Мне не пришлось рассказывать Гарсону о том, что случилось накануне вечером: ему уже успела позвонить viceispettora, так что он обо всем знал. И меня удивила его реакция. Убедившись, что речь шла о происшествии более чем серьезном, он не стал, как это с ним обычно бывало, рвать на себе волосы и призывать громы и молнии на голову злоумышленника. Нет, его раздосадовало исключительно то, что не он сам, а ispettore опрокинул меня на землю. Мы обменялись с ним лишь парой-тройкой фраз по поводу загадочного мотоциклиста, и Гарсон принялся делиться тем, что, по всей вероятности, целиком завладело его помыслами: это был ужин в доме Габриэллы. Муж ее – восхитительный молодой человек – принял Гарсона со всеми почестями и даже выказал невероятные познания в делах испанской футбольной лиги. Ребенок – само очарование. Дом – уютный, но лучше всего – шедевры итальянской кулинарии, украшавшие стол: суп минестроне, лингвини с совершенно непередаваемым соусом, вкуснейшая и нежная тальята… А под конец сицилийская кассата – просто язык проглотишь. Я терпеливо слушала и еще более терпеливо кивала, хотя на самом деле мне хотелось обругать его последними словами за то, что он так бесчувственно отнесся к пережитому мною, его начальницей, покушению. Однако Гарсон сходил в гости в свободное от работы время, поэтому я не считала себя вправе упрекать его в пренебрежении служебными обязанностями. Я пустила в ход легкую иронию:

– Остается надеяться, что ваши тесные контакты с итальянской полицией положительно скажутся на ходе нашей работы.

Но он словно не почувствовал шпильки. И как если бы я говорила не о нем, а о ком-то постороннем, как ни в чем не бывало продолжил:

– Знаете, что я думаю, Петра? Семейные устои в этой стране куда крепче, чем у нас. Мы утратили наши ценности сперва по вине необузданного коммунизма, а затем из-за американского влияния. В Италии все иначе, здесь традиции продолжают играть особую, и очень важную, роль.

Я уставилась на него, не желая верить своим ушам. Чертова Гарсона в первую очередь волновали анализ и сравнение двух национальных образов жизни, а дело Сигуана явно отступило куда-то на задний план. И я ничего не могла с этим поделать. Кроме того, я понимала: он очарован Италией и пытается докопаться до причин такого впечатления; мне же вовсе не хотелось играть ненавистную мне роль карателя. И я решила ограничиться напоминанием, в котором не прозвучало и тени упрека:

– Все это так, и вы совершенно правы, Фермин, но сейчас мы должны сосредоточиться на работе. Надеюсь, вы понимаете, что дело приняло очень уж скверный оборот.

– Еще бы я не понимал, вы ведь чудом остались в живых!

– Да уж, только не похоже, чтобы вас это всерьез задело! – вспылила я, забыв свои благие намерения.

– Понимаете, я не выгляжу перебудораженным только потому, что все мои чувства между собой как-то уравновесились. С одной стороны, попытка убить вас приводит меня в ужас; с другой – я счастлив, что убийца промахнулся. Поэтому настроение у меня ровное и спокойное.

Надо было признать, что если он и насмехался надо мной, то делал это тонко и с хорошим вкусом.

– Ну так пора вам наконец стряхнуть с себя это ваше спокойствие! Допивайте-ка скорей свой кофе, не то мы опоздаем на работу.

В комиссариате мы нашли весьма нервную обстановку. Как успела нам шепнуть Габриэлла, ispettore еще утром, едва явившись, устроил скандал. Кажется, из-за того, что его не известили о поступившем накануне телефонном звонке. Марианна Мадзулло оставила для него сообщение, но дежурные не увидели в нем особой срочности. А дело было в том, что за несколько часов до того ее навестил Рокко Катанья. Абате немедленно принял меры: отправил двух полицейских к женщине домой, чтобы проверить, все ли с ней в порядке, а уж потом обрушил свой гнев на всех, кто подвернулся ему под руку. Мы нашли его уже относительно остывшим, но он еще вибрировал, как палочка в руках искателя подземных вод.

– Что-то вы припоздали, – бросил он вместо приветствия.

И прежде чем Гарсон начал толковать про дорожные пробки, я быстро сказала:

– Но теперь, раз мы уже здесь, давайте обсудим, что нам предстоит сделать, и сразу же этим займемся.

Я держалась уверенно, чтобы не позволить ему выплеснуть на нас остатки своего гнева. А еще мне хотелось ясно показать: мы не намерены слепо выполнять любые его распоряжения.

Лицо Абате исказила гримаса бешенства. Возможно, он ожидал, что, после того как спас мне жизнь, я изменю свое поведение. К счастью, обсуждать было, собственно, нечего: надо было без лишних разговоров отправляться на квартиру Марианны.

У дверей дежурили двое полицейских, посланных туда инспектором. Они доложили, что с женщиной все в порядке и она ждет нас.

Сказать, что с Марианной все в порядке, было бы большим преувеличением. На самом деле состояние ее было ужасно: лицо распухло от слез, а руки все еще дрожали. Едва Абате вошел, она кинулась к нему и с горечью залепетала:

– Ну почему меня никак не могут оставить в покое? Скажите! Зачем вы опять вмешались в мою жизнь? Вчера я позвонила по тому номеру, что вы мне оставили, чтобы сообщить, что Рокко заходил сюда, но никому до этого не было дела. Теперь я жалею, что позвонила. Он вернется и убьет меня, точно знаю. Он и вчера-то чуть не прикончил меня. А теперь проведает, что я вам звонила, и пристрелит, точно знаю.

Маурицио взял ее за плечи и заговорил спокойно и твердо:

– Никто ничего плохого вам не сделает, Марианна. Впредь вас будут постоянно охранять. Катанью мы арестуем в ближайшие дни, даже в ближайшие часы, но сейчас вы должны успокоиться и рассказать все, что случилось вчера вечером и зачем к вам приходил этот человек.

Взятый им уверенный тон произвел нужный эффект. Мадзулло глубоко вздохнула и словно бы пришла в себя. Потом она кивком указала нам на кресла, приглашая сесть:

– Сейчас я сварю кофе.

– Пожалуйста, Марианна, кофе нам всем не помешает.

Когда мы остались одни, Абате очень тихо сказал:

– Ее запросто могли убить минувшей ночью. В комиссариат она звонила в десять тридцать, уже после того, как Катанья стрелял в вас. Короче, там его постигла неудача, и он явился к ней в диком бешенстве…

– Значит, он все время за нами следил.

Марианна принесла кофе, теперь она нервничала гораздо меньше, чем раньше, и руки у нее не дрожали. Не дожидаясь вопросов, она начала свой рассказ:

– Он пришел, когда я уже собиралась ложиться спать. Ну и напугал же он меня! Вел себя словно помешанный, очень был чем-то раздосадован. Пот лил с него просто ручьями, он ни минуты не мог посидеть спокойно, все метался по комнате. И сразу принялся на меня орать. Знал, что вы из полиции. У него был пистолет – он то и дело совал его мне в лицо. Все допытывался, о чем вы меня спрашивали. Я ответила, что вы хотели узнать, где он скрывается, и тогда он пообещал убить меня, если я раскрою рот. Я же ответила: хоть открою рот, хоть нет, все равно ничего сообщить не смогу, потому как знать не знаю ни его адреса, ни номера телефона. Но он не только не успокоился, а, наоборот, еще пуще взбеленился, никогда я его таким не видала. И без конца повторял, что все равно меня убьет. Я уж решила, что пришел мой последний час, он ведь мало соображал, что делает. Допытывался, не приходил ли кто еще, чтобы разузнать про него. Я говорила, что нет, а он снова и снова выспрашивал. Наконец поверил, но предупредил: если скажу кому, что он сюда наведывался, вернется и меня пристрелит. Так и сказал: “Меня уже со всех сторон обложили, Марианна, так что терять мне нечего – но и ты свое получишь”. Потом ушел. И пробыл-то здесь всего минут пять, не больше.

– Хорошо, Марианна, хорошо, – похвалил ее Абате. – Ты храбрая женщина и сделала то, что и должна была сделать. Ничего с тобой не случится, это я тебе гарантирую. Двое наших людей будут сопровождать тебя повсюду. А ты живи, как обычно жила, но, если захочешь внести хоть какое-то изменение в устоявшийся распорядок дня, обязательно поставь нас в известность.

– Вы не оставите меня одну?

– Если с тобой что-нибудь случится, я пущу себе пулю в лоб, Марианна. Ты видишь – я спокоен на все сто процентов.

Я буквально остолбенела от подобной boutade, но, как ни странно, Марианне она вроде бы пришлась по душе, во всяком случае, она впервые за все это время улыбнулась. Несомненно, у итальянца имелись в запасе свои профессиональные приемы, к тому же далеко не всегда он шел проторенными путями.

Прежде чем уйти, он дал наставления полицейским. Потом отошел немного в сторону, чтобы поговорить по телефону. А в машине, по дороге в комиссариат, очень серьезным тоном сообщил мне:

– Я попросил помощи у одного из наших лучших специалистов, Петра.

– Специалистов в какой области?

– Во всем, что связано с мафией.

Я резко повернулась, чтобы лучше его видеть. Он не шутил, мало того, никогда он не был таким серьезным.

– Почему Катанья сказал, что его обложили со всех сторон? Почему допытывался, не ищет ли его кто-нибудь еще? Я уверен, что он входит, или входил, в какую-нибудь организацию. Возможно, входил с самого начала этой истории.

– То есть когда убил Сигуана?

– Версия, что Катанья – наемный убийца, становится все крепче, и не исключено, что задание он получил от одной из мафиозных организаций.

– Не понимаю! Чем престарелый испанский фабрикант мог не угодить мафии?

– Понятия не имею, но тут надо учитывать: интересы мафии распространяются на самые неожиданные области. Они могут иметь свои интересы даже в детских садиках на Северном полюсе… Да где угодно! В любом случае, думаю, нам нужен хороший советчик.

Господи, только этого не хватало – поднять шум на весь мир! А потом нам же придется скандал расхлебывать. И меня выводит из себя вовсе не то, что дело принимает международный масштаб, а то, что при этом часто возникают непредвиденные ответвления, а подобная ситуация на всех нас, кто участвует в расследовании, наводит тоску, хотя никто в своих чувствах никогда не сознается. Не исключено, конечно, что это дело, которое сейчас видится все более сложным и ярким, заставит нас показать себя и укрепит нашу репутацию, но для этого преступление надо сперва раскрыть.

Наше возвращение положило конец блаженному безделью Габриэллы и Гарсона. Абате велел своей помощнице отнести комиссару Стефано Торризи, специалисту по мафии, все материалы по делу Сигуана, включая самые последние, и убедиться, что Торризи их читает. Я, в свою очередь, попросила Гарсона связаться с инспектором Сангуэсой и сказать, чтобы тот еще раз изучил бухгалтерские отчеты фабрики Сигуана, связанные с фирмой Элио Трамонти.

– А потом звоните ему каждые двадцать минут и напоминайте о том, что сделать это надо срочно, – добавила я.

– Надеюсь, про двадцать минут вы для красного словца добавили…

– Ничего подобного – каждые двадцать минут строго по часам.

– Ох и далеко же он меня пошлет…

– А вы отвечайте, что это мой приказ.

– Тогда он туда же пошлет и вас.

– А мне без разницы, трубку-то я брать не буду – вот ничего и не услышу.

– Зато я услышу!

– Будьте так любезны, выполняйте приказ. И ступайте же, наконец!

– Хорошо, мы пойдем вместе с агентом Бертано.

– Да когда же вас наконец черти унесут!

Он развернулся и вышел, прежде по-клоунски изобразив воинское приветствие. Краешком глаза я видела, как смеется Абате. Всем своим видом я постаралась сыграть покорность судьбе.

– Ох, какое же нужно с ним терпение! Этот тип будет спорить даже на краю могилы!

– А мне ваш помощник кажется очень остроумным и вообще хорошим человеком.

– Да, на всем свете не найти человека лучше. На беду, мы с ним слишком хорошо друг друга знаем, нам ведь почти всегда приходится работать вместе, парой.

– И что, неужели вы друг другу наскучили, как бывает вообще с любыми парами?

– Да нет, с Фермином особо не заскучаешь, просто каждый из нас досконально изучил слабые места другого. Иногда это бывает забавно, а иногда – невыносимо.

– Все, что ты говоришь, можно отнести и к супружеской жизни.

– Не хочу наталкивать тебя на тяжелые воспоминания.

Не успев произнести эту фразу, я раскаялась. Абате смотрел на меня с изумлением. Потом вяло улыбнулся:

– Иногда хорошие воспоминания ранят больнее.

Я пожала плечами. Затем, чтобы замять паузу, глянула на часы.

– А чем же мы займемся теперь? – спросила я.

– Пойдем в бар на углу и выпьем пива.

– А если в это время в кабинет зайдет за нами комиссар Торризи?

– А что, у вас в Барселоне не разработано никакой системы оповещения на такой случай? Кто-то ведь всегда может тебя из бара высвистать.

– А как же! Полицейский, что дежурит у дверей, живо за нами прибегает.

– Почему ты думаешь, что у нас все иначе?

Минуту спустя перед нами стояли два бокала с холодным пивом, суля освежение и легкую одурь. Я коснулась губами пива, словно жадная пчела, которая торопится высосать сок из цветка. Я закрыла глаза от наслаждения, а когда снова открыла, обнаружила, что Абате с улыбкой за мной наблюдает.

– Оледеневшее сердце энергичной инспекторши оттаивает только перед бокалом пива.

– Это значит, что я напоминаю тебе сержанта-кавалериста, да?

– Да, но под сержантскими нашивками таится великая нежность.

– Вот и ошибаешься – нежной я никогда не была. Ну, может, только в молодости, но очень скоро поняла, что наша жизнь не терпит слабостей.

– Разве нежность – это слабость?

– Разумеется! Мягкий хлеб, он податливый, а я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь слепил из меня шарик и запустил им в угол.

– Но ведь пока этот кто-нибудь лепит из тебя шарик, он тебя ласкает.

– С каких это пор мужчины стали тосковать по нежности? Это что-то новенькое – боюсь, время слишком быстро бежит для меня и я за ним не поспеваю.

– Тебе нравятся крепкие и суровые мужики?

– Ага, как скалы.

Он одним глотком допил остававшееся пиво. Потом решительно, с резким стуком опустил бокал на стол и шутливо посмотрел на меня:

– Вот такие?

Я рассмеялась. Он подозвал официанта и заказал еще пива.

– А ты уверен, что будешь в норме, когда придет комиссар? – спросила я.

– С алкоголем у меня отношения как у викинга: я веду машину на полной скорости, не подаю милостыни нищим и всегда обыгрываю друзей, если нам вздумается помериться силой. Ну как, достаточно я крепок и суров, чтобы хоть немного тебе понравиться?

Звонок мобильника прервал мой смех. Это была моя падчерица, восьмилетняя Марина.

– Петра, ты можешь со мной поговорить?

От удивления и от этого тоненького вежливого голоска я растрогалась:

– Марина, детка, как я рада! Как у тебя дела, солнышко?

– Хорошо. Просто ты уже давно уехала и ни разу мне не позвонила, вот я и хочу спросить, что ты делаешь.

– Да-да, я тебе и правда не звонила, но…

Пока слова сами собой выскакивали из меня, доставляя куда большее удовольствие, чем пиво, я заметила, как пристально смотрит на меня Маурицио. Черт, ведь мог бы отойти в сторону, пойти в туалет, в конце концов!.. Нет, сидит себе и с ехидной улыбочкой слушает, как сержант-кавалерист в до блеска начищенных сапогах рассыпается в нежностях перед маленькой девочкой, демонстрируя неизвестный ему лик слюнявой идиотки. Я резко перекрыла поток нежностей:

– Но я полагала, что твой папа рассказал тебе, сколько у меня здесь работы.

– Да, он мне и мальчикам рассказывал, что ты поехала за границу с очень важным заданием. Уго и Тео тоже хотели позвонить и попробовать узнать, какое задание ты выполняешь, ведь папа ничего не говорит…

– Нет, пусть они лучше мне не звонят, потому что, как я тебе уже сказала, у меня много работы.

– Петра, моя мама – совсем глупая. Теперь она хочет записать меня на уроки балета, а эти уроки балета – это чушь и дурость. Туда надо ходить в трико, а в трико я буду похожа на сосиску и…

Я строго ее перебила:

– Марина, я не могу сейчас разговаривать. К большому моему сожалению.

У меня сжалось сердце, когда я услышала, сколько разочарования и грусти прозвучало в ее голосе:

– Хорошо, Петра, пока.

Какое-то время я ненавидела итальянца только за то, что он сидит рядом. Правда, очень быстро перевела упреки на саму себя. С какой стати меня так заботило, что именно может подумать обо мне этот мужчина? И нашла ответ: если в глазах Маурицио я буду выглядеть холодной женщиной, это удержит его на расстоянии. Тотчас возник новый вопрос: а почему, собственно, его нужно удерживать на расстоянии? Ответить осмысленно я была не в силах, поскольку тут в игру вступала интуиция – и подавала свой голос очень настойчиво. Теперь Маурицио смотрел на меня так, что мне пришлось пуститься в объяснения:

– Это была Марина, моя падчерица. Младшая дочка моего мужа.

Он сразу помрачнел и уставился в пол.

– Поначалу, после развода, мои дочки то и дело звонили мне. Иногда они мешали мне работать, и я не мог поговорить с ними, как бы мне хотелось. Потом они стали звонить реже. А теперь почти и вовсе перестали. Время от времени я забираю их в выходные, мы обедаем в ресторане… Скажи, Петра, можно при нашей профессии жить нормальной семейной жизнью, как все остальные?

– Не знаю. У меня таких затруднений никогда не было, потому что ни одна из моих семей, сменявших одна другую, не имела нормального состава. У меня не было детей. Я не пыталась создать нечто основательное.

– А вот я пытался, но ничего у меня не получилось: жена от меня ушла.

– Почему она ушла?

– По самым очевидным причинам, хотя очевидность не делает их менее серьезными: из-за моего беспорядочного рабочего режима, из-за того, что я не успевал исполнять отцовские обязанности, из-за того, что я был невнимательным мужем.

– Но ведь, наверное, и она не все делала как должно.

– Боюсь, что она-то как раз делала. Она была хорошим работником, хорошей матерью, внимательной и участливой женой… Потом ей все это надоело, но она еще немалое время терпела, однако я не переменился. И она поняла, что терпению пришел конец, когда влюбилась в другого мужчину. Тогда-то она и ушла; теперь перед вами, женщинами, проблема совести не стоит, как раньше.

– А тебя бы устроило, если бы она осталась с тобой по велению совести?

– Нет, но, когда тебя бросают, это очень тяжело.

– Тяжелым должен быть именно разрыв сам по себе – независимо от того, кто кого бросил.

– Теоретически все так и должно быть. Скажи мне одну вещь, Петра, вот ты чувствуешь себя все-таки больше женщиной, чем полицейским?

– Ничего себе вопросик! Конечно, больше женщиной! В первую очередь я женщина, а уж потом все остальное.

– А для меня тут ситуация не такая ясная. То, что я полицейский, целиком заполняет мою жизнь.

– Вам, мужчинам, плохо удается отделять одно от другого. А женщины обычно играют несколько ролей сразу, мы привыкли ставить пограничные барьеры между разными составляющими нашей жизни.

– И как расставляются приоритеты?

– Это наша ахиллесова пята. Мы уверены, что способны делать все одновременно, ничему не отдавая предпочтения; но, само собой разумеется, в большинстве случаев это далеко не так.

– То есть?..

– В конце концов мы наполовину сходим с ума, хотя, если честно, чтобы жить, надо быть слегка сумасшедшим.

Он рассмеялся и посмотрел на меня. Он был очень недурен собой. И сейчас мне было с ним хорошо. Но я не могла сказать ему то, что думала на самом деле: мужчины всю свою жизнь строят вокруг работы, потому что социальный успех им необходим, чтобы хоть в минимальной степени поверить в себя. Именно поэтому сам он так стремился командовать, поэтому пытался железной рукой направлять расследование дела Сигуана. И поэтому, кроме всего прочего, в первое время после нашего знакомства он обращался со мной как с глупой девчонкой. Я улыбнулась ему, и мы немного помолчали, радуясь, что наконец-то нам удалось подняться на новую ступеньку понимания в наших отношениях.

– Пора идти, – наконец сказал он. – Комиссар Торризи наверняка вот-вот на нас обрушится.

Стефано Торризи уже обрушился. Он ждал нас в зале совещаний вместе с Габриэллой и Гарсоном. Это был мужчина пятидесяти с лишним лет, крепкий и высокий, лысоватый, с добрыми глазами. Как мне успели шепнуть, родом он был с Сицилии и потому говорил с сильным сицилийским акцентом, хотя сама я этого уловить не могла. Комиссар выглядел усталым и тем не менее для начала обменялся несколькими шутками с Абате. Потом устроил свое тело в кресло и послал мне улыбку.

– Я тут расспрашивал младшего инспектора Гарсона про Барселону. До чего красивый город! А еще, пока вы не пришли, я поинтересовался “Барсой”. Хотя и не знаю, нравится ли испанским женщинам футбол.

– Да, нравится, но только тем испанкам, что помоложе меня.

– Женщин моложе вас просто не бывает на свете, инспектор! У красивых женщин нет возраста.

Я рассмеялась. Мне трудно было понять, как этот человек, излучающий доброту и миролюбие, мог быть лучшим специалистом в такой области, как мафия. Чего ему стоил этот спокойный вид, если он вел ежедневные бои с преступным миром? Он в мгновение ока прочитал досье по делу Сигуана, а Габриэлла объяснила кое-какие детали. И Торризи сразу поделился своими сомнениями с Абате, который на все вопросы отвечал коротко и четко. Комиссар выслушивал его, как старый деревенский доктор слушает пациента: сосредоточенно, привлекая весь свой опыт, стараясь при вынесении диагноза поставить каждую мелочь на свое место. Посчитав, что полученные сведения позволяют ему сделать вывод, он кивнул своей мощной головой:

– Да, здесь многое указывает на участие в деле какой-то мафиозной организации. Очень похоже, что этот субъект… Как его зовут?

– Рокко Катанья.

– Очень похоже, что этот Рокко Катанья был использован организацией в качестве наемного убийцы, хотя сам он к мафии не принадлежит.

– Мафия позволила себе нанять типа, который не является ее членом? А если потом он начнет болтать? – спросила я.

– Такие люди обычно ничего не знают ни о том, на кого работают, ни о том, с чем связана данная работа. Он всего лишь убивает – и получает деньги.

– А зачем мафии привлекать постороннего человека? – продолжала допытываться я.

– Чаще всего это связано с тем, что предстоящая работа выглядит слишком рискованной, чтобы поручать ее своим. Например, убить кого-то за пределами страны считается иногда делом очень опасным. Тогда они ищут какого-нибудь уголовника и сулят ему кругленькую сумму. Если такой наемный убийца попадется в руки полиции… он мало что способен рассказать. Если успешно выполнит задание, ему платят – и до свидания.

– А бывает, чтобы одного и того же человека наняли на два убийства? – решил уточнить Абате.

– Бывает, если оба убийства связаны между собой. Это менее рискованно, чем нанимать нового человека. – Торризи оглядел нас с видом университетского профессора. Потом погрозил пальцем и добавил: – Но вы, коллеги, не задаете мне вопроса, на который я охотно бы ответил: что происходит, если нанятый убийца хоть и не попадает в полицию, однако совершает ошибку за ошибкой и в результате становится опасным для организации?

– Я вас не понимаю, – вдруг заявил Гарсон, и никто из нас не мог с ходу сообразить, что он имел в виду: свои трудности с итальянским или ситуацию, описанную Торризи.

Габриэлла, его личный переводчик, сказала ему тихо:

– Sciocchezza, stupidaggine.

– Capisco, capisco, – попытался заговорить по-итальянски Гарсон. – Чего я никак не capisco, так это, какую именно глупость мог совершить Катанья.

– Могу предположить, что, во-первых, он оставил в живых жениха девушки, убитой им в Ронде, и тот назвал полиции его имя. Он должен был знать, что она живет не одна, а значит, дождаться, пока парень вернется домой, и убить его тоже. Дальше последовала и вовсе чудовищная ошибка, мать всех stupidaggines: он попытался убить инспектора Деликадо. Это впрямую указывает на мафию, ведь мало кто из обычных уголовников отважится на такое. А он буквально пальцем указал на них, хотя, возможно, и сам того не желая.

– И теперь?

– Теперь мафия постарается убрать его, и если вы не арестуете Катанью, то, будьте уверены, в живых ему не ходить.

– А не могло быть так, что сама мафия решила ликвидировать инспектора?

– С учетом всей ситуации это маловероятно, но раз Катанья продолжает совершать ошибки…

– А зачем мафии надо было убивать каталонского фабриканта с незапятнанной вроде бы репутацией? – задал очередной вопрос Гарсон.

Торризи самодовольно ухмыльнулся:

– Вам ведь наверняка хорошо известно, что итальянская мафия уже очень прочно внедрилась в Испанию. Чтобы закрепиться там, им нужны подставные фирмы, которые станут отмывать их деньги. Чаще всего они покупают рестораны, гостиницы, дискотеки. Не забывайте, что из Испании легче получить доступ к латиноамериканским наркоторговцам и… что очень важно: они держат в руках кокаиновый рынок на юге Европы. Испания, синьоры, – это стратегический пункт, на который многие зарятся. А что касается вашего фабриканта с незапятнанной репутацией… Понимаете, если мафии нет необходимости что-то покупать, то есть когда она действует изнутри уже существующего предприятия, чей хозяин продолжает управлять им… риск вызвать подозрения сводится до минимума.

– Иными словами, вы полагаете, что Сигуан предоставил свою фабрику для подобных махинаций?

– Времена нынче такие, что всех лихорадит. В экономике происходят мощные колебания, и любое предприятие может в один миг разориться, а значит, постоянное вливание денег всегда будет встречено с радостью; кроме тех случаев, разумеется, когда незапятнанная репутация владельца – не миф.

– Но тогда чего ради им понадобилось убивать Сигуана?

– Причина может быть любой, Петра, любой. Цифры не сошлись, владелец фабрики решил с ними порвать… Эти люди не знают сомнений, если им кажется, что ради дела нужно кого-то убить. Кроме того, они ведь не рискуют собственной шкурой, как вы сами видите, а нанимают любого негодяя и…

– Тогда все отлично складывается, – сказала я. – За спиной Элио Трамонти стоит мафия, вот почему дела на фабрике Сигуана в последнее время пошли вверх.

– Складывается-то оно складывается, да вот только это не поможет нам немедленно арестовать виновных, – возразил Маурицио с ноткой безнадежности в голосе.

– Именно так, ispettore. Речь в первую очередь может идти о трех мафиозных организациях: коза ностра, каморра и ндрангета. У всех трех схожие методы, и все три проникли в Испанию, хотя коза ностра – в меньшей степени, так как больше любит работать в собственной стране. А вот две другие очень охотно действуют на чужой территории. Теоретически ндрангета предпочитает Мадрид, а каморра – Барселону; но именно теоретически, теории же не всегда совпадают с практикой. Вот вам пример, чтобы вы оценили масштаб проблемы: знаете, сколько главарей разных мафиозных организаций арестовали в Испании совместно две наши полиции? Тридцать шесть – начиная с двухтысячного года! Недурно, правда?

– Это доказывает, что управу на них найти все-таки можно.

– Конечно можно! Как вы думаете, чем я занимаюсь изо дня в день? Готовлю блюда из пасты? Но чтобы начать действовать, мне нужно побольше данных. Покопайтесь как следует в окружении Сигуана. И если обнаружится любой след – письмо, фрагмент из бухгалтерских отчетов, новое свидетельство… сразу же звоните мне, и вообще, мы должны постоянно поддерживать связь.

– Прежде нам надо поймать Рокко Катанью, – пробормотала я так, словно повторяла неотвязную мантру.

Торризи встал, затем широко развел руки в знак того, что разговор завершен, и блаженно улыбнулся:

– В данный момент я мало что могу для вас сделать. Если только… если только вы не согласитесь поужинать сегодня вечером у меня дома. Моя жена будет безумно рада, если я приведу двух жителей Барселоны. Естественно, наших итальянских коллег я тоже приглашаю.

Изумленная подобным гостеприимством, я начала выдвигать какие-то нелепые отговорки:

– Послушайте, комиссар, нас так много! Это будет слишком тяжело для вашей супруги.

– А я ни на миг не оставлю жену без помощи! Я недавно сказал вам, что не трачу время на стряпню, но на самом деле отлично мог бы зарабатывать этим на жизнь. Знайте: я готовлю лучшую пасту в Сицилии, а это означает – во всей Италии, потому что не найти такого места, где знали бы толк в еде так, как на моей родине.

Ужин стал для нас праздником, настоящим праздником кулинарного искусства и радушия. Жена Торризи Нада, красивая и приветливая женщина, и сам комиссар сделали все, чтобы гости чувствовали себя в их доме окруженными вниманием и счастливыми. Кроме того, казалось, что они по-прежнему влюблены друг в друга. Я вспомнила наш с Маурицио разговор и спросила себя, как же им удается сохранять такие отношения при том, что Торризи – высокопоставленный полицейский. Стол был великолепный, и единственное, чем нам пришлось заплатить за такое наслаждение, это неизбежные восторги в адрес Барселоны и хвалы ее многочисленным красотам. Тем не менее без сучка и задоринки вечер пройти все-таки не мог: в самый разгар застолья зазвонил мой мобильник. Сангуэса? В такой час? Я извинилась и вышла в коридор.

– Ну, знаешь ли, Петра! Этот козлина, твой помощник, весь день звонил мне ровно через каждые двадцать минут!

– Знаю, знаю, я сама ему велела не давать тебе покою.

– Так я и думал. Прямо-таки нутром чуял, что за его настырностью угадывается твой изысканный стиль. Ладно, я звоню тебе так поздно, потому что прочесал все счета этого Элио Трамонти с Сигуаном. Так вот, Петра, я еще раз готов подтвердить то, что сказал раньше: ничего незаконного там нет, как нет и ничего такого, за что могло бы зацепиться внимание. Трамонти действительно оказался тем клиентом, который делал больше всего заказов в последние годы существования фабрики – от трех других его отделяет пропасть. Но… все совершенно чисто, в этом я уверен.

– А если я тебе скажу, что никакого Элио Трамонти не существует?

– Ширма?

– Да.

– Тогда я тебе скажу, что это отлично спланированное прикрытие, и скажу еще одну вещь: если Элио Трамонти – пустышка для отмывания денег, то и вся фабрика Сигуана – тоже, потому что она ни за что бы не выстояла без контрактов с Трамонти. Но если фабрика не выпускала ткани для Трамонти… то что она, черт возьми, делала?

– Как видишь, я не просто так тебя напрягала.

– Да знаю я, знаю, если уж ты кого напрягаешь, то не без причины. Но, с другой стороны, Петра, умеешь ты вцепиться в человека, от тебя не отвяжешься!

– Пошел к черту!

– И я тоже тебя люблю. Скоро вы назад?

– Надеюсь, что скоро, кажется, долго нам с этим возиться не придется.

Когда я закончила разговор, из гостиной доносились веселые голоса. Уверенности в том, что долго нам с этим возиться не придется, у меня отнюдь не было. Напротив, дело дьявольски запутывалось, так что не исключено, что нам с Гарсоном придется навсегда переселиться в Рим. Я посмотрела на часы – одиннадцать; еще не слишком поздно, чтобы позвонить в Испанию. Я набрала номер и по сонному голосу Йоланды поняла, что та уже улеглась спать. Но я сочла за лучшее это не уточнять.

– Йоланда, с завтрашнего утра, и пораньше, вы с Соней должны вести непрерывное наблюдение за Рафаэлем Сьеррой и Нурией Сигуан. И не спускайте с них глаз до самой ночи. Я получу разрешение у комиссара Коронаса и договорюсь, чтобы он ничем другим вас не загружал.

Почти целую минуту она бормотала какие-то невнятные фразы, так что я вышла из себя:

– Йоланда, черт возьми! Ты поняла, о чем я тебе говорила, где ты там витаешь?

– Я все поняла, инспектор, просто меня иногда тошнит, и я легла пораньше…

Я не поддержала разговора о ее беременности, а резко спросила:

– А ты уверена, что можешь сейчас работать? Если ты не уверена в себе на сто процентов, лучше возьми у доктора освобождение. Понимаешь, речь идет о деле чрезвычайной важности.

– Со мной все в порядке, инспектор, и я все усвоила. Мы будем наблюдать за ними. Отчет надо давать вам каждый день?

– Да, письменно. Спокойной ночи.

Вот так-то! Никаких поблажек всем этим мамочкам! Как раз накануне я говорила об этом с Габриэллой – из моих уст она получила своего рода напутственное слово. Современные девушки рожают первого ребенка в тридцать с лишним лет и сразу же убеждают себя, что общество обязано быть им благодарным. Ну уж нет! Со мной это не пройдет! Беременность и роды всегда казались мне самым обычным делом, поэтому я никогда не буду относиться к молодым мамам как к виду на грани исчезновения.

Тем же вечером, вернувшись в гостиницу, я постаралась изобразить на лице любезную улыбку и позвонила Маркосу. А на самом деле мне хотелось выплеснуть на него все напряжение, накопившееся за день. В конце концов, к этому и сводится главная польза супружества. Однако мне удалось справиться с собой. Ну что может ответить мне муж, если я изложу ему тревоги, связанные с делом Сигуана? “Не волнуйся, радость моя. Все уладится”. После такого ответа мне будет еще труднее успокоиться. Мало того, я плохо верю в лечебные свойства беседы. Сам по себе процесс, когда ты что-то кому-то рассказываешь, не приносит облегчения. Лучше промолчать, а если муж спросит, как идет расследование, ответить: хорошо. Именно так я и сказала: хорошо.