Александр, Сэм и Эдмунд. Прося позволения обратиться.

Разумеется, сказал Томас. В чем дело?

Тут это, сударь, сказал Александр, кое-кто из парней подумал.

Так? О чем же они подумали?

Тут это, сударь, сказал Александр, у людей меланхолия.

Ох батюшки, сказал Томас. Которая?

Так это, сударь, я б сказал хандра. Меньше дуются, чем куксятся.

Каковы симптомы?

Головная боль, головокруженье, пенье в ушах, часто просыпаются, остановка взгляда, красные глаза, лихорадочный румянец, твердый живот, краткая и резкая отрыжка, сухотка мозга и боль в левом боку. Не у каждого все симптомы. У большинства по два. Кое у кого три. У одного четыре.

У меня, сказал Эдмунд.

Я разве не удвоил пайку рома? спросил Томас.

Удвоили, сударь, как есть удвоили, и мы благодарны. Вот только...

Ну так в чем же закавыка?

Так это, сударь, я как раз и приступаю. Вопрос, сказал Александр, этический.

Ох батюшки. Местный или общий?

Так это, сударь, у нас такое чувство, что нам, может, не стоит делать то, что мы делаем. У нас такое чувство, что это скотомизация, можно сказать.

Что это что?

Помрачение истины.

Какой истины и как помрачается?

Так это, сударь, сказал Александр, поглядите вот как. Вот оно в чем: Раз блаародного Отче всего тянут- потянут такие как мы по ухабам да колдобиям и он весь такой покоцанный да бедная нога яго колчая вся болезная и яго блаародная аура вся взбаламутилась а июнь месяц скверный для новых свершений и скверный для свершений старых коль верить звездным картиям и тому подобьему, мы то есть иначе сказать нам людям слабо помстилось чучьем что может лучше всего будет не иттить в исчисленьи блаародного Отце кой как есть луновес окоем небес старый майстер бей-оконь покой мелкий гайквадеец инкаёнок ханьский сын низам етный суйгун ниццеприятный главнейший штатгальтер воевода и наи-вали, Бытность эта, реку я, бытуя Бытностью наивысочайшагоантропоцентриктракторнаго интереса, а равно как и тем от кого зернь прет из прекрасных зеленей- полей и томуподобия и прочая, так он мабудь третирится и лез-мажестится нами бедными телепнями на многих метриях твердосырных дней тудой-сюдой но даже и у телепня мозги найдутся покумекать и кумекаем мы вон чего — к чему оно все? с какой целью? правы ли мы? левы ли мы? заслуживаем ли мы порицания? до какой степени? будет ли потом суд? официальное следствие? обвинительный процесс? белая книга? вы ему сообщили? если вы ему сообщили, что вы ему сообщили? сколько в этом вины, если тут есть вина, — наша? десять процентов? двадцать процентов? больше этого показателя? и копаясь у себя в сердцах, как мы это делаем каждое утро и вечер, а также посреди дня после обеда и мытья посуды, мы кумекаем — кудой? пошто? можно ль пошатнуть совесть? право ли наше дело? и со всею любовью и уваженьем, что мы питаем к вам, Томас-Гордо-Стоящий, и вашей мудрости, кою мы ни на миг не отрицаем, и сердцу вашему — Если выразить в краткой форме, мы сумлеваемся.

Уместный случай. Томас подымаючись.

Хороши ваши вопросы, сказал он. Ваша озабоченность вполне обоснована. Могу, мне думается, лучше всего ответить на сие анекдотом. Вы знакомы, понимаю я, с тем разом, когда Мартин Лютер предпринял попытку склонить Франца Йозефа Гайдна на свою сторону. Позвонил он Гайдну по телефону и сказал: «Йо, ты лучший. Я хочу, чтоб ты для нас сочинил пьеску». И Гайдн ему просто ответил: «Дудки, Марти. Дудки».

Ты перепутал все столетия, и там не должно быть никакого телефона, да и вообще я смысла не улавливаю, сказал Эдмунд.

Вот видишь! воскликнул Томас. В том-то и дело! Все не так просто. Всегда возможна ошибка, даже с наилучшими намерениями на свете. Люди совершают ошибки. Что-то делается неправильно. А правильное не делается. Есть случаи, когда все неясно. Ты должен уметь терпеливо переносить тревожность. Поступать иначе — это сбегать с корабля, в смысле этики.

Терпеть не могу тревожность, сказал Эдмунд. Он извлек фляжку и накренил ее.

Отведаешь? спросил он Томаса.

Что там?

Разбавитель для краски и немного гренадина.

Я пас, спасибо, сказал Томас.

Вы не разрешили нашу дилемму, сказал Александр. Не могли б вы предоставить нам заявления о целях, сколь угодно притянутых за уши или недостижимых... Что-нибудь такое, с чем мы бы могли вернуться к парням.

Мы помогаем ему в лихую годину, сказал Томас, вот так вот это можно выразить.

Затем его поразило, словно бы мыслью.

Это, можно сказать, репетиция.