Я не строю мосты и не возвожу дома. Вещи, которые я создаю, лишены определенных физических свойств: массы, плотности, размеров. Они сделаны не из железа, не из бетона, не из дерева и не из синтетики. Их нельзя назвать предметами первой необходимости. И тем не менее трудности, с которыми я сталкиваюсь в своей работе, обладают всеми чертами материальных препятствий. Они мешают мне, оказывают сопротивление. Борьба с ними требует постоянного напряжения. На эту борьбу я истратил много времени и энергии. На нее ушли лучшие годы моей жизни.

Вот уже месяц, как я застрял на середине работы и по сей день не продвинулся ни на шаг вперед. Препятствия тоже бывают разные. Это, например, казалось пустяковым — нечто вроде невысокого барьера: подходи и прыгай! Секрет в том, чтобы суметь приблизиться к этому препятствию легко и свободно и перемахнуть его одним прыжком, как это делает спортсмен в беге с барьерами. Однако тут произошло нечто для меня неожиданное (сколько раз уже со мной подобное случалось и так ничему и не научило!): преграда выросла в ту секунду, когда я чуть-чуть ослабил внимание, там, где я совсем не ждал подвоха. Я не был готов к прыжку, сбился с ритма, запутался — пришлось остановиться. Конечно, я сразу же сделал то, что делаю всегда в таких случаях (как поступил бы каждый на моем месте): отошел назад для разбега. Но ни эта, ни следующая попытки ничего не дали. Вот и сейчас я стою там же, где остановился месяц назад, и не в состоянии сделать хотя бы еще одно усилие. Работу я отложил и не знаю, вернусь ли к ней когда-нибудь. Вы можете спросить, почему я не пытался просто-напросто обогнуть эту преграду. Разумеется, пытался, и не раз. Но было это давно, и я лишь убедился, что такая тактика лишена смысла. Пожалуй, я не совсем правильно сформулировал свою мысль, следовало бы сказать: уже много лет назад я пришел к выводу, что огибать преграды бесцельно. Моя работа подобна игре, в которой действуют определенные правила, и препятствия в ней существуют не для того, чтобы их обходить, а для того, чтобы их преодолевать, иначе игра утратит всю свою прелесть и смысл. Если уж я однажды решил принять участие в этой игре и давно ничем, кроме нее, не занимаюсь, стоит ли прибегать к обману, к мистификации? Кого обманывать? Самого себя? Зачем?..

Препятствие, которое остановило меня месяц назад, еще не принадлежит к разряду самых скверных, бывают куда хуже. Сплошь да рядом утыкаешься в непреодолимую ограду или стену. Возникают эти препятствия неожиданно, тверды как камень и настолько высоки, что не только преграждают мне путь, но вдобавок заслоняют все, что находится впереди, за ними. Я беспомощно стою перед такой стеной, гляжу на нее, ощупываю, пытаясь отыскать на каменной поверхности какую-нибудь, пусть едва заметную, царапину или трещинку, которую удалось бы углубить, ищу излом или выступ, который позволил бы взобраться на скалу. Тщетно! Преграды, как я уже говорил, бывают разные. Часто мне приходится, например, иметь дело с пропастями. Они появляются тоже внезапно — так, словно земля вдруг взяла и расступилась. Правда, они не мешают наблюдать за тем, что творится на другом краю, но зато лишают возможности сделать хотя бы полшага в нужном направлении. Я вижу цель, к которой стремлюсь. Иногда ее заслоняет туман, сквозь который проглядывают только очертания предметов, — и тогда мне еще сильнее хочется приблизиться к ним, чтобы разглядеть детали. Но обычно воздух прозрачен, как стекло, и я, несмотря на то что стою на краю непреодолимой пропасти, вижу все очень отчетливо, вплоть до мельчайших подробностей. Казалось бы: если я так ясно вижу цель — неужели этого мало? Ведь мне не нужно чужой земли, я не стремлюсь к физическому обладанию деревьями, людьми, животными — не в этом заключается моя работа! Это ясно. Все, что я делаю, как я уже говорил, не выходит за те рамки, в которых физические законы будто бы нас ни к чему не обязывают. Моя работа заключается в том, чтобы, не подымаясь со стула, на котором я сижу, одновременно быть в другом месте — за горой, за стеной, за рекой, на противоположном краю пропасти — и описывать то, что там находится, то есть мне вовсе не нужно осязать то, чем я хочу обладать.

Но больше всего сил я трачу не на преодоление стен и пропастей, а — смешно сказать! — на борьбу с легким и тонким, почти прозрачным, точно из воздуха сотканным занавесом, который часто появляется, чтобы отделить меня от того, к чему я стремлюсь. Я вижу все сквозь него как будто достаточно отчетливо — и все-таки не совсем ясно. Это меня злит, раздражает, мешает до конца постичь смысл того, что происходит за занавесом. Сколько раз я уже попадал впросак из-за этой дурацкой преграды, которая порой кажется пустяком, ничтожным огрехом зрения, дымкой на стекле, быстропреходящей усталостью глаз, мимолетным видением. Однако столь невинно она выглядит лишь до тех пор, пока я не попытаюсь ее устранить. Я протягиваю руки и раздвигаю легкий занавес точно так же, как делаю это, приоткрывая занавеску на окне, чтобы выглянуть на улицу, но вместо четкой картины, которую я ожидал увидеть, которую уже почти видел, я обнаруживаю перед собой еще один занавес, а за ним еще один — да и тот далеко не последний. В конце концов я мог бы удовлетвориться и этим расплывчатым образом, но какое-то внутреннее убеждение или даже более того — принуждение, заставляет меня верить, что я все-таки смогу убрать очередной заслон, что еще минута — и передо мной откроется абсолютно ясная картина, и я не только увижу, но и пойму, и назову все. Предметы и людей, их удивительные свойства и тайные связи, их формы, движения, жесты, их слова и молчание, их мысли и мечты. Смысл их жизни, существования, бытия…

Так что моя работа — это цепь бесконечных сражений с препятствиями; похоже, их преодоление и есть суть моей профессии. (Иногда мне кажется, я должен сделать что-то еще или что-то другое, иногда — что больше ничего делать не нужно.) Чем труднее препятствие, тем важнее мне преодолеть его, ибо все мое внимание и все мысли сосредоточиваются на том, что находится там, по другую сторону. Никогда в жизни, даже во сне, я не видел такого неба и земли, таких деревьев, скал, животных, никогда не слыхал таких удивительных бесед, как те, что ведут люди, живущие по ту сторону. Мне в высшей степени любопытно, о чем они говорят. Толком я их не понимаю, потому что до меня долетают лишь обрывки фраз, но я догадываюсь, что говорят они о вещах чрезвычайно для меня важных. Я подозреваю, что эти люди знают о мире и о жизни значительно больше нашего, что говорят они об этом свободно и просто, как мы говорим о делах обыденных. И я мучаюсь в поисках слов и способов, с помощью которых мог бы выразить, по крайней мере, то, о чем догадываюсь и что предчувствую, но слова и способы тоже там, по ту сторону.

И я предпринимаю еще одну отчаянную попытку преодолеть преграду и переживаю очередную, не знаю уж которую кряду, неудачу. У меня опускаются руки, я понимаю, что очень устал. И я отступаю, отхожу назад, побежденный и павший духом. Но тут, в этот последний, исполненный безнадежности момент, когда на мою долю, кажется, не осталось ничего, кроме как безвольно отступиться, часто случается так, что препятствие поддается само. Но мир, куда я теперь вхожу совершенно свободно, уже не тот, который я видел минуту назад. Все, что было в нем необычного и ценного, оказалось переместившимся, если можно так сказать, эвакуированным куда-то вглубь. Произошло это, пока я бился над препятствием, — благо времени было достаточно. Диковинные картины свернули, точно декорации, и увезли. Люди, которые так меня занимали, ушли. И унесли с собой тайну своих дел и предметы своего обихода. Лишь иногда, очень-очень редко, мне еще удается уловить повисшее в воздухе слово, найти обрывок, обломок, фрагмент чего-то. И это все. Я заканчиваю свою работу с досадным чувством: ничего я не открыл, все где-то там и осталось. Препятствие только отодвинулось. То, к чему я так стремился, снова скрыто за ним. За новым, очередным препятствием, встающим на моем пути.

Перевод К. Старосельской.