В ту ночь я спала как убитая, как сурок, как девчонка на лекции по геральдике. Однако даже такое восстанавливающее силы отключение, как сон, не способно изменить реальность. Услышав трезвон будильника, я сразу вспомнила, что меня ожидает очередной тяжелый допрос, и в тот же миг небо за окном показалось мне пасмурным, хотя на улице ярко светило солнце. Рафаэль Сьерра. Как к нему подступиться? Попробовать запугать, или пробудить желание помогать следствию, искупая вину, или сделать ставку на инстинктивный порыв к спасению? Адский кошмар такого допроса состоит в том, что ты совершенно не знаешь почвы, на которую ступаешь; поэтому приходится двигаться вперед на ощупь, в потемках, постоянно боясь на что-то напороться. А Рафаэль Сьерра был для меня персонажем совершенно непроясненным. Ситуации, в которых мы с ним встречались, были банальными, какими-то бесцветными, словно этот человек был начисто лишен собственной личности. Нурия Сигуан – полная ему противоположность: властная, сухая, скрытная, поразительно владеющая своими эмоциями… Особа, готовая на все. В ее случае куда легче выработать определенную стратегию допроса, но со Сьеррой… Воспитанный, невыразительный, что называется, политкорректный и смертельно скучный. Оставалось только надеяться, что те немногие черты его характера, которые видны невооруженным глазом, естественно предполагают и другие, которые обычно с ними связывают: зависимость от чужого мнения, трусость, отсутствие воображения и низкую самооценку. Но поди ж тут угадай! Будь на то моя воля, я бы сейчас бабахнула из сотни пушек, чтобы грохот напугал его до смерти. Однако мне не хотелось начинать новый день с подобных мыслей, ведь, когда я была молодой, трудности заводили меня и возбуждали, а на данном этапе жизни необходимость решать слишком сложные вопросы вообще отбивала всякую охоту действовать. В довершение всего, пока мы шагали к комнате для допросов, Гарсон, всячески стараясь подбодрить меня, изрекал нелепые лозунги:

– Покажите ему, Петра! Этот тип должен заговорить! Ни шагу назад, всыпьте ему, как вы умеете.

– Господи, Фермин, вы сейчас больше всего похожи на футбольного тренера.

– Я просто хочу поднять вам дух.

– Постарайтесь это делать с помощью передачи мыслей на расстоянии – скорее поможет.

Рафаэль Сьерра, увидев нас, встал, словно ученик, желающий выказать уважение учителям. Он ни звуком не выразил протеста против того, что его продержали здесь целую ночь без всяких объяснений. Я жестом велела ему сесть, и сами мы тоже сели – напротив.

– Вы по-прежнему не желаете пригласить адвоката? – спросила я для начала.

– Думаю, он мне не понадобится, – ответил он.

– Ну, это еще видно будет, – пробормотал Гарсон, и я бросила на него строгий взгляд, призывая к сдержанности.

– Сеньор Сьерра, кроме тех бухгалтерских документов по магазину “Нерея”, которые вы нам предоставили, не имеется ли у вас каких-нибудь других?

– Нет, конечно.

– Создается такое впечатление, что в ваш магазин очень редко забредают покупатели. И, несмотря на это, вы сводите концы с концами?

– Мы продаем эксклюзивные товары, поэтому и клиенты у нас тоже эксклюзивные. Кроме того, многие покупки делаются on line, как вы сами видели по счетам, потому что нашими покупательницами часто бывают женщины, занимающие ответственные посты, у них нет времени на то, чтобы ходить за покупками. Вот почему у вас сложилось впечатление, будто в магазине никого не бывает.

– Понятно. А скажите, Рафаэль, в последние дни у вас не появилось ощущения, что за вами следят?

Услышав такой вопрос, он явно растерялся. Сперва забормотал что-то невразумительное, но потом ответил твердо:

– Нет, такого ощущения у меня ни разу не возникало.

– Вы несколько раз подряд встречались со своей компаньонкой сеньорой Сигуан, а потом резко прекратили всякие встречи и даже не перезванивались по телефону.

– Это обычный рабочий режим. Мы с моей компаньонкой встречаемся только тогда, когда этого требуют интересы дела.

– А вы не пытались ускользнуть из-под полицейского надзора или помешать прослушивать ваши телефонные разговоры?

– Ничего такого мне и в голову не приходило.

– Сеньор Сьерра, а вы не удивились, получив из Италии заказ от фирмы Элио Трамонти? Как мне известно, эта фирма работала с вами во времена Адольфо Сигуана, а потом все связи с ней были прекращены.

– Бывает, случается и такое – приходят заказы от прежних клиентов, они часто теряются среди прочих бумаг… Честно сказать, я не придал письму никакого значения.

– В те годы, что вы работали с Адольфо Сигуаном, вам ни разу не показалось, что он занимается чем-то противозаконным?

– Никогда. Я вам уже говорил: дон Адольфо был честным и порядочным предпринимателем.

– Однако, как нам удалось выяснить, мастерская Элио Трамонти никогда не существовала. Это была пустышка, как и сами “Ткани Сигуана”. А нужны они были лишь для прикрытия, для отмывания денег, которые каморра зарабатывала в Барселоне преступным путем.

– Это абсурд.

– Нет. Скажу больше: когда у каморры возникли разногласия с вашим шефом, сеньором Сигуаном, мафиози решили убрать его в расчете на то, что дело продолжите вы с Нурией. И как только помеха была устранена, появилась новая ширма под названием “Нерея”.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Хорошо, добавлю еще кое-что, может, тогда вам будет понятнее. Если каморра убила сеньора Сигуана, а затем продолжала вести дела с вами, объяснить это можно однозначно: вы были соучастниками убийства. Не исключено даже, что вы с Нурией сами наняли итальянского киллера и тот разделался со стариком.

В этот миг относительное спокойствие, которое демонстрировал Сьерра, разом его покинуло. Щеки у него ярко запылали, и он обеими руками вцепился в подлокотники кресла, на котором сидел.

– Какая низость! – в бешенстве выкрикнул он.

– Низость? Тебе грозит обвинение в убийстве, вот тогда ты нахлебаешься собственного говна! – коротко, но ясно сказал Гарсон.

– Я хочу пригласить моего адвоката!

– Ах, так? Теперь этому ублюдку понадобился адвокат! – опять заговорил мой коллега, не особенно следя за чистотой своей речи.

Я глянула на него с упреком, а потом повернулась к Сьерре:

– Да, теперь вы можете пригласить адвоката. На сегодня мы закончили. Я советую вам как следует поразмыслить над своим положением.

Когда мы вышли в коридор, Гарсон дал волю негодованию:

– Все, хватит чикаться с этим уродом! Сколько можно! А то мы все миндальничаем да сюсюкаем! Дать бы ему пару горячих! У меня это их дело уже в печенках сидит, Петра! Они что, такие все хорошие, что мы должны с ними исключительно в белых перчатках работать? Нет, яйца им надо чуток прищемить, вот что!

– Успокойтесь, Гарсон, не хватало только, чтобы под конец все полетело ко всем чертям!

– Под конец? Под какой такой конец? Если хотя бы один из этих двоих мерзавцев не начнет откровенничать, мы увязнем в процедурных тонкостях, и тогда конец придет нам с вами. Во всяком случае, мы опять вернемся к самому началу.

– Красиво излагаете. Пошли-ка лучше в “Золотой кувшин” – надо опять попробовать успокоиться. Что, интересно, пьют в такое время суток, а, Гарсон?

– Цикуту!

– Как вижу, вы не расстаетесь с жизнеописаниями цезарей. И какие выводы вы извлекли?

– А такие, что для того, чтобы создать и крепко держать в руках империю, надо быть большой сволочью. А еще, что всегда существовали толпа и избранное меньшинство.

– Вы, разумеется, чувствуете себя избранным.

– Уже нет. В данный момент я чувствую себя несчастным горемыкой, который чистил в цирке говно за львами.

– Фу, как грубо!

– Простите, просто я в дурном настроении. Может, хоть кофе немного поможет.

Пока мы размешивали ложечками сахар в чашках, я вдруг подумала: а ведь и мой помощник – тоже жертва резких смен настроения, спровоцированных работой. Его выбивала из колеи бездеятельность, он не мог спокойно смотреть, как что-то очевидное беспрепятственно и неудержимо утекает у нас между пальцами как песок. Но, честно сказать, я никогда не видела, чтобы он, впадая в отчаяние или эйфорию, переходил известные границы. Зато тысячу раз наблюдала приступы гнева и всегда старалась пригасить их. Собственно, для этого мы и работаем бригадами – чтобы помогать друг другу выравнивать душевное состояние. Неожиданно кто-то нарушил эти размышления, легонько дотронувшись до моего плеча. Это был Домингес.

– Инспектор Деликадо, комиссар просил передать, чтобы, когда вам надоест сидеть в баре, вы заглянули к нему в кабинет.

– Спасибо, Домингес. Хотите кофе?

– Я не могу надолго отлучаться от дверей. Но все равно – большое спасибо.

Когда Домингес отошел от нас, Гарсон фыркнул:

– Только не хватало, чтобы еще и комиссар начал нас уедать. Он что, не мог позвонить по мобильнику? Нет, ему обязательно надо послать сюда Домингеса с этой издевкой: “Когда вам надоест сидеть в баре”! Неужто трудно сообразить, что таким образом он подрывает наш авторитет!

– Фермин, ради бога! Ну что вы, в самом деле, из-за всякой ерунды на стенку лезете. Прямо гидра какая-то!

– Какая еще гидра? Вечно вы что-нибудь такое умное сказанете, от чего я выпадаю в осадок! Лишь бы унизить человека!

– Гидра – это мифологическое существо с семью головами. Когда одну голову ей отрубали, на этом месте вырастала другая.

Он на миг задумался, а потом вдруг рассмеялся совершенно дурацким и даже немного детским смехом.

– Это надо же! Эта гидра небось разорилась бы на аспирине! А парикмахерская? У нее, кстати, волосы-то были, инспектор?

– Ну знаете, я ожидала более умного комментария от человека, читающего жизнеописания императов, – бросила я, изобразив великое презрение. – Посидите еще здесь да съешьте бутерброд, пока я пойду разбираться с комиссаром.

Я надеялась, что этот самый бутерброд вместе с раздумьями о волосатой гидре смогут поднять его настроение. Возможно, мне понадобится эмоциональная поддержка Гарсона после разговора с комиссаром.

Самые мрачные мои прогнозы подтвердились, едва я переступила порог кабинета Коронаса и услышала его скрипучий голос:

– Вы, конечно, в своем репертуаре, инспектор Деликадо! Никаких доказательств – ни законных там, ни противозаконных, ни черта лысого. Захотелось вам сунуть подозреваемых в кутузку – и готово, пусть себе сидит.

– У меня есть санкция от судьи Муро.

– Даже и знать не хочу, каким образом вы эту санкцию у него выманили. В любом случае толку от его санкции будет мало, если все ваши обвинения против Сигуан и Сьерры основаны на том письме, что вы извлекли из персонального компьютера Нурии Сигуан.

– У меня была санкция на обыск.

– Да что вы говорите! Только вот получается, что изъятие компьютера и ковыряние в его нутре, как выяснилось, не вполне законно, и защита непременно оспорит подобные доказательства. Так что в лучшем случае мы опять останемся с пустыми руками. Я вас не понимаю, Петра, правда не понимаю. Если вы сомнительным путем добыли секретную информацию, держите ее в загашнике и используйте по ходу расследования, но зачем сразу открывать карты противнику, как вы только что сделали? О чем вы думали?

– Я сознательно так поступила. Я рассчитывала, что если заговорю с подозреваемой о содержимом ее компьютера, то она будет вынуждена признаться – под давлением фактов. Я рассчитывала, что она начнет давать признательные показания.

– Ах, вы рассчитывали? И чего же вам удалось добиться в ходе допросов?

Он уставился мне в глаза, но я взгляда не отвела.

– Я заметила, что, когда я говорю обоим подозреваемым об их предположительных экономических преступлениях и связях с итальянскими мафиози, они нетвердо держат оборону. Но как только я касаюсь их возможного соучастия в убийстве Сигуана, они совершенно перестают владеть собой.

– И вам это кажется странным! Когда человека обвиняют в убийстве собственного отца или благодетеля, он, по-вашему, должен захлопать глазами или досадливо вздохнуть? А теперь слушайте меня внимательно, Петра! Сделайте еще одну попытку, и если ничего не добьетесь, выпускайте обоих на все четыре стороны. Когда не вполне законно берут под арест каких-нибудь там бродяг, это, как вы понимаете, еще может сойти с рук; но вы сейчас имеете дело вовсе не с бродягами – эти люди способны устроить вам неприятности. Так что не забывайте о сроке, на который позволено их задержать. Можете идти.

Я терпеть не могу, когда Коронас изображает из себя циника и остроумца, хотя в тот раз нельзя было не признать: крошечная частичка правды в его словах имелась. Да, я грешила переоценкой собственных знаний человеческой психологии и впредь не должна повторять подобных ошибок. Я позвонила Гарсону и по его невнятному ответу поняла, что он еще занят своим бутербродом.

– Фермин, заканчивайте там и приготовьте все для очной ставки Сьерры и Сигуан.

– Будет исполнено, инспектор.

Очная ставка, как и все прочие следственные действия, имеет свои теоретические правила, которые ты должен приспосабливать к практике. Главное правило гласит: необходимо знать, какого рода отношения связывают двух подозреваемых. Итак, первое же правило превращается в первое препятствие. Мы понятия не имели, какие отношения связывают их. Может, Сьерра продолжал видеть в Нурии дочь своего несравненного шефа и потому чувствовал себя в подчинении? Может, это многолетнее подчинение породило в нем почти бессознательный протест, который способен вырваться наружу в момент высшего напряжения? А Нурия? Считала его связующим звеном в деловой сфере или презирала за отсутствие характера? Тут любая комбинация была возможна, включая и те, о которых мы не подозревали. Приходилось целиком положиться на интуицию, но моя интуиция, плохо подпитанная фактами (я никогда не видела этих двоих вместе), выглядела отощавшей, как сама смерть.

Гарсон подготовил все в соответствии с предписаниями: задержанные не должны видеть друг друга до того, как войдут в комнату для допросов. Получили уведомление и оба адвоката. Адвоката Нурии Сигуан я уже знала, а адвокат Сьерры ничем меня не удивил. Это был немолодой, старомодно одетый мужчина, усы у него казались такими густыми, что, видимо, их приходилось довольно часто подстригать. Что ж, по крайней мере, уберег Господь еще от одного хлыща в галстуке от Гермеса.

У меня мелькнуло желание исключить из игры Гарсона, но я поняла, что его бестактность, порой слишком грубый язык и пренебрежение дипломатией могут создать эффект контрапункта во время беседы со столь благопристойной публикой.

Когда Нурия вошла в комнату, я уже была там. Я готова была испепелить ее взглядом, и она ответила мне тем же. Мы обменялись приветствиями, она при этом ядовито улыбнулась. Не было похоже, чтобы ночь, проведенная в заключении, сломила эту ледяную крепость. Вскоре вошел Сьерра под присмотром Гарсона. Он выглядел растерянным, сникшим, бросал взгляды по сторонам, словно ища конец веревки, за который можно было бы ухватиться. Нурия Сигуан посмотрела на него не без презрения.

– С какого времени вы знакомы? – таков был мой первый вопрос.

Сьерра ответил не раздумывая:

– Я познакомился с Нурией, после того как уже несколько лет проработал с ее отцом. Сам сеньор Сигуан и представил нас друг другу, когда она однажды вместе со своими сестрами посетила фабрику. Именно тогда я познакомился со всеми тремя.

Я глянула на Нурию – она по-прежнему слегка улыбалась, будто все еще никак не могла принять происходящее всерьез.

– Какой была ваша реакция, когда вы узнали, что на фабрике “Ткани Сигуана” возникли трудности? Это вопрос, на который должны ответить вы оба.

– Я ограничился тем, что стал дожидаться распоряжений шефа, как поступал всегда, – сказал Рафаэль.

– Я посоветовала отцу избавиться от фабрики, уйти от дел и наслаждаться заслуженным отдыхом. Он, разумеется, моему совету не последовал.

– Когда и при каких обстоятельствах вы решили стать партнерами и открыть общую фирму?

– Когда был убит сеньор Сигуан и его дочери решили ликвидировать фабрику, я склонился к тому, чтобы открыть магазин, и предложил Нурии присоединиться. Из трех дочерей сеньора Сигуана только она одна была готова заниматься бизнесом. К тому же мне были весьма кстати дополнительные денежные вложения, а кроме того, хотелось сохранить хоть какие-то связи с семьей Сигуан.

– Почему вы приняли предложение сеньора Сьерры?

Нурия легким жестом дала понять, что не совсем понимает смысл такого вопроса, но потом небрежным тоном ответила:

– Инспектор, я дочь человека, который сумел развернуть большую фабрику; поэтому решение стать совладелицей маленького дела не требовало от меня долгих раздумий.

Я глянула на Рафаэля Сьерру, чтобы проверить, не обидел ли его столь пренебрежительный отзыв, но он всего лишь часто заморгал и вид при этом имел самый дурацкий. Меня начинала выводить из себя полная зависимость Сьерры от семейства Сигуан.

– Иначе говоря, для вас участие в делах магазина “Нерея” мало что значит, – подчеркнула я, надеясь спровоцировать более определенную реакцию Сьерры.

– Именно так, – сказала она, на что от него никакой реакции не последовало.

– И вы не занимаетесь этим магазином изо дня в день.

– Только иногда.

– Таким образом, если бы сеньор Сьерра повел работу не так, как надо, или вступил бы в деловые отношения с теми, с кем не следует в них вступать, вы бы об этом не узнали.

Старый адвокат немедленно вмешался:

– Инспектор Деликадо, ваш вопрос кажется мне неуместным; создается впечатление, будто вы в чем-то обвиняете моего подзащитного.

– Хорошо, я поставлю вопрос иначе: имели ли вы информацию о тех контактах и встречах, которые сеньор Сьерра имел в ходе своей повседневной работы?

– Инспектор… – снова прервал меня адвокат Сьерры, – после предыдущего вопроса в этом чувствуется…

– Прошу вас дать мне возможность допросить подозреваемую без давления с вашей стороны, адвокат, иначе мне придется…

– При всем моем уважении, инспектор, я полагаю…

– Да замолчите вы! – внезапно прикрикнул на него Гарсон. – Какого черта! Мы же еще не в суде!

Все собравшиеся напряглись в предчувствии скандала. Одна только Нурия сделала вид, что едва сдерживает душивший ее смех. Я обожала Гарсона, когда он вот так ловко подкладывал свои бомбы, а еще он, как никто другой, владел тем языком, каким пользуются распоясавшиеся блюстители порядка. Я воспользовалась всеобщим замешательством, чтобы нажать на педаль:

– Если любой из присутствующих здесь адвокатов еще раз прервет меня, я попрошу обоих покинуть помещение, и мы продолжим допрос без них.

Общее замешательство дало мне возможность усилить натиск с помощью серии неожиданных вопросов.

– Улики, которые нам удалось собрать в ходе следствия, подводят нас к мысли, что кто-то из вас двоих был соучастником убийства Адольфо Сигуана.

Повисло молчание, во время которого я с жадностью всматривалась в выражения лиц подозреваемых, не обращая никакого внимания на негодование, которым прямо-таки пылали адвокаты. Нурия была спокойна, Рафаэль – печален.

– Не отвечай, Нурия, – громыхнул Местрес.

– И вы тоже! – подхватил второй адвокат.

– Молчать! – взревел Гарсон.

Я собралась с духом:

– Будьте добры выйти в коридор; допрос будет проходить без вашего присутствия.

Они принялись протестовать плохо срепетированным дуэтом, но теперь мне уже было плевать на любые обвинения в незаконных действиях. До сих пор я старалась делать все в строгом соответствии с нормами закона, но даже при этом они поставили под сомнение мою линию поведения. Что ж, раз так, я нарочно буду нарушать все правила. Последний совет, хором пропетый двумя адвокатами, велел подозреваемым не отвечать на наши вопросы, но что-то мне подсказывало, что те не обязательно ему последуют. Я снова пошла в атаку:

– Адольфо Сигуана убил киллер, нанятый каморрой. Ту версию, согласно которой его убил хозяин проститутки, мы давно отбросили. Это мафия наказала Сигуана за то, что он поступил по-своему и порвал с ней отношения. Вы в то время были связаны с каморрой. Продолжаете поддерживать эти связи и сейчас – через магазин “Нерея”. Один из вас помог итальянцам сделать так, чтобы Сигуан навсегда замолчал, а может быть, и вы вдвоем, вместе. Теперь признание – единственный для вас выход, лучший выход.

Рафаэль Сьерра глянул на пол, потом печально тряхнул головой:

– Никогда в жизни не подумал бы, что кто-то обвинит меня в убийстве человека, которого я уважал, как никого другого. Это ужасно, плакать хочется от ваших слов, инспектор.

Нурия Сигуан резко дернулась всем телом, потом обрушилась на компаньона, вкладывая в свои слова массу презрения:

– Тебе плакать хочется? Очнись же наконец, Рафаэль! Они обвиняют нас в убийстве, а ты нюни распускаешь, вместо того чтобы хоть немного пошевелить мозгами. У них нет против нас никаких улик, слышишь, никаких, все это – гнусная ловушка, неужели не понимаешь?

Сьерра по-прежнему сидел опустив голову и молчал. Женщина чуть повысила голос:

– Сделай милость, скажи наконец, что мы не имеем никакого отношения к убийству моего отца!

– Все это слишком тяжело для меня, Нурия! Ты и вправду считаешь, что мне следует опровергать такое подозрение?

– Да, и со всей решительностью, если, конечно… если, конечно, ты не…

Сьерра поднял глаза и уставился на свою приятельницу с невыразимым ужасом:

– Что ты говоришь, Нурия, подумай, что ты говоришь!

Сигуан как-то сразу успокоилась и замолчала. Я ждала от нее еще хотя бы одной реплики, хотя бы слова, но она только процедила сквозь зубы:

– Прости меня, это я напрасно. – Потом повернулась ко мне: – Вы еще раскаетесь в этой травле, инспектор, я пока не знаю как, но непременно добьюсь, чтобы вы раскаялись.

– Это угроза?

– Нет, я только хочу, чтобы вы уяснили себе: ни он, ни я никогда бы не согласились, чтобы кто-то нанес вред моему отцу.

– Отлично, можете возвращаться домой.

Их удивило неожиданное сообщение о том, что оба свободны. Они покинули комнату для допросов. Проходя мимо, Нурия Сигуан бросила на меня взгляд, который был способен убить. Я цинично улыбнулась в ответ.

Гарсон встал и немного прошелся по комнате, потом замер рядом со мной, продолжая свои размышления.

– Ну и какое у вас впечатление? – спросила я.

– Не знаю, что и думать. Пожалуй, если бы вы чуть сильнее надавили…

– Не имея в руках неопровержимых доказательств и с адвокатами в коридоре… это было бы трудно. Но то, что они освобождены, не означает, что мы не можем допрашивать их еще хоть сотню раз. В любом случае, я сомневаюсь в причастности Рафаэля Сьерры к убийству. А она… дадим ей время. На первый взгляд она все держит под контролем, но иногда срывается. Если мы как следует надуем шарик, он в конце концов лопнет.

Я глянула в окно – небо затянулось тучами. Я вздохнула, чувствуя, как на меня наплывает черная тоска, Гарсон зевнул, чувствуя, как на него наплывает что-то, природу чего я не смогла определить.

– И какой путь мы выберем теперь? – спросил он.

– Один мудрец сказал: “Если не хочешь, чтобы все продолжалось по-прежнему, впредь веди себя иначе”, – не помню, кто именно.

– Небось Шекспир.

– Небось.

– Ладно, кто бы это ни сказал, что из этого следует?

– А следует то, что мы изменим направление – допросим мужа Нурии Сигуан. Кажется, надо было это сделать много раньше. Пойду за плащом.

– Эй, инспектор, Шекспир, помнится, сказал еще одну мудрую вещь: “Что бы ты ни задумал сделать, не делай этого, прежде не поев”.

– Очень сомневаюсь, что гениальный писатель изрек такую пошлость… Но спорить не стану, у нас как раз есть время, чтобы съесть по сэндвичу.

Сама я есть не хотела, напряжение, испытанное при допросе, и несколько чашек кофе оставили по себе смутную боль в желудке. Я была уверена, что, немного расслабившись, почувствую себя лучше, поэтому предложила младшему инспектору отправиться не в шумный “Золотой кувшин”, а куда-нибудь в другое место. Мы выбрали заведение неопределенного стиля, где Гарсон без зазрения совести уплел трехэтажный сэндвич. За едой, пока потоки майонеза в свободном падении устремлялись на его тарелку, он захотел уточнить, почему это вдруг мне вздумалось допросить Хуана Кодину, мужа нашей подозреваемой номер один. Но я не смогла толково объяснить свое решение, во всяком случае, объяснения мои звучали не слишком логично. Пожалуй, я заметила что-то необычное в обращении между собой Рафаэля и Нурии. Улавливалась там некая фамильярность, и за ней вроде бы крылось нечто большее, чем отношения партнеров по бизнесу. Кроме того, меня, конечно, заинтриговал и следующий факт: за те два дня, что Нурия провела в камере, ее муж, управленец высокого ранга, ни разу не появился в комиссариате, даже не поинтересовался, как она себя чувствует. Однако Гарсон в ответ на мои доводы лишь пожал плечами, так как, по его глубокому убеждению, только сильный нажим на подозреваемых заставит их заговорить, а беседа с Хуаном Кодиной абсолютно ничего нам не даст, разве что отвлечет с правильного пути. Но, вопреки своему несогласию с моей линией, Гарсон пошел искать адрес Кодины, а я позвонила судье Муро. В самое последнее время я не посылала ему никаких отчетов, так что следовало хотя бы устно проинформировать его о положении дел. Выслушав мой краткий рассказ, он особым оптимизмом не загорелся, скорее наоборот:

– Не знаю, Петра, не знаю, что вам сказать. Боюсь, это заведет нас в тупик. Вы уверены, что все делаете правильно?

– Настолько, насколько можно быть в чем-то уверенной в таком чертовски запутанном деле.

– Да уж! А ведь лежало себе спокойненько в ящике целых пять лет! Не теряйте ни минуты, Петра, гоните расследование на всех парах; конечно, здесь многое повернуто в прошлое, но все равно фактор времени очень важен. Вдова, благодаря своей интуиции, сделала так, что это преступление вновь стало актуальным.

– Какая еще вдова?

– Как какая, инспектор? О какой вдове я могу сейчас говорить? Вдова Адольфо Сигуана! Если бы она не явилась ко мне в один прекрасный день, дело так и спало бы сном праведника.

– Это точно! А Джульетта Лопес, возможно, была бы жива.

– Какая еще Джульетта Лопес?

– Оставим этот разговор, и так понятно, что каждый из нас помнит или забывает что-то в зависимости от степени своей чувствительности.

– Послушайте, Петра, я, между прочим, очень ценю ваши телефонные звонки и желание держать меня в курсе дела, но было бы недурно, если бы вы время от времени посылали мне и письменный отчет. По-моему, вы этим стали пренебрегать, хотелось бы получить наконец хоть один!

– Я напишу, непременно напишу…

Если вы работаете в команде, какой бы ни была ваша специальность, это значит, что одни члены команды оказывают давление на других, причем постоянно и непрерывно. Судья это отлично знал, как, впрочем, знала и я, мне надо было только, чтобы уровень этого самого давления поднялся достаточно высоко и заставил меня действовать.

Хуан Кодина служил управляющим в крупной компании. Он занимал высокий пост, поэтому кабинет его располагался на верхнем этаже здания World Trade Center, рядом с барселонским портом. Когда мы вошли туда, наши полицейские жетоны открывали нам поочередно двери многих пропускных пунктов, преграждавших путь посторонним. Не смогли мы одолеть лишь последний барьер – его юную секретаршу.

– Сеньор Кодина назначил вам встречу?

Мой помощник, которому до чертиков надоел этот бег с препятствиями, а возможно, еще и задетый за живое презрительной гримасой, которой нас встретила девушка, вышел из себя:

– Полицейский записывается только на прием к дантисту, сеньорита…

– Но…

– Если вы немедленно не поставите в известность сеньора Кодину, что мы хотим с ним побеседовать, через час мы вернемся с санкцией от судьи. Я понятно объясняю?

Девушка, малосведущая в подобных вопросах, как, скорее всего, и во многих других, стремительно вскочила на ноги, стараясь при этом сохранить гордый вид.

– Я узнаю, захочет ли сеньор Кодина принять вас. Гарсон вспыхнул как горючая жидкость:

– Вы слышали, инспектор? Ей плевать с высокой колокольни на то, что мы из полиции! Да я уверен, явись сюда сам Папа Римский или даже испанский король, она бы им сказала то же самое: “Я узнаю, захочет ли сеньор Кодина принять вас”.

Он передразнил секретаршу таким писклявым голосом, что я не сдержала смеха.

– Крупные частные компании – это совсем другой мир, Фермин. Здесь действуют другие законы и царят другие ценности. Здесь глава компании – единственный бог.

– Только пусть эта девчонка впредь ведет себя поаккуратней! Если она еще раз глянет на нас с такой миной, я на нее так фыркну, что мало не покажется!

Подобные вспышки гнева, обычно внезапные, по-прежнему заставали меня врасплох, изумляли и одновременно забавляли. Я никогда не могла с точностью предсказать, по какой именно причине мой помощник начнет метать громы и молнии, зато наверняка знала, что вспышка может оказаться опасной – в зависимости от места и обстоятельств. И тем не менее, когда я видела Гарсона злым на весь мир, это меня взбадривало.

Вскоре вернулась прежняя девица, но теперь за ней следовала другая, постарше – и с более учтивыми манерами. Она представилась личным секретарем сеньора Кодины.

– Вам повезло: сеньор Кодина сейчас же вас примет.

– Повезло? – переспросил мой товарищ. – А что, он, прежде чем кого-то принять, бросает жребий?

Секретарша позволила себе натянуто засмеяться:

– Нет, вам повезло, что сеньор Кодина не находится в настоящее время в командировке; обычно его трудно застать на месте.

Она провела нас в современно обставленную приемную и усадила на диван, а сама вошла в кабинет и почти мгновенно вернулась, жестом приглашая следовать за ней. Едва переступив порог кабинета, я раскаялась, что выбрала для допроса территорию противника. Кабинет Кодины был огромным, внушительным, угрожающим. Если готические соборы строились с расчетом на то, что бедный прихожанин будет чувствовать себя там маленьким и униженным, словно в присутствии самого Господа Бога, то и кабинет Кодины сразу же психологически заставлял тебя сжаться. В этом месте посетитель ничего не станет требовать, а лишь вымаливать, не будет говорить, а лишь слушать, не осмелится приказывать, а обойдется намеками. Сразу за мощным деревянным столом располагалось окно, выходящее на море. В такой раме фигура Кодины казалась особенно внушительной, а сам он – существом высшего порядка. Пожалуй, подобные декорации были ему необходимы, поскольку, когда он встал нам навстречу, выяснилось, что перед нами человек низенького роста и невыразительной внешности. Он пожал нам руки и с изысканной вежливостью пригласил садиться.

– Могу предложить вам кофе.

– С удовольствием.

Он по интерфону заказал кофе и повернулся к нам. Было занятно отметить, насколько для его лица была характерна та же невозмутимость, что и для лица Нурии. Сейчас на нем не читалось и намека на досаду, но не было и улыбки. Подчиняясь привычке командовать, которой Кодина наверняка широко пользовался в своей профессиональной жизни, он и теперь заговорил первым:

– Вы пришли в связи с повторным открытием дела об убийстве моего тестя, правильно я понял?

– Правильно. Вы, разумеется, в курсе событий, сеньор Кодина?

– Да, более или менее. Я обсуждал это с моей женой.

– И какое у вас сложилось впечатление?

Он глянул на меня не без удивления – похоже, Кодина не ожидал, что я поведу беседу в столь неформальном тоне.

– Я могу говорить откровенно? – спросил он.

– Только об этом я вас и прошу.

– Возобновлять производство по такому делу, на мой взгляд, – это способ швырять на ветер деньги налогоплательщиков.

– Странно слышать от вас подобное, ведь после возобновления дела были убиты еще два человека, а это свидетельствует как раз о том, что закрытие его было серьезной ошибкой.

– Знаю, инспектор, знаю; однако люди, которых убили, принадлежали к тому маргинальному миру, где смерть не является чем-то из ряда вон выходящим. Проститутки, воры, бандиты… Они сами выбрали себе подобную судьбу. Наверное, вам мои слова покажутся слишком жестокими, но такова реальность.

– Неужели вы не чувствуете потребности узнать, кто убил вашего тестя и за что его убили? А ведь он не принадлежал к маргинальному миру и не выбирал себе сам такой судьбы.

– Ну, это ваши слова, инспектор, а не мои.

Вошла секретарша и поставила поднос с кофе на стол. Все это время Кодина хранил молчание. Когда девушка вышла и пока он разливал кофе по чашкам, я попросила его пояснить свое последнее высказывание.

– Мой тесть в его лучшие годы был выдающимся предпринимателем, одним из лучших в Испании; но, когда на фабрике начались проблемы, последствия оказались для него гибельными. Он постепенно перестал заниматься делами, а эта его склонность к встречам с юными проститутками самого низкого пошиба… Короче, финал плачевный. Только не считайте меня человеком старых правил; я вполне допускаю, что кто-то может пренебречь некими моральными нормами, но он непременно должен при этом проявлять осмотрительность и осторожность, к которым его обязывает положение в обществе. Есть ведь красивые и неболтливые женщины, занимающиеся подобным ремеслом, и он мог бы воспользоваться их услугами. Зачем было непременно лезть в самую грязь?

Гарсон метнул в мою сторону многозначительный взгляд, но я его проигнорировала. Я продолжала задавать вопросы, стараясь не показывать своих эмоций:

– Сеньор Кодина, вы не допускаете, что ваш тесть, кроме этих… достойных сожаления склонностей, мог впутаться в какие-нибудь неприглядные дела также и профессионального плана?

– Нурия рассказала мне, что вы обвиняете его в связях с каморрой. А также ее и Сьерру тоже обвиняете в том, что они якобы продолжили преступное сотрудничество под прикрытием магазина “Нерея”. Так вот что я хочу заявить: если что-то такое и есть, я не имел и не имею об этом ни малейшего понятия.

– Простите, но ведь в это очень трудно поверить: Нурия Сигуан – ваша жена.

Он одним глотком допил свой кофе, потом тщательно вытер бумажной салфеткой рот и только после этого печально вздохнул.

– Инспектор Деликадо, мне трудно говорить об этом прямо, но уверен, вы меня правильно поймете, даже если я опущу не слишком приятные детали. Скажем так: на самом деле супружеские отношения между моей женой и мною по взаимному соглашению уже давно прекращены. Мы продолжаем состоять в браке, поскольку и ей, и мне это удобно в социальном плане, но уже много-много лет Нурия не делится со мной подробностями своей жизни, как и я с ней.

– И вы не были в курсе предпринимательской деятельности вашего тестя, хотя оба вы принадлежали к миру бизнеса?

– Чтобы ответить на ваш вопрос, буду вынужден опять коснуться семейных и личных обстоятельств, что мне крайне неприятно, но, видно, без этого не обойтись. Я человек, что называется, сделавший себя сам. Вступая в жизнь, я не имел ни состояния, ни доставшихся по наследству связей. Не стану отрицать: женясь на Нурии, я крепко рассчитывал, что родство со столь известной в Барселоне семьей поможет моим карьерным планам. Но я никогда не хотел участвовать в бизнесе Сигуана. У меня были свои собственные амбиции.

– Что все-таки не исключает и некоторой осведомленности.

– Да, не исключает, вы правы, но поначалу меня удерживала, так сказать, интуиция, а потом, когда я как следует познакомился с семьей моей жены, подозрения подтвердились.

– Вы не могли бы выразиться яснее?

– Как человек скромного происхождения я в своих поступках всегда опирался на два основополагающих для меня качества: я практичен и люблю простоту. И то и другое помогло мне в моей карьере. Поэтому, открыв для себя особенности этой семьи – властность тестя, болезненную покорность его жены, дикую ненависть к отцу моей золовки Элисы, восхищение, смешанное с обидой, которое питала к нему моя жена, вечные страхи младшей сестры, я… Короче, семью я нашел далеко не идеальной, и я решил держаться в стороне от них ото всех. И время показало, насколько я был прав. Точно так же я ничего не желал знать о фабрике Адольфо Сигуана, а позднее – о магазине “Нерея”. Теперь вы меня понимаете?

– Думаю, что да. Я хотела бы задать еще один вопрос, возможно, он несколько субъективный, но… Вас удивило, что мы обвиняем Адольфо Сигуана в связях с каморрой?

Он помолчал. Потом какое-то время рассматривал донышко своей чашки. Прикусил нижнюю губу. Потом произнес веско и отчетливо:

– Нет. Он сделал бы все что угодно ради сохранения фабрики. Меня это не удивило.

– А если бы мы обвинили вашу жену в убийстве собственного отца, это бы вас удивило?

Впервые за все это время на лице его отразились чувства, которые я не рискнула бы с точностью определить: страх, возмущение, ужас… Тем не менее он твердо сказал:

– На этот вопрос я отвечать не стану.

– Это ваше право.

– Вы задали его, потому что у вас имеются к тому какие-то основания?

– Теперь воздержусь от ответа я.

Мы смотрели друг на друга, будучи уверенными, что исчерпали все возможные темы для беседы. Я улыбнулась ему, но в ответ улыбки не получила. Гарсон до сих пор не произнес ни слова. И тут он, откашлявшись и нарушая томительную паузу, очень кстати произнес:

– Благодарим вас за помощь, сеньор Кодина.

– Я попрошу, чтобы вас проводили до выхода.

Оказавшись на улице, на свежем воздухе, Гарсон резко тряхнул головой, словно вылезший из воды пес. Потом как-то по-особому звучно попытался прочистить горло, потом что-то проблеял. И только проделав все это, вновь обрел человеческий язык и смог сказать:

– Тот еще тип! Заметили, какая выдержка, какое хладнокровие? В жизни не видел такого расчетливого человека. Вот это я понимаю, это настоящий карьерист!

– Может, он и карьерист, но, думается, не врет. Мне все, что он сообщил, кажется истинной правдой, не говоря уж о том, что он нам колоссально помог.

– И чем же это он нам помог?

– Он указал нам область, которую мы, занимаясь убийствами и связями с мафией, по сути, проигнорировали, оставили без внимания.

– И все равно до меня не доходит.

– Семья, Фермин, семья. Мы не покопались как следует в беспросветной, удушающей, мрачной истории этой семейки. Надо полагать, они знают гораздо больше того, что говорят. И сегодня, нажав на семейные клавиши, мы получили неожиданный аккорд: Сигуаны не были спаяны семейными узами, на самом деле их мало что связывало.

– Ну, не такой уж он неожиданный, вы ведь что-то такое подозревали, правда? Не случайно же решили допросить этого типа!

– Мы его допросили, потому что очень уж странно держали себя друг с другом Нурия и Сьерра во время очной ставки.

– А я ничего особенного не заметил.

– Зато мне что-то такое почудилось. Не удивлюсь, если они окажутся любовниками.

– Вот так семейка, пропади они все пропадом!

– В каждой семье под ковром спрятана маленькая – а то и большая – навозная куча!

– Это тоже сказал Шекспир?

– Послушайте, Гарсон, даже у Шекспира вам не найти абсолютно всего на свете – вплоть до рецепта фабады!

– И очень даже жалко! Наверняка его рецепт был бы лучше, чем астурийский! Шекспир – он Шекспир и есть!

Мы со смехом распрощались до следующего дня. Но как только я села за руль и отключилась от внешних событий, возвращение к самой себе оказалось ужасно неприятным, так как меня сразу накрыло волной боли. У меня болели голова, глаза, уши, все тело до единой косточки. Я решила, приехав домой, немедленно принять аспирин и лечь отдыхать, ведь на завтра у меня был запланирован допрос младшей дочери Сигуана и надо было провести его пораньше.

Маркос сразу заметил мое состояние.

– Ты похожа на привидение, – заявил он.

– Знаю, – ответила я.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – не без доли ехидства поинтересовался он.

– Да, можешь: не говори, пожалуйста, что я должна хоть немного поберечь себя. Не заводи со мной разговоров и вообще не говори слишком громко. Не спрашивай, не хочу ли я что-нибудь съесть на ужин. Не дави на меня, совсем не дави, даже если это будет от большой любви или от чего угодно еще.

– Договорились! Я начинаю понемногу понимать ситуацию. И кажется, правильно будет предложить тебе чего-нибудь выпить.

– Это запросто! И пару таблеток аспирина. Только молча, непременно молча. Разрешаются только поцелуи, объятия и, если тебе хочется, любовь.

– Такой план меня полностью устраивает.

И мы постарались выполнить наш план – он помог мне избавиться от остатков дурного настроения, правда, усталости прибавил, так что я долго потом не могла заснуть. Я лежала на спине с открытыми глазами. В голове моей звучало одно только слово: семья, семья, семья…