В спальне стояла непроглядная тьма, когда я услышал грохот в ванной комнате.

Я напряг слух, пытаясь понять, что это было, но все затихло. И все же я почуял что-то неладное, выбрался из-под теплого одеяла, сунул ноги в пластиковые шлепанцы и вышел из комнаты.

Остановившись перед дверью ванной, я услышал, что там кого-то тошнит, и тошнит сильно, и этот кто-то плачет и стонет.

– Мама? – Я постучал в дверь. – Мама! Это я, Фавад.

Судя по звукам, донесшимся оттуда, мать попыталась подняться на ноги, но ничего не вышло, и она со стоном упала.

– Мама! – я повернул ручку. Дверь приоткрылась – ровно настолько, чтобы я смог увидеть ее, скорчившуюся над дырой уборной, держась за живот. Платье на ней было перепачкано, и в нос мне ударило зловоние блевотины и поноса.

– Нет, Фавад! – еле выговорила она, и я тут же закрыл дверь, испуганный ужасным звуком ее голоса, не зная, что делать – спасать ее или, как положено сыну, защищать ее честь.

– Пойду за помощью! – крикнул я и побежал в большой дом, за Джорджией.

Я ворвался к Джорджии без стука и стащил с нее одеяло.

– Пожалуйста, пожалуйста, – взмолился я, – вставай! Мама…

Я почти кричал, и Джорджия тут же вскочила. В два прыжка добралась до двери в ванную, сдернула с крючка халат и натянула на себя.

– Что случилось? Что с мамой? – спросила она, хватая меня за руку и выбегая из комнаты.

– Не знаю, но ее сильно тошнит. О, Джорджия, кажется, она умирает!

Я заплакал. Не хотел, но не смог удержаться, потому что это было страшно, очень страшно, по-настоящему – видеть свою мать лежащей на полу, ее милое лицо, сделавшееся белым, ее одежду в грязи и мерзости. Я не мог ее потерять, только не это, я так ее любил, и, кроме нее, у меня ничего не было в этом мире…

– Мэй! – крикнула Джорджия, когда мы бежали вниз по лестнице. – Мэй! Выйди-ка!

Из своих комнат выскочили и Мэй, и Джеймс, оба заспанные и встревоженные. У Джеймса в руке было длинное полено.

– Марию сильно тошнит, – объяснила Джорджия.

– Черт. Ладно, сейчас приду, – сказала Мэй.

– Я тоже, только накину на себя что-нибудь, – добавил Джеймс.

– Нет! Тебе нельзя видеть Марию в таком состоянии, – одернула его Джорджия. – Оденься и присмотри за Фавадом.

– Я с тобой… – запротестовал я, но Джорджия уже спустилась с лестницы и выбежала из дома.

Я кинулся за ней и успел догнать как раз в тот момент, когда она открыла дверь нашей ванной. И на секунду задержалась на пороге, всматриваясь в бесформенную кучу на полу – тело моей матери.

– Господи, Мария…

– Джорджия, пожалуйста… – взмолилась мать, попыталась подняться, но упала снова, – пожалуйста, не дай… не дай моему мальчику увидеть меня такой…

Она заплакала, тело ее, казавшееся маленьким, как у куклы, в тусклом свете разгорающегося утра, сотряслось от рыданий и нового приступа рвоты, и я потянулся к ней:

– Мама, перестань, пожалуйста, перестань…

Джорджия выставила меня за дверь, в руки Джеймса, уже успевшего прибежать в наш дом. Пришла и Мэй и принесла с собой небольшую черную сумку.

– Все будет хорошо с твоей мамой, Фавад, – сказала она по-английски. – Мы поможем ей, успокойся.

Мэй поцеловала меня в щеку и поспешила к Джорджии. Та, оторвав полосу от подола своей длинной ночной рубашки, намочила ее в холодной воде и принялась вытирать пот со лба моей матери.