Мысли Филиппа Аркадьевича витали в киевских эмпиреях и, казалось, всё, что происходило на собрании, его не касалось. Сначала что-то говорил профсоюзный общественник, потом что-то произносил шеф и, наконец, направление обсуждения шлифовал партийный секретарь сектора. Личный состав вяло реагировал на потуги устроителей правежа организовать показательное осуждение коллеги Пстыго Ф.А.

— Пусть сам товарищ Пстыго выступит и расскажет, как он дошел до жизни такой. — Пискнула секретарша Леночка.

Предложение с молчаливого согласия присутствующих было принято.

— Товарищ Пстыго, вам слово, — заключил прения председательствующий.

Филипп Аркадьевич, не вставая с места, обвёл взглядом присутствующих. Настроение полного отчуждения и безразличия было написано на их лицах. Все молча с пониманием дела играли в игру. Только глазки Леночки светились злорадным любопытством.

— Значит вас интересует, как я дошел до жизни такой? — Переспросил Филипп Аркадьевич, лукаво улыбнувшись. — Что ж, я готов. Дошел, очевидно, потому что шел с вами в ногу. Стройными рядами. Разве не так? Зачем вы собрались на это собрание? Вы меня хотите осудить? Хорошо. Пили как будто мы вместе. И причина была уважительная. Потом вы меня, отравленного алкоголем, отпустили одного на пустынную улицу «оскорблять своим видом человеческое достоинство советского человека», как это написано в милицейском протоколе. Интересно, можно ли кого-то или что-то оскорблять в час ночи на пустой улице? Если мне память не изменяет, вы все были кандидатами в оскорбители человеческого достоинства советского человека. Но жребий судьбы пал на меня. Так что на моём месте мог оказаться любой из вас. Состояние же опьянения в нашей стране никогда не считалось предосудительным. Напротив, люди пьяные всегда находили понимание в душах трезвых и их никогда не обижали. Пили до свинского состояния и холопы, и бояре, и цари, и дворяне, и чиновники, и интеллигенция, и партийцы, и беспартийные, и даже первые секретари ЦК!

— Товарищ Пстыго! Не забывайтесь! — Попытался одёрнуть Филиппа Аркадьевича председательствующий.

— Упаси Бог! Я не забываюсь. Просто рассуждаю вслух и пытаюсь понять, зачем вы устроили это представление? Вы же считаете себя учёными мужами! Полноте! Какие вы учёные!? Не обманывайте хотя бы себя. Вместе с некоторой суммой знаний, которые могли бы стать основой вашей научной деятельности (не для всех, конечно), вам с пелёнок сделана инъекция концепции марксизма, признанная вами априори основополагающей, бесспорной и единственно верной. В наш научный заповедник, призванный «научно» обосновывать всякий бред высшего руководства типа — «Экономика должна быть экономной» или «Советская власть плюс электрификация, плюс химизация — есть коммунизм», заведомо отбирались и отбираются кадры и не помышляющие о бунте, которые даже не подозревают, что есть наука. Что научно, а что нет.

Собрание слегка зашелестело, выведенное таким выступлением из обычного анабиоза. Послышались даже недовольные голоса. Филипп Аркадьевич явно шел на обострение, сжигая за собой мосты. Такого поворота событий устроители разбираловки не ожидали да и предвидеть не могли.

— Товарищ Пстыго, вы понимаете, что говорите!? — Патетически воскликнул председательствующий.

— Понимаю. Вы хотите что-то возразить по существу? По глазам вижу, вам нечего сказать. Вы же даже весьма посредственно знаете труды не только Маркса, но и Ленина. Не то, чтобы разбираться в тонкостях их версий и, тем более, критиков их работ. И имён-то критиков их не знаете! Курсы наших исторических и философских факультетов лишь вскользь называют некоторых, но даже поверхностно не знакомят с их аргументами. Вы же — не любопытны. Любопытных «вычистили» ещё на первых курсах. И дорогу им перекрыли шлагбаумом спецхранов библиотек. Вы же — импотенты в философии и ремесленники в области формулировок программных документов партии.

— Сам такой! — Послышался выкрик из возбудившейся массы коллег.

— Идеологический диверсант!

— Парень чокнулся!

— Вот последнее лучше. Чувствуется совершенно конкретное предложение. Что же касается «сам такой», — да, был. Но с вашей помощью сплыл. За что премного благодарен.

Партийный секретарь встал из-за стола президиума и потихоньку удалился из залы сектора.

Тем временем Филипп Аркадьевич продолжал. Дело в том, что большая часть коллектива, не воспринимая на свой счёт выпады Филиппа Аркадьевича, принимала происходящее как занимательный спектакль одного актёра со скандальным сюжетом. А потому все попытки председательствующего избежать скандала, упрямо пресекались требованиями дать «обвиняемому» высказаться.

— Вы ведь даже не понимаете, что наука осмысливает и формулирует законы природы, в том числе, и общества, чтобы человек мог ими сознательно руководствоваться в жизни и деятельности, т. е. констатирует, а не придумывает версии! Она, наука, — беспартийна! Ей плевать на вашу придуманную идеологическую версию! Законы природы не изменились по прихоти идеологов «арийской» науки и, тем более, марксистской. Но самое страшное — вы не учитесь даже на собственных ошибках. Вы наступили на грабли теории относительности, генетики, кибернетики. И что же? Для вас уровень научного авторитета зависит от значительности секретарского кресла., а не упрямых фактов. В этой конюшне наукой и не пахнет, а исключительно только навозом!

— Как вы смеете!?

— Долой!

— Выгнать с волчьим билетом!

Такого выпада благородное собрание вынести не могло. Это уже было оскорбление не кого-то лично, что можно было бы пережить. Даже интересно. Но всех. Наших. Их, уважаемых ученых, обвинили в производстве навоза! Это уж слишком! И это оскорбление целого коллектива было непереносимо.

Как-то незаметно вслед за появившимся партийным секретарём в залу просочились два дюжих молодца в грязно-белых халатах, завязанных тесёмочками за спиной. Столь быстрое появление их можно было объяснить весьма значительным весом вызывающей службы. Их появление не осталось не замеченным.

— С чем вас и поздравляю, бывшие коллеги. — Указал рукой на санитаров Филипп Аркадьевич. — Достойный ответ мировому империализму и сионизму. Вы ведь даже не тянете на запорожских казаков. И никто из вас не усомнился в законности того, что сейчас произойдёт. Вы — дети своего времени. На вас вина и ваших отцов, отправлявших в ГУЛАГ своих коллег, соседей, друзей только за то, что они думали не так, как предписывала партия. Ради идеи! Страшная кара не за горами. Вы рухнете под тяжестью преступлений предыдущих поколений и своих собственных. И ничто вас не оправдает и не спасёт. Те, кого вы все эти долгие годы дурачили, с презрением отвернуться от вас. Но в отличие от Христа, принявшего грехи людей на себя, за грехи свои и своих отцов вольные и невольные ответят ваши дети и ваши внуки. И будет эта катастрофа уроком всему человечеству, если оно сможет выкарабкаться из-под обломков нашей людоедской системы.

Ну что, ребята, не закатывайте рукава. Я не сопротивляюсь. Куда мне идти?

Санитары из своего опыта поняли, что этот не буйный, и их роль ограничится конвоем.