Филиппу Аркадьевичу никогда раньше не приходилось бывать в Киеве. Наслышаный о его неповторимых красотах и в предвкушении скорой встречи с Эмилией, он стоял у окна в коридоре купейного вагона фирменного поезда, чтобы не пропустить ничего, заслуживающего внимания. Поезд бодро грохотал на стрелках небольших станций, которые он проходил на полном ходу. За окном плыли заснеженные поля и придорожные лесопосадки. Аккуратные белёные домики в окружении облысевших зимних деревьев и надворных построек выгодно отличались от среднероссийских деревень — черных, опустевших и глядящих в мир забитыми окнами изб с развалившимися крышами. До Киева оставалось меньше часа езды.

К своему удивлению Филипп Аркадьевич обнаружил, что у самого города сохранились густые сосновые боры, вбежавшие своими опушками в крайние улицы новой левобережной части города. «Дарница — красивое древнее имя, — подумал Филипп Аркадьевич, — Кто-то кому-то когда-то что-то подарил. Скорее всего придорожное сельцо».

Поезд выскочил к Днепру. На высоком противоположном берегу взметнулась ввысь золотой головой изящная лаврская колокольня в окружении золотых шатров церквей и часовен. Диссонансом этому чуду, лицом навстречу идущему поезду, на холме взгромоздилась тяжёлая бесполая стальная фигура в широко спадающем складками балахоне с высоко поднятыми руками. «Должно быть это и есть тот самый монстр покойного Вучетича, который воздвигли ради вручения Ильичу очередной медали специально для него изготовленной из чистого золота по поводу юбилея города. — Подумал Филипп Аркадьевич. — Жаль. Испортили панораму».

Поезд грохотал по мосту через Днепр, медленно втягиваясь в долину речки Лыбедь.

Филипп Аркадьевич взглянул на часы. Пора было одеваться.

Эмилия ждала его на перроне…

Оставшийся последний день старого и первый день нового года они были заняты друг другом. И только днем второго января вышли подышать свежим воздухом и побродить горбатыми улицами древнего города. Они останавливались прямо на тротуаре и целовались, не замечая ничего и никого вокруг. «Я тебя люблю…», — шептали они друг другу. И, казалось, прохожие понимающе улыбались им.

— Какой чудный город! — Восхищался Филипп.

— Этот город место любви и вдохновения. Я не преувеличиваю. Здесь особая атмосфера для творчества. На земле есть особые точки, в которых человек остро чувствует прелесть мира. Киев — именно такое место. Посмотри вокруг — разве это не чудо?

Обнаженные зимние деревья открыли изумлённому глазу прелесть старой архитектуры с её виньетками и колонами, церковными главами, строгими формами сводчатых торговых рядов и вычурными готическими башенками костёла, позднего модерна фантастического дома с химерами. Старинные постройки, взлелеянные Меленским и Ковниром, Григоровичем-Барским и Расстрелли, Беретти и фон Шлейфером, Городецким и Алёшиным, построенные коштом казацких старшин и подвижников церкви, мещан и купцов, заботившихся о торговле и ремесле, о духе и знании, приютивших под своими крышами и православных, и католиков, и иудеев, и мусульман.

— Этот город, продолжала Эмилия, — родил многих талантливых писателей и художников. Вот посмотришь, каков он весной и летом.

— Он и сейчас прекрасен. Ты любишь свой город.

— Люблю. Ведь его строил и мой пращур. Посмотри, видишь вот этот двухэтажный особняк с английским крыльцом?

— Вижу.

— Это дом, который Беретти построил для себя. Он здесь жил.

— Ты была внутри?

— Упаси Бог! Нынче сюда мало кто ходит по своей охоте. Здесь приёмная КГБ.

— Жаль. Интересно было бы посмотреть, как жил твой предок.

— Думаю, не плохо, — засмеялась Эмилия, — Но туда лучше не ходить.

На подворье Софии по расчищенной от снега брусчатке важно ходили голуби. Белорозовая громада храма, увенчанная золотом многочисленных куполов, с улыбкой тысячелетней мудрости охраняла уединение влюбленных под заснеженными ветвями своих вековых каштанов.

— Ты — несравненная… Я безумно люблю тебя… — вновь и вновь шептал Филипп, целуя её пахнущие морозом губы.

— Ты — мой ангел, мой рыцарь, моё чудо и счастье! — Отвечала Эмилия, прижимаясь к нему.

Две недели пролетели, как сон, как единый миг. И пришло время прощаться. Но кое-что всё же они успели. В кривом переулке в маленьком районном бюро ЗАГС им выдали свидетельство о признании государством их мужем и женой. Они смеялись и дурачились, как дети, под сенью креста чугунного князя Владимира на заснеженных галереях Владимирской горки.

— Больше ты не исчезнешь, как тогда, в Риме.

— И не подумаю исчезать. Я тебя нашла и пойду за тобой хоть на край света. — Смеялась она в ответ. И пушистый январский снег этого нетронутого цивилизацией уголка древнего города осыпал их белыми хлопьями, срывающимися с густых переплетений ветвей старых лип.

Прощание их не было грустным. Ибо знали они, что нет в мире силы, которая может их разлучить надолго.

— Как только приедешь, тотчас же позвони!

— Непременно, дорогая… До свидания!..