Оливия никогда раньше не спрыгивала с повозки на ходу, и сердце ее колотилось как безумное. Она пододвинулась к задку и свесила ноги с края, но земля внизу была много дальше, чем ей представлялось, и, казалось, мелькала с пугающей скоростью. Прыгать на такой скорости и с такой высоты было страшно, даже если она недавно не подвернула бы ногу.

Оливия сделала глубокий вдох и призвала на помощь всю свою храбрость. Пока что все шло по плану. Приехав в Саттерсайд пару часов назад, она отправилась прямиком в булочную, где купила хлеба про запас, а оттуда к зеленщику, у которого приобрела персиков, яблок и спелых ягод. На постоялом дворе прикупила вяленого мяса, сыра и бутылку вина.

Самое важное, что она поговорила с женой трактирщика, уверенная, что Джеймс и Оуэн так или иначе убедят женщину поведать все, что от нее услышала.

Разумеется, она не собиралась ехать на юг, тем более в почтовой карете: так ее выследить было бы слишком легко. Нет, она направлялась в такое место, где никому не придет в голову ее искать, – обратно, в Хейвен-Бридж.

Она бросила лошадь Оуэна за Саттерсайдом в надежде, что брат и Джеймс будут слишком сосредоточены на погоне и не сразу сообразят, что она продолжила путь другим видом транспорта. Найти крестьянина с телегой, направляющегося на север, не составило труда. Оливия испачкала лицо, одежду и саквояж дорожной пылью, покрыла голову темной шалью и подошла к крестьянину на деревенской площади, когда тот заканчивал разгружать зерно. Оказалось, что он едет как раз туда, куда ей нужно. Она попросила подвезти, но никому об этом не рассказывать в обмен на несколько монет. Он пожал плечами и согласился.

На предложение сесть на лавку с ним рядом она сказала, что предпочитает устроиться в телеге сзади и подремать.

Говоря по правде, в соответствии со своим планом она должна была спрыгнуть с телеги где-то за милю до Хейвен-Бриджа, чтобы не рисковать попасться кому-то на глаза и не отвечать на вопросы крестьянина. Если так случится, что его спросят, то он ничего не сможет сказать о своей странной пассажирке, кроме того, что она исчезла где-то между Саттерсайдом и Хейвен-Бриджем.

Колесо телеги наскочило на кочку, и Оливия подпрыгнула так, что аж зубы клацнули. Быстро темнело, и до ее цели оставалось пару миль. Она вытянула шею, окидывая взглядом дорогу: слава богу, никого ни впереди, ни сзади, – подтащила свою тяжелую сумку и столкнула с телеги. Та шмякнулась о землю, подняв облако пыли, но крестьянин ничего не заметил.

Теперь пришел ее черед.

Раз, два, три… пора!

Оливия полетела вперед, приземлилась на четвереньки и кубарем прокатилась несколько ярдов, запутавшись в юбках. С минуту полежала, чтобы перевести дух и удостовериться, что цела и невредима, потом выпуталась из юбок и поспешила за своим саквояжем. А вдруг бутылка вина разбилась? Тогда и смена одежды, и продукты будут испорчены.

Заметив сумку, она прибавила шагу, и когда наконец схватилась за мягкие кожаные ручки, вознесла благодарственную молитву. Содержимое сумки было решающим для успеха ее плана, и, заглянув внутрь, она убедилась, что бутылка осталась целехонькой.

Велик был соблазн продолжить путь по дороге, а не брести по высокой траве, где наверняка полно всяких насекомых да и земля неровная, но она не могла рисковать: вдруг кто-нибудь ее увидит и предупредит Джеймса и Оуэна. Кроме того, одинокая женщина ночью на дороге легкая добыча. Посему она выбрала кусты и каменистую местность, которые могли укрыть ее от посторонних глаз.

Порадовавшись, что надела пусть и безобразные, но зато самые крепкие ботинки, она побрела по траве к небольшому возвышению, где обнаружила узкую тропинку, проложенную, видимо, другими путниками, всей душой надеясь, что не наткнется на кого-нибудь из них на пути в Хейвен-Бридж.

Осторожно ступая по примятой траве, Оливия с опаской поглядывала себе под ноги, чтобы, не дай бог, не наступить случайно на змею, но поскольку солнце уже село и небо быстро темнело, трудно было что-либо рассмотреть.

С каждым шагом сумка становилась, казалось, все тяжелее. Когда одна рука уставала, она перекладывала ее в другую. Через полчаса плечи горели, а руки онемели, но она не решалась останавливаться: до рассвета путь предстояло пройти немалый.

До ее слуха вдруг донесся стук копыт вдалеке, и, присев пониже в придорожных кустах, она затаила дыхание. Стук сделался громче, и скоро по пустынной дороге в темноте галопом пронеслась лошадь, и можно было различить всадника, низко склонившегося к ее шее. Боясь обнаружить себя, Оливия чуть приподнялась и всмотрелась в фигуру всадника.

Широкие плечи, узкие бедра, атлетическая грация. Джеймс. Несмотря на тусклый лунный свет, она узнала его. Она узнала бы его повсюду.

Он все-таки поехал за ней, в чем, впрочем, она и не сомневалась. Да, она надеялась, что письмо разубедит его, но в глубине души знала, что так легко он не сдастся. Тяжелее всего ей было представлять, как он читает письмо, и чувствовать боль предательства, которую, должно быть, испытывал Джеймс.

Ей хотелось окликнуть его, сказать, что любит и что в том дурацком, ужасном письме нет ни слова правды. Хотелось сказать, что готова выйти за него когда и где угодно, и поклясться быть с ним рядом до последнего вздоха, в горе и в радости.

Но это означало бы крушение его мечты, поэтому она осталась сидеть в своем укрытии, дожидаясь, когда стихнет вдалеке стук копыт, а потом уронила голову на колени и заплакала.

– Так-так, что это у нас тут?

При звуке низкого противного голоса она вскочила на ноги и отшатнулась. Внушительного вида незнакомец так крепко ухватил ее за руку, что она вскрикнула.

– Тихо. – Он встряхнул ее с такой силой, что клацнули зубы.

Его цепкий, нахальный взгляд ощупал ее всю с головы до ног, не пропустив и битком набитого саквояжа.

– Удираешь? Неужто никто не предупреждал тебя, как опасно на большой дороге?

Ох, Джеймс предупреждал, и неоднократно.

– Отпустите.

Он хмыкнул, и от его мерзкого смешка по коже пробежал озноб.

– Что в сумке?

– Одежда. Вам не подойдет.

– Посмотрим. – Он поднял саквояж, и глаза его округлились. – Какие у тебя тяжелые платья.

– И туфли, – сказала Оливия, удивляясь, что еще в состоянии дерзить.

Все еще сжимая ее руку, он наклонился, дернув за собой, открыл и перевернул саквояж, вывалив все содержимое на землю. Наткнувшись на бутылку вина, он выгнул бровь и отставил ее в сторону, затем нашел и кошелек с монетами, который поднес к уху и потряс. Довольный своей добычей, он сунул кошелек в карман, рывком поднял Оливию и потребовал:

– Гони свои цацки!

– У меня с собой их нет. – И это была правда. Там, куда она направлялась, украшения были не нужны.

Он наклонился вперед, обдав лицо своим вонючим дыханием.

– Нету? Чегой-то не верится.

Он ухватил ее за подбородок и повернул голову в сторону, проверяя мочки ушей, потом опустил взгляд ниже, зло насупившись при виде ее ничем не украшенной шеи.

– Давай-ка посмотрим на руки.

Она протянула дрожащие руки, запоздало вспомнив про кольцо – золотое кольцо, которое они с Джеймсом нашли у реки.

– Давай его сюда! – прорычал грабитель.

– Нет. – Одно дело – вино и деньги, и совсем другое – это колечко. Это мое обручальное и дешевое к тому же.

Оливия сунула руку в карман и вытащила свои последние монеты.

– Вот, возьмите вместо него и отпустите меня, пожалуйста.

Громила алчно схватил монеты, спрятал в карман и снова встряхнул ее.

– Гони кольцо.

– Я не знаю, смогу ли его снять, – сказал она истинную правду. – Попробую, если отпустите мою руку.

Он подозрительно сузил глаза, но все же отпустил, хотя ни на мгновение не выпускал из поля зрения, словно боялся, что она сорвется с места и пустится наутек.

Но сколько бы Оливия ни крутила кольцо, пытаясь снять, оно оставалось на месте.

– Дай-ка! – в нетерпении прорычал грабитель и, схватив ее за руку, попытался сорвать кольцо, при этом дернув с такой силой, что у нее в глазах потемнело от боли.

Чем больше он тянул, тем сильнее распухал палец, словно его прищемило дверью.

– Пожалуйста, – взмолилась она со слезами на глазах. – Его никак не снять, разве только вместе с пальцем.

Он зло расхохотался и вытащил из голенища сапога нож, на лезвии которого блеснул лунный свет.

– Если ты так хочешь…

Он хотел было снова схватить ее за руку, но она отскочила.

– Погодите. Дайте мне еще минутку: попробую все-таки снять.

Оливия хоть и предпочитала думать, что вор блефует насчет того, чтобы отрезать палец, однако проверять не хотела. Она поплевала на палец, и кольцо чуть-чуть сдвинулось.

– Мне надоело ждать, нахальная девка. Я заберу его сам.

Он сгреб ее в охапку сзади, обхватив за талию, и приставил холодное острое лезвие к щеке.

Кровь застучала в ушах, ноги сделались ватными. Она продолжала крутить кольцо, и оно сдвинулось уже почти на костяшку, но тошнотворное ощущение в животе говорило, что даже если она снимет его, громила ее не отпустит: ему доставляет удовольствие издеваться над ней.

Его вонючее дыхание ударило в ноздри.

– Маленькая злючка.

Острие ножа больно укололо кожу, и в самом деле разозлив. Оливия пронзительно закричала и двинула его локтем в живот, ослабив хватку настолько, чтобы повернуться и вонзить каблук ему в ногу. Он взвыл и уронил нож. Не дав ему опомниться, она бросилась на землю и сумела схватить нож раньше, но кольцо тем временем соскользнуло с пальца и взметнулось в воздух.

Тяжело дыша и дрожа от страха, она ухватилась за рукоятку ножа обеими руками и замахнулась, но больше с бравадой, чем с реальной угрозой.

Не испугавшись, грабитель стал надвигаться на нее.

– Ах ты, паршивая…

Безошибочный ритмичный перестук копыт приближался к ним.

– Помогите! – закричала она что есть мочи.

– Сука. – Нападавший схватил бутылку и ринулся в высокую траву, а потом вскочил на низкорослую лошадь и поскакал через поле, подальше от нее и приближающегося по дороге всадника.

Вот тут-то ноги у нее подкосились. Она уронила нож и рухнула на землю, дрожа всем телом, несмотря на теплую ночь. Всадник галопом скакал по дороге, приближаясь к ней на полной скорости. Она сомневалась, что он слышал ее крик, и теперь, когда грабитель сбежал, была рада, что ее не обнаружили. Вглядевшись сквозь траву в удалявшийся силуэт всадника, Оливия поняла: Оуэн. Он промчался мимо, не замечая ничего вокруг, к своей цели – найти ее.

Сам того не ведая, брат спас ее. Если она благополучно переживет это испытание, то больше никогда не станет жаловаться на его склонность к чрезмерному покровительству. В сущности, она просто обожает его за это. Сердце сжалось в груди, пока она наблюдала, как он исчезает в темноте.

Что ж, для одной ночи сентиментальности более чем достаточно. Все еще дрожа и опасаясь, что грабитель может вернуться, она отыскала нож и, осторожно завернув в шаль, положила на дно саквояжа. На ощупь кое-как Оливия собрала остальные вещи, но кольцо отыскать так и не смогла. У нее разрывалось сердце от мысли, что придется оставить эту частичку Джеймса, но больше терять время было нельзя. Поэтому, не обращая внимания на камни и корни деревьев, Оливия побежала.

Подгоняемая страхом, любовью и гневом, она не обращала внимания на ветки, хлеставшие по лицу и рукам, на тяжесть сумки, бившей по бедру, боль в боку и дрожание уставших мышц.

Наконец, увидев свет постоялого двора в Хейвен-Бридже, она опустилась на колени, и ее вырвало. Когда спазмы прошли, она села и положила голову на сложенные руки. Сердце мало-помалу успокоилось и забилось в нормальном ритме. Ночной ветерок обдувал шею, влажную от пота.

Ей надо поднажать.

По ее расчетам, которые были не столько расчетами, сколько крайне ненадежной интуицией, до той заброшенной хижины, которую они с Джеймсом обнаружили, было около четырех миль.

Оливия решила, что лучшего места, чтобы спрятаться, и придумать нельзя. Никто не заподозрит, что она вернулась назад и находится прямо у них под носом. И, видит Бог, никто не поверит, что она станет терпеть столь примитивные условия жизни. Она и сама с трудом верила, но была готова потерпеть неделю неудобств, если это означало, что Джеймс уедет в Египет, не обремененный муками совести… или нежеланной женой.

Она заставила себя подняться и отряхнула руки. У нее будет достаточно времени для того, чтоб пожалеть себя, когда доберется до хижины. В сущности, ей больше нечего там делать, кроме как спать… и думать.

Оливии пришло в голову, что преодолеть последний отрезок пути было бы много приятнее на лошади. Или в карете с мягкими бархатными сиденьями. Но она уже не та избалованная, изнеженная, привередливая леди, какой когда-то была.

Поэтому она повесила сумку на плечо и, подавив стон, пошла, так и не решившись оставить хоть что-то из своих припасов, которые могли ей понадобиться. Хорошо хоть о бутылке с вином больше не надо беспокоиться.

В деревне стояла тишина. Она уже различала озеро вдалеке, мерцающее в лунном свете. На главном тракте не было ни души, и скоро его сменила узкая проселочная дорога, а потом и вовсе тропа, та самая, где Оливия подвернула ногу, к счастью, теперь сухая. А вот и место, где они с Джеймсом лакомились на камне теплыми булочками.

Идти еще долго, но если повезет, к рассвету она доберется до заброшенной хижины – своего надежного убежища.