To же самое, что и Тула, но вместо самоваров утюги. Музей русского утюга. Средневековые боевые утюги с педальным приводом и острым паром, оставлявшие после себя выглаженную и выжженную землю. Крошечные утюжки для разглаживания морщин. Утюг для подводного плавания. Пыточный утюг с подошвой, покрытой абразивом. Старинные парные крестьянские деревянные утюги второй половины восемнадцатого века, которыми целомудренные жених и невеста гладили друг друга до свадьбы. Купеческий картуз-утюг на гагачьем пуху и с наборной деревянной ручкой. Утюги-скороходы. Семь декоративных мраморных утюжков мал мала меньше. Первый электрический утюг с ручным приводом. Мужской утюг для заглаживания вины перед женой.

* * *

Что ни говори, а муравьям все же повезло. Прибавь им Господь всего один атом углерода в муравьиный спирт и… Да кто бы покупал в магазинах водку? В деревнях муравейники были бы в огородах. Это у малопьющих, которые для собственного употребления. А у тех, кто на продажу, были бы целые муравьиные пасеки. В городах, конечно, возможности не такие. Держали бы муравейники в специальных аквариумах, как рыбок. Самогонщиков так и называли бы – «Муравейные братья». Или алкашей. Нет, алкашей называли бы муравьедами. Зато была бы водка дикая и домашняя. Из спирта диких муравьев и домашних. Водка «Мурашки» – почувствуйте себя в коллективе. Была бы еще африканская термитовка – золотистая на цвет и ужасно злая. Слона завалит. Или дамская водка, сладкая. Муравьи, как известно, доят тлей. Вот как раз с добавлением этого секрета… Да, она так бы и называлась «Растлительная». А есть еще муравьи, которые питаются грибами… Ну, тут все понятно. Ее возили бы из Голландии в глиняных бутылках, залитых сургучом. Или из Мексики за бешеные деньги. На этикетке был бы изображен хохочущий шестиногий индеец с муравьиными усиками и мандибулами.

* * *

На большом зеленом лугу, за белеными стенами Александровского Кремля стоял мальчик лет четырех или пяти. Вокруг мальчика шумела ярмарка. Торговали пирогами с капустой, мясом и вишней. Поили чаем из самовара и клюквенным морсом из бочки. Девушки, наряженные в сарафаны и кокошники, пели и кокетливо поводили округлыми плечами. Какая-то пожилая туристка в цветастом платье, как следует клюкнувшая клюквенного морса, плясала так, что ходуном ходил деревянный помост, на котором был установлен царский трон. С минуты на минуту ожидалось показательное убийство Иваном Грозным сына и сразу же за ним – царская свадьба. Резчики по дереву из соседнего Богородска резали на глазах у всех медведей с балалайками и жар-птиц. По радио оркестр урезал марш. На специальном помосте сидел настоящий гончар и на настоящем гончарном круге выращивал настоящий глиняный кувшин. Кувшин капризно вытягивал губы и нос, но расти не желал.

Мальчик стоял и держал в одной руке надкусанный пирог с вишней, а в другой – глиняную свистульку, которую ему только что купил папа. И в эту свистульку он так самозабвенно свистел, что зажмурил глаза от неизъяснимого блаженства. Весь подбородок его до самого пупка был в розовой вишневой слюне. Время от времени мальчик вспоминал о сладком пироге и скашивал на него глаза, но… сил оторваться от свистульки у него не было. Он свистел ртом, руками, глазами, носом и даже фосфорически желтыми шнурками своих серебристых кроссовок. Это был как раз такой счастливый момент в его жизни, когда у него, как в известном анекдоте, все было, и ему ничего за это не было. Может быть, потом, лет через тридцать или сорок, садясь за руль собственного новенького «мерседеса» или в кресло самого главного директора, он подумает – как будто свистишь в ту самую свистульку… Нет, не подумает. Взрослое счастье никогда не бывает полным. Или «мерседес» куплен в кредит, или кресло не ровен час зашатается и… лишь свистулька не подведет. Да, только она.

* * *

В одном из отдаленных сельских приходов то ли Владимирской, то ли Ярославской, то ли Ивановской, то ли… все равно какой епархии, служил священником… да и сейчас там, кажется, служит. Надобно сказать, что служба сельского священника теперь состоит не только из молитв, крещений, венчаний, соборований и прочего, но из огромного количества отчетов, которые батюшка должен ежеквартально, а то и ежемесячно отправлять епархиальному начальству. Бог его знает, отчего так обюрократилось церковное руководство. Может, от того, что вступило в близкие и даже интимные отношения с нашими светскими властями, у которых на каждый чих есть справка, или постановление, или указ, а может, на одном банкете пили и ели они из общей посуды, и бытовым путем им передалось…

Короче говоря, обязан был наш батюшка писать не только отчеты, но и, с позволения сказать, перспективные планы – скольких рабов Божьих собирается он, к примеру, в будущем году окрестить, обвенчать, исповедать, соборовать и, не приведи Господь, отпеть. Сельские батюшки народ смирный – если велено, то и пишут. И этот, человек немолодой, писал, писал… да и не вытерпел. В один прекрасный день, получивши очередную бумагу с планом, поверх всех граф написал, что всех сколько ни есть своих прихожан планирует окрестить, обвенчать, исповедать, причастить, соборовать и отправить в Царствие Небесное. Бумагу запечатал и отправил куда следует. Вздохнул, перекрестился и забыл.

Через малое время откуда следует приехала в эту глухую деревню комиссия аж на двух машинах. Вышло из машины четверо или даже пятеро священно-начальников животами вперед и проследовало в храм, а потом в дом батюшки. Учинила комиссия обыск. Искали причины такого вольнодумства и манкирования служебными обязанностями. Выясняли – нет ли у батюшки какой-либо запрещенной сектантской литературы, не сектант ли он сам, не служит ли он молебны тем, кого официальная церковь не признает святыми, не злоумышляет ли против властей, не… даже за печную заслонку заглядывали.

Все то время, пока обыскивали храм, дом и допрашивали батюшку, машины стояли у крыльца. В глухой деревне, в которую, кроме трактора или грузовой автолавки раз в неделю, а то и реже, ничего не приезжает, две городские легковые машины иностранного производства могут вызвать приступ неудержимого любопытства, особенно у детишек… каковые, в количестве трех или четырех, так и вертелись возле этих самых машин. Не прогнал их даже летний ливень.

Мальчишки эти, перед тем как прибежать к машинам, собирали по деревне цветные металлы, чтобы потом их сдать куда надо и получить копеечку, на которую собирались купить то ли леденцов, то ли папирос, то ли мятных пряников. В руках у одного из них был небольшой мешок с подобранными цветными металлами. Был ли это самоварный кран или вентиль от трубы, подобранный без ведома хозяев, или даже блестящая гайка, открученная с одной из машин, – история умалчивает. Когда на крыльцо вышло четверо или пятеро мрачных мужчин в черных одеяниях, с большими блестящими крестами – мальчишки почему-то решили, что эти, с крестами, видят их насквозь и сейчас же под грязные руки в цыпках отведут туда, откуда им родной деревни долго не увидать. Бросили они с перепугу мешок со своими сокровищами под колеса одной из машин и давай, как говорится, бог ноги.

Комиссия со своей стороны, увидев мешок под колесами и улепетывающих детишек, почему-то решила, что это теракт. Почему она так решила – не знаю. Может, увидела у того мальчишки, что бросил мешок, огромную черную бороду, или… Нам, признаться, это не интересно, а интересно то, что после крика «Бомба!» легла комиссия в полном составе, как подкошенная, лицами и немалыми своими животами прямо на дорогу, раскисшую от недавно прошедшего дождя.

Тут бы надо сделать какой-нибудь вывод о том, что Бог шельму или даже нескольких шельм метит, или о том, что Бог виноватого найдет, или обидчика Бог судит… но это уж вы сами делайте, коли охота.