Позже Джеймс шел по коридору к комнате Оливии на умопомрачительные запахи ростбифа, овощей и свежеиспеченного хлеба, но, дойдя до ее двери, приостановился убедиться, что письмо на месте.

Оуэн, возможно, никогда не простит ему то, что он собирается сделать, но так будет правильно. И не только с точки зрения закона. Оливия – взрослая женщина и должна сама решать, что делать с отцовским письмом.

Твердо намереваясь довести это дело до конца, Джеймс постучал в дверь.

Хилди пригласила его войти, жестом указав на маленький, накрытый скатертью столик, сервированный на двоих и украшенный вазочкой с полевыми цветами.

– Все готово для обеда.

На Оливии было платье из золотистого шелка, в котором незазорно было бы появиться даже на лондонском балу. Глубокий вырез обнажал высокие, спелые выпуклости грудей. Волосы собраны в высокую прическу, за исключением нескольких локонов, которые обрамляли лицо.

Джеймс натужно сглотнул. Зрелище было восхитительным, а когда она улыбнулась, он почувствовал, что способен взобраться на любую пирамиду. Его все в ней восхищает! Она не умеет скрывать своих чувств и откровенно дает знать окружающим, что каждый из них для нее значит.

И живет так, словно каждый день – дар божий.

И Джеймс рядом с ней сознает, что это на самом деле так.

– Прошу, присаживайся, – пригласила Оливия.

Не в состоянии говорить, он улыбнулся и, вежливо кивнув, расположился напротив.

– Чудесно, правда? – Она ослепительно улыбнулась в мерцании единственной свечи.

– Воистину так.

Хилди прочистила горло.

– Мы с Терренсом пообедаем внизу, а после отправимся к плотнику. Но то, что у вас будут костыли, вовсе не означает, что вы сможете ими завтра пользоваться. Доктор сказал, вы должны отдыхать два дня.

Оливия задумчиво нахмурила лоб.

– Ну, думаю, утро второго дня определенно можно счи…

– Нет! – в один голос заявили Джеймс и Хилди.

– Что ж, прекрасно. – Плечи ее опустились, но тень улыбки осветила лицо. – Я не стану с вами спорить, и уж тем более с Хилди. Посмотри, она даже отыскала для нас бутылку вина!

Зардевшись от смущения, служанка взяла свою шаль и сумочку.

– Мне хотелось, чтобы ваш обед был особенным. Последние два дня вам пришлось нелегко.

– Я сама во всем виновата, – вздохнула Оливия. – А тебе спасибо за то, что помогла мне справиться.

– Отдыхайте, – сказала Хилди, направляясь к двери. – До мастерской плотника далековато, но, думаю, к девяти-полдесятому вернусь.

Служанка ушла, оставив их наедине. После короткого уютного молчания Джеймс сказал:

– Прекрасно выглядишь. Если бы я знал, что сегодняшний вечер будет таким официальным, то непременно захватил бы смокинг.

– Я постараюсь не обращать внимания на твой чересчур скромный наряд, – подхватила шутку Оливия, – если пообещаешь не замечать, что на мне только одна туфля.

– Согласен. – Он налил им вина, затем протянул руку через стол и сжал ее ладонь. – Я сегодня уже упоминал, что должен кое-что тебе рассказать. Видишь ли…

– Постой. Думаю, сначала нужно произнести тост. – Оливия подняла бокал, на секунду задумалась, и в глазах ее вспыхнули лукавые искорки. – За этот вечер. Пусть он будет полон сюрпризов, которые доставят нам радость сейчас… и останутся в наших воспоминаниях навсегда.

Он тоже поднял бокал, кивнув в знак согласия, хотя и сомневался, что сюрприз, который ей подготовил, станет тем, который она подразумевала.

– Нас некому обслуживать, – заметила Оливия, – но, признаюсь, так даже лучше: можно представить, что мы одни во всем свете и нет никого, кроме нас.

– Позволь в таком случае мне поухаживать за тобой. – Он снял крышки с блюд и отложил в сторону. – С удовольствием сыграю сегодня роль лакея. Что бы ни понадобилось – только попроси.

– Мне столько всего хочется! Но знаешь, чего больше всего?

– Бога ради, скажи, и я выполню любое твое желание.

– Мне бы хотелось знать, чем тебя так привлекает Египет, что ты готов оставить все: удобства, развлечения, своих родных и друзей – ради того, чтобы заняться исследованиями.

– Это сложно объяснить.

– И все-таки попытайся: я хочу понять.

Никто никогда не интересовался этим, но Джеймс видел, что она спросила не из праздного любопытства – его ответ для нее действительно важен.

– Твой брат и Фоксборн полагают, что в Египет я сбегаю от ограничений, накладываемых обществом… особенно от шейных платков, – попытался он свести все к шутке.

– А они ошибаются?

Джеймс ухмыльнулся.

– Не совсем. Большую часть шейных платков я намерен оставить дома. Но дело не только в этом.

Она проглотила кусочек спаржи и ободряюще улыбнулась.

– Когда мне было двенадцать лет, я прочитал про гробницы в древних пирамидах и увлекся греческой концепцией загробной жизни. Мне хотелось верить, что, помимо этого мира, есть иной, и я спросил маму, каким в нем был бы Ральф. Был бы он здоровым и сильным? Смог бы выражать свои мысли так же, как все мы, – ясно и без усилий?

Оливия отложила вилку.

– И что она ответила?

– Она заплакала. А потом спросила, что думаю я по этому поводу. Я сказал, что если фараон в загробном мире мог иметь солдат, и слуг, и кошек, то Ральф по крайней мере мог бы иметь здоровье.

Оливия тихо вздохнула.

– Мне это кажется совершенно разумным и правильным. Стало быть, ты, как и египтяне, считаешь, что все, чем мы дорожим при жизни, понадобится нам и после смерти?

– В некотором роде. Но речь идет отнюдь не о богатстве или слугах, не только об этом.

– О чем же еще?

– О нашей любви к родным и друзьям. Думаю, это то, что никогда не умирает.

В глазах у нее заблестели слезы.

– Надеюсь. Мне плохо без отца, но хотелось бы думать, что он любит нас: меня, Роуз и Оуэна, – пусть и издалека.

Иисусе, какой удобный случай!

– Оливия, я…

– Но я не хочу говорить об этом сейчас. – Она промокнула глаза салфеткой. – Расскажи, как росла твоя страсть к Египту.

Чувствуя, что ей нужно время, чтобы справиться с эмоциями, он продолжил:

– Я прочел все, что мог, о древних цивилизациях. После экспедиции Наполеона по египетской теме было написано множество исследовательских томов с картами гробниц, чертежами и рисунками, но я пришел в отчаяние, когда не нашел в книгах ответов на все свои вопросы. Мне хотелось знать, как были построены пирамиды и какой была жизнь у тех, кому выпал не слишком счастливый, на мой взгляд, жребий родиться фараонами. Я решил, что предпочел бы копаться в песках египетской пустыни, а не листать пыльные книжные страницы.

– Стало быть, стремление понять древних египтян привело тебя к изысканиям.

Он на минуту задумался.

– Меня интересуют и другие древние цивилизации или, скорее, возможность обнаружить связующие нити между нами и теми, кто жил тысячи лет назад. Одному французскому лингвисту удалось расшифровать часть иероглифов, найденных в гробницах. Если мы сумеем прочесть оставленные послания, то сможем понять.

– И, таким образом, узнать, что не так уж они от нас отличались.

– Да, – с признательностью отозвался Джеймс. – Мне нравится представлять, что мы связаны своей человеческой природой – своей потребностью любить и быть любимыми.

О, господи! Он лепечет, как идиот.

Оливия вздохнула.

– Как красиво. Кто бы мог подумать…

– Что именно?

– Что ты такой романтик.

– Я не романтик, – возразил он твердо, – а самый что ни на есть реалист.

Она послала ему понимающую улыбку.

– Ну конечно же.

– Помимо всего прочего, эта цивилизация многого достигла. И сама земля, и люди такие незнакомые и экзотичные. Жду не дождусь, когда пройдусь по узким улочкам Каира, проеду по песчаной пустыне и увижу пирамиды и сфинксов.

Оливия откинулась на спинку стула и кивнула.

– Кажется, я понимаю.

– Правда? – Его объяснение нельзя было назвать удовлетворительным, но он не удивился, что ей удалось что-то извлечь из его бессвязного лепета: она всегда понимала его с полуслова.

– В отличие от тебя мне было комфортно жить в своем безопасном, знакомом мире и никогда не хотелось путешествовать по дальним странам. Но ты говоришь об этом с такой страстью, что, возможно, теперь мое мнение изменится.

– Я не пытался…

– Знаю. Просто я рада, что наконец поняла. И от этого сегодняшний вечер кажется еще более волнующим.

– Да?

Она положила салфетку на стол и улыбнулась.

– Вне всяких сомнений. Заканчивай обед, и сам все увидишь.

Он скользнул взглядом по нежному изгибу шейки и соблазнительной выпуклости груди, питая бесстыдную надежду действительно увидеть все.

Оливия сделала изрядный глоток вина. Джеймс был сегодня каким-то особенным. Волнующая мужская сила и шарм были такими же, как всегда, но сегодня Оливия почувствовала то, чего за все годы, что знала и любила его, никогда прежде в нем не видела: уязвимость.

Впервые он перестал быть Эвериллом – блестящим поверенным, непревзойденным боксером и отважным исследователем, – а стал просто… Джеймсом. Джеймсом, который беспокоится о своей семье и волнуется за собственное будущее, как и все остальные простые смертные.

И от этой открытости, этой честности, которую видела в его неотразимых зеленых глазах, она чувствовала слабость во всем теле.

Но вечер только начинался, и преисполненная нетерпеливого ожидания, Оливия сказала:

– Я подумала, что можно было бы сегодня еще немного порисовать… если ты не против.

– Нисколько. Принести рисовальные принадлежности? Поставить стулья на место?

– Пока не надо. На сей раз мы поступим по-другому.

Его вилка зависла в воздухе.

– По-другому?

Она кивнула.

– Мы поменяемся ролями: я буду моделью, а ты – художником.

– Да, но…

Она приподняла край скатерти, вытянула из-под стола саквояж, водрузила себе на колени, словно не слышала его, продолжила:

– Мне только понадобится твоя помощь, чтобы разместиться.

– Оливия, я не рисую.

– Поставь стул ближе к окну, так, как раньше, и помоги мне туда перебраться.

– Художник из меня совсем никакой, – гнул свое Джеймс. – Попытаться описать тебя словами еще могу… могу воспользоваться числами и замерами, чтобы ухватить твою сущность, но о рисовании не может быть и речи.

Оливия поморщилась и не преминула высказать недовольство.

– Джеймс, мы оба знаем, что ни слова, ни цифры не способны описать мою суть. А если ты думаешь, что я позволю тебе приблизиться ко мне с измерительной лентой, то горько ошибаешься. Кроме того, ты ведь даже не пробовал рисовать. Как можно называть себя археологом, если не имеешь маленького блокнотика, в котором делаешь зарисовки своих находок?

– Я свои наблюдения записываю, а не зарисовываю.

Оливия распрямила спину.

– Я не какой-то пыльный, безжизненный артефакт, зарытый на берегу Нила. Я та девочка, которую ты знаешь уже десять лет, и та женщина, которую ты недавно целовал. И ты будешь меня рисовать.

Джеймс изумленно воззрился на нее. Проклятье! Да перед ней устоять невозможно.

– Что ж, будь по-твоему. Но предупреждаю: результат тебе не понравится.

Бог ты мой! Она не ожидала сопротивления на столь ранней стадии, а ведь самая рискованная часть еще впереди.

Пока он расставлял мебель, как она просила, Оливия любовалась бугрящимися и перекатывающимися мускулами у него под сюртуком. С губ ее сорвался невольный вздох.

Он вскинул глаза.

– Ты что-то сказала?

– Гм? Нет. Все выглядит идеально. Теперь, если ты не против помочь мне дойти до стула у окна… ой!

Джеймс подхватил ее вместе с сумкой и прижал к груди, крепкой и теплой твердыне.

Оливия обвила рукой его шею, подумав, что так ему будет легче ее нести. Разумеется, это не имело ни малейшего отношения к желанию коснуться завитков волос на затылке и мощной шеи.

Он не двигался, просто стоял и держал ее, глядя в глаза, как будто хотел что-то сказать – что-то нежное и трогательное.

Нелепость, разумеется. Но это была та самая фантазия, которую она лелеяла лет с двенадцати. Неудивительно, что ей виделось в глубинах его зеленых глаз нечто такое, чего там вовсе не было.

А потом взгляд скользнул к ее рту и задержался.

Сердце молотом застучало в груди, потому что невозможно было ошибиться в том, что означал этот взгляд. Он хотел ее поцеловать.

Какое совпадение: она тоже хотела поцеловать его.

Дыхание его как будто слегка сбилось, что Оливия предпочла отнести на счет пылкого желания, а вовсе не усилий, которые ему пришлось прилагать, чтобы ее держать.

Хотя оба ничего не говорили, Оливия чувствовала лихорадочное биение его сердца. Губы его приоткрылись, и, не думая, она стала обводить их пальцем, наслаждаясь каждым чувственным изгибом.

Джеймс издал какой-то сдавленный звук, на мгновение закрыл глаза, затем легонько прикусил зубами кончик пальца.

Она резко втянула воздух, но не отстранилась, когда он глубже втянул палец в рот – такой теплый, такой порочный – и принялась посасывать. Он не останавливался до тех пор, пока соски у нее не напряглись, а по телу, от макушки до пяток, не разбежалось легкое, восхитительное покалывание.

Когда он отпустил палец, она обхватила его лицо ладонями и нежно коснулась губами уголка его рта, вдохнув такой сладкий знакомый вкус.

Он ответил на поцелуй, но не с прежним необузданным пылом. В этот раз он сдерживался, отдавая лишь столько, сколько давала она, сопротивляясь своему желанию и взрыву страсти, который происходил всякий раз, когда они касались друг друга.

Да, это было хорошо, но она жаждала большего.

Поцелуй от извержения перешел в тихое кипение, прежде чем она неохотно его закончила. Джеймс прислонился лбом к ее лбу и выдохнул ее имя так нежно, что если б она мысленно задержалась на нем, то легко могла бы прослезиться.

С напускной небрежностью она проговорила:

– Каким бы приятным ни было это отвлечение, оно задерживает сюрприз. И мне по-прежнему нужна твоя помощь кое в чем. Во-первых, ты можешь посадить меня на стул.

Может, хоть тогда она сможет ясно мыслить.

Он опустил ее на деревянное сиденье, но руки разжал не сразу, словно не хотел отпускать.

– Что еще надо сделать?

– Возьми покрывало с кровати и подержи передо мной, как ширму.

Он наморщил лоб.

– Не понял…

Оставив без внимания его вопрос, она пояснила:

– Ну, держи его за один край, а второй пусть свисает…

– Нет, я имел в виду зачем.

– А, в этом и состоит сюрприз. Держи покрывало на уровне глаз. И не подглядывай.

Он стоически выполнил ее просьбу, лишь тихонько бормоча что-то себе под нос. Как только покрывало разделило их, Оливия глубоко вдохнула и приступила к перевоплощению. Первым делом вытащила руки из рукавов платья. Этим вечером она попросила Хилди не затягивать до конца шнуровку, но даже несмотря на это, потребовались немалые усилия, дабы освободить руки. Покончив с этой задачей, Оливия запихнула рукава за корсаж платья, чтобы не были видны, и сразу почувствовала себя смелой и дерзкой.

Она взглянула вверх, дабы убедиться, что Джеймс не жульничает, и, удовлетворенная, взялась за волосы. Вытащив сзади несколько шпилек, отчего почти вся масса волос рассыпалась по плечам, она открыла саквояж и начала в нем рыться, отчего внутри что-то звякнуло.

Джеймс переступил с ноги на ногу.

– Что, во имя всего святого, ты там делаешь?

– Терпение, – проворковала Оливия. – Ожидание будет вознаграждено. – Если она в результате не будет выглядеть глупо. Но какой смысл гадать?

Наконец она отыскала корону, которую предварительно украсила золотистой лентой, обмотав ее вокруг остроконечной тиары, и осторожно водрузила на голову. Следующим на очереди было экзотическое ожерелье, которое она изготовила сама из простой золотой цепочки, прицепив к ней сережки и перья. В уши она вдела длинные висячие сережки и добавила еще одно украшение: широкий браслет, настолько большой, что его можно было надеть на руку выше локтя.

Осталось позаботиться еще об одной, последней детали. Она достала из саквояжа сурьму и ручное зеркальце. И хотя руки у нее дрожали, ей удалось нанести тонкие линии на веки.

Ну вот.

Оливия посмотрела на свое отражение. Это лучшее, что она могла сделать, чтобы походить на Клеопатру, по крайней мере учитывая обстоятельства. Сегодня она весь день копалась в своих сундуках и в конце концов придумала этот костюм в надежде вызвать у Джеймса ту медленную тайную улыбку, от которой ее бросает в жар и перехватывает дыхание.

Ей хотелось этого вечера с ним – вечера, который запомнится навсегда. Джеймс – единственный мужчина, которого она полюбила, и ей хотелось одной ночи страсти с ним, даже если из-за этого придется отказаться от шанса выйти замуж за респектабельного джентльмена. Оливия понимала, насколько велик риск, но ведь она уже столько рисковала. И, к счастью, они в сотнях миль от Лондона и осуждающих взглядов света.

Джеймс стоит любого риска. Оливия мечтала о нем десять лет, и если не воспользуется шансом быть с ним сегодня, все ее мечты утекут сквозь пальцы, как песок в пустыне Сахара.

– Ты скоро закончишь?

– Что, руки устали? – Но этим поддразниванием она просто оттягивала момент, которого так ждала и страшилась. А вдруг он сочтет ее наряд нелепым и безвкусным? Он так страстно увлечен Древним Египтом, и ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она опошляет его, сводя все к одной прославленной царице. Ей просто хотелось, чтобы он увидел ее в другом свете. Не как младшую сестру своего лучшего друга или попавшую в беду особу, которую требуется спасать, но как женщину. И, даст бог, желанную.

Она задвинула саквояж под стул, расправила плечи и сделала глубокий вдох.

– Можешь опустить покрывало.

Руки его опустились, и покрывало упало к ногам. Он открыл рот, как будто собирался что-то сказать, да так и застыл.

Немного оправившись от потрясения, Джеймс медленно окинул ее взглядом, отчего сердце Оливии забилось еще лихорадочнее. Тем не менее голову она держала высоко, ожидая его оценки, реакции… хоть чего-нибудь.

– Ты такая…

Она вскинула бровь.

– …такая… я не знаю. – Он опустился на колени и вгляделся в ее лицо, словно надеялся найти там подходящее определение.

– Красивая? – услужливо подсказала Оливия… не без надежды.

– Бог мой, да.

Стало быть, он доволен. И блеск в глазах говорил, что она произвела на него именно то впечатление, на которое рассчитывала. Волна облегчения придала ей еще больше смелости.

– Экзотическая и соблазнительная?

– Оливия. – Он произнес ее имя как предостережение.

Которым она пренебрегла.

Она наклонилась вперед, давая ему возможность беспрепятственно любоваться ее декольте, и спросила:

– Тебе нравится?

Глаза его опустились на золотое ожерелье, мерцающее на выпуклостях грудей, и он натужно сглотнул.

– Какому мужчине не понравилось бы?

– Мне нет дела до мнения других мужчин. Это только для тебя.

– Оливия, – вновь проговорил он осипшим, прерывистым голосом. – Я прилагаю очень, очень большие усилия, чтобы устоять перед тобой. Но ты делаешь это просто невозможным.

Вот и хорошо – значит, ее замысел удался. Нервозность, которую она испытывала поначалу, испарилась. Еще никогда не была она так уверена в том, чего хочет. Пододвинувшись вперед на стуле, она обвила его руками за шею и притянула к себе.

– Сейчас ты можешь выбрать одно из двух.

– Я слушаю.

– Можешь взять бумагу и нарисовать меня…

– Или?

– Или совратить.