А сегодня… Море плещется рядом с вокзалом. На пляже гуляют ребята и взрослые, а над морем кружатся чайки, и на рейде стоят суда. А над ними и над всем морем — это самое главное — светит солнце. Маленькое по сравнению с морем и большое, горячее, как само море. И неизвестно, что больше притягивает к себе людей — море или солнце. И море и солнце одинаково величественные, неповторимые, живые…

Дальний скорый еще не подошел к вокзалу приморского города, но Сашин отец все чаще посматривает на часы. Значит, вот-вот…

— А цветы ты зря отказался взять, — говорит он сыну.

Саша — длинный, вернее, долговязый, вровень с отцом и такой же загорелый — смущается и бормочет:

— Ну, это неудобно, пап! Как ты не понимаешь!

— Смотри-смотри, как знаешь! — соглашается отец.

Саша и без того растерян. Он терпеть не может встреч, проводов, всяких поздравлений и прочих торжественных вещей, когда не знаешь, как себя вести, куда девать руки, что говорить, и вообще единственное, о чем мечтаешь, чтобы все это скорее кончилось. Не хватает ему еще сейчас букета в руки!

Он ждет, волнуется, как ждут и волнуются сейчас на перроне все. Саша старается взять себя в руки. Быстрей бы уж приходил этот поезд! Ну что тут особенного — встретить знакомых!

Поезд медленно выплывает из-за поворота, а волнение, как назло, не проходит. Уже гудит весь перрон и кричат окна вагонов, и кто-то уже мчится вдоль длинного состава, вскакивает на подножки. И все это как в кино и как на самом деле.

И вот наконец:

— Саша! Кирилл Никанорыч!

Это кричит Вера из окна вагона.

Саша и спокойный до этой минуты подполковник в морской форме тоже начинают куда-то бежать, вскакивают на подножку и с трудом протискиваются в тамбур. Дальше все забито: пролезть немыслимо, и Вера уже кричит им через чужие головы из глубины коридора:

— Мы сами! Ждите внизу!.. На платформе!..

Когда они выходят из вагона, начинается самое сложное. Вера здоровается с Сашей. Саша — с Вериной матерью и с Верой. Верина мать — с Сашиным отцом. Потом… Боже, как все это долго, сумбурно и все-таки трогательно. Глаза блестят, хотя никто не целуется, а просто жмут друг другу руки.

— Ну, как служба, пионерия? Все ли в порядке? — Сашин отец прикладывает руку к козырьку.

— Все в порядке! — смеется Вера. — Только уже не пионерия, Кирилл Никанорыч…

— Неужто комсомолия?

— Комсомолия! — подтверждает Вера.

— Поздравляю! А мой тоже… — Отец кивает на Сашу.

— Чего же ты не написал? Давно, Саш? — удивляется Вера.

— Второй день… А ты?

— Вторую неделю.

Теперь начинается все сначала — пожатие рук и «Поздравляю! Поздравляю! Спасибо! Спасибо! Поздравляю!»

— Ну, чего ж мы стоим? — наконец говорит Сашин отец. — Мой дредноут в вашем распоряжении.

— Неужели все тот?

— И тот и не тот! Для дела поновее и посильнее получили, а этот так — для прогулок теперь. — Подполковник улыбается и поправляет фуражку с золотым «крабом».

Они пробираются по перрону, переходят пути и спускаются к небольшой пристани, где стоит катер — бывший пограничный, бывший сторожевой. Но катерок еще ничего — жив, и даже вахтенный начеку:

— Здравия желаю! С прибытьицем! Осторожненько! Вот так! Осторожненько!

— Пошли на корму, — говорит Саша, когда люди и чемоданы, кажется, устраиваются.

Трещит мотор. Вспенив воду, катер двигается вперед.

— Так какое оно, море? — спрашивает Вера и почему-то смеется.

— Смотри!

Катер выходит из бухты. Теперь только справа тянется берег. Слева и впереди — вода. Не вода, а море.

— Вот и опять оно, — мечтательно произносит Вера. — Так хорошо, что даже говорить не хочется.

Саша соглашается:

— Верно.

Но и молчать не хочется. И они говорят о разном, и спрашивают, и отвечают, и все больше о том, о чем не раз писали друг другу за этот год. И раньше. И еще раньше. Потому что говорить о море трудно. Как трудно говорить о том, к чему ты давно привык и с чем сжился.

— А помнишь, как ты спрашивал меня когда-то о нем? — вспоминает Вера.

Кажется, они думают об одном.

— «Теплотища», «красотища», «страхотище», — говорит Саша, и оба смеются. — Четыре года! Много!

— Много!

Они опять замолкают и смотрят на море. Оно сегодня тихое, катер идет плавно, и солнце замерло в небе, и воздух соленый, густой, только чуть свежий.

Взрослых рядом нет, и Саша наконец решается:

— Вер!

— Что?

— Я вот все думал тут, что тебе подарить к приезду. Все, в общем-то, передарил вроде за эти три лета: и камни, и черепах, и крабов, и ежей, и раковины… И вот… В общем, песню я хочу тебе подарить. Только не смейся! Свою. Сам сочинил. Без музыки, правда. Хочешь?

— Конечно, хочу!

— Только я тихо, чтоб… Тебе одной…

Они наклоняются над бортовыми поручнями, и Саша тихо поет, глядя почему-то в воду:

— Саш! Но у тебя же голос! Голос очень хороший! — говорит Вера.

— А песня как? — спрашивает Саша.

— И песня. Очень! И ты!