Одиннадцать часов утра. Солнце в небе занимаючись своими делами.

Люди устают, сказала Джули. Может, дашь им прерваться.

Томас подал знак «перерыв», махнув рукой по направлению вниз.

Люди рассыпались по обочине. Трос на дороге ослабши.

Эта грандиозная экспедиция, сказал Мертвый Отец, этот вальс по неведомому паркету, эта маленькая братия братьев...

Ты не брат, напомнила ему Джули. Не увлекайся вальсом.

Так, должно быть, они меня любят, сказал Мертвый Отец, что тянут и тянут, и тянут, и тянут, долгие дни и ночи в менее чем оптимальных погодных условиях...

Джули отвела взор.

Дети мои, сказал Мертвый Отец. Мои. Мои. Мои.

Томас прилег головою Джули на колени.

Много печального со мною стряслось, сказал он, и много печального еще стрясется, но самое печальное — этот малый Эдмунд. Жирный который.

Пьяница, сказала Джули.

Да.

Как ты на него наткнулся?

Я стоял на площади, на пивном бочонке, насколько мне помнится, людей записывал и тут услышал, как у меня под ногами кто-то глотает. Эдмунд. Кран заглатываючи.

Стало быть, ты знал. Перед тем, как его записать.

Он умолял. Он был смирен.

И тем не менее — сын мой, сказал Мертвый Отец.

Это сделает из него человека, сказал он. Наш марш. Я не согласился. Но трудно отказывать кому-то в том, что сделает из кого-то, по его мнению, человека. Я его записал.

У него привлекательная прическа, сказала Джули. Это я заметила.

Он рад был выбросить колпак с бубенцами, сказал Томас. Как и все мы, добавил он, подчеркнуто глядя на Мертвого Отца.

Томас извлек из ранца оранжевый шутовской колпак, увенчанный серебряными бубенцами.

Подумать только, я носил это уродство — или его приятеля — с шестнадцати лет.

С шестнадцати до шестидесяти пяти, так гласит закон, сказал Мертвый Отец.

Это не прибавляет любви к тебе.

Любви! Дело не в любви. А в Организации.

Все головки такие веселенькие, сказала Джули. Выглядишь совершенным дурнем, в колпаке-то. Бурый с бежевым, малиновый с серым, красный с зеленым, все бубенцы трезвонят. Ну и зрелище. Я думала: что за совершенные дурни.

Как и было задумано, сказал Мертвый Отец.

А поймают на людях без него, отрежут уши, сказал Томас. Ну и блажь. Ну и выдумка.

Есть некое художество, сказал Мертвый Отец. В моих указах.

Давайте обедать, сказала Джули. Хоть и рано.

Обочина. Скатерть. Перезвон обеденного колокола. Подрумяненные креветки. Все расположились вокруг скатерти следующим манером:

А вполне.

Неплохо.

Горчица есть?

В горшочке.

Там что-то.

Что?

Погляди.

Вытащи пальцем.

Мерзкий жучила какой.

Передай креветки.

А на десерт?

«Фиговые Ньютоны».

Они удовлетворенно сидели вокруг скатерти, жуя. Впереди у них — обеденные костры людей. Ослабший трос на дороге.

Скоро там будем, сказал Мертвый Отец.

Четырнадцать дней или пятнадцать, сдается мне, сказал Томас. Если в нужную сторону движемся.

А есть сомнения?

Сомнения всегда есть.

Когда будем там и когда я весь обернусь его теплой желтизной, вот тогда-то и стану вновь молод, сказал Мертвый Отец. Я опять стану жилист.

Жилист! воскликнула Джули. Она запихнула кусок скатерти себе в рот.

Дорогая моя, сказал Томас. Он вытянул руку, которая сама собой и без всякого руководства схватила ее за одну привлекательную грудь.

Только не при нем.

Томас убрал руку.

Ты можешь нам сказать, спросил он, что натворил гусар? Которого повесили на дереве, мы видели чуть раньше по дороге.

Ослушался указа, сказал Мертвый Отец. Я забыл, какого.

А, сказал Томас.

Никто не смеет ослушиваться моего указа, сказал Мертвый Отец. Он хмыкнул.

Самодовольный какой, а? сказала Джули.

Есть немного, сказал Томас.

Самую малость, сказал Мертвый Отец.

Они с приязнью переглянулись. Три приязненных взгляда лучами прожекторов бродивши по креветкам.

Они всё собрали. Томас подал знак. Трос дернут. Солнце бездвижно. Деревья. Растительность. Дикий крыжовник. Погода.

Иногда я вам буду давать смахивать пыль, сказал Мертвый Отец. Обоим.

Спасибо, сказала Джули.

Когда я возьму или меня возьмет его чертов тонкий глянец, сказал Мертвый Отец, покажется, что все это было не напрасно.

Он умолк.

Даже трос.

Еще раз умолк.

Даже телепни, коих наняли вы тянуть трос.

Добровольцы, все до единого, сказал Томас. В восторге тебе служить. Носить твою ливрею.

Не важно. Когда прижму я его тонкие златые пряди к своей древней груди...

Боюсь, у него неоправданные надежды, сказала Джули.

Томас зашвырнул свой меч в кусты.

Так нечестно! воскликнул он.

Что нечестно?

Отчего мне так скверно? спросил он, озираясь во все стороны, словно бы ища ответ.

Ты заболел?

Не помешало б грудь соснуть, сказал Томас.

Только не при нем.

Они удалились из поля зрения Мертвого Отца, за изобилье купыря лесного. Джули уселась наземь и расстегнула блузку. Явились две дерзкие груди, левая чуть меньше правой, но по-своему столь же привлекательная.

Ах! произнес Томас сколько-то спустя. Соснуть грудь — с этим ничто не сравнится. Еще есть?

Пока жива, возлюбленный.

Томас попотакал себе далее.

Джули застегнула блузку. Рука об руку вышли они из купыря лесного, Томас отираючи себе щеки той рукой, что рукой об руку не была.

Малость обойден, сказал Мертвый Отец. Чуточку. Вот мне каково, в данный момент.

Страдай, сказал Томас, извлекая свой меч из кустов.

Исключен, сказал Мертвый Отец.

Это потому, что ты старый пердун, пояснила Джули. Старым пердунам много не перепадает.

Мертвый Отец вскочил на ноги и ринулся по дороге, получив сии сведенья. Окрест него трепеща златые одежды. Трос волочась.

Он трос стравил, сказал Томас.

Они ринулись следом. Когда его нагнали, застали ужасную сцену.

Мертвый Отец устроил бойню, в купе музыки и музыкантов. Первым он истребил арфиста, а затем серпентиста и стукача в погремушку, а также дудельца в персидскую трубу и того, что с индийской трубой, и того, что с иудейской трубой, и того, что с римской трубой, и того, что с китайской трубой из обитого медью дерева. А также того, что с тыквенной трубой, и того, у кого труба с кулисой, и того, у кого на голове кошачья шкурка и он играл на журчащем корну, и трех дудельцев в охотничьи рога, и нескольких дудельцев в раковины, и исполнителя на двойном авлосе, и флейтистов всех разновидностей, и пан-флейтиста, и фаготиста, и двух виртуозов игры на фазаньей свистульке, и волынщика с дзампоньей, у кого пальцы перебирали трубки сладостно для слуха, а между прочим и в передышке он истребил четырех фурфалыциков и шалмейщика, и дудельца в водонос, и клавикитериста, кой пред истребленьем своим был женщиною, и перебирателя теорбы, и без счета нервноперстых барабанщиков, равно как и архилютниста, затем же, молотя мечем своим сюдой и тудой, Мертвый Отец истребил щипца цитры, и пятерых лирников, и разнообразных мандолинщиков, и скрипача он тоже истребил, и пошеттиста, и псалтерионщика, и цимбалиста, и колесного лирника, и ребабника, и всяких литавристов, и треуголыцика, и десятка четыре сагатчиков, и художника по ксилофону, и двух гонгистов, и бийца в маленькое било, кто пал, не выпустив из рук железного молотка, и специалиста по трещотке, и маримбиста, и маракасиста, и сокольничего барабанщика, и шэнодуйца, и калимбиста, и укротителя позлащенного шара.

Мертвый Отец отдыхаючи, возложив обе руки свои на рукоять меча, крепко вогнанного в красную землю, исходящую паром.

Мой гнев, гордо произнес он.

Затем Мертвый Отец, вложивши меч свой в ножны, извлек из штанов своих древний свой хрен и помочился на мертвых артистов, порознь и совокупно, в полную меру сил — четыре минуты, сиречь одну пинту.

Впечатляет, сказала Джули, не будь они чистым картоном.

Дорогая моя, сказал Томас, ты к нему слишком сурова.

Я со всевозможным уваженьем к нему и тому, что он собою представляет, сказала Джули, двинемся ж далее.

Они двинулись.