Ярко-синее небо.

По песчаной дорожке катится жёлтый детский обруч.

Русоголовый мальчишка толкает обруч, напевает:

Обруч выкатывается с бульвара на улицу, бежит через площадь, бежит по мосту над Москвой-рекой. Катится всё дальше и дальше… По зелёной полянке, по берёзовой рощице… Вот он покатился с пригорка вниз… Теперь он обегает высокую гору с острой вершиной и, быстро раскачиваясь, спускается к морю.

А над морем сияющее солнце, большое, жёлтое, круглое, такое, как обруч.

Вдруг солнце превращается в лицо японского мальчика, с его прямых, торчащих волос как лучи стекают струйки воды.

На берегу пустынно. Прислонён к камню одинокий обшарпанный велосипед, весь увешанный сумками, в них бутылки с молоком.

Мальчик плывёт к берегу, вылезает из воды. Ему лет одиннадцать. Таро , так зовут его, натягивает на мокрое тело рубашку, начинает скакать по берегу, чтобы согреться. Напевает, неправильно выговаривая русские слова:

Ещё рано. Утро в курортном городке ещё не началось: не раздвинуты стены японских домов, закрыты лавочки.

По узенькой улочке идёт старый рыбак, бронзовый от загара, с корзинкой в руке.

— Как дела, дядя Дзиро? — спрашивает Таро, проезжая на велосипеде.

— Хорошие дела, — усмехается рыбак, — моей рыбе совсем не тесно в корзинке.

Таро остановился у одного из домов, соскочил с велосипеда, поставил две бутылки с молоком в ящичек у двери, взамен взял пустые.

Снова едет по улице со своей поклажей, громыхая бутылками.

Открылась раздвижная стенка японского дома, на пороге показалась заспанная женщина, что-то сказала мужу. Элли и её муж Судзуки — необычная для Японии пара. Он — невысокий, с напомаженными волосами японец. Она — американка, бывшая танцовщица, с располневшей, крупной, как у борца, фигурой. Он — молчаливый, медлительный; она — подвижная, говорит без умолку. Сейчас она, как всегда, в чём-то упрекает мужа.

Из окна второго этажа выглянула их дочка — Кэтрин, миловидная, с копной рыжих волос на голове, с рыжей чёлкой.

К дому, посвистывая, подъезжает Таро. Вот он поставил в ящичек для продуктов бутылку молока, показал Кэтрин язык и покатил дальше.

На рекламном щите афиша, исписанная иероглифами. На ней большая фотография советского скрипача Андрея Борисова.

У афиши — Таро.

— Бо-ри-сов… Бо-ри-сов, — с удовольствием повторяет мальчик.

Подходит расклейщик с рулоном афиш, с кистью и ведёрком, замазывает афишу, наклеивает на неё новую — о гастролях цирка.

Таро заволновался, что-то говорит по-японски расклейщику. Тот показывает на двери отеля, из которого выносят чемоданы и выходит группа советских артистов.

Таро подбежал к скрипачу Борисову; видно, что они знакомы.

— Москва? — огорчённо спрашивает Таро.

— Токио, потом Москва! Домой! — отвечает Борисов.

— «По дорожке, по бурвару…» — напевает Таро. Начинает выстукивать песенку палочками на бутылках с молоком, расставив их на земле.

— Подожди, вот так надо. — Взяв в руки палочки, Борисов выстукивает ритм, напевая:

… Слов-то я дальше не знаю, слышал, как моя дочка поёт, — пытается он знаками объяснить Таро. — Будем петь: та-та, та-та…

Таро понял, радостно кивнул. Оба вполголоса, но с большим увлечением распевают:

На лице у Таро выражение такой доверчивости, что Борисов невольно заулыбался, приятельски похлопал мальчишку по спине.

— Андрей Петрович, опоздаем! — торопят артисты…

Борисов достаёт из своего бокового кармана бумажник и вынимает фотографическую карточку. На ней — он и девочка в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

— На память… Моя дочка Тася, — пытается Борисов объяснить знаками.

Таро решительно мотает головой, возвращает карточку.

— Помогите нам, пожалуйста! — подзывает Борисов переводчицу.

Та объясняет:

— Он благодарит за вашу фотографию, но девочка ему не нужна. Он её отрежет.

— Отрежет мою дочь? Вот те на! — шутливо протестует Борисов.

— Он хотел бы иметь карточку какого-нибудь советского мальчика, а не девочки. Он считает, что дружить надо с мальчиком, — смеётся переводчица.

— Ладно, пришлю тебе мальчика! Обещаю: будет у тебя советский мальчик!

Борисов по-русски, крепко потряс руку Таро. Мальчику понравилось непривычное рукопожатие, он снова тянет руку, Борисов ещё крепче жмёт ему руку.

— Сдаёшься? Смотри, закричишь, — шутит он.

Девушка переводит слова Борисова.

— Таро никогда не закричит, — с достоинством отвечает мальчик.

Пароход готовится к отплытию. Идёт погрузка. На пристани многолюдно. Пёстрая толпа: одни в кимоно, другие в европейских костюмах.

Возгласы, рукопожатия и поклоны, поклоны, низкие японские поклоны и улыбки. Кажется, что вся пристань колышется от беспрерывных поклонов.

Советских артистов провожают черноголовые юноши и девушки. Взявшись за руки и раскачиваясь, они поют по-японски русскую «Катюшу». Окончив песню, низко кланяются Борисову и его товарищам.

И все русские кланяются, опустив руки, подражая японцам.

— Спасибо, дорогие «Поющие голоса», — говорит Борисов и крепко жмёт руку одной из японок. Во всём её облике что-то моложавое, но волосы тронуты сединой.

— Митико -сан… Участвует в походе мира, осенью будет в Москве, — подсказывает Борисову переводчица.

Митико-сан шутливо ахает, показывая, что рукопожатие было слишком крепким.

— Весёлая Митико-сан, — улыбается Борисов.

— Весёлая… Это она так держится… У неё мальчик погиб в Хиросиме.

— Да что вы говорите! — громко воскликнул Андрей Петрович.

— Тише, вот идёт её муж, Маса о-сан, он понимает по-русски, был военнопленным…

— Вы понимаете по-русски, Масао-сан? — обрадовался Борисов.

Короткий пароходный гудок.

Все заволновались… Общее движение… Последние прощальные поклоны.

Андрей Петрович по сходням поднимается на пароход.

По японскому обычаю провожающие бросают с пристани на палубу разноцветные бумажные ленты.

Гирлянды лент протянулись, как бы связывая отплывающих с теми, кто остаётся.

Вдруг на пристани появился запыхавшийся Таро. Он быстро пробирается вперёд, ловко протискиваясь в толпе.

Андрей Петрович увидел его и бросил моток ленты с парохода на пристань.

Таро ловит летящую ленту.

Снова громкий короткий гудок. Пароход отчаливает от берега. Лента разматывается, разрывается. Один конец остался в руках у Андрея Петровича, другой — у Таро.

Бьёт волна в берег, пароход медленно уходит в море. Уходит всё дальше и дальше. Пристань пустеет…

На совсем пустой пристани стоит Таро с оборвавшейся лентой в руках.

Московский двор. На скамейке сидят рядом две девочки. В одной из них мы узнаём Тасю Борисову, дочку Андрея Петровича. Она точь-в-точь такая же, как на фотографии, которая осталась у Таро: в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.

В руках у Таси полоска цветной бумажной ленты.

— Папа привёз из Японии. Хочешь, подарю кусочек? — предлагает она подружке.

Подружка Лариса, худенькая, с острым носиком, с острыми рогатыми бантиками, говорит, вздёрнув острым плечиком:

— Ну, знаешь, если бы меня хотели отрезать!..

— Вот ещё — обижаться! Мы ему докажем, что он должен с девочками дружить! Должен, и всё, — назидательно говорит Тася.

В доме кто-то включил радио. Из открытого окна полились звуки скрипки.

Тася ахнула:

— Детская передача! Папа выступает, сейчас расскажет про мальчика.

Девочки, стоя под окнами, слушают, как играет Борисов.

На соседней скамейке бабушка укачивает малыша в коляске, говорит заинтересованно:

— Я люблю детские передачи, там столько поучительного.

Малыш, словно протестуя, начинает громко, сердито кричать.

— Разве он даст послушать? — жалуется бабушка. — Что за ребёнок такой! Как детская передача — он вопить! Тихо, тихо… — уговаривает она малыша.

«Тихо!», «Тихо!», «Тихо!» — вспыхивают электрические надписи в радиостудии. У микрофона — Андрей Петрович.

— Эту мелодию, — говорит он, — мне довелось услышать в далёком японском городке, на южном острове, от одного паренька… Вышел я как-то утром на море посмотреть…

Отделённые стеклянной стеной две девушки — редактор и режиссёр — слушают, тревожно поглядывая на большие стенные часы.

— Время? У нас сегодня новая передача: «Лягушкина почта». Он не зарежет наших лягушек? — беспокоится одна из девушек. Через стекло знаками просит Борисова, чтобы он говорил быстрее.

Борисов продолжает:

— Мальчик пришёл ко мне в гостиницу, я записал мелодию с его голоса. У него прекрасный слух…

Слова Борисова заглушает громкий рёв. Это снова вопит малыш во дворе, мешая слушать Тасе и Ларисе.

— Какой-то некультурный ребёнок! — возмущается Лариса. — Бежим к вам!

Девочки вихрем влетают в комнату. Тася включает приёмник. Раздаётся скучный, размеренный женский голос:

«Точки четыре и три… Вычертим выкройку прямоугольника».

— Там чертежи?! — волнуется Лариса.

— Опять построение половинки трусиков, мама весь вечер их вычерчивала!

Тася всё быстрее крутит рычажки, нервничает. Наконец она поймала голос отца.

«…У Таро нет родных, никого нет…»

За стеклом две девушки ещё настойчивее торопят Борисова, показывая ему на часы.

Борисов говорит всё быстрее:

«Потому я и обращаюсь к вам, товарищи мальчики… Может быть, кто-нибудь из вас захочет послать ему свою фотографическую карточку… Тогда запишите адрес. Его нужно писать по-английски… Если сами не справитесь, попросите, чтобы вам помогли».

Тася выключает приёмник.

— Адрес я у папы уже взяла.

Лариса недовольно дёрнула плечиком:

— А ты тут при чём? Твой папа сказал «товарищи мальчики».

Какой-то мальчуган, навалившись на стол, кричит в телефонную трубку:

— Папа, когда ты придёшь домой? У тебя плёнка не кончилась? Мне нужна моя фотокарточка для дружбы с Японией.

Клетка с кроликами на школьной ферме.

Мальчик с крольчатами на руках торопит кого-то:

— Снимай скорей, а то они разбегутся!

Старший брат снимает младшего:

— Не напрягайся ты! Сделай естественное лицо!

— Сейчас сделаю естественное! — с готовностью соглашается младший. — Так?

Целая семья готовится к групповому снимку. Дедушка и бабушка заслонили спинами внука. Он протестует:

— Подвиньтесь! Меня не видно! Он ведь просил мальчика прислать, а не дедушку!

Мальчуган лет шести выдирает из толстого семейного альбома свою фотографию, говорит с досадой:

— Когда я был маленьким, чуть не каждый день снимали, а вырос — ни одной карточки! Придётся чуть не грудного посылать!

Недовольно рассматривает фотографию, потом кладёт её снова в альбом.

Вырвал листок из тетради, рисует мальчика. Подписал: «Это я».

Рисует рядом другого такого же мальчика. Подумал… Сделал ему глаза раскосыми. Подписал: «Это ты». Кладёт свой рисунок в конверт.

…Табличка «Фотокружок».

У дверей выстроилась очередь мальчиков. Подбегает ещё один.

— Ребята, я — пересняться! У меня два носа вышло! Не посылать же с двумя носами!

Где-то в горах, на лихом коне, снимается юный всадник в лохматой папахе.

Снимается у станка паренёк в школьной мастерской, беспокоится:

— А планшайба будет видна?

На шумном, красочном, осеннем базаре снимаются в картонном «спутнике». Из круглого окошка иллюминатора выглядывает круглая физиономия какого-то мальчугана.

Право, можно подумать, что мальчишки всей страны решили послать свои фотокарточки «для дружбы с Японией».

Комната Борисовых. Андрей Петрович настраивает скрипку, слышно, как звенит струна.

Тася, красная, растрёпанная, горячо доказывает отцу:

— Потому, что неправильно! И Лариса считает, что неправильно!

— Ну, если даже сама Лариса, тогда, конечно… — пробует отшутиться Андрей Петрович. Опять принимается натягивать струну, она звенит всё громче.

— Ты должен был сказать «товарищи мальчики и товарищи девочки», — доказывает Тася.

— Сколько же можно, в конце концов?! — взмолился Андрей Петрович. — Твердишь одно и то же…

— Значит, по-твоему, девочки не товарищи? — не унимается Тася.

Слышится звук лопнувшей струны.

— Струны и то не выдерживают! — рассердился Андрей Петрович.

Но Тася начинает с новой силой:

— Наши девочки всё равно ему напишут, всё равно!

Шумная компания девочек у почтового ящика. Они по очереди опускают письма.

— Тася замечательное письмо написала! Я всё, всё у неё списала, до последней буквы. Письмо ведь не диктант, можно списывать, — рассуждает одна из девочек.

— Я тоже у Таси списала, а Света — у меня, — говорит другая.

— А я у Светы! — радостно сообщает третья.

— Постойте, выходит, что мы все ему одинаковые письма написали? — растерялась Тася.

Девочки, опустившие письма, растерянно смотрят на почтовый ящик.

— Ой, что мы натворили!

— Ну и что ж такого! — пожимает плечиком востроглазая Лариса. — Подписи-то у всех разные…

К ящику мчится компания мальчишек. Увидели девочек.

— А вы кому пишете?

— Вам, конечно, — задорно отвечают те. Кричат наперебой: — Чур, наш ящик! Вы на углу опускайте!

— Ящик не ваш, а государственный, — доказывают мальчики.

— На углу государственный, а этот наш, — не сдаются девочки.

— На углу мы были, там уже пятьсот вторая школа опускает.

Почтовый ящик на углу школьники берут приступом. Крик такой, что невозможно разобрать ни слова. Кто-то уже дубасит кого-то… Все рвутся к ящику, в него летят письма, письма, письма…

Рыбацкий посёлок на окраине курортного городка. Лежат перевёрнутые лодки…

Дощатые домики рыбаков.

В какой-то хибарке, на земляном полу, поджав ноги, сидит Таро, вынимает из конвертов и раскладывает вокруг себя фотографии советских мальчишек. Вот уже весь пол усеян фотокарточками: мальчики, мальчики, мальчики… Весёлые мальчишеские лица смотрят на Таро.

Небольшое почтовое отделение.

Молодая японка объясняет кому-то:

— У нас затор… Мы утонули в письмах.

Три девушки и знакомая нам Митико-сан (мы её видели на пристани) быстро штемпелюют конверты.

Два японца вносят и кладут на пол мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.

Одна из девушек не выдерживает:

— Боже, что с нами будет!

— Погибнем! Я уже предупредила мужа, — с серьёзным видом говорит Митико.

— Вы ещё можете шутить, Митико-сан? — жалобно тянет одна из девушек.

И снова два японца вносят огромные мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.

Девушки в изнеможении продолжают разбирать конверты. Суетливый человек с блокнотом торопливо подошёл к Митико. Быстро, напористо задаёт вопросы:

— Письма из разных городов?

— Из разных.

— И все этому мальчику?

— Все ему. Уже девять тысяч писем…

— Девять тысяч? И письма всё идут?

— Всё идут.

— Надеюсь, из других редакций у вас ещё никого не было?

— Вы всех опередили, — улыбается Митико.

— Как всегда, — уверенно говорит суетливый человек; на ходу помахав блокнотом, уходит.

Теперь уже четыре японца молча вносят мешки с письмами. И снова слышится:

— Боже! Мы утонули в письмах…

Пустой ресторанчик. Посетителей почти нет.

За стойкой грустно вздыхает Судзуки.

— Перестань вздыхать, — раздражённо шепчет Элли.

— Я не вздыхаю, — тяжело вздохнув, говорит Судзуки, — наши дела совсем не так плохи.

— Не плохи! Кругом в долгах. Надо было уезжать из Чикаго, чтобы оказаться в этой дыре!

Судзуки начинает сердиться, но внешне он невозмутим:

— Я тут родился… Во мне течёт японская кровь.

— Пятнадцать лет прожил в Чикаго, и вдруг в нём потекла японская кровь, — усмехается Элли.

— Замолчи, — резко сказал Судзуки.

Вбегает Кэтрин, торопится рассказать:

— Мамочка, что в городе делается! Какой-то господин получил десять тысяч писем!

— Какой господин? — заинтересовался Судзуки.

— Наверно, какой-нибудь миллионер, не нам чета, — замечает Элли.

Кэтрин тараторит, захлёбываясь:

— Ещё одна новость! Почта не работает, там кто-то утонул!

Взволнованная Кэтрин мчится дальше сообщать новости.

Две японки встретились у входа в лавочку, за плечами у каждой привязан спящий малыш.

— Слыхала? Какой-то миллионер утонул.

— Ну, с деньгами он и на дне морском не пропадёт.

— Говорят, он из писем узнал, что разорён, и утопился.

— Известно, богатство что облако…

— У нас с тобой денег нет, мы не утопимся.

Женщины смеются, а за их спинами у спящих малышей качаются ручки и ножки.

Таро, «миллионер», получивший десять тысяч писем, с удовольствием оглядывает свою хибару. Уже не только сколоченные из ящиков фанерные стены её сплошь увешаны фотографиями, карточки советских мальчишек нанизаны на верёвочки, как флажки, и протянуты крест-накрест посреди комнатёнки. На самом почётном месте красуется фотография Андрея Петровича с Тасей.

Таро покачал головой; он явно считает, что девчонка портит всю эту прекрасную мужскую компанию.

Придумал: отклеил марки с конвертов, старательно заклеивает марками Тасино лицо.

Входит Macao. Внимательно оглядывает хибарку, подняв свои широкие, выразительные брови.

— Ого, тут целая выставка!

— Вы ко мне по делу или просто так? — важно спрашивает Таро.

— Просто так… Зашёл посмотреть, кто задал такую работу почте. Ты знаешь, что происходит из-за твоей особы?

Таро польщён:

— Из-за моей особы? А что происходит?

— Катастрофа, — говорит Macao. — Сам подумай… Почта не может работать, её скоро затопит твоими письмами.

Таро засмеялся:

— Как вы смешно говорите!

Macao подошёл к ящику из-под консервов, который служит Таро столом, повертел в руках пустую чашку от риса.

— Значит, растёшь один понемножку?

— Я уже давно вырос, — усмехается Таро. — Второй год работаю у молочника, на его велосипеде.

— Да, тебя не под зонтиком растили… Скажи, а почему они все взялись писать именно тебе?

— Не знаю! Борисов обещал прислать одного мальчика, а прислал десять тысяч!

Macao берёт пачку писем.

— Читаете по-русски? — обрадовался Таро.

— Имею удовольствие читать, — с японской учтивостью отвечает Macao.

Проглядывая исписанные детским почерком листочки, он то удивлённо сводит, то распрямляет свои подвижные брови.

— Вот оно что: он сказал о тебе по радио… Но если все, кто слушает радио, тебе напишут, что же будет на почте с моей женой Митико-сан?

— Вы женаты? — Таро недовольно поморщился. — Я никогда не женюсь, даже когда дедушкой буду.

Macao, скрывая улыбку, протягивает Таро фотокарточку мальчика в папахе верхом на коне.

— Его зовут Гога… Он просит твою фотокарточку.

— Молодец Гога-тян… А его как зовут? — спрашивает Таро про мальчика в «спутнике».

— Коля… Тоже просит прислать твою карточку.

— Коля-тян? Пришлю обязательно, — обещает Таро.

— Лариса, — протягивает Macao фотографию Таенной подруги.

— Девочку — в мешок! — заявляет Таро. — Я всех девочек в мешок складываю, в море их брошу! Послушайте, может быть, у вас есть дочка? Тогда возьмите весь мешок для неё.

— У меня нет детей, — насупил брови Macao.

— Жалко! Если бы у вас был сын, я бы мог дать ему значки. Смотрите — сколько! — Таро высыпает из конвертов гору значков: — Берите!

Macao хочет переменить разговор:

— Послушай, надо что-то делать… Разгружать почту…

Теперь мешки с письмами занимают всё почтовое отделение, громоздятся до самого потолка.

— Это всё мне? — не верит своим глазам Таро.

— Мы тебя отсюда не выпустим, пока не заберёшь все письма, — говорит одна из девушек.

— Все заберу!

Таро подошёл к двери, свистнул. Вбегают мальчишки — его ровесники, пареньки из рыбачьего посёлка, громко стучат их деревянные сандалии — гета, одетые на босу ногу.

— Всех своих приятелей привёл, — говорят девушки.

— Давай поспевай! — покрикивают пареньки, перетаскивая, разбирая пачки и мешки с письмами.

Сидя за своим рабочим столом, Митико то и дело оглядывается на Таро.

— А с луны ты ещё не получил письма? — спрашивает она.

— Со «спутника» получил! — отвечает Таро.

— Как же ты будешь всем отвечать?

— Расшибусь, а отвечу!

Мальчишки смеются:

— Рука отвалится!

— Где тебе! Тут почтовых марок нужно на тысячу иен! А у тебя одна туфля на две ноги…

Неведомо откуда взявшись, около Таро появляется человек с фотоаппаратом, он похож на танцора или на фокусника. Вот он отбежал в одну сторону, потом в другую, присел на корточки, щёлкает камерой, приподнялся на цыпочки, опустился на колени.

— Меня снимаете? — обрадовался Таро. — Вы мне дадите фотокарточки? Я заплачу.

— Сколько тебе штук?

— Много… Десять тысяч штук, — сам даже растерялся Таро. — Ну можно поменьше… пять тысяч.

Все смеются. Рассмеялся и фотограф:

— Ого, дорого тебе придётся платить!

Митико снова смотрит на Таро, видимо, он чем-то взволновал её.

— Сколько тебе лет, Таро?

— Двенадцать будет… через годик, — отвечает Таро.

— Двенадцать будет, — задумчиво повторяет Митико.

Комната кажется игрушечной. Циновки на полу. Почти нет мебели. Лёгкие деревянные раздвижные стены. На одной из них фотография мальчика, увитая чёрной лентой.

Митико подаёт мужу на подносике свёрнутую мокрую салфетку. Macao, в домашнем кимоно, вытирает руки.

— Бобовый суп? Давно я не ел бобового супа…

— Что? — рассеянно спрашивает Митико, продолжая хозяйничать.

— Я говорю — мой любимый суп.

— Да-да, — снова безучастно повторяет Митико.

Macao хочет вывести её из задумчивости.

— Ну, как письма из России? Схлынули?

— Не совсем ещё, — отвечает Митико.

— Знаешь, я подумал… Парнишка так бедно живёт, стоит отдать ему что-нибудь из тех тёплых вещей… Может быть, зелёную курточку?

— Если ты хочешь… я достану её… Но я думаю, сейчас изменится его судьба…

Митико протягивает мужу газету с фотографией Таро. Отвернула лицо в сторону, чтобы он не видел её волнения.

— Неужели ты не замечаешь, до чего он похож?

Улыбается Таро в газете.

Улыбается мальчик на стене.

— Улыбка похожа, — говорит Macao.

— Мне было как-то тяжело его видеть, — сказала Митико и замолчала.

Macao пытается её успокоить:

— И не надо тебе его видеть… Он совсем и не похож… Наш сын сейчас был бы взрослым.

— Да, — горько говорит Митико, — взрослым… Ему бы уже не годилась зелёная курточка.

Подходит к фотографии на стене, незаметным движением провела рукой по лицу сына, словно погладила его.

Таро, увешанный сумками, соскочил с велосипеда возле одного из домов, хочет поставить бутылку молока в ящик. Но его тут же окружают любопытные:

— Вот он, этот мальчик!

— Сегодня сколько писем?

— Я читал в газете, что ты играешь на бутылках. А ну-ка покажи, — просит Судзуки; он разглядывает мальчика, сосредоточенно о чём-то думая.

Таро быстро расставил несколько бутылок на тротуаре, начинает выстукивать палочкой ритм, напевает:

Так увлёкся, что не заметил — к нему приглядывается какой-то молодой человек.

— Ну, хватит, — сердито говорит он.

Таро почтительно кланяется.

— А что? Я слишком громко пел?

— Не притворяйся… Ты, кажется, вообразил, что если получаешь письма из России, значит, можешь нарушать постановление?

— Разве запрещено получать письма? — хитрит Таро.

— Не в письмах дело. Ты прекрасно знаешь, что закон запрещает несовершеннолетним зарабатывать. На это есть взрослые.

— Что вы, я только пою, смотрите… — пытается уверить Таро.

— Ещё раз тебя увижу — попадёшь в полицию.

Таро, мрачный, собирает бутылки.

Прохожие медленно расходятся. Но Судзуки не уходит, продолжает смотреть на Таро.

Цветная реклама: на щите письма, марки, иероглифы. Реклама ожила, задвигалась… Оказывается, это на Таро надето картонное облачение. Он весело, с гордостью выкрикивает:

— Приходите к Судзуки смотреть на замечательного мальчика, получившего десять тысяч писем!

…Шум голосов… Смех… Аплодисменты…

За стойкой — Судзуки, подтянутый, весёлый. Он словно стал выше ростом.

Таро, неумело наряженный в русский костюм, играет на бутылках свою песенку.

Многие молодые посетители ему подпевают. Элли ходит между столиками, стараясь вызвать интерес к выступлению Таро.

— Десять тысяч писем прислали ему! Он мой ученик, я учу его петь и танцевать. Талантливый мальчик!

— У нас никогда дети так не выступали, раньше этого не было, — качает головой кто-то за столиком.

— У вас многого не было, — улыбается Элли.

Японская комната обставлена европейской мебелью.

Солнечный луч на подушке…

Таро спит не на циновке, а в кровати.

Вот он проснулся, не сразу вспомнил, где он и что с ним.

С интересом рассматривает кровать. Вскочил, попрыгал на матраце.

Подбежал к зеркалу, полюбовался на себя в новом ночном кимоно. Отвешивает себе низкие поклоны. Так развеселился, что хохочет вслух.

За дверьми Кэтрин, с котёнком на руках, сгорает от любопытства.

— Таро? Ты смеёшься? Почему ты смеёшься?

Таро, стоя посреди комнаты, громко храпит, желая обмануть Кэтрин.

— Ты спишь? Как же ты смеёшься, если ты спишь? — недоумевает она за дверью.

Решив, что девочка ушла, Таро достаёт из-под кровати ящик из-под консервов, который служил столом в его хибарке. Теперь он полон фотокарточек. Усевшись на пол, Таро вынимает из ящика фотографии мальчишек, здоровается с ними, кланяясь:

— Коля-тян… Вася-тян… Юра-тян…

Кэтрин тихонько приоткрыла дверь, пускает в комнату котёнка. Потом входит сама.

— Извините… Тут мой котёнок… Он без меня двух минут не может прожить…

Таро, не взглянув на девочку, почмокал губами, позвал котёнка.

— Он не пойдёт к тебе без моего разрешения, — уверяет девочка. Увидев, что котёнок прыгнул к Таро на руки, она говорит с достоинством: — Можно, я разрешаю.

Неслышно ступая, входит Судзуки.

— Ну как, отдохнул?

— Здорово отдохнул. Вы мне дайте денег вперёд, пожалуйста.

— Зачем тебе деньги?

— Как — зачем? Сниматься! Мне срочно.

Таро, счастливый, довольный, снимается в маленьком фотоателье.

— Так хорошо? Смотрите, я улыбаюсь изо всех сил!

— Шикарно улыбаешься, — хвалит фотограф.

— Вы меня отпечатайте поскорей, сто штук.

— Богатый заказчик! — удивился фотограф.

— Пока даю задаток.

Таро отсчитывает деньги, отдаёт всё до последней монетки.

На небольшой площадке детский праздник. Высокая эстрада украшена разноцветными бумажными фонариками. Три молодые девушки и Митико танцуют бон-одари — японский народный танец.

У эстрады толпятся дети, они в нарядных летних кимоно.

— Танцуйте с нами в честь мира! Танцуйте веселей! — обращается к детям Митико.

И несколько ребят начинают кружиться, взявшись за руки. В круг становится и Таро.

Чуть поодаль Кэтрин с котёнком на руках разговаривает с толстяком Кэнзо. Он одет по-взрослому: в рубашке с галстуком. Он не сводит глаз с хорошенькой Кэтрин, угощает её леденцами. Она спрашивает неожиданно:

— Скажи, Кэнзо, ты храпишь во сне?

Кэнзо хочет угодить девочке:

— Вот уж никогда!

— А я знаю мальчика, который очень громко храпит и смеётся во сне, — хвастается Кэтрин.

— Если я захочу, я громче тигра могу храпеть, — уверяет Кэнзо. Делает это так добросовестно, что котёнок на руках у Кэтрин шипит, выгибая спину.

А на эстраде танцует теперь одна Митико. Девушки, стоя в стороне, обмахиваются веерами.

— Мы с ног валимся, а она хоть бы что…

— Она собирается идти пешком по городам, в поход мира.

Возле эстрады, среди гуляющих, прохаживается Macao. Он увидел Таро, который пляшет в кругу ребят. Macao опасливо поглядывает на него: не хочет, чтобы Митико с эстрады заметила мальчика.

А Кэтрин смотрит на Таро с открытым восхищением.

— Кэнзо, ты умеешь так танцевать?

— Вот ещё! Так только в деревне пляшут, — отвечает Кэнзо. — Зато я сильный! А у Таро никакой мускулатуры.

Кэтрин задорно кричит:

— Таро! У тебя никакой мускулатуры?!

Таро усмехается, выбегает из круга.

— А ну, толстяк, выходи! — кричит он.

Сразу нашёлся судья и подал знак. Сначала идёт церемония как у взрослых бойцов, потом мальчишки сцепились, и пошла потасовка. Перевес на стороне Кэнзо: он тяжелее и гнёт Таро вниз. Дети бурно хлопают Кэнзо.

Кэтрин заставляет котёнка бить лапками.

Но Таро неожиданно ловко изворачивается, бросает противника на землю. Теперь все бурно аплодируют ему.

Кэтрин подпрыгивает, радуется.

Проходя мимо неё, Таро тихонько вытащил из кармана верёвочку с бумажкой на конце и тянет её за собой по земле.

Котёнок выпрыгнул из рук девочки, побежал за бумажкой. Таро подхватил его и пошёл дальше, не удостоив Кэтрин даже взглядом.

Вечер… Таро стоит перед домом Macao, напоминает ему:

— Вы мне обещали написать адреса. Не всем, конечно, я пошлю сто карточек. Мне сказали: шикарно получусь, — торопится объяснить Таро.

— Ну что ж, раз обещал — напишу, — понизив голос, говорит Macao.

— Я ваш адрес на почте узнал.

— На почте? Нет, ты туда, пожалуйста, зря не ходи.

— Хорошо, я сюда приду, к вам…

— Нет, — шепчет Macao, — и сюда тоже тебе нельзя.

— А почему? — недоумевает Таро.

— Кто здесь? — спрашивает Митико, неожиданно появившись на пороге.

Macao, быстро взяв Таро за плечи, отступает с ним вместе за выступ дома.

Дым папиросы… Macao медленно курит, сидя на камне.

Молчание.

На земле, поджав ноги, хмурый сидит Таро. То ли он не в силах понять сложные переживания взрослых, то ли уже не верит, что Macao напишет адреса, но он спрашивает сердито, даже с вызовом:

— А вы? Значит, вам тоже тяжело меня видеть, если я похож на вашего сына?

— Я — другое дело, — уклончиво говорит Macao, — я мужчина. И потом, у всех по-разному выражается горе… Ты не думай, мы с тобой найдём возможность встретиться.

Таро вскочил:

— Не бойтесь, я к вам не приду, сам напишу адреса…

Сунув руки в карманы, он решительно зашагал в сторону.

В комнате есть стол, но Таро расположился на полу. Удобно устроившись на циновке, он что-то старательно пишет, вооружившись кисточкой. Пыхтит от усердия, ладонью вытирает лоб.

Около него, на корточках, сидит Кэтрин, заинтересованно следит за его занятием.

— Ой, как плохо у тебя получается! Мазня!

Таро вспыхнул:

— «Мазня»! Я срисовываю русские иероглифы. Думаешь, легко?

Кэтрин, взглянув на разложенные на полу конверты, посочувствовала:

— Трудно.

— Справлюсь! Сквозь скалу пройду, а отвечу!

— Хочешь, новость скажу? — тараторит Кэтрин. — Я буду с тобой вместе выступать, когда мы приедем в другой город.

— Молчи, не мешай, — нахмурился Таро. — Почему в другой город? — вдруг поднял он голову.

— Маме и папе предложили вступить в новое дело. Мы и тебя вкладываем как талант.

— Никуда не собираюсь вкладываться. Получу деньги в четверг, и всё…

— Уйдёшь от нас?.. Останься, ну куда ты пойдёшь?.. Мы тебе будем хорошо платить.

Таро продолжает молча писать. У него ничего не получается, он с досадой отодвинул конверт, взял другой.

— Хочешь, я тебе денег дам? Много денег, — предлагает Кэтрин.

— Откуда у тебя?.. — недоверчиво взглянул на неё Таро.

Кэтрин срывается с места, раздвигает лёгкую бумажную стену и вбегает в другую комнату. На столике стоит шкатулка. Кэтрин снимает с шеи цепочку с ключиком, достаёт из шкатулки копилку и возвращается к Таро.

— Полная! Посмотри, какая тяжёлая!

— Откуда у тебя деньги?!

— Потому что я умею с мамой обращаться. Я ей говорю: «Ты самая, самая красивая». И раз — денежка! Если бы ты так попробовал!

Таро негодующе сплюнул в сторону.

Взял копилку, деловито взвешивает её на руке.

— И бейсбол можно купить, и всё-всё! — уговаривает Кэтрин.

— Если бы велосипед, хоть старый, как у молочника… — говорит Таро.

— Я и на велосипед накоплю, — уверяет девочка, преданно глядя на Таро.

Но он возвращает ей копилку:

— Не надо мне! Копи себе на куколок.

Кэтрин укоризненно взглянула на него.

— Невежа! Сапожная щётка! — говорит она, уходя.

Таро складывает в ящик письма и фотографии.

— Юра-тян, если бы ты по-японски понимал… — говорит он, разглядывая пионера с множеством нашивок на рукаве.

…Юра, пионер с нашивками на рукаве, проводит сбор октябрятской звёздочки. Он чувствует себя, по крайней мере, командиром полка.

— Внимание! Тряпочки и щётки все принесли?

— Все, — отвечают октябрята и поднимают вверх сапожные щётки.

— По команде «раз», — говорит Юра, — снимаем с левой ноги башмак.

Каждый из октябрят принимается расшнуровывать левый башмак.

— По команде «два» смазываем башмак мазью.

Он не успевает оглянуться, как октябрята все перемазались.

Юра возмущён:

— Измазюкались как маленькие! Вытирайтесь скорей!

Размазывая чёрную мазь на щеке, одна из девочек что-то шепнула соседке. Вся звёздочка в один миг прилипла к стёклам.

Командир в негодовании:

— Как я должен это понимать?

— В школу почтальон идёт. Может быть, письмо из Японии?

— Почтальон?!

Мгновенно потеряв свою солидность, Юра вихрем вылетел в коридор, забыв, что он в одном башмаке.

Площадка лестницы многоэтажного московского дома. Из лифта выходит женщина-почтальон с раздувшейся сумкой писем.

Дверь отворяется, оттуда выглядывает какой-то мальчик:

— Тётя Шура, ну как?

— Нету из Японии, — привычно отвечает она, спускаясь этажом ниже.

И здесь её уже поджидают ребята, встречают вопросительными взглядами.

— Объясняю — нету из Японии.

На площадке следующего этажа её встречают Тася и Лариса.

— Тётя Шура, научите, как нам узнать, получены наши письма в Японии?

Тётя Шура задумалась.

— Сложное дело: зарубеж. Попробуйте запросить ихнюю почту, доставлено письмо или нет.

Лёжа на полу, уткнувшись в циновку, плачет Кэтрин:

— Завтра четверг, четверг…

Подбегает Элли:

— Тебя обидели? Кто тебя обидел?

— Завтра четверг… — всхлипывает Кэтрин.

— Скажи, в чём дело? Хочешь, чтобы у тебя глаза были красные?

— Не нужны мне глаза… — плачет Кэтрин. — Ты обещала, что я буду с ним танцевать, а он не поедет с нами, выкупит завтра карточки и уйдёт…

Вечер над курортным городком. Всюду рекламы — красные, жёлтые, зелёные… Они вертятся, плывут, мигают, исчезают и вспыхивают вновь. В освещённой витрине магазина красивый велосипед. Мимо идут Элли, Судзуки, Кэтрин и Таро.

Элли, будто случайно, остановилась у витрины:

— Какая прелесть, смотрите… Красавец…

— Красавец, — соглашается Таро.

Хозяин магазина заметил, что покупатели залюбовались, и у велосипеда мгновенно начинают крутиться сверкающие педали.

Элли предлагает:

— Купи себе такой!

Таро поражён:

— Вы шутите?

В глазах у него и удивление и надежда.

Элли делает вид, что хлопочет за мальчика, говорит мужу:

— Ты же должен ему немного денег, купим ему в счёт будущего заработка. Он отработает.

— Ну что ж, отработаешь — и велосипед твой, а пока будешь кататься, — вторит жене Судзуки.

Таро задумался.

— В счёт заработка? Не могу… Я же только задаток дал. Когда же я карточки выкуплю?..

— Когда приедем. Мы скоро вернёмся, — уговаривает Кэтрин.

Таро колеблется. Он отошёл от витрины, потом вернулся, снова отошёл. А велосипед блестит, светится, сигналит, его колёса вертятся, как два сверкающих обруча.

Таро гордо едет на новом велосипеде. На раме устроилась нарядная Кэтрин. Они мчатся, обгоняя официантов, которые, чудом сохраняя равновесие, развозят обеды на велосипедах, подняв на вытянутой руке поднос.

Таро тоже хочет показать себя: едет не держась за руль, проделывая на ходу всякие фокусы.

— Боишься? — снисходительно спрашивает он.

— С тобой я ничего не боюсь, — смеётся Кэтрин.

Вдруг на лице Таро отразилось замешательство. Он увидел свою фотографию в витрине того фотоателье, где он снимался. Снимок действительно хорошо получился.

Велосипед подпрыгнул, и Кэтрин от толчка чуть не слетела с рамы.

— Тише, ты! — кричит она испуганно.

Таро круто тормозит, разворачивается и, мрачно взглянув на себя в витрине, едет в обратную сторону.

Митико у витрины фотоателье сосредоточенно рассматривает карточку Таро.

Видимо решив, что она тоже собирается сниматься, хозяин предупредительно вышел на улицу, приглашает:

— Удачный снимок… И вы тоже так получитесь, прошу…

— Нет, благодарю вас, мне надо увеличить карточку для похода мира.

Митико вошла в фотоателье, вынимает из узелка фотографию сына.

Фотограф удивлён:

— Постойте… Они братья?

— Нет, случайное сходство, — качает головой Митико.

Фотограф рассказывает:

— Знаете, тот мальчик заказал сто карточек, а сам куда-то пропал. Сто карточек — это не шутка…

— Как — пропал? — недоумевает Митико.

В рыбацком посёлке приятели Таро, которые помогали ему разгружать почту, посмеиваясь, переговариваясь, тащат вдоль развалившегося забора мешки с письмами.

Навстречу им Macao:

— Куда это вы?

— Выбрасывать несём, — веселятся мальчишки.

— Таро оставил у меня два мешка. Мать сердится: место занимают.

Macao покачал головой:

— Выбрасывать? А я вам ещё одно письмо принёс.

— От кого?

— От московской девочки. Она спрашивает, получил ли Таро письма русских детей и почему он не отвечает. На первый вопрос Митико-сан могла ей ответить, а на второй — нет.

И Macao вопросительно смотрит на ребят.

— А мы откуда знаем? Он куда-то уехал…

— Давайте мы вместо него ответим хоть на несколько писем. Я вам помогу, а то неудобно получается, — предлагает Macao.

Один из мальчишек вытаскивает наугад письмо из мешка:

— А что они там пишут?

Macao читает:

— «Однажды жёлтый обруч прошёл по всей планете…» Тут какая-то сказка или легенда: как будто московские дети катили обруч и пустили его по всему свету. И будто дети всего мира — белые, жёлтые, чёрные — подталкивают его своими руками, посылают этот обруч дружбы по всей земле… «По дорожке, по бульвару, по всему земному шару».

— Это же песенка Таро! — удивились мальчики.

— А он слов не знает, поёт — та-та…

Один из мальчиков фантазирует:

— Я тоже сам видел этот обруч, он катился мимо цветущего вишнёвого дерева.

Мальчики смеются, не верят.

Но Macao поддерживает фантазёра:

— А что ж, может быть, он и видел.

В Москве у входа в Дом Союзов дежурит толпа мальчишек.

Широкая лестница, ведущая в Колонный зал, тоже заполнена мальчишками. Они нетерпеливо ждут скрипача Борисова, то и дело посматривают на верхнюю площадку.

А он за кулисами, укладывая в футляр свою скрипку, спрашивает кого-то:

— Как бы мне выбраться отсюда другим ходом?

Крадучись, он выходит через запасной выход. Но не тут-то было! Ватага мальчишек мгновенно окружает его:

— Почему Таро не отвечает?

— Мы написали, а он не отвечает!..

— Вы же обещали, что он напишет, — перебивают они друг друга.

Андрей Петрович тщетно пытается их уговорить:

— Ну что вы за мной по пятам ходите?! Не знаю, почему он не отвечает!

Мальчики недовольно шумят.

Семья Судзуки уже в новом городе, где больше световых реклам, больше нарядных полотнищ с иероглифами на стенах домов…

Ресторан, который арендует Судзуки в этом городе, просторнее и обставлен лучше прежнего. Но настроение у Элли плохое.

— Смотри, как надо работать! — сердито говорит она Таро.

В тренировочном костюме, извиваясь и раскачиваясь, она вертит вокруг себя обруч, показывая движения хулахупа. Таро замечает беззлобно:

— Вы застрянете, вас оттуда и не вытащишь.

— Ты, кажется, и впрямь вообразил, что ты талант, — рассердилась Элли, — а здесь у тебя никакого успеха. Все давно забыли про твои письма. Одна надежда на новый номер. Повтори движение, будешь выступать со мной.

— С вами? Я с вами не брался.

— Возьми обруч и повтори движение! — повысила голос Элли.

— Не буду с вами!

Элли прикрикнула:

— Отниму велосипед!

— Тогда отдайте деньги, которые я заработал!

— Детям запрещено зарабатывать, — насмешливо говорит Элли и хочет дать ему подзатыльник.

Таро увёртывается.

— Если бы не моя доброта, я бы давно тебя прогнала. Вспомни, каким ты пришёл к нам.

Таро, уязвлённый её словами, на ходу скинул новую тренировочную курточку:

— Нате!

Снял брюки, швырнул их на пол:

— Нате!

Оставшись в одних трусиках, Таро сбрасывает туфли с ног.

— Нате!

Таро лихорадочно собирает свои вещи. Надел старый костюм, напялил картузик. Выдвинул из-под кровати ящик, где лежали фотокарточки. Видит, что ящик пуст. Не веря себе, Таро стоит ошеломлённый. Весело вбегает Кэтрин. Таро вне себя бросается к ней:

— Где мои карточки? Юра-тян, Гога-тян… Ты взяла?

Кэтрин опешила, на её лице растерянность.

— Я не брала…

— Ты взяла! Ты! Кто же ещё?! — наступает на неё Таро.

Таро расспрашивает мусорщика:

— Пожалуйста, а мусор куда увозят?

— Выбросили что-нибудь?

— Наверно, выбросили, — кивает Таро.

— Кольцо? Часы?

— Письма.

— Ну, письма… Ещё напишут.

— Нет, больше не напишут.

Кэтрин, опечаленная, идёт по улице.

Черноголовая малышка-девочка спрашивает её:

— А почему ты одна, без него?

Кэтрин вздыхает:

— Он ушёл.

— А я знаю, где он, — говорит малышка.

— Ты его видела? Когда?

— Сейчас видела, он с мальчишками… Они в менко играют, — рассказывает девочка.

Глаза Кэтрин заблестели, огорчение словно смыло с её лица.

— Бежим скорей!

Малышка на ходу рассказывает:

— Слышу — его голос.

— Он пел? — спрашивает Кэтрин.

Малышка смеётся:

— Он не пел, а мяукал.

— Про кого ты говоришь? — растерялась Кэтрин.

— Про твоего котёнка.

— Про котёнка? — упавшим голосом переспрашивает Кэтрин и уже машинально идёт за малышкой.

На узкой улочке, сгрудившись в кружок, японские ребята азартно сражаются в менко (карты с картинками). Картинками служат на этот раз фотографии советских мальчишек.

— Мой ход! — кричит один из игроков и бросает карточку Юры на землю.

Удивлённые, обрадованные глаза Кэтрин. Она увидела карточки, всплеснула руками:

— Вася-тян! Юра-тян!

И вот уже Кэтрин, с копилкой в руках, полная решимости, уговаривает мальчиков:

— Продайте мне эти карточки.

— Сколько дашь? — заинтересовались игроки.

— Всю копилку! С восьми лет коплю.

Кэтрин разбивает копилку, сыплются монеты. Мальчишки, толкаясь, кидаются их собирать.

А Кэтрин, присев на корточки, торопливо собирает лежащие на земле фотографии.

Мальчишки смеются:

— Мать выбросила — дочка выкупила.

Зашумел, застучал по крышам ливень, вспугнул прохожих. Они торопливо перебегают кто куда.

Кэтрин прячется под навес, укрывая от дождя карточки.

На этой же самой улице, на другой стороне, прячется от дождя Таро. Дети не видят друг друга, их разделяет грохочущая стена ливня.

Рядом с Таро пристраивается молодая японка с мальчиком лет шести.

Ливень затихает.

Кэтрин уже совсем решила выйти из своего укрытия, но по улице, заняв её всю, движется демонстрация.

Зонтики, зонтики, раскрытые чёрные зонтики. Над ними колышутся плакаты.

Медленно идут женщины в чёрных кимоно. Они несут увеличенные фотографии детей, повитые чёрными лентами.

— Это их дети? — спрашивает у матери мальчик, стоящий рядом с Таро.

— Да… Они погибли от американской бомбы. Матери несут их портреты из города в город. Это поход мира.

— А зачем? — спрашивает мальчик.

— Чтобы больше не было войны. — Женщина тревожно прижимает к себе сына.

Вдруг Кэтрин увидела на другом тротуаре Таро. Пробираясь сквозь толпу, она окликает его. Он обернулся, увидел её, но бросился бежать…

Колонна задержалась, остановилась. Митико оказалась возле молодой женщины с мальчиком. Он показывает на фотографию сына Митико, которую она несёт.

— Мама, смотри!

— Он тоже погиб, — говорит женщина.

— Что ты, — возражает мальчик, — он рядом с нами стоял… Ваш сын тут сейчас стоял…

— Мой сын?

— Замолчи… — говорит молодая японка. — Не слушайте его, но тут правда был мальчик очень похожий…

— Да, я знаю, о ком вы говорите, они похожи как братья… Но разве он здесь? Где же он?

А Таро мчится стремглав, убегая от Кэтрин. И всё-таки где-то в садике перед деревянным храмом она почти догнала его. Кричит, запыхавшись:

— Подожди!.. Я нашла карточки…

Таро остановился, обрадованный.

Запыхавшаяся Кэтрин опускается на скамейку.

— Мама их выбросила. Нечаянно… — добавляет она.

— Ты молодец, — говорит Таро, с трудом отдышавшись… — Я не думал… что девчонки… так быстро могут бегать.

Присев на край скамейки, он перебирает фотографии. Ему попадается карточка Борисова с заклеенной марками Тасей. Осторожно отклеивает марки с её лица.

— Кто её залепил? — спрашивает Кэтрин.

— Так, дурак один, — говорит Таро и встаёт со скамейки.

— Куда ты пойдёшь теперь? — спрашивает Кэтрин.

— Доберусь как-нибудь до своего города…

— А мне пришлёшь письмо?

— Пришлю когда-нибудь.

— Скорей присылай, я буду ждать.

У храма — гадальщик. В руках у него медный сосуд и палочки с номерками. Кэтрин подходит к гадальщику, даёт монету, вытаскивает номер. Гадальщик подаёт ей бумажку.

— Прочтите, пожалуйста, — просит Кэтрин.

Гадальщик читает:

— «Будь трудолюбив, и к концу жизни исполнится твоё желание».

— А раньше нельзя? У меня очень важное желание. Мне нужно, чтобы оно раньше исполнилось… — объясняет Кэтрин.

Ранний рассвет… Шум моря.

В рыбачьей лодке, свернувшись калачиком, спит продрогший Таро. Мимо проходит дядя Дзиро, старый рыбак. Остановился, покачал головой:

— Как крепко спит.

На пристани толпятся пареньки из рыбацкого посёлка. Они в школьных матросках, надетых для торжественного случая. В руках у одних пачки писем, у других — трещотки, свистульки, барабаны.

Мальчики окружили Macao, уговариваются с ним:

— Вы нам подадите знак?

На пристани появляется делегация женщин, не спеша они идут к причалу.

Macao, увидев их, машет рукой. Зазвучала под аккомпанемент трещоток и свистулек песенка:

Окончив петь, мальчики подходят к Митико, кланяются, передают ей перевязанные пачки писем.

Macao тоже церемонно кланяется Митико:

— С моей помощью мальчики ответили почти на полмешка. Просят передать детям в Москве.

Митико торжественно принимает письма и тоже отвешивает традиционные поклоны. Раздаётся гудок парохода. Митико и её спутницы поднимаются на палубу.

А в толпе мальчишек какое-то движение, они показывают в сторону лодок, бегут туда.

— Что там происходит? — заинтересовались женщины на пароходе.

А происходит вот что: из рыбачьей лодки вылезает только что проснувшийся Таро.

Мальчики подбегают, зовут его:

— Идём скорей! Мы провожаем Митико-сан…

Побежавший было за ними Таро услышал имя Митико-сан и остановился.

— Не пойду.

А Митико с парохода увидела Таро, узнала его, кричит:

— Macao, Macao! Он там!..

На лице Митико такое беспокойство, что кто-то из пассажиров спросил:

— Это её сын?

— Может быть, и сын, — отвечает Митико.

— Ваш сын? — недоумевает одна из её спутниц. — Как?! Разве он… нашёлся?

— Мне его нашли, — уже спокойно говорит Митико.

— Кто нашёл?

— Десять тысяч мальчиков, — улыбается Митико.

Пароход медленно отчаливает от берега. Ветер шевелит, подхватывает разноцветные бумажные ленты, протянувшиеся с берега на палубу. Они начинают виться, превращаются в обруч.

Пароход, уходя к горизонту, становится всё меньше и меньше. А обруч становится всё больше, катится по воде, догоняя пароход.

То на одной волне, то на другой, взлетая, катится жёлтый обруч.