Нет, невозможно по-иному! Так что же здесь осталось мне: Для ворошителей соломы Сгорать в причудливом огне? Похмелье тайного бесправья… Но кто же не был вовлечен В земные праздные забавы — В земной предательский закон? Взасос — как степь, как даль гармошки — Ветров колодцы… Эх, пройду До первой всполыхнувшей плошки, До первой звездочки в пруду. За океанами — лелеять, За океанами — любить, И письмена свои просеять… Быть может, так и надо жить.

И листьев шумное раздолье, И крылья, крылья за спиной, И щебет птиц и рокот поля — Волны зеленой, золотой. О, нежность, нежность… Кто обидел? Кто обольщал? Кто целовал? Охальный — в кудрях — небожитель На перекрестках поджидал. Но плоть была еще кудрявей. И только плотью отличить Плотское трепетное право — Сегодня здесь бесправным быть, Жить беспризорным, вне закона, Как сновидений зыбкий стиль, Как эта ласковость спросонок, Как цветени и солнца пыль.

Так можно к трупу прикасаться, Лаская обувь тех высот, Так можно смерти не бояться, Кривя в улыбку жадный рот, И видеть стопы те в сияньи, Тела в слияньи… Оттого ль, Что вся любовь в иносказаньи… И в этом смысл. И в этом боль. Целуя след твоей обиды — Где ты ступала, где цвела, Могу ли иль хочу увидеть Во имя жизни и тепла, Что грязь была земною грязью, Как и проклятия мои Земными были, — что на страже Стоит бесправие любви.

Я изменил твоей измене — Я не порочу, не кляну. Любовь покинула застенок И привечает тишину. Твоя ли блажь? Мои ли слезы? Но чей бы это ни был сон — Запомним быстрый день погожий И безответственный закон. Нельзя в лобзаньи лицемерить, С безвольем волевое слить. Так нам вещает мудрость зверя, Так кормит душу волчья сыть. Так от меня ты шла к другому — Ты шла ко мне, ты шла к нему, Так наши молнии и громы Из тьмы восходят, сходят в тьму.

Слова мои звучат упреком, А мне бы ритм — удар в удар — Мне б только видеть, как — наскоком — Тебя уводят в тот угар, Как ты, упрямясь чуть и млея, — Удар в удар — идешь за ним, Как танец зреет и звереет. И ночь и ночь. И дым и дым. И бесконечный переулок. И ночь и дым. И ночь и ты. И сердца шаг. И шаг твой гулок… И ты идешь из пустоты. Над пустотою ты ступаешь. Земля уходит из-под ног. Проходишь мимо. Исчезаешь. Но в мире нет иных дорог.

Приводит всё к великой казни, Затем великой, что она Из жизненной водобоязни Выносит нас на берег сна. И мелкий путь телесных странствий И духа яростный потоп — Всех вожделений окаянства Венчает тленьем мудрый гроб. И в этом чуде разложенья, Во мгле летейской глубины Нас ждут безлиственные сени Неодолимой тишины. О, эту тишину лелеять: Свой шаг, свой танец позабыть, Последний вес и смысл развеять — Да, только так дано любить.

Земным веселием тревожим, Биясь в томленьи, как в петле, Ты вновь пытаешь в день погожий Свое рожденье на земле. И руки голода и страсти, И красное в тебе, во мне — В огромной синеве, как снасти На звонком, на прозрачном дне. Но сердца вещее начало Сгорает в гибельном, в чужом, Стихает жизнь в глуши причала Огромной тьмой и малым сном. А там совсем, совсем иное: Мы забываем по утрам, Куда тишайшею тропою Восходят дни к своим ночам.

О бытие! О блеск одежды! Вокруг тебя, вокруг меня, Вокруг земли расцветом свежим, Крылатой зеленью звеня, Вдруг с облака — ожогом кисти — В поля отброшен, с небом слит, Кто здесь свершает путь лучистый, Кто рукавами шелестит? Как дети, вот они играют, И вот детей уводят спать, Как птиц стремительная стая, Как зов залетный — здесь, опять — Твое приветствие, разлука, Глухая жалобная весть, И шелест рукавов, и руки, И боль, которой нам не снесть.

В переселенье душ поверить, Иль не поверить… Всё равно, Той глубины нам не измерить И не продеть звена в звено. Всё повторится: звери, птицы, И человек, и сон, и явь, И мака алые зарницы, И легкий веющий рукав… И все часы во имя смены, И смены все во имя снов, Во имя верности, измены, В размене тающем часов… О нет! О нет! Мы помним, помним, Как убивали по ночам, Как смерть ступала по камням В подвала сумраке огромном.

Да служит равенству и братству Земной развесистый уют! Давно во славу равной части Победу барабаны бьют. Не знаменем ли красным пышет Столицы древней фронтиспис… Но где же глубже, ниже, выше Опять бунтуют верх и низ. Ученый хочет постоянства, Поэты просят подождать… О, диктатура окаянства! О, жажда женщины рожать! Но что б ни сбылось: пусть случайно Встает на смену власти власть, — В игре судеб необычайной Важна не истина, а масть.

Твоя душа из горностая. Был красен ты, а ныне бел. Судьбины ветр несет, качает Твою земную колыбель. Опять бредешь под небесами, Под рукавами по земле, Опять ты убаюкан снами, — Биясь в томленьи, как в петле. И если любишь, ненавидишь, Всё так же веришь, так же лжешь, — Всё та же жжет тебя обида, Что правды нет, что лжива ложь. Так, восходя от часа к часу, Непроницаем человек: Сегодня бел, а завтра красен — Кто славянин, кто печенег?

Так что ж, друзья! встав на ходули, Раскинем веером наш взор. Но наш единственный, от пули Не перекошенный забор Не отдадим… Напишем повесть, Как мы, теряя , берегли И честь свою и даже совесть, Высокий дар родной земли, Как неустанно мы боролись С соблазном храбрости шальной, Как жили в мытарствах недоли И сновиденьем и мечтой. Белей снегов и горностая — Сквозь красный клюквенный кисель — Мы до отчизны докачаем Свою пустую колыбель.