Томас помогаючи тянуть трос. Джули неся ранец. Мертвый Отец едя миску шоколадного пудинга.
Когда я попросил вас помочь, сказал он, это не потому, что мне нужна была помощь.
Нет, конечно, сказал Томас.
Я это делаю ради тебя, по сути, сказал Мертвый Отец. На общее благо и тем самым для тебя.
Томас ничего не сказал.
И столько всего еще, сказал Мертвый Отец.
Томас ничего не сказал.
Ты так ничего и не узнал, сказал Мертвый Отец.
Ты нам говорил, сказал он, не раз и не два.
Ох ну да, время от времени я мог упоминать инициативу-другую. Но ты никогда не знал. В полнейшем смысле. Потому что ты не отец.
Отец, сказал Томас. Ты забыл Элси.
Не считается, сказал Мертвый Отец. Сын никогда не может в полнейшем смысле стать отцом. Возможно некое количество любительских усилий. Сын может после честного предприятия произвести то, что некоторые могли бы назвать, в узком смысле, детьми. Но он остается сыном. В полнейшем смысле.
Тишь на миг.
Есть от нее весточки? От Элси?
Открытка была, сказал Томас, три месяца назад. Картинка щеночка с огромными глазами, прямо на тебя смотрит. Люблю, сказала она.
Четыре месяца назад, сказала Джули.
Три с половиной месяца назад. Она сказала, что играет в хоккей на траве. Левым полусредним нападающим, сказала.
Хоккей, сказал Мертвый Отец. Гоняться по всему полю за этой круглой твердой штучкой. Развивает мышцы бедер. Превыше желаемого — иногда.
Томас дернул за трос. Мертвый Отец рухнул. Джули и Эмма подняли его.
Здоровенные узловатые пучки бедренных мышц, как блюдо красных пустых панцирей от омаров, сказал Мертвый Отец, так себе и представляю. Антиэстетично. Прискорбно видеть в двенадцатилетке.
Я писал, чтоб она не увлекалась им чрезмерно, сказал Томас, через плечо.
Ты зачем его терпишь? сказал Джули Мертвый Отец. Мальчишка. Новорожденный. Слабак. Вероятно, и пуговку еще не отыскал.
Отыскал, сказала она.
Крупная? спросил Мертвый Отец.
Довольно-таки.
Нежно-красная?
Нежная вполне.
Можно посмотреть?
Ох как я от тебя устала! воскликнула Джули.
Она воздела руки с кулаками на концах.
А я от тебя не устал, сказал Мертвый Отец.
Круто тебе не повезло, сказала она. А не мне круто не повезло. Тебе. Крутись-ка.
Сиська, сказал Мертвый Отец. А соснуть?
Ты уму непостижим.
Томас вернулся к Мертвому Отцу и резко двинул его в лоб.
Мертвый Отец сказал: Это чертовски неприятно!
Затем: Был бы я снова собой!
Продвигаемся успешно, сказал Томас.
Когда я весь обольюсь его великим желтым электричеством, сказал Мертвый Отец, тогда и воспряну к жизни.
Слишком многого лучше не предвкушать, сказал Томас, а то возможности растрясаются.
Возможности! Но ведь Руно же — не просто возможность?
Это превосходная возможность, быстро сказала Джули. Чудесная возможность.
Вы заметили погоду? спросил Томас.
Все повернулись высмотреть погоду.
Хорошая погода, сказала Джули. Великолепная погода.
Весьма приятственный денек, отметила Эмма.
Приятный день, сказал Мертвый Отец.
До крайности приятный, сказал Томас.
Вот почти в такой же день, сказал Мертвый Отец, я и породил Бильярдный Стол Балламбангджанга.
Чего?
Довольно занимательная байка, сказал Мертвый Отец, и я ее вам теперь изложу. Меня охмурила внешность некой девы, девы с волосами, что как вороново крыло...
Он посмотрел на Джули, чья рука забрела ей в темные, темные волосы.
Врановласой девы великой красы. Звали ее Тулла. Я слал ей много подарков. Машинки большей частью, машина для штамповки ее имени на полосках пластика, машина для извлеченья скрепок из документов, машина для укорачивания ногтей, машина для разглаживания морщин на ткани при помощи пара. Ну и она эти дары принимала, без хлопот, а вот меня самого презирала. А я, как можете вообразить, не слишком расположен презираться. Я к такому не привык. Во владеньях моих такого не случается, но она, к несчастью, жила сразу за границей округа. Презираться — такое мне совсем не по нраву. Вообще-то у меня к этому делу положительная неприязнь. И вот я обратился в стрижку...
Стрижа? спросила Джули.
Стрижку, сказал Мертвый Отец. Я обратился в стрижку и разместился на голове члена моей свиты, вполне пригожего молодого человека, моложе меня, моложе меня и глупей, это само собой разумеется, но все ж не обделенного неким грубым шармом, хоть и лысого, как мочевой пузырь из лярда, а как следствие — несколько застенчивого в присутствии дам. Применяя длинные текучие бакенбарды, как некоторые управляют конем при посредстве колен...
Всадник по-прежнему едет за нами, отметил Томас. Интересно, зачем.
...я направил его легким галопом в сторону прелестной Туллы, продолжал Мертвый Отец. До того превосходна была стрижка, иначе сказать, я, соединенная с его неуклюжею юностью, за кою я его не виню, что Тулла уступила, не сходя с места. Представьте себе. Первая ночь. Мал-мала идеала. При подступе к сути я обратил себя обратно в себя (исчезнувши пажа), и мы с нею вдвоем поглядели друг на друга и остались довольны. Вместе мы провели много ночей, все рёвораторные и исполненные яростной радости. Я с нею породил в ночи покерную фишку, кассовый аппарат, соковыжималку, казу, резиновый крендель, часы с кукушкой, цепочку для ключей, копилку для мелочи, пантограф, трубку для мыльных пузырей, боксерскую грушу, как тяжелую, так и легкую, пресс-папье, пипетку для носа, карликовую Библию, жетон для игрального автомата и множество иных полезных и человечных артефактов культуры, равно как и несколько тысяч детей обыкновенной разновидности. Также я породил с нею различные институции, полезные и человечные, как то: кредитный союз, приют для собак и парапсихологию. Еще породил я разные царства и территории, все — превосходящие наличное местностью, климатологией, законодательством и обычаями. Я перестарался, но я ж был безумно, безумно влюблен и больше ничего в свое оправданье сказать не могу. То был весьма творческий период, но дорогая моя, выродивши все это изобилье даже не пикнув и без единого упрека, наконец родами скончалась. В моих, разумеется, объятьях. Последними ее словами стали «хорошего понемножку, Папик». Я был безутешен и, подстрекаемый словно бы бесом, спустился в преисподнюю, тщась вернуть Туллу себе.
Нашел я там ее, сказал Мертвый Отец, после многих приключений, повествовать о коих слишком скучно. Найти-то нашел, но она отказалась со мною возвращаться, ибо уже вкусила пищи-ада и прониклась к ней, та вызывает привыкание. За нею надзирало восемь громов, паривших над нею и подносивших ей что ни вечер еще больше адских деликатесов, мало того, надзирали за нею еще и безобразы-ада, что накинулись на меня целыми меренгами профитроллей и шокоадов и вознамерились меня отогнать. Но я скинул одеянья свои и швырнул их в безобразов-ада, одно одеянье за другим, и когда каждое одеянье мое касалось хоть-чуть- чуть такого безобраза-ада, тот съеживался до выдоха пара. Никак не мог я там оставаться, незачем там было оставаться, она стала их.
Затем, дабы очистить себя, сказал Мертвый Отец, от нечистот, что просочились в меня в преисподней, я нырнул сломя голову в подземную реку Стюдень, омыл я в оной свое левое око и породил божество Каррамбля, что правит продвиженьем рикошета или тем, что от чего отскакивает и с каким результатом, и правое око свое омыл и породил божество Зыбеля, кто управляет происшествием побочных эффектов/непредсказуемого. После чего омыл я себе нос и породил божество Ихорно, что греет изнутри гробницы, и божество Либет, кое не знает, что делать, и тем самым служит всем нам вдохновеньем. Засим одержали меня восемь сот мириад скорбей и ускорбленья, и тут подполз ко мне червь, покуда сидел я власорвиво, и предложил сыграть на бильярде. Способ, рек он, забыть. У нас же нет, рек я, бильярдного стола. Что ж, рек он, или ты не Мертвый Отец? Засим и породил я Бильярдный Стол Балламбангджанга, изработамши зеленую ткань его из содержимого поля люцерны поблизости, а ножки его из телефонных столбов поблизости, и темные лузы его из пастей оставшихся безобразов-ада, коим повелел я стоять, разинувши рты, в соответствующих точках...
Как червя звали? спросил Томас.
Забыл, сказал Мертвый Отец. И тут, только мы мелом кии стали натирать, червь и я, как явилось само Зло, тот-чья-магия-превыше, ужасен видом, не хочу об этом говорить, скажу только, что я тут же осознал — я не на той стороне Стикса. Однакоже смышленостью я не обижен, даже в эдакой вот крайности. Развернувши пенис свой во всю его длину, стало быть, в подавленном своем состояньи, закинул я его подальше чрез реку, метров шестьдесят пять, я бы сказал, а там уж застрял он со всем удобством в расщелине скалы на дальнем берегу. Посему перетащил я себя, перебирая руками посередь мучительнейшей боли, как вы можете себе вообразить, через ревущую стремнину на другой берег. И с кликом ура! через плечо, показать недругам моим, что я еще жив и будь-здоров, молниею метнулся в древесную чащу.
Неблядьвероятно, сказала Джули.
Неблядьправдоподобно, сказала Эмма.
Самому Рудольфу Рассендиллу такое дело бы лучше не удалось, сказал Томас.
Да, сказал Мертвый Отец, и на том берегу реки по сей день стоит Ссудно-Сберегательная Ассоциация. Кою я породил.
Внублядьшительно, сказала Джули. Мне вдруг пьяно в тряпки.
Устраблядынающе, сказала Эмма. Мне вдруг — как святой соусниц.
Шесть и три четверти процента погашаются мгновенно, сказал Мертвый Отец, я гарантию даю.
Бугаи, сказала Джули, они так умеют, чтоб тебе стало крошечно и меленько.
У них хорошо получается, сказала Эмма.
Мы для таких, как они, всего лишь шиш-да-маненько.
Себя видят канатом в игольном ушке, сказала Эмма.
Черепушкой под стеклом, сказала Джули.
То случилось, когда я был молод и полон пыла, какой уж из меня утек, и за ним-то мы и странствуем сейчас, чтоб мне заполучить его обратно посредством великих оживляющих свойств той длинной мохнатой златой штуки, о коей слагают песни барды и поют скальды, а также мейстерзингеры, сказал Мертвый Отец.
Очевидно же, что, если б не курбет судьбы, музыку б заказывали мы, а не они, сказала Джули.
Очевидно, что, если б не курбет судьбы, тональность у музыки была б иной, сказала Эмма. Совсем иной.