Как только Руби Даймонд впервые появилась в “Тиффани”, я поняла, что она прирожденная танцовщица. Обычно это бывает видно сразу, уже по тому, как женщина двигается. Руби ступала так, словно ласкала Она выглядела одновременно и уверенной в себе, и ранимой. Когда началось прослушивание и она поднялась на сцену, все мужчины в зале повернулись посмотреть на нее. И не потому, что у Руби потрясающая фигура, хотя это так, а потому, что в ней было нечто такое, что их притягивало.

Заиграла музыка, Руби вышла на сцену, но целых тридцать секунд не двигалась с места. Она просто стояла, глядя прямо перед собой, словно высматривала кого-то или что-то за огнями софитов. На ней были только футболка и бикини, она стояла, покусывая нижнюю губу. У нее были большие карие глаза с поволокой, длинные темно-каштановые волосы девушка уложила узлом на затылке. На несколько мгновений каждый мужчина в зале поверил, что Руби — девственница и собирается предложить себя ему, только ему одному.

Как стадо, они сгрудились перед сценой, на лицах появилось одинаковое выражение — что-то вроде покровительственной нежности старшего и более мудрого любовника. Казалось, Руби смотрит на каждого мужчину в отдельности, на ее губах заиграла улыбка, и тут она начала двигаться. Все зрители были у нее в кулаке, и еще до того, как она сняла футболку, подвязка была битком набита банкнотами. Мужчины не свистели и не кричали, как обычно во время выступлений стриптизерш. Они одобрительно перешептывались и улыбались, словно молодые мужья в первую брачную ночь. Они были очарованы. В своей мягкой, открытой манере Руби, казалось, отдавала себя им совершенно искренне, беззаветно, но я следила за ее глазами и поняла: Руби, как и я, профессионал. У нее, конечно, маловато опыта и технике недостает отточенности, но тем не менее у нее задатки настоящей танцовщицы.

После того как Винсент взял девушку на работу, я устроила для нее небольшую экскурсию за кулисы и задала пару вопросов, как всем новеньким.

— Ну, что ты об этом думаешь? — Взмахом руки я обвела раздевалку с длинным гримерным столом, зеркалом во всю стену и металлическими шкафчиками, местами поржавевшими.

Руби просияла.

— Здесь здорово, просто здорово!

В гримерной было светло, и я поняла, что ей не больше девятнадцати лет — примерно столько же, сколько было мне, когда я начинала.

— Это твоя первая работа? — спросила я.

Руби повернулась ко мне, глаза у нее блестели от сознания, что она только что покорила зал.

— Да, — кивнула она. — Первая. Но в прошлом месяце я выиграла на пляже конкурс мокрых футболок.

“Как будто это имеет какое-то значение”, — подумала я, но промолчала.

Я узнала этот взгляд: Руби только что поняла, что существует дело, которое она может делать по-настоящему хорошо. Она могла заставить мужчин ее желать и заработать на этом кучу денег. После своего первого выступления я испытала такой же кайф, да и по-прежнему испытываю, во всяком случае, после большинства выступлений. Стоять на краю сцены, над толпой возбужденных мужчин, и сознавать, что все они — твои рабы, — с этим ничто не сравнится. Они принадлежат тебе.

— Я недавно приехала из Уевахитчки, — вдруг сказала Руби. — У меня есть жилье и все такое, но девушка, с которой мы вместе снимали квартиру, неожиданно уехала. Я не знала, что делать, как расплатиться за квартиру, и тут наткнулась на объявление о просмотре. Словно какой-то голос сказал мне: “Не упускай ни единого шанса, у тебя наступает полоса везения”.

Руби говорила возбужденно, вся на адреналине, ей не терпелось посвятить меня во все детали своей короткой жизни.

— Честно говоря, не знаю, получится ли у меня, — призналась она. — Мистер Гамбуццо сказал, что у нас должны быть какие-то темы, своя постановка. Я, правда, училась танцевать, брала уроки в городской танцевальной студии у мисс Лорен, но это не совсем то.

Она понизила голос, словно подавленная тяжестью поставленной задачи, а потом посмотрела на меня так, словно видела впервые в жизни.

— Что же мне делать? — Руби села, вернее, осела, как будто ноги перестали ее держать, на стул возле гримерного стола и вздохнула: — О, черт!

— Руби, возьми себя в руки! — сказала я. — Ты новенькая, совсем еще зеленая, но у тебя есть талант. Техника без таланта — ничто, просто виляние задом у шеста. Винсент — болтун, никто и не ждет от тебя, чтобы ты с первого дня все умела. Переймешь у нас кое-какие движения, и очень скоро у тебя все будет получаться естественно, как будто танец идет изнутри.

— И мне будет казаться, что никто никогда меня этому не учил, как будто я делала это в прошлой жизни, да?

“Нет, — подумала я, — ничего подобного”.

— В прошлой жизни? — Я пожала плечами. — Насчет этого ничего не могу сказать. Знаю только, что когда я вышла на сцену впервые, то чувствовала себя точно так же, как ты. Поначалу страшно, но когда ты видишь их лица, видишь, как в твой карман, вернее, за твою подвязку, сыплются деньги, ты постепенно входишь в раж. Это ни с чем не сравнимое ощущение, начинает казаться, что это лучшее, что ты когда-либо делала. Тут-то и понимаешь, что ты танцовщица. Если не бороться с этим чувством, оно придет и захватит тебя целиком. А дальше ты выходишь на большую сцену, заколачиваешь большие деньги и становишься сама себе хозяйкой. Никто больше тобой не командует, никогда.

Глаза девушки стали огромными и круглыми, как два серебряных доллара.

— Да-а, — вздохнула она, — это точно. Об этом я и мечтаю.

С этой минуты Руби привязалась ко мне, как щенок. Когда я приходила в клуб на репетицию, она была уже там. Когда она работала над своим первым номером, я ей помогала. Другие девушки в лучшем случае не обращали на нее внимания, а то и насмехались над новенькой — в нашей работе это обычное дело, очень много зависти кругом. Но я рассуждаю так: если ты умеешь танцевать, никто у тебя этого не отнимет. Бездарности либо уйдут сами, либо их выгонят, и нет никакого смысла тратить на них порох, пусть себе выкаблучиваются. Настоящие танцовщицы — вот кого надо искать, вот за кого нужно держаться. Мы все в некотором роде изгнанники, одиночки, чтобы выжить, надо держаться вместе.

Руби была хороша, но молода и неопытна. Чтобы узнать все, что я знаю, мне понадобились годы. Я, конечно, не старушка, но ее девятнадцать и мои двадцать девять разделяет расстояние в десятки световых лет. Днем я, конечно, могу, если надо, сойти за ранимую девственницу, но зато могу и подарить незабываемую ночь тысячи наслаждений. В девятнадцать лет таким вещам не научишься.

Я была страшно рада, когда Микки Роудс выбрал мне в пару для выступления на треке “Дэд лейке” Руби Даймонд. Моей протеже предстояло первое большое выступление.

— Почему он выбрал меня? — то и дело спрашивала Руби. — Почему не Марлу, не Ивонн? У них больше опыта, чем у меня.

Мы лежали на полу в моей гостиной, уставшие от работы над новой программой. Мне надоело, что она задает один и тот же вопрос, и я решила ее просветить.

— Послушай, Руби, наш босс и Микки Роудс заключили сделку. “Тиффани” спонсирует открытие гонок и одного из гонщиков. В обмен на то, что Винсент вкладывает небольшую сумму наличными, клуб получает отличную рекламу, а мы с тобой — просто пешки в этой игре. То, что Роудс выбрал нас, не особая честь и не привилегия. Что это означает для нас? Ничего особенного, морока одна. К тому же нам предстоит выступать перед болельщиками, и одному Богу известно, насколько эти обормоты могут распустить руки и языки, а денег на этом мы много не заработаем.

Руби помолчала, обдумывая мои слова, потом рассмеялась.

— Будет тебе, Кьяра, ты что, совсем ничего не знаешь о гонках? Мистер Гамбуццо — спонсор Роя Делла Паркса, я его знаю, потому что училась в одном классе с его младшим братом. Паркс скоро будет вторым Ричардом Петти.

Надо же такое сказать! Боясь оскорбить ее чувства, я отвернулась к окну и закусила губу, чтобы не расхохотаться. Господи, Руби Даймонд всерьез вообразила, что гонщик с захудалого грунтового трека, у которого вся длина-то три четверти мили, может покорить “Инди-500”! Я ни черта не смыслю в гонках, но одно знаю точно: маленький трек в северной Флориде — не то место, где рождаются великие гонщики.

Руби села и серьезно посмотрела на меня большими карими глазами. У меня вдруг возникло ощущение, будто мы ступили на опасную почву.

— Кьяра, я выросла в Уеве, знаю всех этих ребят с трека, мы ходили в одну школу. Многие из них за глаза говорили обо мне гадости, и знаешь почему? — Руби не ждала ответа. — Потому что меня удочерили, взяли из приюта, когда мне было три года. Только поэтому! Ну может, еще потому, что я верю в реинкарнацию.

— Реинкарнацию?

— Ну да, в переселение душ. — Руби заговорила с некоторым вызовом, словно оправдываясь. — В прошлой жизни я была кем-то другим. Мадам Жанет думает, что я была Матой Хари.

Я снова закусила губу, на этот раз еще сильнее, но все равно не смогла бы удержаться от смеха, если бы в это самое время в комнату не вбежала Флафи — моя собачка, гладкошерстная чихуахуа — и не отвлекла нас. Скользя лапами по полу, Флафи вбежала в комнату и остановилась перед Руби. Моя малышка не ластится к кому попало, более того, поскольку я плохо разбираюсь в людях, особенно в мужчинах, я обычно подвергаю их испытанию, которое про себя называю “тестом Флафи”. Если мой новый знакомый не понравится моей собаке, я не буду с ним встречаться. Припоминаю только один случай, когда Флафи ошиблась: это было, когда она сразу приняла Джона Нейлора. Ее оправдывает только одно: она-то не видела, как Нейлор целовался с той красоткой на гоночном треке “Дэд лейке”.