Третий сон Филиппа Аркадьевича.

Филипп Аркадьевич никак не мог сообразить, где он находится. То ли большой цирк типа хорошо знакомого по фильмам и фотографиям римского Колизея, то ли московский Дворец Спорта.

Масса шумящего люда заполнила расположенные амфитеатром места вокруг арены. На арене, покрытой льдом, сражались две команды. И это сражение включало в себя бой гладиаторов с хоккеем. Поверх хоккейных доспехов у игроков были надеты римские кирасы, вместо пластиковых шлемов на головах красовались настоящие римские и греческие металлические боевые шлемы-маски. Кроме клюшки для игры с шайбой у каждого игрока на поясе был прицеплен короткий меч. Правила игры предусматривали возможность при столкновении, скажем, у борта при нужде применять оружие. Тогда павший игрок выволакивался служителями за борт и его место занимал другой, из запасных. Лёд был красным от крови. Доспехи игроков покрыты страшными багрово-коричневыми пятнами. Выигрывала та команда, которая забьёт больше шайб при наименьших потерях личного состава. За нарушение правил было только два наказания — либо смерть, либо присутствие на льду без замены лишних пять минут. Степень наказания определяли судьи, сидевшие в специальной ложе с помощью большого пальца. Если игрок чем-либо вызывал антипатию ложи, большой палец опускался вниз, и служки, исполняющие роль надсмотрщиков и экзекуторов, тут же на льду стаскивали с провинившегося шлем и резали его, как барана. Толпа ревела в восторге, прославляя мудрость Большой ложи, вождя и вдохновителя Большой ложи и всего прогрессивного человечества.

При виде всего этого кошмара Филиппу Аркадьевичу стало непосебе. Тело его сотрясала мелкая дрожь, которую он никак не мог унять.

Рядом с ним на скамье визжала от восторга молодая женщина лет двадцатисеми. Плечо её покрывала лёгкая накидка-хитон с характерным орнаментом-меандром по краю. Накидка на плече крепилась золотой застёжкой изумительной работы. Овал лица женщины обрамляли огненно-рыжие кудри, тщательно завитые и уложенные, отчего её и без того совершенно гладкая матово-розовая кожа лица и рук приобретала как бы внутреннее свечение. Большие зелёные глаза горели огнём наслаждения, получаемого от зрелища на арене, а полные чувственные губы не искажал крик восторга. Тонкий римский нос оканчивался подвижными ноздрями, трепетавшими при каждом возгласе. — «Как у лошади», — отметил про себя Филипп Аркадьевич. В мочках маленьких раковин ушей поблескивали хрустальные слёзки серег. «Очень красивая женщина», — подумал Филипп Аркадьевич, и тут же его тело встряхнул новый импульс озноба. Подле рыжеволосой патрицианки, как для себя её тут же окрестил Филипп Аркадьевич, сидела её служанка, визжавшая вместе со своей госпожой, такая же молодая и хорошенькая блондинка с голубыми глазами. Теперь Филипп Аркадьевич более смотрел на своих соседок, нежели на окровавленную арену. Сам Филипп Аркадьевич был одет также, как большинство зрителей, и разнился от них лишь тем, что на нём под хитоном было бельё сирийского производства, купленное на днях по случаю в галантерее на старом Арбате, туфли германской фирмы «Саламандра» в отличие от грубых сандалий других зрителей.

Большая ложа, находившаяся напротив, была заполнена весьма пожилыми патрициями в лёгких шерстяных туниках белого и кремового цветов, украшенных золотыми застёжками. За спиной у каждого из сидевших стоял рослый преторианец в полном боевом облачении и служители-секретари, следящие более за своими господами, нежели за событиями на арене. То и дело они подносили сосуды с напитками, подсовывали свитки со стилом и старцы ставили на свитках какие-то пометки. Может быть автографы. У того, что сидел в центре, на глове возлежал лавровый венок, а на груди к тунике были приколоты пять золотых звёзд на красных планках. К своему удивлению Филипп Аркадьевич обнаружил в нём сходство с Генсеком Лёликом. По левую руку от него сидел сухой, как щепка, тонконосый и тонкогубый с впалыми глазами туберкулёзника и свисающей челкой патриций, очень похожий на главного партийного идеолога, а по правую — вылитый Константин Устинович. «Ишь, куда их занесло…» — подумал Филипп Аркадьевич.

В это время где-то рядом ударили литавры и «игра» закончилась. Те, что были с красными перьями на шлемах и белом исподнем выиграли у тех, что были с белыми перьями на шлемах и красном исподнем со счётом 3:2 при потерях в игроках 3:5. На трибунах ревели болельщики: «Слава Спартаку!», «ЦСКА — мясо!». С другой стороны болельщики проигравшей команды кричали: «Долой Спартак!», «В Спартаке одни жидо-христиане!». Кое-где на трибунах начались потасовки. Полицейские, лихо орудуя плетьми, утихомиривали и тех, и других. Глашатай объявил, что у цирка будут производиться раздачи трофейного кармельского вина из Иудеи, и это вызвало бурю восторга болельщиков той и другой команды. Все заспешили к выходу. Филипп Аркадьевич не торопился. Он не пробовал никогда кармельского, но предполагал, что это какая-нибудь древняя кислятина. Наконец, прекрасная соседка обратила на него внимание, окинув откровенно оценивающим взглядом.

— Ты иностранец? — спросила она.

— Наверное. Но я не уверен.

— Почему?

— Эти господа в Большой ложе мне кажутся очень знакомыми. Но видел я их в совершенно другой обстановке и в другое время.

Красавица ничего не поняла, но заметила, что не знать их невозможно. Их знает весь Рим и даже Провинции, потому что это Большой Совет при Императоре Гае Луции Лёлле.

— Я вижу ты действительно иностранец. Из какой ты провинции?

— М-м… мне кажется из той, что за Борисфеном.

— Где это?

— За Дунаем…

— О-о! Юпитер! Это, наверное, очень далеко.

— Не близко.

— Как тебе понравились игры?

— Не знаю, что тебе ответить. Мне непривычно. Никогда не думал, что бывает такой хоккей.

— Как ты сказал? Хоккей? Прекрасное название! Эмилия, запиши! — обратилась она к служанке. — Ты мне нравишься. Как тебя зовут?

— Филипп. А тебя?

— Ты меня не знаешь? Странно…

— Я первый раз здесь.

— А-а, тогда, может быть, ты и не знаешь меня. Меня зовут Юлия. Я жена Марка Антония Сусло. Того сухого старикашки, что сидел рядом с Императором. Он — Главный Советник Гая Луция Лёлля.

— Ты так непочтительно отзываешься о своём муже…

— Отчего я должна отзываться о нём с почтением? Он день и ночь проводит в компании своих сверстников при Лёлле, а я развлекаюсь как хочу. Тут обо мне ходят разные сплетни. Их распространяют враги моего мужа. Говорят, что я якобы хожу в портовые лупанарии развлекаться с матросами императорских галер. Это враки. Ну была однажды. Сиволапое мужичьё. Плебс. Одним словом — варвары. Что от них можно получить? Ничего. Послушай, Филипп, приходи сегодня ко мне на ужин. Я вижу ты знаешь много любопытного, неизвестного мне.

— Приду. Куда нужно идти? — сразу согласился Филипп Аркадьевич.

— Я пришлю за тобой Эмилию. — Кивнула она в сторону служанки. — Где ты остановился?

— Ещё нигде.

— Прекрасно. Остановишься в моём отеле. Эмилия, проводи Филиппа и накажи Порцию, чтобы отвел ему лучшую комнату. К ужину приведёшь его. До ужина можешь быть свободна. Пока, Филипп.

И она удалилась.

Весь путь от цирка Филипп Аркадьевич шел следом за Эмилией, вертя головой по сторонам. Черно-желтая югославская сумка, брошенная через плечо, явно вызывала любопытство у прохожих и зевак, обсуждавших в галереях события последних игр и светские новости.

— Ты никогда раньше не был в Риме? — Спросила Эмилия.

— Н-нет… — нерешительно ответил Филипп Аркадьевич. Но я его себе примерно таким и представлял.

— Тебе о вечном городе рассказывали?

— Нет. Я читал.

— Разве в вашей провинции могут читать?

— Конечно!

— Интересно. А что у тебя за сумка на плече?

— Я с ней хожу в институт, магазин, в библиотеку. Очень удобно.

— Скажи, а в вашей провинции красивые женщины?

— Разные.

— А как они одеваются?

— М-м…, пожалуй, это сложный вопрос. Но я тебе попробую объяснить. Попозже. Надеюсь, мы с тобой ещё увидимся.

Эмилия внимательно посмотрела на Филиппа Аркадьевича, улыбнулась и ответила:

— И я надеюсь.

— Скажи, Эмилия, ты рабыня?

— Да. Но мы с Юлией подруги. Она моя госпожа, но… как бы тебе объяснить, я больше, чем рабыня или служанка. Мы — любовницы.

Филипп Аркадьевич смутился.

— Извини, я, возможно, своими вопросами переступил грань дозволенного.

— Нет, нет. Твои вопросы уместны и естественны. А мои отношения с госпожой банальны и общеприняты. Не может же молодая красивая женщина, да ещё богатая и знатная в чем-либо себе отказывать!

— Ты родилась рабыней?

— Мой отец происходил из знатного иудейского рода и был обращен в раба ещё ребенком во время одной из карательных экспедиций 10-го легиона в Иудее, а мать — пленная германская жрица.

— Ты очень красивая. Тебе об этом говорили мужчины?

— Как видишь, и женщины тоже находят меня привлекательной. У меня есть друг. Вольноотпущенник. Он управляющий у Корнелия Барка. Но мне кажется я его не люблю. А как мужчина он меня не устраивает. Злоупотребляет фалернским и мальчиками. Ну вот мы и пришли.

Отель Юлии Сусло представлял собой очень приличный трёхэтажный дом, построеный повидимому не так давно в новомодном стиле — смеси дорического, коринфского и староримского, по крайней мере, так показалось Филиппу Аркадьевичу. Дом располагался на тихой улочке. Рядом, за углом, шумела центральная страда, ведущая к Капитолию.

Порций оказался пожилым мулатом, видимо очень хорошо относящийся к Эмилии. Он обнял её и нежно поцеловал в лоб. Эмилия прошептала ему на ухо несколько слов, указав глазами в сторону Филиппа Аркадьевича. Порций улыбнулся и показал жестом следовать за собой. Эмилия взяла Филиппа за руку и они поднялись мраморными ступенями во второй этаж. Ступени были низкими и широкими и это создавало впечатление лёгкости подъёма. Комната, в которую пригласил войти Порций, была действительно хороша. Чисто вымытый пол белого каррарского мрамора излучал приятную прохладу. Солнечные лучи дробились частыми жалюзи оконных проёмов и утопали в тяжёлом льне гардин. В чашу розового мрамора тонкой струйкой стекала вода из разинутой львиной пасти, закреплённой справа на стене, а из чаши через край стекала отверстием в углублении в полу к водоотводу.

«Не иначе — кондиционер. — Подумал Филипп Аркадьевич. — Не зря здесь так свежо и хорошо дышится».

У дальней стены находилось широкое ложе, покрытое тонким шерстяным покрывалом, а у ложа на полу расстелен небольшой коврик коптской работы.

Медные светильник, чаша для омовения стояли на полу на высоких кованных подставках. Два ложа для беседы и приёма пищи стояли у большого дубового стола, верхняя крышка которого была инкрустирована перламутром и костью.

— Тебе нравится эта комната? — спросила Эмилия.

— Очень!

— Спасибо, Порций. Можешь идти.

Порций поклонился и вышел тихо затворив за собой резную дубовую дверь.

— У тебя есть время отдохнуть перед ужином. Солнце ещё высоко. Можешь прилечь на ложе. Хочешь я тебе помассирую спину и плечи?

— Пожалуй, я не против. — ответил Филипп Аркадьевич, опускаясь на ложе.

Эмилия подошла к нему вплотную и, наклонившись, провела ладонями от ушей по шейным мышцам до плечей. Лёгким движением она расстегнула пряжку туники на правом плече Филиппа и оголила его торс.

— О-о! У тебя тело хорошо тренированного воина! Тебя вполне могли бы принять в преторианскую гвардию!

У этой маленькой женщины оказались крепкие и в то же время мягкие руки. Быстро перебирая пальцами мышцы шеи, груди и рук, она, как бы вливала свою энергию в тело Филиппа. Лёгкий аромат восточных благовоний, исходивший от Эмилии, её прикосновение к телу, покачивание в такт движениям довольно крупных холмов её груди, угадывающейся под лёгкой туникой, взволновало Филиппа необычайно. Он не заметил, как она сбросила на пол его тунику и в удивлении склонилась над ним, обнаружив совершенно незнакомую ей часть туалета — трикотажные трусики, превратившиеся в шатёр.

— О! Как интересно! Такая штучка ещё больше разжигает моё любопытство! — И Эмилия запустила руку под резинку. — Какой чудесный петушок у тебя! Какой большой и какой гордый! — Засмеялась Эмилия и прильнула щекой к животу Филиппа. — Я рада, что ты хорошо ко мне относишься. — прошептала Эмилия уже не массируя, а лаская Филиппа.

Филипп потянулся к Эмилии, сорвал с неё тунику и прижал к себе, нежно поглаживая её прохладные ягодицы. Эмилия подалась к нему всем телом и приникла губами к его губам, не выпуская из рук свою добычу. Они ласкали друг друга руками и губами, постанывая и нежно покусывая, предвкушая апогей изливающейся нежности. И когда он наступил… Филипп проснулся на своей тахте, ощутив влагу своего сока…

«Фу, черт, — подумал Филипп, — А какой сон интересный… Жаль, я не узнаю, что было дальше».

Филипп сунул ноги в шлёпанцы и вышел в ванную. Вернувшись, он вздохнул, посмотрел на часы. Стрелки показывали пол третьего ночи. Укрывшись, Филипп Аркадьевич повернулся на правый бок и… заснул в надежде.