Когда Джорджия потеряла свое дитя, у нас у всех словно умерло внутри что-то маленькое – даже у тех, кто не знал о том, что она его ждала.

Но поскольку Аллах милосерден и к не верующим в Него, Он, забрав у Джорджии ребенка, послал ей взамен доктора Хьюго.

Правда, Джорджия далеко не сразу разглядела доброго доктора, потому что глаза ей застилал туман слез и дурных мыслей еще долгое время после того, как дитя покинуло ее. В нашем доме словно поселился призрак вместо Джорджии, белый печальный призрак, изгнавший из нашей жизни все веселье, и я даже был уверен сначала, что она покинет нас тоже.

Когда Джеймс привез Джорджию домой из больницы и уложил в постель, он собрал всех нас в нижней гостиной и сказал, что с ней случилось что-то под названием «выкидыш».

Он объяснил, что со здоровьем у нее все в порядке и что выкидыши часто случаются у женщин, когда дети у них в животах еще совсем маленькие, и это нормально, но Джорджия все равно пала духом, и мы должны помочь ей, чем сможем, поскорее прийти в себя.

Поэтому следующие несколько недель все мы этим и занимались.

Джеймс поговорил с начальником Джорджии в козовычесывательной компании, и ей разрешили побыть дома, сохранив при этом зарплату. Мэй забыла о французе и вечера теперь проводила с подругой, читая ей вслух и стараясь заставить ее причесаться.

Днем, когда Мэй уходила на свою инженерную работу, место у постели Джорджии занимала моя мать, большую часть времени просто гладя ее по голове и уговаривая поесть. Главная трудность заключалась в том, что горе Джорджии было слишком велико и заполнило ее целиком, не оставив места для еды, поэтому приходилось каждый день вести настоящее сражение, чтобы заставить ее проглотить хотя бы кусочек сыра «Счастливая корова», который она прежде любила.

В перерывах между школой, где опять начались занятия, и работой в магазине Пира Хедери я тоже подходил к двери спальни Джорджии или садился на пол и смотрел, как женщина, которая подарила мне и моей матери новую жизнь, становилась все худее и худее, пока ее бледное лицо совсем не высохло, а руки и ноги не превратились в тоненькие прутики.

Наконец, когда казалось уже, что ее способен переломить надвое слабый ветерок, Джеймс привел в дом доктора Хьюго, который был его другом и мог, по его словам, помочь Джорджии – хотя лично я в этом сомневался.

Высокий и худой, с голубыми глазами и темными волосами, коротко остриженными, но все равно торчавшими во все стороны, он заявился к нам в джинсах и куртке, которая даже белой не была.

Я-то видел медицинскую рекламу по телевизору, поэтому примерно представлял себе, как должен выглядеть доктор, а Хьюго на него ни капли не походил.

Но Джеймс и Мэй значительно повеселели после того, как он поднялся наверх и вскоре спустился, чтобы сообщить, что дал Джорджии нечто такое, «что поможет ей уснуть».

Лучше бы он дал нечто такое, «что поможет ей поесть», подумал я. Но кто меня спрашивал – я ведь был всего лишь ребенком.

– Ей нужно время, – сказала мать, готовя на кухне для Джорджии куриный суп. – Она сильно тоскует, а тоска за одну ночь не проходит. Джорджия очень любила своего малыша, потому что он давал ей надежду, и теперь ей нужно время, чтобы привыкнуть к мысли о том, что его больше нет и, возможно, надежды тоже больше нет.

– Какой надежды? – спросил я, осторожно наливая горячий суп в тарелку.

Мать вздохнула, забрала у меня ложку, опустилась на колени и взяла мое лицо в свои ладони:

– Я думаю, Фавад, она надеялась, что благодаря ребенку его отец останется в ее жизни навсегда. Такую надежду обычно питают женщины, которые очень сильно любят. Когда ты вырастешь, может случиться так, что и ты увидишь эту надежду в глазах своей женщины, и я молюсь о том, чтобы ты сделал все, что будет в твоих силах, лишь бы не разрушить ее. Ибо эта надежда – самый драгоценный и величайший дар, какой только Бог посылает мужчине. Она означает, что ты истинно любим, сынок.