Чемодан Аманды, уже собранный, стоял в гостиной. Она решила, что поужинает со мной, а потом сразу же уедет – обратно в свой разоренный дом. Как только я переступила порог с дорожной сумкой в руках, она вскрикнула и подвела меня к зеркалу:

– Да посмотри же ты на себя!

Я посмотрела. На голове у меня творилось черт-те что, лохмы торчали во все стороны, лицо осунулось. У видавшего виды черного свитера появились стойкие заломы на рукавах. Про макияж я и думать забыла.

– Ну и что ты мне скажешь?

– Не знаю…

– Неужели ты считаешь, что такой look – это нормально?

– Послушай, Аманда, когда я иду по следу убийцы, я больше ни о чем думать не в состоянии, этому отдаешь себя всю.

– Что-то вроде любви?

– Да, что-то вроде нее, однако занятие это куда менее радостное.

– И все равно, никогда не следует забывать, как ты выглядишь.

– Знаешь, когда я бьюсь над очередной загадкой, то перестаю воспринимать себя адекватно, иначе говоря, я словно отрешаюсь от себя, перемещаюсь в другую реальность.

– Звучит красиво. А как ты думаешь, может, тогда и мне стоит заняться расследованием какого-никакого убийства?

– Но твоя реальность не настолько катастрофична.

– Когда я до конца с ней освоюсь, тогда и скажу тебе, катастрофична она или нет.

– При условии, что заодно расскажешь и о том, как провела последние дни. Наверняка подробности меня здорово позабавят.

Она рассмеялась:

– Да уж, будет лучше, если я о них хоть кому-нибудь расскажу, ведь через несколько месяцев мне наверняка и самой трудно будет поверить, что все это случилось со мной. Послушай, знаешь, что нам надо теперь сделать? Прими душ, потом наведи красоту, а потом я приглашу тебя в самый лучший ресторан Барселоны.

Я не ожидала по возвращении найти свою сестру в столь веселом настроении. И порадовалась за нее. А вдруг она изобрела способ, который поможет ей справиться с новой ситуацией и нормально жить дальше?

Я приняла душ, вымыла голову и нанесла на тело душистый крем. Аманда горела желанием подкрасить мне глаза, но я наотрез отказалась. И вообще, кто-то, пожалуй, углядит в этом душевную черствость, но мне, честно признаюсь, не очень хотелось идти с сестрой в ресторан. Я ведь сказала ей истинную правду: когда голова моя целиком занята поиском преступника, любое отвлечение я воспринимаю как досадную помеху. Вот и в тот вечер мне не было дела ни до чего другого – в мозгу пульсировали все те же вопросы: “Марта Мерчан? Почему? Кто?”

Мы с Амандой ужинали в Олимпийской деревне. Ели рыбу. Сестра с довольным видом поглядывала на меня:

– Теперь ты выглядишь гораздо лучше.

– Это ты выглядишь теперь гораздо лучше, чем когда приехала.

– Правда твоя. Несколько безумных приключений – и я чувствую себя совсем другим человеком.

– Ну а что ты намерена делать дальше?

– То, что и должна, выбора у меня нет. Вернусь домой, поговорю с мужем, обсужу с ним, как дальше воспитывать детей, а также наши финансовые дела и… полюбуюсь на то, как он уходит из дома.

– Все это не слишком приятно, но в любом случае…

– Что в любом случае?..

– В любом случае постарайся остаться с ним в нормальных отношениях. Какая тебе польза от того, что ты сделаешь из него врага?

– Ты, конечно, права, но слишком уж велик соблазн учинить грандиозный скандал.

– Пока я занималась последним делом, убедилась, что все-таки встречаются разведенные супруги, которые продолжают поддерживать хорошие отношения.

– Криминальный мир всегда дает нам образцы для подражания.

– Криминальный мир гораздо ближе к нам, чем мы себе это представляем, и любой человек может запросто превратиться в преступника. В этом я тоже убедилась.

– В конце концов и я тоже, пожалуй, решусь прикончить Энрике. И это будет настоящее преступление на почве страсти, от которого у всех волосы встанут дыбом.

– Если учесть, что ты заимела в полиции близких друзей, можешь себе, наверное, и такое позволить. Всегда найдется кто-то, кто тебя прикроет.

Сестра неожиданно расхохоталась. Я продолжала:

– А если говорить серьезно, Аманда, что ты все-таки собираешься делать?

– С тобой не соскучишься, Петра! Вдруг вспоминаешь, что ты моя сестра, и говоришь то, что, по-твоему, обязана сказать, но ведь на самом деле тебя это совершенно не волнует.

– А если я боюсь, как бы ты не стала нимфоманкой или, наоборот, не похоронила себя заживо…

– Не бойся! Я прислушаюсь к тому, что мне подсказывает здравый смысл. И чтобы успокоить тебя, честно признаюсь: сезон амуров с полицейскими закончился.

– Я рада. Ну и что, этот опыт пошел тебе на пользу?

– Да, пошел, я ведь чувствовала себя страшно униженной из-за того, что меня просто сбросили со счета… Ну а эти сумасшедшие, буйные, разгульные дни… они словно вернули меня в молодость.

Я с улыбкой посмотрела на сестру, и мне опять стало страшно за нее. Самое худшее еще ждало Аманду впереди: увидеть своими глазами, как уходит муж, увидеть опустевший дом, постель… И я вспомнила, что мне сказал Молинер в тот день, когда такое случилось с ним.

– Надо снова пойти работать, Аманда, для тебя это будет важно.

– Я так и сделаю, не беспокойся, я так и сделаю.

У меня тоже возникло впечатление, что после отъезда Аманды дом опустел, но, наверное, причина крылась в другом: в последнее время я слишком редко здесь бывала. В холодильнике лежали грустный кусочек камамбера и подгнившее яблоко. Ну и ладно, можно доставить себе удовольствие и выпить виски под музыку Бетховена. Что я и сделала, прежде чем отправиться спать, совсем как в те дни, когда вела вполне цивилизованный образ жизни, расследуя дела всего с одним убийцей и не тратя жизнь на суматошные перелеты из Барселоны в Мадрид и обратно. Однако попытка не удалась, я не смогла расслабиться ни на секунду, потому что в мозгу у меня по-прежнему громко звучали проклятые, так и не разрешенные вопросы: кто и почему?

Первая же встреча с Коронасом была дьявольски неприятной. Мы не успели ничего подготовить и явились к нему в кабинет с кучей разрозненных бумаг и отчетов, которые, как ни посмотри, требовалось немедленно упорядочить. И будто специально для того, чтобы еще больше все запутать, в кабинет комиссара явился Молинер – картина стала напоминать некий полицейский коллаж, куда каждый участник игры добавляет свой фрагмент, который на первый взгляд не имеет ничего общего с соседними.

А если учесть адское настроение, которое не отпускало комиссара в последнее время, то я боялась, что он вот-вот выгонит нас взашей. Но все сложилось иначе. Настроение нашего шефа по какой-то мистической причине переменилось. Он предстал перед нами благостный, как настоятель монастыря, и преисполненный терпения, как учительница младших классов. Лицо комиссара, когда он выслушивал нас, оставалось спокойным, и он ни разу не вышел из себя, если не получал внятных объяснений. Он повторял свой вопрос столько раз, сколько требовалось, – и ждал. Мы рылись в материалах, только что извлеченных из компьютера, и старались прямо у него на глазах сложить в нечто целое детали этого крайне сложного дела.

Под конец он спросил:

– Имеются ли у вас хоть какие-нибудь версии убийства Марты Мерчан? Кто, по-вашему, мог это сделать?

Следовало, конечно, ответить коротко и ясно, но мне захотелось обрисовать ситуацию подробнее:

– Видите ли, складывается впечатление, что история, еще не дойдя до этого эпизода, уже получила свое безусловное завершение. Все детали встали на свои места, каждый шаг любого из участников получил вполне убедительное объяснение. Понимаете, абсолютно все сходится. Не осталось ни одного бесхозного конца, за который мы могли бы сейчас потянуть, чтобы раскрыть последнее убийство.

– И вы все хорошо проанализировали?

– Осталось только обобщить, но это будет уже кабинетная работа, – ответил Молинер.

– Очень хорошо, в таком случае займитесь этим. Приведите в порядок отчеты, протоколы всех допросов, результаты баллистической экспертизы, финансовые справки, копии протоколов обысков и так далее. Сложите все вместе, и пусть каждый запрется наедине со всеми этими материалами. Если учесть, в каком состоянии они у вас находятся, работа предстоит кропотливая. И я первый удивлюсь, если вы обнаружите там подсказку, куда двигаться дальше.

Кабинет Коронаса мы покидали слегка успокоенные, полагая, видимо, что его настроение потихоньку налаживается. Я даже рискнула высказать это вслух, на что Гарсон ответил:

– Ходят слухи, что у него были какие-то нелады на семейном фронте, но сейчас вроде бы все вошло в нормальную колею.

– И откуда только люди прознают о таких вещах!

Молинер отозвался с горькой усмешкой:

– В нашем комиссариате вся твоя личная жизнь как на ладони! Можете вообразить, что довелось вытерпеть мне: “А вы знаете, его ведь жена бросила!”

– И тебя это задевало?

Он слишком быстро, чтобы можно было ему поверить, процедил сквозь зубы:

– Нет.

– Создается впечатление, что здесь завелся какой-то вирус, разрушающий семьи, – сказал Гарсон.

– Ну, вас-то это мало должно волновать, – заметила я.

– В один прекрасный день я женюсь, инспектор, и сделаю это хотя бы для того, чтобы заинтриговать вас.

– Ничего у вас не получится, Гарсон, никогда вы ее не заинтригуете: Петра загодя узнает новость от местных сплетников, – возразил ему Молинер.

Мы распрощались. Ожидавшая нас работа требовала, чтобы для начала каждый несколько часов потрудился в одиночестве.

То, что комиссар приказал нам заняться кабинетной работой, когда мы безнадежно уперлись в стенку, могло кого-то и удивить, но едва я бросила взгляд на свой стол, как поняла, что именно стояло за его приказом. Кроме бумажных завалов, имелись компьютерные отчеты, а потом нас ждал трудоемкий этап соединения тех данных, которые накопились у каждого.

Я без большого рвения взялась за работу, поскольку была убеждена, что вряд ли стоит искать сверкающую жемчужину на дороге, по которой ты уже не раз прошел. Но до такого рода рассуждений ни один полицейский скатываться просто не должен. Никаких жемчужин никто и никогда не находит, даже если следствие ведется безупречно. Обычно замечают – и то мимоходом – слабый отблеск жемчужины, упавшей в лужу. Тут хороший полицейский сразу останавливается и смотрит во все глаза. А плохой шагает дальше, надеясь найти сокровище непременно у себя под ногами.

Через какое-то время позвонил из своего кабинета Гарсон:

– Инспектор, а что вы скажете по поводу чашки кофе в “Золотом кувшине”? Для меня сидение за столом – нож острый.

– Скажу я вам коротко и ясно: нет. А это означает, что и вы тоже туда не пойдете.

– Вот и приглашай вас куда-нибудь после этого!

– Работайте, младший инспектор, работайте. Я только что пришла к заключению, что мелкие следы, скрытые под слоем палой листвы, – это именно то, что нужно хорошим полицейским.

– Похоже на учебник Конфуция для копов.

Я повесила трубку. Я не была так уж уверена в ценности собственного афоризма, чтобы пускаться в разъяснения.

Через пару часов я сама позвонила Гарсону:

– У меня все более или менее готово, а как у вас?

– Я закончил час назад, но не хотел ничего вам говорить, а то заставите меня драить полы, чтобы не сидел без дела. С вас станется.

– А вы не знаете, что происходит у инспектора Молинера?

– Сейчас я ему позвоню.

Через полчаса мы втроем сидели в комнате для совещаний. Каждый закончил свою часть работы. Теперь мы сопоставляли факты и пытались представить себе объективную картину событий. Это было трудно, мы без конца путались, делали шаг вперед, потом снова отступали назад. Очень многие из собранных нами данных не поддавались скорому истолкованию. Мы отпечатали по три копии всех материалов и договорились продолжить обсуждение на следующий день, так как стало ясно, что любые попытки продвинуться дальше будут обречены на провал, пока мы тщательно не изучим отчеты друг друга.

Коронас наблюдал за нашими маневрами на расстоянии и наверняка задавал себе вопрос: до какой степени может дойти нерадивость его подчиненных? И другой: а вдруг эту нерадивость на самом деле следует считать самоотверженной работой?

Совещание наше растянулось еще и на весь следующий день, однако нам так и не удалось прийти хоть к какому-нибудь выводу, который бы не маячил перед нами уже при самом первом приближении к делу. Сверкающая жемчужина не появилась, мало того, поблизости не нашлось ни одной лужи, где мог бы отразиться ее блеск. К тому же открытой оставалась одна весьма мелкая проблема: заплатили что-нибудь Вальдесу или нет в качестве вознаграждения за его “работу” с министром? По счетам Вальдеса судить об этом было нельзя, что вполне объяснимо. Хотя непонятно было и другое: имел ли ответ на этот вопрос какое-то значение? И мог ли он высветить что-то важное для нас? Вряд ли, конечно. Тем не менее загадку хотелось бы разгадать. После того как я обманула Ногалеса, наши с ним отношения оставляли желать лучшего, и было сомнительно, что он согласится рассказать, получили они в конце концов деньги от министра или нет. А что, собственно, изменится, если мы узнаем, что деньги существуют? Скорее всего, ничего. Хорошо, допустим, Вальдес прятал еще какую-то сумму в носке или домработница Марты Мерчан держала их у себя в шкафу. К чему сей факт нас приведет?

Однако стоило мне вслух сформулировать последние вопросы, как я почувствовала укол любопытства:

– А как вы думаете, коллеги, где Вальдес держал деньги, прежде чем отвезти их в Швейцарию?

Коллеги посмотрели на меня так, словно от слишком ревностного исполнения служебного долга я вдруг и окончательно спятила.

– Давайте прикинем: у себя дома он держать их наверняка побоялся бы. Он ведь жил в постоянном напряжении, в страхе, что кто-то о его делах пронюхает, что кто-то из врагов наймет частного детектива. Кроме того, у него не было сейфа, не было ничего, что обеспечило бы хоть относительную их безопасность. Не стоит исключать, что его деньги тоже хранились у домработницы бывшей жены. А вот Пепита Лисарран, думаю, вряд ли была в курсе этих махинаций.

– Во всяком случае, такое впечатление у нас сложилось во время допросов. Банковские счета ее не вызвали подозрений, но, если желаете, мы устроим обыск у нее дома, – с готовностью предложил Гарсон.

Молинер посмотрел на меня как-то даже снисходительно.

– Петра, – сказал он после паузы, – неужели ты считаешь, что нам действительно так важно узнать, кто был временным кассиром Вальдеса? Если кто-то и прятал у себя деньги, то этот кто-то уже давно успел их перепрятать. Разве не так?

Я кивнула. И подумала, что он достаточно прямо указал мне на то, что я растекаюсь мыслью по древу. Гарсон, судя по всему, тоже не одобрял моих умственных блужданий, потому что глянул на меня не без досады и предложил:

– Если это вас успокоит, я отправлюсь к Пепите домой, мне еще один обыск труда не составит.

Я была ему благодарна за то, что он расставил все точки над i, а кроме того, лишний раз доказал свои верность и исполнительность. Я мотнула головой:

– Нет, забудьте. Скорее всего, это и вправду не имеет никакого значения. Хотя… Убийца Марты Мерчан начал что-то искать в ее квартире. Видно, думал, что она хранит деньги у себя, поскольку не знал про тайник в доме домработницы.

Молинер буквально подпрыгнул, как чертик, выскакивающий из табакерки. Вид у него сразу стал озабоченный.

– Послушай, Петра, я понимаю, почему тебя мучат сомнения, и сам буду настаивать, чтобы мы опять всех их допросили. Но задача эта настолько серьезная, что я не хочу проводить допросы один. Как бы мы поступили, если бы еще только начинали дело? А вот как: по нескольку раз допросили бы всех и каждого, кто имеет к нему хоть какое-нибудь отношение! Что ж, придется нам пройти это по второму кругу.

Я вздохнула и, сморщив нос, состроила гримасу отвращения:

– Уже от одних только этих слов – “начинали дело” – у меня мурашки пробежали по коже.

– Но если твое недавнее предположение верно, именно так оно и может получиться. Допустим, Марта Мерчан проболталась – ну, пооткровенничала с кем-то из своего окружения, но об этом человеке мы ничего не знаем… Вот будет номер! Да, тогда придется начинать практически с нуля. И это превратится в уже совсем новое дело.

– Ты и вправду думаешь, что мир кишмя кишит убийцами?

– Я думаю, что тот мир, где вращались все эти люди, кишмя кишит личностями, которые живут не по средствам. И кое-кто из них ради денег пойдет на убийство.

Я почесала голову, как обезьяна, еще не прошедшая путь эволюции. Теперь я не старалась изобразить на лице отвращение, я чувствовала его на самом деле.

– Силы небесные! Может, мне подать в отставку, а этой историей займешься ты? Я дарю тебе младшего инспектора Гарсона.

– И не мечтай. Не вздумай пойти к Коронасу с этой идеей! В крайнем случае, я добьюсь, чтобы к нашей группе присоединился Родригес.

Я несколько раз подряд вяло кивнула, потом выдавила из себя:

– Хорошо. Значит, мы снова начинаем это дерьмовое дело – и это станет еще одной дерьмовой попыткой.

– А какая тебе разница? Что один покойник, что другой… Расследование оно и есть расследование!

– Я люблю разнообразие.

– Какая ты легкомысленная! Я сейчас попрошу, чтобы нам подготовили справку о служебном окружении Марты Мерчан. Мы с Родригесом займемся ее личными друзьями. Приглядимся к родственникам. А вы тем временем повторите допросы, которые провел я один. Подождите здесь, я через минуту вернусь.

Он вышел из кабинета. Я посмотрела на Гарсона.

– А он уже начал командовать! – вырвалось у меня.

Я увидела на его лице обиду. Он холодно отозвался:

– А мне до лампочки, я ведь все равно как пылесос, который одалживают соседу по дому.

Я поняла, что задела Гарсона за живое, предложив уступить его в помощь Молинеру.

– Неужели вы не поняли, что это я его хотела подколоть? Ну не будьте вы таким мнительным, Фермин! А я всегда считала, что мы с вами друг друга понимаем с полуслова.

Кажется, я его убедила. Во всяком случае, Гарсон раз сто повторил, что за последние несколько часов не выпил ни капли кофе, и пригласил меня в “Золотой кувшин”, куда мы и отправились. То, что Молинер вздумал срочно взяться за планы “нового дела”, вовсе не означало, что мы должны воспринимать эти его планы буквально, словно он Наполеон. Предполагаемое “новое дело” спокойно могло подождать еще полчаса.

И все-таки мне никак не хотелось воспринимать убийство Марты Мерчан как что-то отдельное, и виной тому были не банальная лень и не приступы клаустрофобии. В глубине души я не сомневалась, что ее гибель напрямую связана с Вальдесом. Иначе это уж слишком напоминало бы дешевый фильм, где все персонажи разрешают взаимные конфликты либо мордобоем, либо пуская противнику пулю в сердце. Да, мы пришли к общему мнению, что деньги уже сами по себе могут толкнуть на убийство, но ведь на Уолл-стрит люди не прыгают через лужи крови. Иначе говоря, я взялась за эту часть расследования совсем не с тем настроем, какой был у моего коллеги Молинера.

Само собой, Коронас одобрил нашу стратегию, хотя при этом и чертыхнулся. Не одобрить ее он не мог – другого выхода у него не было. Однако, если по прошествии разумного срока мы ничего не выясним, он отстранит нас с Молинером от дела, и с любыми параллельными сценариями будет покончено.

Итак, мы приступили к выполнению плана, который включал в себя повторный допрос свидетелей. В первую очередь нам предстояло побеседовать с Ракелью Вальдес. Но для встречи с девушкой требовалось разрешение судьи. Она была несовершеннолетней, и закон в таких случаях очень строг. Нам не позволили вызвать ее в комиссариат, и пришлось ехать домой к ее тетке, старшей сестре Марты Мерчан.

Прием нам оказали подчеркнуто холодный. Маргарита Мерчан дала нам кучу советов и наставлений, к чему мы были готовы: бережно отнеситесь к девочке, она только что пережила страшную травму, от которой невозможно так быстро оправиться; мы не должны вызывать в ее памяти картины, способные бедняжку расстроить; не должны наседать с болезненными для нее вопросами. Мы согласились на все и при этом продемонстрировали столь же утонченную воспитанность, какой отличалась и сама Маргарита. Но наша чрезмерная вежливость привела к тому, что дама вознамерилась объяснить нам свои условия по второму разу. И тут я оборвала ее, задав в лоб весьма конкретный вопрос:

– Скажите, что для вас важнее: уберечь племянницу от возможной травмы или выяснить, кто убил вашу сестру?

Это была настоящая светская дама, и мой наскок не смутил ее. Она ответила очень четко и не теряя достоинства:

– Инспектор Деликадо, я никогда не одобряла тот образ жизни, который вела моя сестра, как не одобряла и ее злополучный брак, а ведь именно он, судя по всему, привел ее к смерти. Эта девочка – единственное, что Марта сотворила хорошего, и я ни в коем случае не позволю погубить еще и Ракель.

Затем она сообщила, что на допросе, который пройдет в гостиной, будет присутствовать психолог, назначенный Комитетом по делам несовершеннолетних. Вот чертова баба! Теперь все будет зависеть от этого психолога, и наш допрос запросто может превратиться в детский утренник. Но я, по крайней мере, успела понять, что сестра убитой думала так же, как и я: убийца принадлежал к кругу близких Вальдесу людей, и мы ничего не добьемся, продолжая копаться в профессиональных делах ее бывшего родственника.

Психолог, якобы наблюдавший за допросом Ракели, оказался молодым человеком с внешностью певца пятидесятых годов. Он ни разу не открыл рта. Мы могли бы нанести девочке тяжелейшую травму, а он бы этого даже не заметил. Однако дочка Вальдеса тоже не была расположена к разговору. Она ничего не знала, а если что-то и зацепило ее внимание, решила, видимо, вытравить это из памяти. Ракель постоянно ссылалась на беседу, которая состоялась у нее с Молинером. Мне показалось, что мы занимаемся совершенно бессмысленным делом, и я сочла за лучшее оставить девушку в покое.

Если честно, у нас не было особого желания продолжать допросы. К тому же нам еще не удалось отойти от усталости, накопившейся за те дни, что мы носились туда-сюда между Барселоной и Мадридом. Наши плечи еще чувствовали всю тяжесть расследования, в ходе которого мы наткнулись на столько непроходимых завалов и отыскали стольких виновных.

Гарсон нарушил молчание:

– Ну что ж, остается только поговорить с домработницей. Если она окажется такой же словоохотливой, как эта девица, мы закончим очень быстро!

– Она арестована?

– Нет, но судья считает ее причастной к делу, и давать показания ей придется.

Я глубоко вздохнула. Мой помощник насторожился:

– Неужели вы потеряли всякий интерес к этой истории и вам не хочется узнать, кто виноват в смерти Марты Мерчан?

– Скорее я потеряла последние силы, Фермин. Наверное, мне нужен отпуск. Но, чтобы никто не сказал, что мы пренебрегаем своими обязанностями, будем продолжать! По-моему, фотографии трупа помогут нам во время встречи с домработницей. Они непременно произведут на нее впечатление.

– Значит, надо зайти в комиссариат за папкой с делом. Только вот…

– Только вот?..

– Коронас может увидеть нас там и решит, что мы отлыниваем от работы.

– Отлыниваем? Да разве у кого-то хватит совести сказать про нас такое? Просто надо держаться увереннее! С чувством собственного достоинства!

– На самом деле мы очень даже скоро обнаружим, что Молинер с Родригесом все заслуги по раскрытию дела приписывают себе, если только им удастся подойти к финишу раньше нас.

– Хотите, объясню вам, как ко всему этому отношусь?

– Да знаю я, отлично знаю, инспектор. Плевать вы на такие вещи хотели с высокой колокольни, или я ошибаюсь?

– Точно. А неужто вам так важно, кто и куда придет первым?

– Понимаете… Я… Мы очень много работали по этим убийствам… И чтобы на последнем этапе…

– Успокойтесь, Гарсон, что значит для настоящих полицейских мирская слава?

Он весьма красноречиво поднял брови и обреченно вздохнул.

Фотографии, которые наши люди сделали на месте убийства Марты Мерчан, и в самом деле производили сильное впечатление. Кровь резко выделялась на очень белой коже этой красивой женщины. Обращало на себя внимание, что удары в основном наносились в грудь и шею. Лицо убитой выражало не боль, а покой, словно она заснула глубоким сном. Руки были сжаты. Падая, она ударилась лбом, и там красовалось фиолетовое пятно. Я внимательно все рассмотрела.

– Нелепая смерть, – изрек мой помощник.

– Любая смерть нелепа. Но тут нельзя не предположить, что она что-то такое все-таки сделала и за это что-то ее убили. Вот я и мучаюсь над вопросом, что именно она сделала.

Мы долго молчали.

– А вдруг она решила во всем признаться, рассказать полиции правду? – стал гадать Гарсон.

Вместо ответа я помотала головой, выразив таким образом свое отношение к его версии, потом спросила:

– Ну что, пошли?

– Да, надо идти, пока не явился комиссар. Ничего не забыли?

– Прихватите фотографии! И учтите, я ничего не хочу знать о том, разрешается или нет выносить их из комиссариата.

Энкарнасьон Бермудес, домработница Марты Мерчан, а также хранительница ее денег, ничуть не удивилась, снова увидев у себя дома двух полицейских. Она прекрасно понимала, что на свободе ее оставили временно. Хотя нельзя сказать, чтобы женщина встретила нас с распростертыми объятиями. Я скорее сказала бы, что первый взгляд, которым она окинула нас, был просто убийственным.

Но должна признаться: я не винила ее за это. В конце концов, жизнь, которую она вела, была не из тех, что располагают к вежливости. Квартира выглядела мрачной, вымерзшей, тесной и неприветливой. Кое-какие сведения о прислуге Марты Мерчан имелись в наших бумагах. Незамужняя, работает по десять часов в сутки. А теперь, в дополнение ко всему, она запросто может попасть под суд.

Я плохо представляла себе, как с ней себя вести: сразу взять быка за рога или сперва попытаться наладить контакт. На самом деле мне больше всего хотелось немедленно убраться отсюда, ничего ей не сказав.

– Энкарнасьон, нам нужна ваша помощь.

– Уж если кому здесь и нужна помощь, так это мне, сеньора.

– Мы могли бы попытаться что-то для вас сделать, – сказала я и тотчас обругала себя за столь хлипкое начало разговора.

Женщина пригласила нас в небольшую и тесно заставленную гостиную. Из соседней комнаты доносился heavy metal, запущенный на полную громкость. Хозяйка закрыла дверь, чтобы приглушить грохот, а мы трое направились к простеньким дивану с креслами и сели.

– А как бы вы могли мне помочь? – спросила она.

– Я бы написала специальную бумагу, где будет сказано, что вы оказывали максимальное содействие следствию, и попросила бы, чтобы эту бумагу передали судье.

– Неужто ее примут к сведению?

– Это больше, чем ничего.

Она печально рассматривала свои руки, лежавшие на коленях.

– Лучше бы мне совсем на свет не родиться, – произнесла она с наигранным надрывом, с каким простые люди обычно говорят о своих несчастьях.

– Энкарнасьон, нам надо знать, что произошло с последней суммой, которую должна была получить Марта Мерчан. Она принесла ее вам на хранение?

Женщина занервничала и тотчас сложила ладони перед грудью, будто моля о пощаде:

– Ваши люди не поверили мне и искали еще какие-то деньги по всему дому. Все перевернули вверх дном, но так ничего и не нашли. А вы что собираетесь теперь делать?

– Ничего, успокойтесь. Мы-то верим вам на слово. Нам надо знать другое: говорила вам Марта или нет о том, что принесет сюда на хранение еще одну порцию денег? Может, она как-то дала вам об этом понять?

Женщина молчала, опустив глаза. Затем почти шепотом произнесла:

– Если я отвечу, что да, вы тотчас заподозрите, будто я эти деньги где-то прячу. Хотите, чтобы я сама себе могилу вырыла?

– Да, Энкарнасьон, именно этого мы и хотим, поскольку тот, кто вроде бы сам роет себе могилу, доказывает тем самым, что не врет и говорит только правду. Если мы узнаем, что она сообщила вам о новой порции денег, это может стать решающим фактом для поимки убийцы.

– Ладно, так оно и было. Хозяйка за несколько дней до смерти сказала, что заглянет ко мне, она всегда именно так выражалась, когда хотела дать знать, что принесет деньги, но она их не принесла, вот вам истинный крест, не принесла.

– А она не говорила вам уже после этого, что дело, мол, почему-то откладывается, что возникли какие-то помехи, что она принесет их позднее?

– Нет, ничего такого она мне не сказала, ничего, а я и не спрашивала. Обычно-то она сначала скажет, что хочу, мол, заглянуть к тебе, а уж только через несколько дней сообщит: “Сегодня вечером сиди дома, я приду”. И просила, чтобы тут никого не было, даже моих детей. Но в последний раз она только предупредила, что на днях зайдет, а больше уже ничего не добавила. Я еще подумала, что рано или поздно она все равно появится, но особо себе этим голову не забивала. И уж больше Марта ни о чем таком не заговаривала.

– Может, потому что ее убили?

– Не знаю.

Она заплакала и сквозь слезы стала причитать:

– Другой раз проснусь среди ночи, и чудится мне, что все-то это было дурным сном и что хозяйка жива себе и здорова.

– Нет, Энкарнасьон, это не так.

– А вы дадите судье про меня хороший отзыв?

– Обещаю вам, я непременно это сделаю.

– По правде сказать, не очень-то я и верю, что от него будет какой-никакой прок. Засадят меня в тюрьму, а самых младших моих в приют отправят. И все только за то, что я решила подзаработать пару-тройку лишних песет.

Как только мы оказались на улице, такой же мрачной и тесной, как и ее квартира, я сказала младшему инспектору:

– Даже не пришлось показывать фотографии.

– Вы думаете, она сказала правду?

– Можете быть уверены. Она, судя по всему, из надежных людей, иначе Марта Мерчан не доверяла бы ей деньги.

– Но человек по-настоящему честный сразу заподозрит, что деньги эти сомнительные, и заявит в полицию.

Я ехидно глянула на него:

– А как вы полагаете, какой процент наших сограждан поступил бы именно так?

Он с таким же ехидством ответил:

– Не знаю… Ну, допустим, процентов восемьдесят, а?

– Что-то вы не очень хорошего мнения об испанцах, Гарсон. Почему же вы не сказали сто?

– По-моему, это было бы преувеличением.

– Возможно.

– Хорошо, инспектор, теперь вы получили то, что хотели. Деньги до Марты Мерчан вроде должны были дойти, тут картина почти прояснилась, но куда эти деньги делись потом?

– Может быть, они все-таки к ней не попали, может, они не попали и к самому Вальдесу, может, служанка врет, а может, деньги до сих пор лежат спрятанные где-то в доме Марты. Как вы считаете, не заглянуть ли нам туда еще разок?

– Но ведь в доме уже проводили обыск! – возразил Гарсон.

Ну и пусть! А еще мне очень не хотелось столкнуться в комиссариате с Молинером и Родригесом, когда они вернутся туда, потратив целый день на безуспешные поиски.

Но попасть в дом Марты Мерчан было не так-то просто. Во-первых, он был опечатан по решению судьи. Пришлось вести переговоры с Коронасом, хотя именно этого Гарсон и старался избежать. Само собой, комиссар высказал все, что он о нас думает. А я ему объясняла, почему мы решили повторить все шаги, предпринятые Молинером без нашего участия. Коронасу очень хотелось послать нас куда подальше, но он сдержался. И позвонил судье, который вел дело об убийстве Марты Мерчан, а тот дал разрешение еще раз осмотреть дом, но запретил проводить обыск. Иными словами, нас предупредили, что ни одна улика не может быть изъята с места преступления и приобщена к делу иначе как в присутствии самого судьи.

– Ладно, – ответила я, устало глядя в глаза Коронасу. Потом все же добавила: – Спасибо, сеньор, у вас особый дар воздействовать на судей.

Кажется, он в первый раз за всю эту проклятую историю пожалел меня, увидев, насколько я вымотана и насколько пала духом. Гарсон тянул меня за рукав, он хотел поскорее убраться из кабинета комиссара, пока тот не одумался и не спустил на нас всех собак.

Было уже очень поздно, и усталость все больше давила на мои плечи. В машине я заснула, откинув голову на спинку сиденья. Мой товарищ решил не тревожить меня и дал поспать, пока мы не прибыли в Сант-Кугат. Я открыла глаза и в темноте не узнала ни района, куда мы попали, ни садов, окружавших дома.

– Инспектор, хотите, я схожу туда один? Ведь речь идет только о поверхностном осмотре, а вы можете еще немного отдохнуть.

– Нет, спасибо, мы пойдем вдвоем.

Пока мы шли к дверям дома Марты Мерчан, сырость пробрала меня до костей. Где-то по соседству играла музыка. Мы пересекли совершенно темный садик и остановились перед дверью, которую наши коллеги совсем недавно опечатали. Гарсон сорвал печать и не без труда отыскал ключи. Наконец мы смогли войти. Младший инспектор еще какое-то время сражался с электросчетчиками. Потом пошел вперед, нажимая на все выключатели, какие попадались ему по дороге. Нашим глазам открылась призрачная гостиная, а также коридоры, в которых витал какой-то смутный сладковатый запах.

Место преступления потрясло меня. Пятна крови на креслах и ковре, пыль и тишина. Одна из ламп по-прежнему валялась на диване. Беспорядок, который учинил здесь убийца, лихорадочно что-то разыскивая, тоже застыл во времени – журналы, пустые конверты…

Гарсон двигался по комнате бесшумно как кот. Мы не разговаривали. Мне чудилось, что душа умершей до сих пор парит в воздухе, а может, здесь еще чувствовалась аура убийцы. В центре журнального столика лежала распахнутая книга, где-то примерно в середине страницы была поставлена отметка в виде точки. Американский детектив. Хозяйка дома так и не успела узнать, кто был убийцей.

Вот так и жила Марта Мерчан – красиво, аристократично. Поддерживать такой стиль было для нее самым главным, куда важнее спокойствия, которым она могла бы наслаждаться, если бы не впутывалась в темные дела.

Любопытство не оставляло меня.

– А что там наверху? – спросила я Гарсона.

– Спальни, но если верить протоколу, составленному Молинером, нет никаких оснований полагать, что убийца добрался и туда.

Я не ответила. Поднялась по лестнице, пока младший инспектор внимательно перебирал бумаги в папке, которая лежала на письменном столе в кабинете. На стене вдоль лестницы висели маленькие картинки, выполненные из сухих цветов.

Я остановилась в холле перед тремя закрытыми дверями. Открыла первую, зажгла свет. Это была спальня Ракели Вальдес. Я увидела книги, молодежные постеры, несколько кукол… Еще полудетская жизнь, с которой ей теперь придется распрощаться. Вдруг я почувствовала острое любопытство, желание непременно взглянуть и на комнату Марты Мерчан, хотя прекрасно сознавала, что желание это сродни подглядыванию в замочную скважину. Я вернулась в холл и вошла во вторую комнату. Включила свет. Большая двуспальная кровать свидетельствовала, что я попала туда, куда хотела. И тут, едва окинув комнату взглядом, я все поняла. Я смотрела и смотрела… потом прошлась по комнате, чтобы убедиться, что глаза меня не обманывают. От волнения слова застряли в горле. Очень медленно, стараясь справиться с нервами, я приблизилась к лестнице и крикнула:

– Фермин, скорее поднимайтесь сюда!

Младший инспектор взлетел наверх за пару секунд, он тяжело дышал и держал в руке пистолет.

– Что случилось?

– Посмотрите на это, – сказала я, обводя широким жестом комнату.

Гарсон огляделся, не скрывая легкого раздражения.

– Ну и что? – спросил он, так ничего и не поняв.

Я стала обходить комнату и, словно в хорошо отрепетированном танце, точными движениями касалась больших кистей, которые висели повсюду: на балдахине над кроватью, на кресле, на туалетном столике, на шторах, на подушках, лежавших поверх покрывала.

– Теперь понимаете, Фермин? Кисти цвета корицы, повсюду эти ужасные кисти! Готова спорить, что меньше года назад Марта Мерчан сменила обстановку в своей спальне. Вы ничего не нашли среди ее счетов и квитанций?

– Не знаю, я на это не обращал внимания.

Мы со всех ног кинулись вниз, и я принялась рыться в папке с бумагами, которую только что просматривал Гарсон. Разные счета и квитанции полетели на пол, образовав бесформенную кучу. Наконец я отыскала то, что мне было нужно:

– Вот, посмотрите – чек на шторы. Так, хорошо, где тут дата?.. Шесть месяцев назад! Ну что, дошло? – спросила я, буквально обезумев от своей находки.

Мой товарищ смотрел на меня, разинув рот и хлопая глазами. Я положила руки ему на плечи и выпалила, весьма довольная собственной прозорливостью:

– Думаю, сердечный союз между разведенными супругами был куда крепче, нежели мы считали, младший инспектор. Это была настоящая семья!

Следовало все тщательно и без спешки обдумать, любая оплошность стоила бы нам очень дорого. Мы не могли вот так сразу мчаться к Пепите Лисарран и предъявить в качестве убедительной улики для задержания какие-то там кисти. Если бы я рискнула проделать что-то подобное, Коронас сожрал бы мою печень, обмакивая хлеб в ее соки. Следовало разработать некую стратегию, но при этом в наши планы не входило делиться с Молинером тем, в чем мы были уверены почти на сто процентов. Честно признаюсь, не так уж приятно явиться к многоопытному полицейскому и начать вводить его в основы истории декоративного искусства. И если даже я сомневалась в адекватности такого шага, то о Гарсоне и говорить было нечего. Ему вся эта мутотень с кистями по-прежнему казалась страшной чушью, которая может выставить нас полными дураками. И сколько я ни ссылалась на то, что в прошлый раз кисти здорово нам помогли, Гарсон опасался выходить на Пепиту Лисарран, пока у нас в руках не будет более веских доказательств. Я выбилась из сил, подробно растолковывая ему, насколько идеально все складывалось. Наконец Гарсон, видимо, устал, или я сумела все-таки убедить его, во всяком случае, он выставил обе ладони вперед, словно защищаясь, и сказал:

– Ладно, инспектор, ладно, сдаюсь. Будем исходить из такой возможности и составим соответствующий план. Только ради всего святого, не говорите никому про эти чертовы кисти… без крайней необходимости.

Думается, я прекрасно его поняла: просто мужчины выработали для себя некую шкалу ценностей, согласно которой первое, чего надо опасаться, – это выглядеть смешным, даже если опасность мнимая. Вот почему я ничего не сказала Коронасу про кисти, а ограничилась объяснением: у меня есть все основания полагать, что Пепита Лисарран помогала менять обстановку в спальне Марты. Коронас не увидел в самом этом факте большой важности, но я протянула дальше нить своих рассуждений:

– Если Пепита занималась жильем Марты Мерчан, значит, они были знакомы, хотя такое нам конечно же и в голову не приходило. А раз они были знакомы, Пепита вполне могла убить Марту. Предполагаемые физические характеристики убийцы совпадают с данными Пепиты.

– А мотив?

– Деньги. Пепита решила, что последняя сумма, выплаченная Вальдесу, скорее всего, попала к его бывшей жене. Пепита, судя по всему, знала, как вел свои дела ее любовник, хотя на допросе это категорически отрицала.

Но нельзя было арестовать Пепиту Лисарран, ссылаясь лишь на особенности ее дизайнерского стиля. Закон такого не позволял. И мы с Гарсоном отправились к ней домой, чтобы пока просто побеседовать. У нее сильно дрожали руки, когда она услышала наши обвинения, но ведь и поведение человека на допросе – тоже не повод для привлечения к суду. Куда более серьезным фактом был отказ Пепиты от анализа ДНК. После этого судья всерьез заинтересовался нашими подозрениями. В конце концов позиция судьи и заставила ее согласиться на анализ. Наверное, она надеялась, что речь шла лишь о подстроенной нами ловушке – таким образом мы надеялись заставить ее признаться в убийстве.

Через несколько дней были получены результаты анализа, они показали, что окровавленный волос, найденный на месте преступления, вне всякого сомнения, принадлежал Пепите Лисарран. И только тогда, уверившись, что тут не было второй ловушки, она в нескольких словах призналась, что убила Марту Мерчан.

Как часто случается, теперь, после признательных показаний любовницы Вальдеса, ее виновность казалась нам очевидной. Но на самом деле мы долго не догадывались, что именно здесь следует искать последнюю деталь мозаики, без которой картина никак не хотела складываться. Не догадывались мы и о том, сколько лжи содержалось в показаниях Пепиты на первых допросах. Ведь так легко было поверить, что мужчина пытался оградить любимую женщину от грязных дел, в которые сам был замешан. И кто мог подумать, что новая любовь Вальдеса знакома с его бывшей женой? Кто мог вообразить, что бывшие супруги и их новые спутники соединены настолько крепкими узами дружбы? В конце концов, мы ведь находимся в Испании, а здесь никто никогда не слышал о такого рода любовных отношениях. Слишком это для нас необычно. Пепита Лисарран не раз виделась с Мартой Мерчан и знала, какую роль та играла в преступной цепочке. Не знала она лишь мелкой подробности: где Марта хранила полученные деньги. И это стоило жизни бывшей жене Вальдеса, хотя в своих показаниях Пепита напирала на то, что убила Марту только потому, что считала и ее тоже виновной в гибели Вальдеса, ведь именно бывшая жена толкнула его на дурную дорожку. Как призналась Пепита, она всегда ненавидела Марту и никогда не простит тех, кто убил человека, который был единственной любовью всей ее жизни.

– Вполне возможно, она убила Марту больше из мести, чем из корысти, – заявил Гарсон. – Как я понял, Вальдес и Пепита по-настоящему любили друг друга.

– А вот на это нам наплевать. Главное то, что, попытавшись вытянуть из Марты последнюю сумму, переданную ей Ногалесом, Лисарран убила ее, – резко оборвал его рассуждения Коронас.

– То, что обе любили в разное время одного и того же мужчину, не посеяло между ними ненависти, зато деньги сразу сделали их врагами, – никак не мог успокоиться младший инспектор.

– Что это вы, Гарсон, заговорили фразами из дешевого романа? – съязвил комиссар.

– Простите, но мне показалось, что здесь такой стиль подходит как нельзя лучше.

Я едва сдержала приступ смеха, но очень скоро смеяться мне расхотелось. Коронас по-прежнему пребывал в ужасном настроении.

– Нет, не подходит! Неужто вы считаете, что подобные банальности годятся, когда речь идет об этом треклятом деле, где столько всего сошлось: куча трупов, куча убийц, причастность людей из высших сфер, откуда меня, кстати, до сих пор дергают за яйца…

– Но ведь дело мы в конце концов распутали, комиссар, – быстро вставила я.

– И теперь вы хотите, чтобы я перед вами встал на колени и выразил свое глубокое восхищение?

– Нет, не хочу, но, думаю, мы не заслуживаем и порки, – не стерпела я.

Комиссар, кажется, внял моим словам и сменил гнев на милость:

– Простите, должен признать, что слишком много ворчу в последнее время. Видно, переработал, к тому же все дела, как нарочно, не обходятся без дикой нервотрепки. Но я не могу не отметить, что и вы с Гарсоном, и инспектор Молинер очень хорошо потрудились.

– Спасибо, – отвесил поклон Фермин.

– Кстати, Петра, я надеюсь, вы все-таки расскажете мне, каким, черт возьми, образом вам удалось заподозрить Пепиту Лисарран и какую роль тут сыграли ее дизайнерские выкрутасы.

Я глянула на Гарсона. И прежде чем успела заикнуться про кисти, он быстро вставил:

– Женская интуиция, сеньор.

– Кстати, комиссар, я хотела бы поговорить с вами еще вот о чем. Так получилось, что мы были вынуждены кое-что пообещать прислуге Марты Мерчан. И если бы вы позвонили судье и сообщили ему, что она оказывала полиции посильное содействие, было бы просто здорово. На самом деле она несчастная женщина.

– Только этого мне сейчас и не хватало! Пропади оно все пропадом! Петра Деликадо, иногда мне кажется, что вы просто не способны успокоиться, пока не впутаете меня в какую-нибудь историю!

– Ну, уж если говорить про истории, то, к сожалению, должна напомнить: все журналисты нашего города ждут не дождутся от вас хотя бы одного словечка, совсем как от Спасителя.

Коронас посмотрел на меня очень злобно, а младший инспектор, стоявший рядом со мной, не смел дохнуть. Потом комиссар развернулся и направился к дверям, невнятно бормоча проклятия, которые, кажется, и сам считал слишком сильными для женских ушей.

Гарсон вздохнул с некоторым облегчением:

– Слава тебе господи! Я бы, честно сказать, не выдержал, начни вы ему описывать эти кисти. Кроме того, можете себе вообразить, что бы с ним стало. Комиссар всегда очень терпелив с вами, Петра, но, боюсь, в один прекрасный день его терпение лопнет.

– Надеюсь, вы броситесь меня защищать.

– Вот тогда и подумаю.

– Очень вам за это признательна.

Младший инспектор явно торопился покинуть меня. Позднее он объяснил, что ему надо было как следует поработать, чтобы Молинер не успел приписать себе все заслуги по раскрытию этого преступления. Гарсон вечно упрекал меня за то, что мне не хватает чувства профессионального соперничества, и, пожалуй, мой помощник был прав. Продолжать сражаться за лавры после того, как все силы отданы расследованию, я всегда считала лишним. И вряд ли таким образом проявляется моя скромность – нет, скорее обычный здравый смысл.

Итак, Гарсон окунулся в работу, а я направилась прямиком в салон красоты, даже не взглянув на себя в зеркало. Чего я там не видела? И так знала, что выгляжу ужасно, и определять степень этой ужасности мне совершенно не хотелось.

Попав в салон, я от всех процедур получала безумное удовольствие. Я вверила свою судьбу в чужие руки. И когда девушка, мывшая дамам головы, спросила, не желаю ли я, чтобы она сделала мне массаж, я ответила, что желаю, причем тройной. И это было верхом блаженства. Ее ловкие руки мяли мою кожу под волосами, а я тотчас почувствовала, как эффект от ее ритмичных движений распространялся куда-то внутрь. Я забыла про Вальдеса, Росарио Кампос, министра, Марту Мерчан, вообще про всех, кто когда-либо покинул наш грешный мир. И на меня снизошел покой, потому что если тебе хорошо в твоем собственном теле, то какое тебе дело до того, что происходит за его пределами? Именно сей принцип управляет красотой и так важен при уходе за собой – желание нравиться самой себе, гламурная самодостаточность.

– Дать вам журнал про знаменитостей? – спросила девушка.

– Нет! – ответила я, кажется, чуть более резко, чем следовало.

Она пожала плечами и с философским видом изрекла:

– Ну и ладно, там все равно одни глупости пишут.

Мне наложили макияж, подкрасили глаза, сделали ванночку для ногтей, потом покрыли их лаком. С каждой минутой я все яснее чувствовала, что возвращаюсь к жизни, чувствовала все большую уверенность в себе. Но салоном красоты день не закончился.

Выйдя оттуда, я заглянула в пару магазинов. И покупала, покупала – самозабвенно, увлеченно – свитер, юбку, черные чулки, туфли на каблуке… Все вещи были неброские и практичные, из тех, что наверняка пойдут мне. Потом я вернулась домой, сложила пакеты на диван и приготовила себе ванну. После ванны намазала все тело ароматным кремом и надушилась дорогими духами. Потом оделась. Пока я любовалась на свет красотой новых чулок, зазвонил телефон. Молинер.

– Петра, мы с тобой даже парой слов не успели переброситься.

– Если ты про работу, то так оно и лучше, я пытаюсь срочно и по полной от нее отключиться.

– Тогда прости, я позвоню завтра! Правда, если ты хочешь отключиться… Я сегодня вечером один. Может, пойдем поужинаем вместе?

– Знаешь, побыть одному – в любом случае не самый плохой вариант, Молинер. Это я тебе могу сказать, исходя из собственного опыта.

– Видать, на нас, мужчин, одиночество влияет не так хорошо.

– Дело привычки, поверь!

Он правильно меня понял. Пойти с ним ужинать сегодня вечером было бы с моей стороны страшной глупостью. Господи, как здорово быть хорошо одетой! Сразу начинаешь верить в себя, словно получаешь право без лишних терзаний сказать кому-то “нет”. Я налила виски, чтобы отпраздновать проявленную стойкость.

Последней главой этой увлекательной истории стали туфли. Черные, замшевые. Элегантные, удобные, прелестные. Чуть превышающие уровень повседневности.

Завершив сей труд, я села. Взялась за телефон.

– Аманда?

– Петра, а я уж думала, ты мне больше никогда не позвонишь!

– Почему?

– Потому что я тебе и так надоела бог знает как.

– Перестань! Кстати, мы справились с тем делом.

– Как хорошо! Теперь ты сможешь отдохнуть!

– Да, но вряд ли так, как мне требуется. Но хочу тебе сказать вот что: полдня я провела в салоне красоты, купила себе кучу новых вещей и сейчас сижу красавица красавицей.

– Это что-то новенькое! Ты собралась в ресторан?

– Можешь не сомневаться. Не знаю, правда, одна пойду или с кем-нибудь, но пойду обязательно.

– Я рада, что у тебя такое хорошее настроение.

– А ты? Какое настроение у тебя?

Сестра долго молчала и наконец сказала:

– Со мной все нормально. Энрике ушел. Было, конечно, тяжеловато смотреть, как он собирает свои вещи… Да ладно, переживу. Сейчас я ищу работу.

– Вот это прекрасная мысль.

– Надеюсь только, что работа не потребует от меня полной отдачи, как твоя.

– Ни за что! У тебя будет нормальная работа! А служба в полиции – это не человеческая работа, хуже ничего не придумаешь, это… Да ты сама тут понасмотрелась, что это такое.

– А на меня полицейские произвели вполне приятное впечатление.

– Знаю, можешь не напоминать!

Аманда расхохоталась. Меня порадовало, что она смеется – это лучшее, что она могла делать. К чему портить себе жизнь трагическими сценами, если в конце концов все опять и опять возвращается к повседневности, повторению, привычке?

Мой следующий звонок был Фермину Гарсону. Как я и предполагала, он все еще сидел в комиссариате.

– А можно спросить, какого черта вы торчите на службе, ведь уже около девяти?

– Какого черта? Да работаю я! Потею над отчетом, прежде чем инспектор Молинер успеет изобразить все по-своему.

– Успокойтесь, Фермин, это дело – наше, даже если нам придется ради доказательства сего факта линчевать виновных.

– И было бы неплохо! Ну а вы с какой целью звоните?

– Хочу пригласить вас на ужин. Что скажете?

– Скажу “да”, что еще я могу сказать?

– Но если это требует от вас жертвы…

– Вы сами прекрасно знаете, что, жертвуя время от времени собой, мы закаляем характер, укрепляем дух, начинаем хотеть стать лучше.

– В таком случае вперед! Я считаю, что у вас, вне всякого сомнения, имеются резервы для совершенствования.

Я услышала его хриплый смех, который он старался приглушить.

– Ладно, заеду за вами через полчаса, – сказала я и повесила трубку.

Так что же получается? Неужели я так элегантно оделась, чтобы поужинать с коллегой по работе, который никогда не вызывал у меня никаких романтических чувств? Ответ был: нет. Я так элегантно оделась, потому что мне было нужно избавиться от последних воспоминаний о преступлении, смерти, подозрениях и чувстве вины. И еще мне хотелось благоухать, да, благоухать.

То, что мы ужинали вдвоем с младшим инспектором, не было случайностью. Оба мы жили одиноко и давно знали друг друга. При этом у нас выработалась привычка как можно меньше совать нос в жизнь друг друга, что выглядело вполне цивилизованно. Во время ужина мы, как легко догадаться, будем беседовать про сложности человеческих отношений. Обсудим поведение разведенных супругов, которые способны вести вместе какие-то дела, поговорим про уважающих закон любовниц, про покинутых мужей и брошенных жен, ищущих утешения. Тасуя все эти темы, мы вряд ли придем к каким-то выводам, кроме одного, вполне очевидного: в мире растет одиночество. Понято, что наши с Гарсоном одиночества ничего общего не имеют с тем вынужденным одиночеством, которое обрушивается на людей внезапно и к которому им приходится приспосабливаться. Нет, далеко не все могут стать членами нашего клуба, а только избранные. Далеко не все! Для вступления в наш клуб нужны определенный background, лоск savoir-faire и numerus clausus. Войти в элиту общества одиночек нельзя просто так, за здорово живешь.

Должна добавить, что вечер прошел чудесно. Гарсон восхищался моей красотой, а я – его чувством долга. Мы угощались иберийским хамоном в какой-то забегаловке, куда привел меня Гарсон. Он заявил, что ужин не полезет ему в горло, если рядом появится хоть кто-то из сливок общества, а в таком вот скромном заведении риск встретить известных людей сводится к нулю. Кроме того, вино было славное, публика достойная, а хамон выше всяких похвал. Мы довели до конца расследование серии преступлений и сами не пострадали. Ночь была мягкой, и совсем рядом лежало Средиземное море. Я чувствовала дивный запах духов, которые капнула на запястья, смешанный с ароматами вина и кофе. О большем я никогда в жизни и не мечтала.

Барселона, 19.11.1999