В самолете я все время дремала. Рассудок мой, более мудрый скорее от природы, чем за счет приобретенного опыта, выбрал сон, чтобы помочь мне убежать от реальности. А все потому, что реальность рисовалась не слишком приятной для меня: я понятия не имела, что найду в Риме, как не знала и того, что, собственно, хочу найти. Лучше уж поспать.

Встретил меня Маурицио Абате. Заметив, как светятся его глаза и с какой радостью он смотрит на меня, я всерьез усомнилась в уместности этой нашей повторной встречи. Он рад меня видеть – так он сказал, и каждое его слово имело двойной смысл. Трудно будет найти с ним нужный тон. Я не имела права раздражаться, потому что то внимание и те силы, которые он отдал делу Сигуана, обязывали меня быть благодарной и любезной. Я решила, что лучше всего держать себя так, словно не замечаю его попыток ухаживать за мной. А если он проявит настойчивость, я всегда успею выдать ему нечто такое, что сразу прояснит ситуацию.

В машине он рассказал мне, как они обнаружили укрытие Марианны Мадзулло, и сразу стало понятно, какую роль тут сыграл Торризи. Во время допросов главарей мафии великий Стефано сумел-таки уловить несколько намеков относительно места, где прячется Марианна. А сделать нужные выводы и вести поиски пришлось уже Абате. Так что женщину в конце концов обнаружили в Турине, в доме, принадлежащем человеку из каморры.

В комиссариате Абате продолжил вводить меня в курс дела – рассказывал, что удалось добыть на предварительных допросах, еще до моего приезда. Но пока была только одна важная новость: Марианна призналась в принадлежности к каморре. Узнав, что уже арестованы несколько их главарей, капо, и не понимая, выдали они ее или нет, она быстро прекратила сопротивление. После чего итальянские коллеги проявили профессиональный такт и решили дождаться моего приезда, чтобы я сама занялась более конкретными деталями.

– Что-то я никак не могу до конца проснуться, – пожаловалась я, прослушав всю информацию.

– Хочешь, мы можем перенести допрос на вторую половину дня?

– Нет, достаточно будет, если мы пойдем и выпьем кофе – такого, чтоб есть ножом и вилкой.

Я заглотнула чашку чистого кофеина, которую улыбающийся официант принес мне в ближайшем баре. Маурицио не сводил с меня глаз, соревнуясь с официантом по числу улыбок и знаков внимания.

– Ты очень красивая, – заявил он наконец.

Я же, строго следуя плану, который предписывал никак не реагировать на его ухаживания, ответила:

– Да какое там! Я очень поздно легла и спала из рук вон плохо. Небось выгляжу так, что краше в гроб кладут. – И прежде чем он успел возразить, убеждая меня, что лицо у меня прекраснее, чем у Клеопатры, добавила: – Но лучше давай поговорим о работе: какое впечатление произвела на тебя Мадзулло?

– Кажется, она готова заговорить. По всей видимости, ее напугал размах, который успело принять это расследование. На мой взгляд, совершенно очевидно, что она сдала Катанью убийцам из каморры, но теперь надо вытянуть из нее, какую роль Катанья и она сама играли в деле Сигуана. Есть способ добиться от нее нужных сведений: больше всего на свете она боится, что ее выдадут Испании.

– Правда? Почему?

– В испанской тюрьме у нее не будет внешней связи с каморрой, что заметно утяжелит ей пребывание там.

– Да, надо будет сыграть и на этом, а скажи, мы не можем посулить ей какую-нибудь конфетку, что-нибудь, что подтолкнет ее к сотрудничеству?

– Я не уполномочен предлагать ей какое-либо соглашение, но… посмотрим. Ты готова?

– Кажется, готова.

Марианна Мадзулло не осунулась и не постарела, на ее лице не оставили следов чрезмерные страдания. Она была спокойна, может, только слегка раздражена – вот и все. Мне она улыбнулась. Я окинула ее оценивающим взглядом:

– Мозги у вас работают что надо. Вы сами придумали весь этот план?

– Не понимаю, о каком плане вы говорите.

– Сейчас поясню: Катанья докучал вам, мы тоже. И тогда вы сделали тройной звонок: Катанье сообщили, где будем в тот день мы, потом дали информацию нам, а заодно и своим друзьям из каморры, которые тоже шли по его следу. Из этого прекрасного плана не удалась только одна вещь: Катанья не успел убить меня. Все остальное получилось: каморра разделалась с Катаньей и вытащила вас из гостиницы, куда мы вас поместили. Почти идеальная операция.

– Звучит красиво, но все это неправда.

– Я никак не могу понять двух вещей: зачем убивать полицейского? Ведь обычно никакого толку от этого не бывает: один умирает – на его место сразу встает другой. И еще: почему было не отдать Катанью прямо в руки мафии?

– У меня и в мыслях не было готовить ваше убийство, инспектор. Вы же сами правильно сказали: зачем? Но вы появились, и это стало приманкой – она заставила Катанью выйти из укрытия, которого никто из нас не знал. А вот Катанья действительно хотел вас убить, но он был настоящим психом, о чем я вам, если помните, и говорила во время нашей с вами первой беседы. По сути дела, я вам жизнь спасла, потому как он бы вас все равно убил – не сегодня, так завтра.

– Огромное вам за это спасибо. А почему каморра охотилась за Катаньей?

– Каморра была связана с этим делом только одним боком: они вытащили меня из гостиницы – вот святая правда. О чем я сама их и попросила, потому что боялась, как бы меня не обвинили в преступлениях, которых я не совершала.

– А разве не они выстрелили в Катанью из дома, расположенного напротив гостиницы?

– Нет.

– Вы меня разочаровываете, Марианна. Женщина, способная изобретать такие сложные планы, не должна затем отрицать совершенно очевидные вещи.

– Каморра не имела никакого отношения к убийству Катаньи.

– Так кто же тогда его убил?

– Откуда мне знать!

Абате потерял терпение, он встал перед Марианной и наставил на нее палец:

– Марианна, мы заставили инспектора Деликадо прилететь сюда из Барселоны, и она не отправится обратно с пустыми руками, это я вам могу обещать.

– Так вы что, хотите, чтобы я чего-нибудь насочиняла ради ее удовольствия?

– Нет, в крайнем случае ты отправишься вместе с ней в Испанию.

– Как это в Испанию?

– Инспектор потребует твоей экстрадиции.

– Так ведь в Испании мне не предъявлено никаких обвинений.

– Будут предъявлены.

Она занервничала, начала теребить волосы и что-то ворчать себе под нос. Потом с вызовом посмотрела на Абате и решительно произнесла:

– Вы это нарочно говорите – лишь бы напугать, да я тоже не дура набитая.

– Катанья совершил убийства в Испании, а ты его соучастница.

Она буквально подпрыгнула на своем стуле:

– Соучастница? Сами же говорили, что я помогла с ним разделаться. Вы со мной играете, инспектор. Что вам от меня надо, зачем вы меня так мучите?

Мы продолжали эту нелепую игру еще пару часов. Я давила на нее, пыталась продемонстрировать, что одно ее показание противоречит другому. Абате пытался запугать Марианну экстрадицией в Испанию и одновременно давал туманные обещания обойтись с ней по-хорошему, если она скажет, кто и за что убил киллера. Но на Марианну не действовали никакие запугивания, никакое давление. В ней чувствовалась какая-то врожденная живучесть, и я даже подумала, что, видно, она успела побывать в самых разных переделках. И еще я поняла, что легко мы ее сопротивления не сломим. Я же, напротив, уже плохо владела собой и попросила Абате сделать перерыв.

Мы отправились обедать. Я так устала, словно на вопросы пришлось отвечать мне самой. Абате был серьезен и целиком погрузился в свои мысли. Он не сказал мне ни слова, пока нам не принесли еду. И только тогда он поднял глаза и пылко спросил:

– Ну почему, почему эта женщина уперлась и отрицает очевидное? “Не знаю, кто убил Катанью”. Это ведь смешно, это совершенно по-детски. Ведь она же сама предупредила каморру! Почему бы ей сразу не признаться?

– Если она признается, что выдала Катанью мафии, она сразу превратится в соучастницу убийства. Ну кто без сопротивления согласится на это?

Абате накинулся на спагетти с таким видом, словно перед ним были заклятые враги. И тут же сказал, с трудом скрывая отчаяние:

– Какой-то дьявольский узел, и никому из нас, боюсь, его не распутать!

– Мне жаль, что я втянула тебя во все это, – отозвалась я сокрушенно.

Он беспечно помахал рукой в воздухе, словно желая показать, что не о чем тут жалеть.

– Я бы хотела продолжить допрос сегодня же, – сказала я.

– А мне подумалось, что лучше оставить конец дня свободным и снова допросить ее завтра утром.

– Для чего оставить конец дня свободным?

На лице его отразилось разочарование, и он ответил нервно:

– Ну, не знаю, может, ты захотела бы поздороваться с Торризи, посмотреть, как он допрашивает главарей мафии…

– К сожалению, истекает срок, поставленный мне моим шефом. Я не могу надолго задерживаться в Риме. Так что лучше отдать сегодняшний день работе.

– Как желаешь, – ответил он серьезно.

Марианна Мадзулло была частью криминального мира, поэтому, вероятно, на нее и не действовали традиционные методы допроса, основанные на давлении и угрозах. Она играла отведенную ей судьбой роль и следовала правилу: смейся над полицией, пока можешь, а коли попадешься, держи рот на замке и отдай себя на волю случая. Теперь, опять оказавшись рядом, я смотрела на нее совсем иначе – скорее с человеческим любопытством, чем с профессиональным интересом. Какие жизненные обстоятельства сделали из нее то, что она есть? Я всегда считала, что гораздо труднее вырваться из мира мелкого криминала, чем отказаться от серьезного преступного пути. Чтобы выжить, Марианна крутилась среди воришек, наемных убийц, всякого рода жулья и проституток: кража в магазине бытовых приборов, поручения от каморры… А еще были любовные увлечения, личные отношения, дружеские узы. Вполне возможно, она уже просто не могла выбраться из этой среды. Она знать не знала итальянских законов, а потому не догадывалась, в чем конкретно ее обвинят и какой срок заключения потребует для нее судья. Вместе с тем мне казалось, что перспектива оказаться в тюрьме Марианну не слишком пугала. Ведь она уже там побывала. Нельзя было исключить даже того, что такую отсидку она воспринимала как своего рода отдых от полной треволнений жизни. До сих пор мы пытались согнуть ее, подчинить себе ее волю, однако с ней, пожалуй, следовало вести себя по-другому. Думая о Марианне, я ни разу не почувствовала даже намека на жалость, а это со мной редко случается. Слишком живо было в памяти воспоминание о Джульетте Лопес. Совершенно напрасная смерть, жестокая, ужасная… Но, вполне возможно, мы должны были все-таки оставить место и сомнению: а вдруг Марианна Мадзулло не имела никакого отношения к этому убийству, а вдруг не имела…

И я попросила Маурицио оставить меня с ней наедине – второй допрос я проведу с глазу на глаз. Мне требовалось переосмыслить свои цели, разомкнуть стороны треугольника, дать ей высказаться. Инспектор Абате согласился. Он пообещал, что будет находиться поблизости на тот случай, если мне понадобится переводчик. Я вошла в комнату для допросов.

Марианна Мадзулло, которая была хитрой как кошка, тотчас уловила перемену в моей стратегии. Когда я села перед ней и попросила рассказать историю своих отношений с Катаньей, она не сочла нужным выказать удивление, а просто подняла брови, вытаращила глаза и пару раз глубоко вздохнула. В такой реакции мне почудилась грусть.

– Что вы хотите услышать?

– Каким он был?

Она задумалась, будто выбирая в прошлом момент, с которого лучше начать рассказ, и это меня обрадовало: значит, она согласилась побеседовать со мной по-простому.

– Я познакомилась с ним у себя в квартале, однажды мне его представили… Сейчас-то уж трудно припомнить все в точности. Он приехал в Рим из Калабрии и выглядел полным деревенщиной. Но до чего же он был красив! Высокий, сильный, с большими глазами, которые пронзали тебя насквозь. Только не думайте, что мы вот так сразу с ним и сошлись, нет. Он за мной ухаживал, старался нарочно попасться на глаза, приглашал в бар выпить шипучего вина, водил в кино… Потом мы стали разговаривать и про более личные вещи – и тут я просто обалдела: этот парень был еще более одинок, чем я! Мои родители умерли, когда я была совсем молоденькой, у меня был брат – он уехал искать работу в Америку и так там и сгинул. А вот Рокко… Мне даже показалось, что у Рокко и вовсе никогда никакой семьи не имелось. Знаете, он в жизни ничего не рассказывал про свое детство; может даже, он и вырос-то в приюте, но не хотел в этом признаваться.

– Никто не пожелал забрать его тело из морга – ни в Испании, ни в Италии, – вставила я.

– Видите? Вот и я о том же: никого у него не было, один-одинешенек. Что мне конечно же не нравилось. И еще одна вещь мне в нем не нравилась: ему плохо давалось общение с другими людьми. А вы ведь сами знаете, как это важно в отношениях мужчины и женщины – ну, чтобы было, значит, взаимопонимание.

Как всякий необразованный человек, Марианна, говоря о любви, использовала избитые выражения и штампы. Я кивнула, показывая, что согласна с ней. Она продолжила свой рассказ и с каждой фразой держалась все увереннее:

– Нет, вообще-то была еще одна вещь, и она просто выводила меня из себя: он всегда был серьезным. Не умел шутить. Не смеялся. Позднее-то я дотумкала, что все такого рода черты, они бывают у сумасшедших: когда смотрят всегда очень пристально, не рассказывают о себе, не смеются… Но тогда ничего подобного мне в голову не приходило. Да и кто бы такое вообразил? Ну а во всем другом он вел себя как настоящий мужчина: относился ко мне с уважением, старался ухаживать как надо. И знаете, он был не из тех, что покрикивают на женщин или держат их за дур набитых. Короче, что тут еще скажешь – мы с ним, что называется, сошлись, и почти сразу же он предложил мне выйти за него замуж.

– Замуж? – переспросила я, не поверив своим ушам.

– А что, вам кажется, не найдется такого идиота, который захотел бы на мне жениться? – обиделась она.

Я, стараясь исправить положение, поспешила объяснить:

– Да нет, мое удивление не к вам относилось, я из-за него удивилась.

– Что ж, наверное, это и вправду было странно, во всяком случае, слишком поспешно, но он хотел, чтобы мы поженились как можно скорее, говорил, что у нас с ним будет свой дом с садом неподалеку от Рима. И все твердил, что он не какой-нибудь там жалкий неудачник, уж он-то не намерен всю жизнь кой-как перебиваться. Уверял, что из-под земли добудет денег и что в нашем доме будет много-много шкафов и кровать с балдахином. – Она вдруг рассмеялась. – Вы только подумайте – кровать с балдахином!

Я тоже рассмеялась. Она глянула на меня с симпатией, будто мы с ней зашли поболтать в бар, а не находимся в комиссариате.

– Вот так! Бедняга небось увидел что-то похожее в кино и возмечтал спать в такой кровати, чтобы с четырех сторон она была закрыта портьерами, а над головой – ну, вроде купола. Но я-то знала, что он еле-еле сводит концы с концами, занимаясь разного рода грязными делишками, всякой мелочевкой, конечно; хотя мне и самой приходилось делать то же самое – все мы в нашем районе так жили. Про дом с садом и кучей шкафов – мне было сразу ясно, что это у нас вряд ли когда будет, но слышать от него про такие мечты было очень даже романтично. Слава богу, что я не вышла за него замуж! Вы представляете, инспектор, что значит быть женой сумасшедшего, ну совсем сумасшедшего?

– Но ведь вы могли бы в любой момент уйти от него, развестись.

– Не знаю, как в вашей стране, но у нас в Италии, если женщина выходит замуж, то это уж на всю жизнь. По крайней мере, так меня воспитывали.

– Тогда, конечно: слава богу, что вы с ним не поженились!

– Именно что слава богу, – сказала она, глядя на меня не без осуждения. – Мы довольно долго так прожили: ходили куда-нибудь вместе, спали вместе – короче, как это всегда и бывает. И вот однажды он сообщает, что у них с друзьями есть один план. Они решили грабануть магазин бытовой техники, и он предложил мне пойти с ними. По его словам, мы заработаем кучу денег и это будет только начало. Трудно сказать, где у меня была в тот миг голова, но я согласилась. Он познакомил меня с какими-то типами, еще большими голодранцами, чем он сам, и… Ладно, чем дело кончилось, вы и без меня знаете. А потом… Когда его выпустили из тюрьмы, он заявился ко мне домой. Хотел, чтобы между нами все продолжалось по-прежнему, словно ничего и не случилось, опять начал приставать с разговорами о женитьбе. А я его сразу отшила – мол, один раз он мне уже устроил веселую жизнь – все, с меня хватит. И он просто взбесился, озверел. Я никогда ни одного человека не видела в такой ярости, в таком бешенстве. Именно тогда я и поняла, что с башкой у него не все в порядке. Но я не испугалась. Я ему такое выдала! И даже сказала, чтобы шел другую дуру искать – пусть ей рассказывает сказки про кровать с балдахином. Он поклялся, что еще вернется, вернется с карманами, полными денег. Вот тогда-то он в последний раз и спросит, выйду я за него замуж или нет, тогда, мол, и посмотрим… Потом он исчез, словно сквозь землю провалился. Меня это мало заботило, у меня и своих дел было по горло – надо было жить дальше, зарабатывать. И в конце концов я про него даже забыла, совсем забыла, честно.

– И вы вступили в каморру.

Она вскинулась, словно тигрица, готовая к броску:

– Я ведь вам с ispettore уже сказала, что сама в организацию не вхожу. Да, делала для них кой-какую работенку, вот и все.

Она посмотрела на меня, изобразив на лице обиду и говоря глазами, что, если я надеялась подловить ее на каких-нибудь противоречиях, сперва заставив разговориться, у меня этот номер не пройдет. Я дала задний ход:

– А дальше? Делала для них кой-какую работенку…

– Кроме того, это никак не связано с тем, о чем я рассказываю. Вы ведь меня попросили рассказать про Рокко Катанью, только про него.

– Хорошо, хорошо, продолжайте.

– И вот как-то раз, а уж времени прошло много, и мне даже узнать его было нелегко, он тут как тут, заявился. Встретила я его неласково. Если такой никчемный мужик никак не хочет от тебя отстать, это, можно сказать, проблема. Я велела ему убираться, заявила, что к прошлому возврата нет. Но он не отставал, инспектор, никак не отставал. Он говорил, что вот наконец-то мы и взаправду можем пожениться, потому как у него теперь много денег.

– Как давно это произошло, Марианна?

– Трудно сказать точно, лет пять назад. И он, чтобы уговорить меня, рассказал мне одну историю.

– Какую историю?

– Подробностей, понятно, не сообщал, но, по его словам, кто-то его нанял, чтобы он выполнил некое поручение за границей, и ему заплатили за это кучу денег в долларах. А я твердила свое: оставь, мол, меня в покое, и тогда он вытащил из кармана огромную пачку долларов и показал мне. По его словам, у него были еще и другие деньги, он якобы поменял род занятий и стал в этом своем новом деле большим мастером. А еще сказал, что на днях ему наверняка скинут новое задание.

– И тоже заплатят долларами?

– Нет, этого он не говорил, а сказал только, что ему придется снова поехать в Испанию.

Я вдруг увидела над собой кусочек чистого неба.

– Иными словами, тот заказ, за который ему уже заплатили, был сделан Катанье в Испании?

Она едва заметно прикусила губу. Надо же! Стоило на секунду ослабить внимание, и я тотчас ее подловила!

– А в чем состоял заказ, Марианна? Скажите мне. – Она молчала. – Это был заказ на убийство? Катанья уже мертв, почему бы вам не сказать мне правду?

Она каким-то отчаянным рывком повернула ко мне голову:

– Этого я не знаю, инспектор, не знаю. Всем самым святым для меня клянусь, Господом Богом клянусь. Я ничего не хотела слышать, потому что очень уж меня напугали и тон его, и деньги, которые он показывал, и вообще то, как он со мной разговаривал… Я опять велела ему убираться, сказала, что знать о нем больше ничего не желаю. И еще сказала, что отказываю ему не потому, что он бедный, а потому, что больше его не люблю. Тут он сразу примолк, помрачнел, как сама смерть, и ушел. Снова прошло какое-то время, и… Но остальное вы и сами знаете: недавно он заявился ко мне, стал угрожать… Он окончательно спятил, совсем крыша съехала, совсем перестал соображать, что делает.

– Это все?

– Больше я ничего не знаю.

– Тут я вам верю, Марианна.

– Да уж должны поверить.

– Кто выстрелил в Катанью из окна? Члены каморры, да?

– Нет.

– Но ведь иначе быть просто не может.

Она посмотрела на меня своими большими измученными глазами. Потом понизила голос:

– Инспектор, вы женщина хорошая. И я хочу вам сказать то, что вы хотите узнать, но все до конца, совсем все, рассказать не могу.

Я почувствовала в груди тяжелые удары сердца и почти потеряла способность дышать. И тоже прошептала ей в ответ:

– Говори, Марианна, пожалуйста, говори.

– Катанью убили совсем не те, кого вы арестовали. Это другой клан каморры, инспектор, они друг с другом враждуют. Тому капо, который сейчас у вас сидит, и вправду Катанья стоял поперек горла. Они ему что-то такое, не знаю что, поручили сделать, а тот потом пошел убивать уже по своему хотению и наделал каких-то глупостей. Понятно, он их подставил, а когда вы приехали в Рим и этот чокнутый вздумал гоняться за вами – это был уже предел всему. И тогда через подставного человека ту семью каморры обманули, сделали так, чтобы они убили Катанью. Как они это сделали, понятия не имею и даже не знаю, за кого они его принимали, когда решили прикончить. Но тем людям, которых вы арестовали, убийство Катаньи вы никогда не сумеете пришить.

– А тебе откуда известно?

– Тот подставной человек – мой друг.

– Он арестован?

– Нет.

– Хорошо, Марианна, очень хорошо. Назови его имя.

Она невесело рассмеялась:

– Нет, инспектор, его имени я вам не скажу, как не назову и тот, другой, клан каморры.

– Сколько же этих кланов?

Она снова засмеялась:

– Вы в таких делах мало разбираетесь, инспектор, в отличие от ваших итальянских коллег. Вот вы и спросите у них, не хотят ли они пощупать другие кланы каморры, только не говорите, что я вам на что-то намекнула, скажите, что вам интуиция подсказывает, а я молчала как убитая. Я вам подсказываю, какой дорогой дальше идти, а заодно надеюсь и себя избавить от мучений на других допросах.

– Почему бы тебе не назвать мне имена? А я постараюсь сделать так, чтобы тебя больше не допрашивали.

– Вы что, хотите, чтобы однажды меня нашли в моей камере убитой? Нет уж, я предпочитаю еще в живых походить! И уясните вы себе наконец: эти имена я никогда не назову и ничего об этих людях не скажу, понятно? Никогда!

– Понятно, но если передумаешь…

– Не передумаю! И вы еще не сказали, собираетесь или нет защитить меня от итальянских полицейских.

Я опустила глаза и сказала:

– Да, я это сделаю. Ничего не расскажу им про то, о чем вы только что мне сообщили, а перед возвращением в Барселону поделюсь своей догадкой относительно действий двух враждебных кланов каморры. Вы этого хотели?

– Да. И я хочу вас поблагодарить, вы по-доброму со мной обошлись, действительно по-доброму. Вам хоть сколько-нибудь поможет то, что я рассказала?

– Надеюсь.

Я вышла слегка пошатываясь и с таким чувством, будто совершаю преступление. И вместе с тем я должна была выполнить данное ей слово. Я получила чрезвычайно важную информацию: каморра дала Катанье некое задание, которое он выполнил в Испании, и заплатила за него. Сведения, которые я собиралась скрыть от итальянцев, не относились к моему делу. К тому же они были не такими уж и конкретными. Но тут я поняла, что никакой вины за мной нет, и не изменила своего мнения, даже встретившись в дверях с Абате.

– Ну, сказала она что-нибудь для тебя интересное?

– Да, каморра, по всей видимости, как раз пять лет назад дала Катанье какое-то поручение. Попроси Торризи, чтобы он поднажал на этом пункте, когда будет допрашивать задержанных мафиози.

– Если они и вправду поручили ему прикончить Сигуана, то ни за что в этом не сознаются. Они ведь прекрасно знают, что у нас нет никаких доказательств.

– Пожалуй, я помогу вам их добыть.

– Будем надеяться. А сейчас, если у тебя есть время, пойдем выпьем по рюмке.

Я согласилась. Пока нам наливали белое вино, Абате не сводил с меня глаз. Стало понятно, что вот-вот начнется разговор, которого я бы предпочла избежать. Я не ошиблась.

– У меня была такая мысль, Петра, что сегодня вечером мы могли бы поужинать вместе, а потом… – Он сделал долгую и многозначительную паузу, после которой продолжил: – А потом простились бы как следует.

– Нет, – сказала я мягко и улыбнулась.

– Я сделал что-то… в какой-то миг?..

– Нет. Все было великолепно.

– А тогда… Приступ супружеской вины?

– Понимаешь, Маурицио, гориллы занимаются сексом, когда им этого по-настоящему хочется, и он доставляет им невероятное удовольствие, но… иногда возникают мимолетные желания, которые больше не повторяются.

– Но ведь и у горилл бывают чувства.

– У тех, с которыми была знакома я, нет.

Он громко расхохотался и посмотрел на меня с одобрением:

– Петра Деликадо, ты фантастическая женщина! Остается только надеяться, что сейчас ты не начнешь читать лекцию в духе Национального географического общества о жизни горилл. Позволь мне выпить за тебя!

Он поднял свой бокал, я повторила его жест. Сделав ритуальный глоток, он сказал:

– А вот это и будет моим прощанием.

Он нагнулся, взял мою голову обеими руками и бесстрастно поцеловал меня в губы. Потом предложил, заметно оживившись:

– Давай позвоним Стефано Торризи и его жене. Вдруг они захотят присоединиться к нам – тогда мы поужинаем вчетвером!

– Позвони еще и Габриэлле Бертано.

Мысль была гениальной – и ужин удался на славу. Торризи выбрал замечательное вино, и мы вдосталь наговорились обо всем на свете. В течение вечера я уловила подходящий момент, чтобы подбросить идею, о которой шла речь у нас с Марианной.

– Да, мы конечно же подумали и о том, что Катанью могла убить другая семья каморристов, но вы, Петра, не беспокойтесь, если это так, мы до них докопаемся.

Ответ его окончательно успокоил мою совесть. В конце концов, речь шла об ответвлении от нашего дела, и не мне было суждено его расследовать. Затем я, воспользовавшись случаем, поинтересовалась у Торризи, бывает ли, что каморра оплачивает выполненную для нее работу в какой-нибудь другой валюте – например, в долларах.

– Тут все зависит от того, где производятся расчеты, но, как правило, они используют валюту страны пребывания исполнителя, чтобы не возбуждать лишних подозрений и чтобы труднее было отследить хождение купюр по их номерам.

А потом я постаралась больше не думать о делах и стала наслаждаться ужином в этой чудесной компании. Я чувствовала, что нахожусь среди друзей, чувствовала легкость и радость, словно мне помогли улизнуть во время скучной экскурсии. Кажется, именно в чем-то таком я очень нуждалась.

Было уже совсем поздно, когда они проводили меня в аэропорт. Рейс был чартерный, ночной – коллегам удалось раздобыть там для меня местечко. В самолете, несмотря на усталость и на легкий дурман после хорошего вина, я не смогла как следует поспать. Я пребывала в полудреме, и в мозгу у меня мелькали разные мысли о деле Сигуана, на которых я не была способна сосредоточиться. И еще я все время видела доллары – они как птицы летели рядом с самолетом, ни за что не желая отставать.

Маркос не на шутку перепугался, когда услышал, как кто-то ночью вошел в дом. Меня он не ждал. Но моему возвращению, конечно, обрадовался, хотя сразу же стал упрекать и говорить, что нельзя столько работать.

– Надеюсь, ты не собираешься завтра же утром ехать в комиссариат? Ты должна остаться дома и отдохнуть. Такой ритм невозможно долго выдерживать, а ведь мы с тобой уже не слишком молодые.

С последним мне трудно было не согласиться, мало того, я чувствовала себя так, будто только что отпраздновала свой столетний юбилей. Мы поскорее пошли спать. Прикрыв глаза, я наблюдала за тем, как Маркос надевает пижаму. И я еще раз убедилась: он очень привлекателен. Я была так измотана, что не надеялась заснуть этой ночью, но близость его тела и уютное тепло, от него исходившее, убаюкали меня. Прежде чем провалиться в сон, я успела спросить:

– Маркос, ты тоже думаешь, что в каждой семье под ковром спрятана куча вонючей грязи?

– Да что же это такое, мать твою разэдак! – услыхала я сквозь сонный туман, и на этой малопристойной реплике, столь непривычной в его устах, наконец утратила всякую связь с реальностью.

Проснувшись, я, к сожалению, прекрасно помнила, кто я такая, где нахожусь, а главное – куда мне надо ехать. Тем не менее я еще несколько минут полежала, прислушиваясь к звукам льющейся воды, доносившимся из ванной комнаты, которая находилась здесь же, за стенкой. Я думала. Когда я только пришла работать в полицию, у меня, как и у любого новичка, было романтическое представление об этой профессии. Правда, мое не сводилось к ношению красивой формы и борьбе со злом. Я воображала себе разные методы ведения расследования. Мне верилось, что это интеллектуальная игра невероятно высокого уровня: догадки, дедукция, решение головоломок… Потом я столкнулась с реальностью и поняла: системы, помогающие обнаружить истину, вовсе не те же самые, что помогают обнаружить улики и доказательства, а без доказательств сделать ничего нельзя. Именно оно, это крошечное уточнение, лишает наш труд аромата творчества и гламура. Но ведь полицейский – он никакой не артист, мало того, он еще и не обязан быть идеальным человеком. Что ж, придется идти напролом.

Едва переступив порог комиссариата, я пошла искать Гарсона. Он сидел за столом, не видя ничего, кроме экрана своего компьютера. Я ехидно бросила:

– Уж не знаю, чем вы так заняты, но даже если это что-то очень важное, закругляйтесь. Вы мне нужны.

– Во черт! Это надо так появиться! Хоть бы здрасьте сказали! Или поделились, как там у вас в Риме все прошло!

– А нам плевать на правила приличия! Нам, понимаете ли, не до вежливости! Гарсон, слушайте меня внимательно: вы должны выяснить, сколько раз прилетала Элиса Сигуан из Нью-Йорка в Испанию за пять последних лет. И когда именно – точную дату.

Гарсон схватился руками за голову, словно получил удар по макушке. Он не произнес ни слова, как будто пытался переварить то, что ему только что сказали.

– А позволено мне будет спросить: зачем?

– Каморра дала Катанье некое задание пять лет назад, и за выполненную работу ему заплатили долларами.

– Но ведь доллары – самая расхожая валюта, как и евро.

– Да, конечно, но в Европе в ходу евро, и если ему заплатили долларами, то за этим что-то кроется. Скажем, доллары эти были заработаны не самым честным путем и хранились денежка к денежке – их почему-то не пошли обменивать в банк.

– Но Элиса…

– Это только предположение – мое шестое чувство бьет тревогу.

– Что-то меня такая версия мало воодушевляет, если честно.

– А кто же говорит о воодушевлении? Меня, например, способен воодушевить только русский балет, и больше ничего. Но мы не станем сидеть сложа руки, Фермин, мы рискнем, то есть попрем напролом. Так что – вперед!

Он выключил компьютер и встал. Затем спросил, скептически покачивая головой:

– А вы полагаете, что авиакомпании столько времени хранят сведения о пассажирах?

– Понятия не имею, я надеялась, что это известно вам.

– Откуда? Я ведь обычно не занимаюсь делами такого уровня: поездки за границу, неаполитанская мафия…

– Значит, вы поднялись на новую ступеньку служебной лестницы, так что хватит морочить мне голову, ступайте и выполняйте задание любым способом.

Я почти побежала в свой кабинет. Вызвала Домингеса и приказала ему сходить за Нурией Сигуан и доставить ее на новый допрос. Домингес был очень исполнительным полицейским, он сразу, без промедления, пошел выполнять мой приказ. Я вытащила телефон и набрала номер Росалии Пиньейро. Она удивилась, услышав мой голос:

– Инспектор Деликадо?.. Неужели вам удалось?..

– Мы этим занимаемся, – перебила я ее. – Росалия, выслушайте меня внимательно: вы обратились к судье с просьбой возобновить дело об убийстве Сигуана, потому что вам что-то подсказывал инстинкт…

– Нет, речь вовсе не об инстинкте, – возразила она. – Это было какое-то предчувствие, тревога. Когда я решила возвратиться в Галисию, ощущение было такое, будто я оставляю что-то недоделанное, что-то незавершенное.

– Я очень хорошо вас понимаю, но вы ведь не случайно это почувствовали, была какая-нибудь деталь, мелочь, что-то такое вы уловили…

– Если бы было что-то серьезное, я бы вам непременно сказала.

– Я имею в виду не серьезные вещи, а какие-либо мимолетные впечатления, возможно, мелочи из жизни семьи вашего супруга.

И тут повисло молчание. Через несколько долгих секунд раздался неуверенный голос вдовы, которая заговорила таким тоном, словно пыталась показать, что словам ее не следует придавать большого значения:

– Не знаю, право, не знаю, наверное, это прозвучит абсурдно, но мне и на самом деле казалось, что между дочерьми Адольфо существует какая-то тайна, что они… но, может, мне и не стоит об этом говорить.

– Говорите.

– Было, скажем, такое: однажды, вскоре после смерти моего мужа, Нурия и Элиса разговаривали в его кабинете, а когда я туда вошла, они сразу же замолчали. И я заметила, как Нурия покраснела до корней волос. Я сильно удивилась, потому что Нурия, она из тех женщин, которые очень редко выпускают наружу свои эмоции или настроения.

– Да, знаю. Думаю, вы должны были рассказать мне об этом, как только я приступила к расследованию.

– Это было совершенно немыслимо! – ответила она решительно. – Что бы вы все подумали о вдове, которая спешит оговорить дочерей своего супруга? Разве вы поверили бы мнению мачехи? Нет, это было невозможно! Речь-то шла об убийстве, тут не до всяких глупостей.

– Вы хороший человек, Росалия.

– Только вот судьба у меня незавидная, как вы видите.

– Просто вы ошиблись с выбором спутника жизни, а такие ошибки случаются постоянно.

– Мне придется ехать в Барселону, чтобы давать показания?

– Да, вам надо будет присутствовать на суде. Заодно снова повидаетесь с судьей Муро, который явно не может вас забыть.

– Очень приятный мужчина.

– А вы возвращайтесь и выходите за него замуж! Вам ведь нравятся мужчины в годах.

– Вы с ума сошли, инспектор?

Легко догадаться, что, повесив трубку, вдова еще долго размышляла над моим странным пожеланием. Оно и понятно: порой я произношу вещи, которые, как сама знаю, говорить вовсе не следует, но ведь если слова уносит ветер, с молчанием даже этого не происходит.

Я вышла из кабинета и направилась к кофейному автомату. Кофе там, конечно, оставляет желать лучшего, но мне совсем не хотелось идти в бар. Сейчас я даже помыслить не могла о том, чтобы оказаться среди массы людей, окунуться в гул голосов, в царящий там всегда шум, – ведь это могло разрушить ту предельную остроту восприятия, которая на меня снизошла. Руководство для идеального полицейского гласит, что работа под такими пара́ми – гибель для следствия. Эйфория затянет тебя в болото ошибок и уведет с верного пути. Но сегодня мне было на это наплевать – я чувствовала вдохновение и готова была нестись туда, куда оно меня позовет. Я даже отказалась от полуденного перекуса, поскольку была уверена: мои мыслительные способности перешли в стадию повышенной боевой готовности отчасти и благодаря тому, что я слишком мало спала минувшей ночью. Но ведь, как известно, великие мистики достигали экстаза благодаря посту и умерщвлению плоти. А я для выполнения всего мною задуманного нуждалась в слоновьей доле экстаза.