Туристу в Козьмодемьянск хорошо не приезжать, а приплывать по Волге. Если плыть из Москвы в Астрахань, то после Чебуреков, Чемоданов, Чебурашек, и немного не доходя до Чебоксар, как раз и будет Козьмодемьянск. С раннего утра на пристани ждут теплоход местные жители с вяленой чехонью и копченым лещом, глиняными свистульками, колокольчиками, магнитиками на холодильник, французскими духами в разлив, вареными раками, плетеными корзинками, малиной, черникой и клубникой в пластиковых стаканчиках и ведерках, пирожками с картошкой, рисом, луком и яйцом. Ждут туристов и экскурсоводы. Как только под громкие, пронзительные крики теплоходных массовиков-за-тейников их выведут на набережную, построят в колонны, оторвут от копченых магнитиков, вяленых колокольчиков, лещей с рисом, яйцами и картошкой, глиняных раков, плетеных корзинок, полных французской малины, черники и клубники в разлив тех, кто уже успел до них дорваться, – тотчас же, не давая опомниться и устремиться к новым неизведанным прилавкам, ведут в первый из четырех городских музеев.

Художественно-исторический музей Козьмодемьянска – вместе и картинная галерея, и краеведческий музей. Галерея он потому, что в самый разгар Гражданской войны казанские художники организовали Волжско-Камскую передвижную выставку с целью «приблизить искусство к народу». По мере того, как искусство приближалось к народу, к Козьмодемьянску, в котором остановилась выставка, приближался фронт. В Казань было возвращаться опасно, да и в Нижний плыть с картинами было, мягко говоря, неостроумно. Решили переждать месяц-другой. Потом третий-четвертый. Через год художник Григорьев, кстати уроженец Козьмодемьянска, на основе передвижной выставки, в которой были полотна Айвазовского, Левитана, Репина, Поленова, Шишкина и Маковского из частных собраний Казани, создает музей. Еще через два года исполком Козьмодемьянского уездного Совета со всей пролетарской решительностью постановляет «ввиду усиленной работы в области народного образования и как основателя музея тов. Григорьева, местный городской музей именовать музеем имени тов. Григорьева Александра Владимировича». Когда в тридцать восьмом году Григорьева, к тому времени одного из создателей и председателя Ассоциации художников революционной России, отправляют на восемь лет в лагеря, у музея его имя отбирают. В пятьдесят четвертом году Григорьева реабилитируют, в шестьдесят первом хоронят на Новодевичьем, и через пять лет возвращают музею его имя.

После того, как Григорьев вышел из Карлага, он жил в Тарусе и зарабатывал себе на жизнь тем, что писал вывески для столовых и закусочных. В художественной галерее Козьмодемьянска есть картины Григорьева, а вот вывесок нет ни одной. Понятно, почему их нет, но… жаль.

В краеведческом отделе музея все точно так же, как и в краеведческом отделе музея Галича, или Мурома, или Весьегонска – непременные бивни мамонтов, позеленевшие от времени ископаемые самовары, прялки, швейные машинки «Зингер», пушечные ядра, чучела волков, лосей, сов, стрельца в красном кафтане, граненые аптекарские пузырьки позапрошлого века, столетний ржавый аппарат для тайного голосования шарами и статуэтки пляшущих под гармонь мужиков то ли кузнецовского, то ли поповского фарфора. Раз уж зашла речь о статуэтках, то надобно признаться – более всех мне понравилась та, что называлась «Конь в пальто», представлявшая белого коня в черных круглых очках и бордовом пальто, из кармана которого торчит журнал «Огонек». Впрочем, никакого отношения к фарфору она не имела, была сделана из пластмассы, толстого сукна, проволоки и стояла в зале современного искусства.

Но вернемся к истории Козьмодемьянска. Когда в середине шестнадцатого века Иван Грозный плыл из покоренной Казани в Москву, то у него, кроме французских духов в разлив, которые он на дух не переносил, – и пирожки, и малина, и копченые лещи, и казанские магнитики на кремлевский ледник – все было с собой, и он, может быть, и проплыл бы мимо того холма, на котором теперь стоит Козьмодемьянск, но уж больно место ему приглянулось. Так приглянулось, что повелел он заложить на холме крепость. Было это в канун праздника святых бессребреников Космы и Дамиана, а потому и городу дали имя Козьмодемьянск. Правду говоря, местные жители его между собой так почти никогда и не называют, а обращаются к нему запросто – Кузьма.

В первые десятилетия своего существования был Кузьма… да одним названием и был. Только через три десятка лет воеводы Солнцев-Засекин и Туренин поставили на склоне холма острог и поселили в нем стрельцов и однодворцев. Под защиту нового острога… никто не рвался. Некому было. Вокруг стоял, как писали в документах того времени, «пустой черной дикой лес», в котором пошаливали черемисы, так и не смирившиеся с падением Казани. Немного погодя перевели из Свияжска ямщиков и поселили в этом черном, диком лесу под городом. За ямщиками стали приезжать командированные таким же командно-административным способом кузнецы, шорники, бондари, слесари, пекари и крещеные инородцы. Льгот переселенцам не обещали и, к примеру, шорникам не светило стать офшорниками, а обещали набеги черемисов, пожары и участие в военных походах против крымского хана. Жили не столько земледелием, сколько охотой, рыбалкой и лесоторговлей. Дичи в те времена вокруг Козьмодемьянска было столько, что одними только медведями можно было населить небольшой европейский город вроде Парижа или Лондона. И это не считая лисиц, куниц, белок, рысей, оленей, бобров, норок и даже горностаев. Ну, про рыбу и рассказывать нечего. Скажу только, что нынешние окунь, чехонь, плотва и синец были тогда вроде мелких млекопитающих в эпоху господства динозавров. Сидели себе тихо под корягами и дрожали, глядя на проплывающих мимо многопудовых осетров и стерлядей. Окуней, чехонь и плотву ловили в те времена только детишки, старики, инвалиды да бабы на сносях. Настоящие рыбаки для того, чтобы показать размер выловленного осетра, становились в цепь и брались за вытянутые в стороны руки. Вот такой же был тогда и лес – могучие, высокоствольные дубы и неизвестно на какой высоте оканчивающиеся мачтовые сосны. Как увидел эти дубы и сосны Петр Алексеевич… так и стал Козьмодемьянск крупнейшим на Волге центром по заготовке леса для русского флота, а потом и вовсе второй после Архангельска российской лесоторговой биржей с многомиллионными оборотами. В Козьмодемьянске происходила смена бурлаков. Ветлужские сдавали огромные, до двухсот пятидесяти метров в длину, плоты волжским, пропивались до нательных крестов и нанимались на новую работу.

Теперь того леса нет. Мы построили из него фрегаты, корветы и бриги, показали крымскому хану и туркам кузькину мать и… Крыма тоже нет. Черт с ним, с Крымом, но леса жалко. Едешь сельскими дорогами по Козьмодемьянскому району, видишь старый одинокий дуб посреди поля и думаешь: «Повезло тебе. Не призвали по молодости на действительную флотскую службу. Не то бы ныряли сейчас за тобой искатели затонувших кораблей на дно морское».

Ну, а кроме корабельного леса известен был на всю Волгу Козьмодемьянск гнутой мебелью из черемухи, резными можжевеловыми палками, которые так и называли козмодемьянками, да кружевными наличниками на окнах купеческих домов. В одном из таких домов теперь устроен музей купеческого быта на Советской улице. По случаю жары двери в нем распахнуты настежь, а из окна первого этажа, из маленького динамика тихонько поет Утесов про самовар, Машу и чай вприкуску. Трехцветный дубовый паркет в доме такого качества, что и сейчас, спустя сто с лишним лет после его укладки, не скрипит. И это при том, что до музея здесь в советское время был и райком комсомола, и редакция газеты, и даже квартиры. Ходишь между монументальными буфетами, граммофонами, жардиньерками, гнутыми венскими стульями, высокими зеркалами в резных оправах, обеденными столами с самоварами и тонкими чашками на вышитых скатертях с бахромой и… руки чешутся проводить к выходу экскурсовода, затворить двери, пройти в гостиную, дернуть за шелковый шнурок колокольчика и велеть поставить самовар… Нет, сначала принести большую рюмку анисовой водки, паюсной икры в маленькой, запотевшей ото льда хрустальной розетке, сливочного масла со слезой и горячий калач, а уж потом можно и крепкого чаю со сливками и собственноручно щипцами наколотым сахаром.

После рюмки анисовой, калача с маслом и икрой, чая со сливками… хочешь не хочешь, а надо идти в музей сатиры и юмора имени Остапа Бендера, который находится на площади Карла Маркса, бывшей

Базарной. На этой же площади стоит еще с конца семнадцатого века часовня, построенная Козьмодемьянскими стрельцами по обету, после того, как они вернулись живыми из Азовского похода. Часовне этой в прошлом веке, как и художнику Григорьеву, пришлось хлебнуть горя. Была она долгое время керосинной лавкой с разобранной крышей, но смогла, как и он, выжить.

Что же до музея, то можно в него и не ходить. В Козьмодемьянске любая кошка с собакой расскажут вам, что город был прототипом Васюков в романе «Двенадцать стульев». Каждое лето в Козьмодемьянске при большом стечении народа проводят фестиваль юмора с шахматным турниром и поиском бриллиантов в гарнитуре мадам Петуховой. Для конкурса выделяются даже настоящие бриллианты – колечко или сережки. Покупаешь себе на аукционе стул из гарнитура, разрываешь на нем обшивку и находишь… Если, конечно, повезет. Те, кому не повезло с бриллиантами, могут попытать счастья на тараканьих бегах, которые устраивает музей. Специальный сотрудник, отвечающий за их проведение, перед забегом ловит… нет, не тараканов, а лесных красно-черных клопов-солдатиков. Вот на них-то и делают ставки. Правда, в качестве выигрыша можно получить лишь буклет музея или какой-нибудь другой невинный сувенир.

Был на фестивале проездом даже «Аншлаг» во главе с Региной Дубовицкой. Народу собралось в тот год невообразимое количество. Невообразимое количество было страшно разочаровано тем, что никто из записных шутников и юмористов не выступил. Они просто посидели на сцене. С тем и уехали. Надо сказать, что заезжие знаменитости Козьмодемьянск не балуют. По словам экскурсовода, сотрудницы музея купеческого быта, молодой и симпатичной девушки Нади, кроме «Аншлага» приезжали к ним однажды Аркадий Арканов и «Дискотека Авария». Вот, собственно, и все. Из культурных мест в Козьмодемьянске есть еще недавно построенный бассейн и Горномарийский драматический театр. Горномарийский потому, что город вместе с районом входит в республику Марий Эл. В театр молодежь… чаще в бассейн. В свободное от бассейна и работы время молодежь сидит с пивом на лавочках в городском саду, или стоит с ним же на набережной Волги, или лежит, не выпуская его из рук, на городском пляже. Работа, к счастью, в городе есть. Если вытянуть в одну линию все электрические розетки, выпускаемые только за один год на Козьмодемьянском заводе электрических розеток и выключателей, то в них можно воткнуть такое количество вилок от утюгов, чайников, электробритв, телевизоров, компьютеров и кофеварок, которого у нас нет и вряд ли скоро будет. Такая же ерунда получается с выключателями. Ими можно выключить полстраны как минимум. Включая пенсионеров, которые и без того давно обесточены. Что же касается второго Козьмодемьянского завода, выпускающего автомобильные колодки и автомобильные предохранители, то ими можно затормозить и предохранить… Зарплата, правда, в Козьмодемьянске не то чтобы высокая. В среднем тысяч десять, а то и меньше. При стоимости однокомнатной квартиры в миллион с лишним… Подумаешь, подумаешь, да и подашься на заработки в Нижний или в Москву.

Но это уж темы вовсе не туристические. Туристу, перед тем как вернуться к обеду на теплоход с грузом магнитиков, свистулек, колокольчиков, копченых лещей, вареных раков и французских духов, надо успеть посетить последний из городских музеев – этнографический. Туда же приезжают фотографироваться на фоне деревянных мельниц, курных изб и амбаров горных марийцев Козьмодемьянские молодожены. На моих глазах подружки невесты принимали перед фотографом самые замысловатые позы, держа на вытянутых руках красиво вырезанное из пенопласта слово «счастье». На самом деле, если отложить в сторону пенопластовое счастье и разуть глаза, то окажется, что… пора возвращаться на пристань. Впрочем, если вы в Козьмодемьянск не приплыли, а приехали сами по себе и остановились в единственной в городе гостинице «Лада», то можно и не торопиться. Лучше купить арбуз побольше, буханку свежего белого хлеба, который в Козьмодемьянске отменного качества, и пойти на Волгу купаться, а после купания уписывать арбуз с хлебом. Красный арбуз, голубое небо, синяя река, белые облака и такого же цвета теплоход, проплывающий вдалеке… Даже если у вас не окажется в кармане монетки, чтобы бросить в Волгу, то стоит вернуться еще раз, чтобы бросить ее и вернуться еще раз, чтобы еще раз бросить.

* * *

Мало кто знает, что навоз самых обычных божьих коровок – самое эффективное удобрение на свете, поскольку совмещает в себе питательные свойства обычного навоза и птичьего помета, гуано. Лучше всех это знают муравьи – они собирают этот удивительный навоз для подкормки цветочных тлей, которых они разводят для получения сладкой пади. В России первым обратил внимание на ценные свойства насекомого навоза в начале девятнадцатого века русский энтомолог-самоучка Карл Федорович фон Лямке, предки которого приехали к нам еще при Екатерине Великой. В своем имении под Саратовом он разводил божьих коровок и собирал их навоз. Это был титанический труд. Достаточно сказать, что одна обыкновенная русская семиточечная божья коровка, даже если ее кормить на убой тлями, дает в сутки не более десятка миллиграмм навоза. Бразильская двадцатидвухточечная дает всего лишь в полтора раза больше. Насобирав несколько грамм драгоценного удобрения, Карл Федорович принялся его исследовать. Посредством экстракции хлороформом, перегонки экстракта с водяным паром и его дробной кристаллизации ученый выделил действующее вещество навоза, которое назвал гуанозином. К известному слову «гуано» он прибавил имя своей супруги Зинаиды, которая ко времени открытия гуанозина сбежала от Лямке, не вынеся постоянного присутствия божьих коровок в супе, чае и супружеской постели. Экспериментируя с растворами гуанозина, ученый выяснил, что микродозы вещества помогают живым организмам не стареть. Поливая раствором гуанозина помидорную рассаду, Лямке вывел сорт вечнозеленых помидоров. Случайно этого раствора налакался котенок, живший в доме Карла Федоровича, и на всю жизнь так и остался котенком. Сам Лямке, будучи страшно рассеянным, как и все естествоиспытатели, не заметил этого, но его экономка, молодая и шустрая бабенка, будучи в курсе всех экспериментов с гуанозином… Через три года неустанных экспериментов с котятами, щенками и женщинами бальзаковского возраста была выведена и запатентована формула эликсира Лямке. Финансовые перспективы предприятия представлялись столь блестящими, что даже неверная супруга Карла Федоровича, легкомысленная Зинаида, прослышав об этих самых перспективах, уже была готова вернуться к нему… Все погубила нелепая случайность. В один прекрасный день Лямке перепутав графины перед обедом по ошибке выпил тройную дозу эликсира, и его биологические часы не только остановились, но и пошли в обратную сторону, причем с такой скоростью, что уже через месяц тридцатипятилетний Карл Федорович в возрасте восемнадцатилетнего безусого юнца ушел из дому куда глаза глядят, унося с собой формулу своего гениального открытия. Дальнейшая судьба его неизвестна. По непроверенным данным он окончил свои дни эмбрионом в утробе солдатской вдовы, крестьянки деревни Петровки Галичского уезда Костромской губернии Прасковьи Ивановны Калюжной. Что же касается гуанозина, то он был вновь открыт через много лет, совершенно другими людьми, в другой стране и с совершенно другими свойствами.