дай Бог, чтобы всюду была такая семейственность. Они же не берут с людей денег, хотя многие сейчас вполне могли бы хорошо заплатить за помощь, которую получают частным порядком. У них же нет ни праздников, ни выходных». — Прокомментировал низкий голос. — «Что ж они такие бессеребренники?» — «Их корысть — оказание помощи людям. Сейчас явление редкое. А в их квалификации можете не сомневаться. У меня застарелая болезнь почек. Приобрёл на фронте. Каждый год на три недели ложусь в эту больничку на лечение. Я сам биолог и знаю, что методы лечения деда Илька и Михаила Соломоновича действенны. Результаты терапевтического воздействия этих трав описаны наукой, но ещё не объяснены. Потому широко не применяются… Моё положение позволяет мне пользоваться лучшими больницами не только в республике, тем не менее, я предпочитаю эту. Заодно и пообщаюсь с народом в этой палате. Я ведь из крестьян». — «А что, Фёдор Кондратьевич, вы вправду академик?» — «Правда». — Ответил бас. — «От, Олэксандр Мыколаевыч, яка ж вы людына! Нэ вирытэ! Я ж вам казав, що Хвэдир Кондратовыч акадэмик. Щэ й лаурэат усякых прэмий. И Гэрой Праци. Його ж уси знають. Головуе в инстытути у сусидньому райони. Цэ ж вин вывив оту пшэныцю, що пивсвита сие. Його ж навить у сам Кыйив запрошувалы на працю! Правду я кажу, Хвэдир Кондратовыч?» — «Правду».