В работах, посвященных неформальной экономике, значительное место уделяется причинам, условиям развития и историческим рамкам существования этого феномена. Множество работ на эту тему разбивается на три группы. Первая группа авторов объединена интенцией свести неформальность к свойствам экономического и социального порядка стран «третьего мира», бедность и нищета, интенсивность миграционных потоков, а также неразвитость гражданского и правового сознания которых являются благодатной почвой для развития неформальной экономической деятельности. Отсюда следует вполне очевидный вывод о неминуемом упразднении неформальной экономики по мере нарастания темпов индустриального развития. Вторая группа исследователей не проводит никакого логического соответствия между неформальностью и неразвитостью страны, считая, что в развитых странах работают устойчивые предпосылки развития неформальной экономики. Их объединяет внимание к особенностям воспроизводства неформальной экономики при высоком уровне технического прогресса и социальных гарантий. Наконец, третья группа исследователей фокусирует анализ на общемировых причинах неформальной экономики, считая, что они лишь конкретизируются и специфицируются в разных социально-экономических средах. Познакомимся с этими точками зрения поближе [21] .
Причины неформальной экономики в развивающихся странах: обзор мнений
Как мы уже знаем, детальные исследования неформальной экономики проводились преимущественно в странах «третьего мира». Это было связано с устойчивым восприятием неформальной экономики как некой дисфункции , основания у которой тем обширнее, чем менее развита страна. Вариантом было также признание неформальной экономики остаточным явлением доиндустриального этапа человеческой истории, что также прочно увязывало ее существование с экономической и социальной неразвитостью стран «третьего мира». Привязка концепции неформальной экономики к особенностям так называемых развивающихся стран формировала ожидания упразднения неформальной экономики (или, по крайней мере, уменьшения ее масштабов) по мере развития этих стран – индустриализации экономики и демократизации управления.
Жизнеспособность неформальной экономики побуждает нас критически осмыслить эту точку зрения. Какие же аргументы приводили ее сторонники? Какие характерные черты экономики развивающихся стран виделись в качестве основы неформального порядка?
Упование на отсталось как основу неформальной организации производства восходит к марксистской теории, согласно которой рыночные отношения по мере своего развития подтачивают основания докапиталистических форм хозяйствования, в результате чего происходит поляризация мира Труда и Капитала. Соответственно, по мере исчезновения мелкого товарного производства и возведения принципа контрактности между пролетарием и буржуа во всеобщий принцип трудовой деятельности неминуемо сокращается неформальная занятость, определяемая рядом авторов в терминах размытости границ и внеконтрактности отношений между трудом и капиталом [Moser, 1978; Portes, Benton, 1984]. Этот подход не стал достоянием истории. Вновь и вновь появляются работы, солидаризирующие с марксизмом в описании современности как усугубляющейся «пролетаризации» мировой системы [Wallerstein, 1974].
Однако статистика свидетельствует, что страны «третьего мира» сохраняют обороты неформальной экономики не вместо, а наряду с ускоренной индустриализацией. Успехи в построении технологически совершенного рыночного хозяйства не отрицают неформальную экономику, а сочетаются с ней. Не загромождая лекцию цифрами, отметим лишь, что во времена бурного роста (1950 – 1980-е годы), когда валовой национальный продукт стран Латинской Америки увеличился почти в 4 раза, а средний темп экономического роста составил 5,5% в год [Брисеньо-Леон, 2003, с. 122], размер неформального сектора претерпел минимальные изменения. Доля работников неформального сектора [22] сократилась за 30 лет всего на 4% (с 46% в 1950 г. до 42% в 1980 г.) [Portes, Sassen-Koob, 1987, p. 34]. И хотя степень экономических успехов различалась по странам, ни одна из стран этого региона не опровергла общую логику этих цифр. В результате работники неформального сектора всей Латинской Америки составили 59% городских занятых в 1998 г., в сравнении с 40% в 1980-м [Брисеньо-Леон, 2003, с. 123]. Эмпирические факты противоречат версии исключительной ответственности экономической неразвитости, стагнации и индустриальной несостоятельности в развитии неформальной экономики.
Однако сторонники тесной связи неформальной экономики и неразвитости стран упорствуют. В качестве, как им кажется, железного доказательства своей правоты они приводят статистические данные о количестве неформально занятых в экономиках «первого» и «третьего мира». Действительно, соглашаются эти авторы, в развивающихся странах зачастую неформальная занятость не сокращается при росте темпов экономического развития, но она остается неизмеримо более высокой по сравнению с неформальной занятостью в развитых странах Запада.
Но дело в том, что использование прямых методов измерения неформальной экономики, к числу которых относится анализ форм трудовой занятости, затруднено гораздо более высокой «конспиративностью» неформальной экономики на европейском континенте и в США, нежели в странах «третьего мира». Это обусловлено и весомостью санкций за уход от налогообложения, и отлаженностью работы контролирующих органов, и уровнем правосознания, и традицией отстаивания социальных прав работников и т.д. Соответственно, «прямое» изучение этого явления крайне затруднено [23] . Определение неформальной деятельности в контексте нарушения институционально оформленных норм подразумевает попытки ее агентов избегать контактов не только с представителями органов власти, но и с исследователями [24] .
Поэтому в ряде западных стран более распространены косвенные оценки масштабов неформальной экономики. Это разнообразные расчетные алгоритмы, среди которых наибольшей популярностью пользуются монетарные методы, отслеживающие неформальную экономику по уровню денежных трансакций, а также поиск несоответствия между агрегированными статистическими показателями, вмещающими в себя результаты неформальной экономики и свободными от таковых. Существуют методы оценки неформальной экономики на основании статистики, фиксирующей количество и отраслевую принадлежность малых предприятий [25] .
Использование монетарных методов дало ошеломляющие результаты. При всех количественных расхождениях получаемых результатов вклад неформальной экономики оценивался как весьма существенный, будь то 10% ВВП США по оценке П. Гутманна [Gutmann, 1979] или 33% по оценке Э. Фейга [Feige, 1979]. Эти оценки показывают неправомочность ограничения неформальной экономики пределами стран «третьего мира». Вклад неформальной экономики в развитие европейских стран и США является достаточно весомым (несмотря на количественные расхождения и методологические погрешности его оценок) и, что крайне важно, этот показатель отличается стабильностью.
Так, одним из косвенных методов оценивания неформальной экономики является учет количества малых предприятий. Методологические предпосылки такого анализа основаны на «подозрении» малых предприятий (до 10 работников) в неформальной экономической деятельности. Аргументация сводима к следующему. Во-первых, малые предприятия с большей безнаказанностью (нежели крупные фирмы) могут использовать уход от налогов, бесконтрактный наем и другие неформальные практики. Небольшие предприятия зачастую сочетают легальное право на существование (регистрация, получение лицензии) с нелегальными формами его реализации. Во-вторых, такие предприятия легко переходят в статус полностью неформальных: воспользовавшись периодом легального существования для отлаживания работы и завоевания своего места на рынке, они официально закрываются, чтобы на следующий день начать работу в поле неформальной экономики. Если принять эту систему доводов, то трудно не согласиться с предложением судить о масштабе неформальной экономики по числу и отраслевой структуре малых предприятий. Понятно, что в этом случае мы обрекаем себя на два типа системных ошибок: переоценка неформальной экономики (так как не все малые предприятия практикуют неформальную экономическую деятельность) и ее недооценка (поскольку многие предприятия вообще не регистрируются). Однако будем считать, что в силу разнонаправленности эти смещения отчасти нейтрализуют друг друга. Какова же структура предприятий США по числу занятых? И действительно ли микропредприятий становится все меньше?
В 1965 г. в США предприятия с числом работников не более 10 человек составляли 75% зарегистрированных предприятий, при этом они давали работу 14% занятого населения. Спустя два десятилетия мало что изменилось. В 1983 г. доля таких предприятий и доля привлекаемых ими работников составили соответственно 76,8 и 16,4% [Portes, Sassen-Koob, 1987, р. 44]. Доля микропредприятий была заметно выше именно в тех отраслях, которые в общественном сознании традиционно связываются с неформальной экономической деятельностью.
Довольно часто сторонники точки зрения, что неформальная экономика вытекает из специфики стран «третьего мира», апеллируют к качеству рабочей силы развивающихся стран. Неформальная экономика трактуется как прибежище обездоленных, у которых нет шансов нормального, т.е. легального трудоустройства. Неформальная экономика предстает, согласно этой версии, неким резервуаром, куда «стекаются» отверженные формальным рынком труда, что превращает их в некоторую ипостась безработных. Но если европейским или американским безработным гарантировано пособие, то безработным Африки и Латинской Америки гарантировано его отсутствие (или чисто символический размер), что и толкает их на путь самообеспечения в виде неформальной экономической деятельности. Данная логика прочно связывает феномен неформальной экономики с бедностью стран «третьего мира» и, на первый взгляд, она вполне состоятельна. Однако с неизбежностью из нее следует два вывода: а) скудность заработков «неформалов» на фоне доходов работников формального сектора; б) вынужденность, безальтернативность неформальной экономической деятельности в результате отсутствия возможностей легального трудоустройства.
Однако накопленные исследователями эмпирические материалы свидетельствуют о спорности этого суждения. Так, в Монтевидео (Уругвай) в 1983 г. среднемесячный заработок в формальном секторе экономики составлял 172,92 долл., в неформальном – 172,88 долл. В том же году в Лиме (Перу) эти цифры были равны соответственно 119,05 и 108,12 долл. [Portes, Sassen-Koob, 1987, р. 41]. Как видим, расхождение минимально. Хотя стоит отметить, что неформальный сектор характеризуется более значительной дифференциацией доходов, нежели формальный [26] . В основе лежит то обстоятельство, что в неформальном секторе бесконтрактность наемных работников – тотальная, тогда как бесконтрактность предпринимателей – частичная. Не имея контракта с нанимаемыми работниками, они обычно входят в систему субконтрактных отношений с представителями формального бизнеса, в результате чего их отношения с заказчиками стабильны и защищены законом, а отношения с наемными работниками допускают беззаконие и произвол. В этих правовых «ножницах» и скрыт механизм сверхприбыли предпринимателей-нелегалов. Кроме того, наемные работники теневого рынка труда зачастую вербуются из числа социально маргинальных групп, что позволяет проводить относительно них политику ценового демпинга. Бросающиеся в глаза нищета и бесправие этих людей формируют устойчивое представление об относительно низких доходах участников неформальной экономики. При этом забывается, что их работодатели принадлежат тому же сектору, и их доходы, питаемые экономией на оплате труда, превосходят доходы сопоставимого по обороту предпринимателя легального бизнеса.
Уместно вспомнить СССР, социальная структура которого характеризовалась высокой степенью социальной однородности по материальному признаку и отсутствием безработицы как таковой, что однако не помешало развитию советской теневой экономики [Grossman, 1982]. Этакратизм, господствовавший в СССР, приводил к доминированию властной иерархии и проявлялся в присвоении экономических излишков не экономическими агентами, а властью [Шкаратан, 1992]. В советских условиях теневая экономика развивалась не за счет материально обездоленных, а за счет властью наделенных: уровень в партийно-хозяйственной иерархии определял меру возможного участия в теневой экономической деятельности. Таким образом, опыт СССР доказывает, что наличие широких слоев отверженных формальным рынком труда не является обязательным условием неформальной экономики.
Что же касается современной России, то в отличие от стран «третьего мира» значительную часть обедневшего российского населения представляют специалисты с высоким уровнем образования и квалификации. Рыночные условия поставили перед ними дилемму: отказаться от малооплачиваемого профессионализма в пользу более доходных «рыночных» видов деятельности (что зачастую в российских условиях ведет к депрофессионализации под видом переквалификации, когда, скажем, врач начинает работать продавцом) или сохранить верность профессии, амортизируя свое решение участием в неформальной экономике. Таким образом, если в «третьем мире» низкодоходные группы населения характеризуются недостатком человеческого капитала, что делает их участие в неформальной экономике безальтернативной стратегией выживания, то в России группа новых бедных, будучи довольно гетерогенной по образовательно-квалификационному признаку, включает в себя значительную долю высокообразованных специалистов, сознательно воздерживающихся от профессиональной мобильности на легальном рынке труда. Стратегия комбинаторного совмещения формальной (основной) и неформальной (дополнительной) экономической деятельности кажется им более приемлемой, так как позволяет сохранить профессионализм (увы, мало оплачиваемый) и получить необходимые средства к существованию (увы, не всегда законным путем). В этой ситуации трактовать российскую неформальную экономику исключительно как резервуар отверженных формальным рынком труда вряд ли корректно.
Следовательно, вопрос о причинах неформальной экономики – равно присущей как развивающимся, так и развитым странам – остается открытым. Каковы же мнения на этот счет?