Нe успели мы добраться до Корт-лейн, как второй брусочек мороженого уже перемазал личико Джинни, каплями стекая по щупленьким ручкам на платьице и дальше, на башмачки. Я остановился под разросшимся тополем и, достав платок, принялся ее об тирать. В голове немножко шумело - не то от солнца, не то от этих "почему". Бог весть.
- Тоди, мне пипи надо, на горшок, - объявила Джинни.
- Потерпишь минуточку? - улыбнулся я, надеясь, что обойдется без "почему".
Взял ее на руки и помчался по тротуару в страхе, что вот-вот рукав пиджака станет влажным, но Джинни только похихикивала, обняв меня за шею и ручонкой закрывая мне рот.
- Пахнешь ты чудесно, совсем как мама, - сказал я.
Ее это рассмешило.
- А ты как папа пахнешь.
- Угу.
Мы благополучно добрались до цели, и миссис Лейк поспешила с Джинни в уборную. Я воспользовался свободной минуткой, чтобы набросать записку Джимми Эндрюсу, стоявшему в двух шагах от меня, и при этом все время думал о Джинни, считавшей, что я пахну как ее папа. Может быть, она и права. Я-то уж точно учуял в этой детской ее любознательности что-то наше, эндрюсовское.
Записка была докончена (там я сообщал Джимми про послание от Юстасии Калладер и писал, что ему следует возбудить дело против мамаши Гаррисона, поскольку она не сохранила вверенную ее заботам часть наследства); я засунул конверт во внутренний карман пиджака. Через несколько минут явилась Джейн, коротко остриженная, и мы все вместе отправились к Мэкам на коктейль. Мне и в голову не пришло навести порядок у себя на столе, попрощаться - навеки - с мистером Бишопом, Джимми, миссис Лейк, хотя бы оглядеть напоследок мою контору, необыкновенную мою стену для размышлений. Да и к чему?
Пока ехали в Восточный Кембридж, я, болтая то с Джейн, то с Джинни, все время был, однако, занят своим планом, принявшим теперь уже окончательный вид. Из скудного моего лексикона лишь выражение "хладнокровное любопытство" более или менее передает чувство, которым навевались все мои мысли, - простите, знаю, что сформулировал крайне расплывчато, но уж постарайтесь понять, о чем веду речь. Да, все еще сохранялась изрядная доля любопытства, проснувшегося, как только я понял, что готов с собой покончить, однако - у меня вечно так, когда важные решения принимаю, - готовность эта родилась в какое-то мгновение как следствие некоего внешнего давления, из-за которого развалилась не помню уж что за маска, в ту пору мною принятая, - и, тоже как всегда, лишь затем я свою готовность рассудочными ухищрениями обратил в ясную, логическую позицию.
Вы не подумайте, пожалуйста, что я по этому поводу вознесусь сейчас на котурны и начну вещать, но что-то весьма серьезное, и правда, присутствовало-таки в моих размышлениях, которые в тот день несли на себе притягательность отчаяния, пленительность бездны. Ведь простая же вещь - не существует никаких высоких резонов, - однако до чего я был взволнован открывшейся мне истиной! Мне за нею слышался хрип черных ветров Хаоса, и весь я сжимался от судорог, словно ледяное дыханье подземелья меня овевало.
Было четыре часа, жара достигла своего пика и как бы замерла. Когда мы переезжали через реку, машина Джейн заполнилась не черными ветрами Хаоса, а вонью от крабьих садков у берега, - там целые горы красных панцирей и прочих не годных в пищу украшений, которые сваливают где придется. От запахов этих никуда не денешься - не раз видел, как приезжих рвало летом прямо на мосту, - но сжиться с ними можно, как со многим другим: мы, здешние, большей частью ничего и не замечаем, а я так даже выучился втягивать поглубже и смаковать. И сейчас тоже себя побаловал, пока с моста съезжали, а мысленно приготовил такую заметку для моих "Размышлений": "Пиры обоняния не лучше и не хуже прочих наслаждений, а оттого надлежит покончить с обычными предрассудками, касающимися запахов, которые признаны скверными. Лишь в силу пустой условности мы называем извращением тайную радость того, кому нравится, чистя ногти на ногах, обнюхивать собственные пальцы".
Эта медитация займет свое место рядом с утренними записями о Платоне и о крабах, - плодотворный выдался денек для моих "Размышлений"! - а теперь можно было болтать с Джейн, не отвлекаясь, тем более она что-то со страстью пытается мне растолковать. Оказывается - вот не думал, - они с Гаррисоном осенью в Италию съездить собрались.
- Гаррисон это придумал, - говорит, - и я жутко загорелась. Он хочет, чтобы мы там до Рождества побыли, а я так и до Пасхи готова. Была как-то девчонкой, целое лето провела - красота необыкновенная! Я бы вообще там жить осталась.
Похоже, ей была любопытна моя реакция - она, помнится, искоса на меня поглядывала, хотя, очень может быть, это во мне тщеславие говорит. Так или иначе, я и виду не подал, что я про планы их думаю.
- Вы, стало быть, на эти деньги по наследству ехать думаете? - спрашиваю. - Ну, на них особенно рассчитывать не стоит.
Она взглянула на меня удивленно:
- Какое наследство, с ним ведь уже все кончено. Разве нет? Я уж про него и не думаю.
- Боюсь, правильно, что не думаешь.
- Мы на зарплату Гаррисона жить там будем. Можем себе позволить уж как-нибудь. - Опять на меня покосилась. - А можно и дом продать, если ты не против.
- А почему я должен быть против?
- Ну, сам понимаешь… - Она пожала плечиками.
- Так тебе кажется, Гаррисону эти ребята в черном, которые при Муссолини, не очень на нервы будут действовать?
- Подумаешь, мы же не политикой заниматься едем, - улыбнулась Джейн. - Меня политика вообще не интересует, а ты как на этот счет? Гаррисону, думаю, теперь тоже стало наплевать, особенно после того, как в Испании все так повернулось. Он. знаешь, про политику очень даже скептически теперь говорит. Вообще обо всем скептически отзывается, но мило это у него выходит, ненавязчиво. У тебя, наверное, научился.
- Ну, уж ненавязчивости-то точно не у меня.
- Это верно, - сказала Джейн и по коленке меня погладила. Что-то уж очень беспечно она держится, нервность тут какая-то есть, или мне просто показалось, но теперь, когда крабами больше не воняло, я учуял в воздухе некий их план.
- И когда же вы это надумали? - беззаботно осведомился я. - Дом продать, в Италию поехать.
- Гаррисон предложил, - говорит. - То есть поехать. А насчет дома это я придумала, не хочу, чтобы деньги нас связывали. С неделю назад заговорили про то про се, и вдруг само это навернулось. Еще не знаем, что да как получится. Но ты не против будешь, если мы уедем? - Быстрый взгляд в сторону Джинни, которая сидит, рассеянно в окошко смотрит. - Ну, ты понимаешь, о чем я.
- Конечно не против.
- Ой как поскорей уехать хочется! Если дом продать, мы там целый год провести можем. С работой своей Гаррисон все устроит. Нет, ты только подумай - целый год в Италии!
- Когда это ты так Италией пленилась? - улыбнулся я.
- Всегда туда хотела. Разве тебе не рассказывала? Ты что, Тоди, сердишься на меня?
- Нет.
- А надулся, как будто сердишься. Мы затормозили у подъезда мэковского дома, и я выпустил Джинни, помчавшуюся к Гаррнсону, который махал ей рукой с крыльца.
- Ты на записку мою утреннюю не очень обиделся? - приставала ко мне Джейн, пока мы шли через лужайку. - Знаешь, я и не думала, что ты мне назло все-таки к Марвину сходишь, но очень рада, что понял.
- А как насчет моей записки? - спрашиваю. - Я Гаррисону сказал за обедом, а он, кажется, немножко недоволен. Я-то к Марвину сходил, а ты вроде и не интересуешься, что там со мной.
- Не интересуюсь? А что, не все в порядке? Мы были уже у самого крыльца, Джейн, перепрыгивая через ступеньки, взбежала к Гаррисону и, клюнув его в лоб, исчезла за дверью.
Обычно мы свои "манхэттены" на террасе пьем, но сегодня лучше было пойти внутрь дома - там намного прохладнее. Мы с Гаррисоном поболтали минуту-другую о погоде, согласились, что тусклая дымка над заливом предвещает шторм, и направились в гостиную.
- Так вы в Италию собираетесь? - спрашиваю я как бы между делом.
- Да вроде так. - И тут же Гаррисон принимается усердно искать в карманах сигареты. - Тебе Джейн сказала?
- Сейчас, когда сюда ехали. Отличная мысль, я так считаю.
- Правда? Вообще-то я еще подумать хотел. Дом продавать придется, все такое, но ты же знаешь, Джейн просто сдвинулась на Италии, фашисты там, не фашисты - все равно, да и я бы поглядел, что за страна, пока еще возможность есть. Похоже, там скоро все вверх тормашками полетит. Честно говоря, не очень представлял себе, как ты к этому отнесешься, - осторожно добавил он.
- Как я к этому отнесусь? Да тебе-то какая забота, даже если я против? Но я не против, совсем нет.
- Видишь ли…
Вернулась с кухни Джейн, сопровождаемая горничной с нашими коктейлями. Джейн плюхнулась рядом с Гаррисоном на диван, я сидел в качалке посреди комнаты, прямо напротив них.
- Вперед! - весело сказала Джейн, встряхивая свой коктейль.
Мы пригубили из бокалов.
- На представление это вечером пойдешь? - спросил Гаррисон.
- Может быть. Как-то не думал.
- Джинни там просто ужасно понравилось, - сообщила Гаррисону Джейн, косвенно меня похвалив. - Два мороженых получила, и какой-то дядя ей с Тоди все внутри показал.
- Да ну? Правда? - улыбнулся Гаррисон.
- Боюсь только, перевозбудилась она - температурка у нее. Я позвонила Марвину, он говорит - ничего страшного.
Опять пригубили.
- Поужинаешь с нами? - спросила Джейн. - Только горячего ничего нет: ветчина, картофельный салат, и все.
Я кивнул.
- Скажу Луизе. - Джейн поднялась и быстро зашагала на кухню. Мы с Гаррисоном потягивали коктейли, потом я достал сигару.
- Вот что, Тоди, послушай-ка, что я тебе сейчас скажу, и не обижайся, пожалуйста, - начал Гаррисон, а я тут же непроизвольно улыбнулся, раскуривая сигару: напряжение прошло.
- Не обижусь, не бойся, - успокоил я его.
- Дело вот какое. Ты сам понимаешь, нам бы очень хотелось, чтобы ты с нами в Италию поехал… - (Я поспешно замотал головой, ни в коем случае, мол.) -…Но я подумал, у тебя ведь работа, а потом, понимаешь, Джейн вроде как решила, что нам с ней вдвоем побыть нужно. То есть втроем, с Джинни. Так, понимаешь, лучше будет.
- О чем тут говорить!
- Да нет, я про другое. Ну, сам понимаешь, Джени тут целый год не будет, может, даже два, наперед ведь сказать нельзя. И - как бы это выразиться, чтобы ты понял, не обиделся, - и, понимаешь, когда мы вернемся, хоть шут его знает, когда это будет, в общем, понимаешь, и Джинни уже подрастет, так я подумал, не очень-то, понимаешь, удобно выйдет, если Джейн в гостиницу опять начнет ходить.
- Совершенно с тобой согласен, - сказал я, не задумываясь.
- А, черт, ты все-таки обиделся, Тоди. Нет, ты понять постарайся правильно. Ты же знаешь, для меня ты самый близкий друг и так далее. Но, черт, видишь ли…
- Успокойся. Ничего не надо объяснять.
- Понимаешь, мне нужно, чтобы ты правильно все понял, - бубнил Гаррисон и внимательнейшим образом рассматривал свой пустой бокал.
Вошла Джейн, метнула взгляд на меня, на Гаррисона, села между нами. И погрузилась в созерцание своей загорелой коленки, которую поглаживала ладонью.
- Ничего объяснять мне не требуется, - твердо заявил я. - Если уж хотите знать…
- Я тебе всю правду скажу, Тоди, - перебила меня Джейн (кажется, никогда прежде такого с ней не случалось). - Если ты все понимаешь, давай считать, что между нами кончено с этого вот дня. Хорошо?
- Вот и я то же самое предложить хотел, - говорю. Джейн улыбнулась своей коленке. - Я уже давно про это думал.
- Я, понимаешь, хотела бы все тебе объяснить, если смогу. - И смотрит мне прямо в глаза. Дружелюбно этак. - Не очень, правда, у меня объяснения получаются.
- Ну и ни к чему это, - говорю.
- Нет, к чему, - улыбается она. - Не хочу взять да все оборвать, если тебе что-то непонятно осталось.
- Все мне понятно.
- Нет, не все, - голосом чаровницы останавливает меня Джейн. Я на нее взглянул с изумлением. - Если бы тебе все понятно было, никаких у нас сложностей не возникло бы, ну помнишь, несколько лет назад.
- Послушай… - запротестовал я.
- Нет уж, дай я попробую сказать, что хочу тебе сказать, а потом возражать будешь, если что, - настаивала она. Я взглянул, усмехнувшись, на Гаррисона, но он меня как будто не замечал, полностью отдавшись разглядыванию пустого бокала. - Когда мы с Гаррисоном поженились, мы очень строго на внебрачный секс смотрели, строже некуда, - начала она. - Я бы голову на отсечение дала, что ни на одного мужчину и не взгляну, а Гаррисон мне клялся, что никакая другая женщина его в сексуальном отношении не привлекает. Ну а потом взрослее мы стали, увидели, что все это лицемерие одно, правильно я выразилась? - да, лицемерие, и ничего больше. А я лицемерить не собиралась. И мы с Гаррисоном решили, что ничего такого плохого не будет, если он или я еще с кем-то переспим, потому что уверены, нас ничто не рассорит. Ты мне очень нравился как друг Гаррисона, а раз мы лицемерить больше не хотели, я поняла, что хочу с тобой спать. И все у нас хорошо выходило, если того случая не считать. Но про него что вспоминать, мы же понимаем, сами были больше тебя в этом виноваты.
- Ну, не знаю, - промямлил я. Нам с Гаррисоном очень неловко было.
- Во всяком случае, что было, то было, и никто из нас не жалеет.
- И кончать с этим тоже никому не жалко, - улыбнулся я.
- Ну зачем ты так, - вмешивается Гаррисон.
- Да нет, я ничего плохого в виду не имел.
- Правильно ты сказал, - продолжает Джейн. - Сожалеть ни о чем не придется, если ты поймешь, почему я теперь так решила.
- Все из-за моей записки сегодняшней? - спрашиваю.
- Записки? Глупости, перестань. Мне это абсолютно безразлично. Видно, расстроился ты из-за того, что ночью было, или еще там что-то такое. Свою записку я тебе написала просто так, чтобы счет сравнять. Вот еще выдумал - записка! Дурачок, я и пробежала-то ее одним глазом. А важно вот что: не хочу, чтобы ты думал, что мы с Гаррисоном к нашим прежним представлениям каким-то образом возвращаться намерены.
У меня глаза на лоб полезли.
- А, черт, ну как это сказать поточнее, в общем, вот что: мы, когда внебрачные связи попробовать решили, не очень-то уверены были - ничто нас не рассорит и все прочее, оттого, наверно, и требовали от тебя лишнее, если разобраться. Ну, короче, нам убедиться надо было, что никакой там ошибки не допустили. А, провались, опять ты ничего не понял!
- То есть Джени, наверно, потому и подумала, что она в тебя влюбилась, - вставил Гаррисон, - а я потому же подумал, что это хорошо.
У меня скривились губы.
- Точно, - согласилась Джейн, глядя на мужа. - Ну а когда мы опять начали, и Джинни уже была, все шло неплохо. Все мы понимали друг друга, и никакой там ерунды. Да, то есть я хочу сказать, раньше вроде как необходимо нам было на стороне романы заводить, а то как себе самим докажешь, что слов на ветер не бросали. А теперь нет необходимости этой. Я теперь в себе уверена, вот и все. И Гаррисон тоже. Ты понял, о чем я, Тоди?
- Говорил уже, все понимаю, так что напрасно ты мучилась, не требуется мне никаких разъяснений. У меня из каждой дырочки понимание лезет. Сказал же, абсолютно то же самое я сам давно думаю. И как раз сегодня собирался потолковать об этом - совпадение какое!
- Не понял он ничего, - сказал Гаррисон, повернувшись к жене. Я взглянул на него с удивлением, но промолчал.
Джейн вздохнула:
- Ну, я понятнее выразить не умею. В дверях столовой появилась горничная.
- Обед почти готов, руки мойте, кому нужно, - сказала Джейн. Поднялась, пошла на кухню, но на полпути обернулась и притронулась губами к моим губам. - Ты столько раз чудесно поступал, просто чудесно, - прощебетала она. - Пусть плохих воспоминаний не останется, обещаешь?
Я провел по губе кончиком языка:
- Вкусно!
Джейн засмеялась и пошла помогать горничной, а мы с Гаррисоном наверх, где ванная.
- Покупателя-то на дом нашли уже? - спрашиваю.
- Нет пока. У нас же, сам понимаешь, только планы одни, ничего еще делать не начали. Очень вот хотим поехать в Италию, это точно, а остальное все… Дико, наверно, прозвучит, но в маленьких городишках наших, бывает, просто задыхаться начинаешь.
Мы перекинулись над рукомойником еще несколькими словами, но между нами холодок был. И потом, за обедом разговор хоть и тек свободно - всем полегчало, - но без былой теплоты. Гаррисон и Джейн словно слились в одно лицо, вовсе не нуждающееся в чьем-то обществе. Вот бы, подумалось, сцепить их друг с другом накрепко, как тех крабов спаривающихся или платоновских протолюдей. Я поймал себя на том, что с усмешкой разглядываю холодное крошево, - пока Джейн болтала, изрезал ветчину на мелкие кусочки. Должен добавить, что и Гаррисон с Джейн у себя на тарелках холодные ломтики с усмешкой рассматривали, а уж что их развеселило, угадывать не берусь.
И вот еще что: после обеда я опять поднялся наверх, в ванную, и, когда находился там, с комфортом размышляя, накатило совсем неожиданное чувство - вдруг прошло желание умереть, решимость пропала, а на ее месте появилась, да-да, неохота. Понятно отчего: Мэки сочтут, что я с собой покончил, потому что их демарш меня слишком потряс, не мог я себе и представить, как буду дальше жить, получив от них отставку. А потому проникнутся жалостью пополам с самодовольством - глупо, недопустимо. К счастью, я тут же подавил набежавшее колебание. Вытирая руки, я уже полностью владел собой, и мои недавно выработанные предпосылки опять обрели всю свою власть. Мне-то какое дело, как они отнесутся к моей смерти? Да никакого, абсолютно никакого - наплевать, и все. Вернув себе способность здраво рассуждать, я тут же обнаружил изощренную притягательность в том, что, отчасти и по собственному моему выбору, последний мой поступок на земле лишится своего истинного смысла, поскольку воспринят будет как угодно, но не так, как сам я его толкую. Поняв это, я увидел в предстоящем событии еще и новый смысл, даже больше, чем прежние, ему отвечающий.
Проходя коридором от ванной к лестнице, я случайно заглянул в свою старую спальню, ставшую теперь комнатой для гостей, и взор упал на большое зеркало у кровати. Меня так затрясло от смеха, что глаза затуманились, и я ощупью стал спускаться, более чем когда-нибудь преисполненный решимости довести свой план до конца.
- Увидимся скоро! - крикнул с террасы Гаррисон, когда я уходил, а Джейн прибавила от себя что-то ласковое.
- Прощай! Прощай! - отозвался я так же весело. С дорожки я бросил взгляд через плечо. Они стояли, тесно друг к другу прижавшись, смотрели мне вслед и о чем-то торопливо говорили. Похоже - язык пришлось прикусить, чтобы не расхохотаться, - обнимают друг друга за пояс, руки сплелись. Я помахал им, но они не обратили внимания.
Выйдя за ворота, я двинулся прямо в гостиницу. Кажется, по пути даже насвистывал какую-то песенку, потому что в эту минуту чувствовал себя таким свободным, как должен был себя чувствовать Сократ, когда Ксантиппа оставила его наконец в покое и ничто больше не отвлекало от созерцания чаши с ядом, которой предстояло увенчать его философию.