Шевалье Карро де Лере с удовольствием поднялся на палубу, а затем зашел в надстройку, находящуюся в носовой части фрегата «Грациозный». Он с не меньшим удовольствием встретился там с господином Франке де Шавилем, философом, который почему-то решил вернуться во Францию и который рассказал Сюзанне о том, что происходило в последнее время в покинутой им колонии. Остальные ученые остались в Новом Орлеане. Господин де Турнель усиленно проповедовал Евангелие: в колонию регулярно прибывали новые партии негров, которых тут же пытались уговорить стать христианами. Архитектор строил здания, ботаник собирал гербарии, картограф составлял карты местности, указывая на них границы освоенной территории, местонахождение болот и очертания меандров реки Миссисипи… Господин де Бенвиль впал в немилость после смерти его высочества регента, который был его покровителем и другом, а потому ему наверняка вскоре предстояло покинуть пост губернатора. Обитателям колонии пришлось пережить еще один ураган и подавить восстание рабов, возглавляемое неким Мо, работавшим на осушении болот. Услышав эти последние новости, Кимба залилась слезами: во-первых, она помнила, каким добрым был губернатор по отношению к ней, и сочувствовала ему, а во-вторых, зная, чем заканчивается подавление восстаний чернокожих, она осознавала, что Мо наверняка очень сурово наказали за то, что он его возглавил. Что с ним за это сделали? Наверное, убили…

Сюзанне стоило немало трудов хоть как-то ее утешить и успокоить…

Плавание закончилось 13 июня 1724 года, когда капитан де Лепине приказал бросить якорь в порту Сен-Мало. Солнце освещало своими лучами спокойную поверхность моря и крыши из кровельного сланца на башнях укреплений города.

Держа Кимбу за руку, шевалье де Лере сошел на берег цивилизованной страны.

Поскольку Сюзи ждала этого момента несколько долгих месяцев, ее поначалу охватил восторг. Однако вскоре радость возвращения стала вытесняться чувством тревоги. Сюзи прекрасно помнила, что почти год назад она покинула этот город накануне того дня, в который она должна была выйти замуж за Элуана де Бонабана. Теперь ей, по-видимому, предстояло выслушать немало упреков и претензий по этому поводу, пусть даже она, чтобы как-то заслужить прощение за то, что дезертировала в самый последний момент, оставила все свое состояние человеку, так и не ставшему ее мужем. И как ей, Сюзанне, теперь было не бояться приема, который окажет ей Эдерна, если она сбежала из ее дома посреди ночи, ничего ей не сказав, а лишь оставив письмо? Разве настоящие подруги так поступают?.. Господин де Пенфентеньо тоже вряд ли проявит по отношению к ней, Сюзанне, большую снисходительность…

Несмотря на эти угрызения совести и эту тревогу, мнимому шевалье, внешне все еще очень похожему на того, кто пережил кораблекрушение и затем прожил несколько месяцев на одном из островов, которые называются Гренадины, не оставалось ничего другого, кроме как постучаться в дверь усадьбы Клаподьер: в карманах у него не было ни соля, а ему ведь теперь нужно было заботиться не только о себе. Он шагал, держа Кимбу за руку. Бедную чернокожую девушку пугали пристальные взгляды, которые она чувствовала на себе сначала в порту, а затем на улицах Сен-Мало. В этих местах очень редко можно было увидеть людей с темным цветом кожи, а потому никто и не пытался скрывать своего интереса к негритянке.

Две подруги отправились пешком в усадьбу Клаподьер. Кимба едва ли не с разинутым ртом глазела по сторонам: то, что она сейчас вокруг себя видела, казалось ей еще более удивительным, чем в Луизиане. Город поразил ее своим суровым видом: гранит и кровельный сланец, казалось, безвозвратно поглощали лучи солнца, и серые строения города с его башнями и колокольнями выглядели на фоне светлого неба мрачными и угрюмыми. Снующие по узким улицам торговцы, зеваки и дети были облачены в такую одежду, которая почти полностью скрывала их тело: город Сен-Мало находился весьма далеко от тех жарких регионов, к которым привыкла молодая африканка!

Сюзи и Кимба покинули город через ворота Святого Фомы. Утесники и дрок покрывали золотистыми пятнами склоны слева и справа от дороги, пинии наклонялись своими изогнутыми стволами в сторону видневшегося вдалеке моря. Сюзи называла своей подруге различные новые для нее слова, и та пыталась их запомнить: дрок, утесник, усадьба, Эдерна… Кимба побаивалась того, какой прием ей могут оказать люди, к которым они шли, потому что хотя они и являлись друзьями Сюзанны, но все же были белыми, а значит, от них можно было ожидать чего угодно.

– Эдерна для меня – как сестра, – пояснила ей Сюзи, – а ее муж – порядочный человек. Он снаряжает торговые суда…

– Он занимается перевозкой негров?

– Вовсе нет! Ты увидишь, у них трое очаровательных детей…

Этих заверений явно не хватило для того, чтобы успокоить бывшую рабыню, которая отправилась из Луизианы в Европу вместе со своей подругой со слепой доверчивостью. Ей раньше доводилось жить только в условиях жары – сухой жары Гвинеи, влажной жары Луизианы. Здесь же она дрожала от холода, хотя светило солнце и ветерок, дувший со стороны моря, был ласковым.

Когда они подошли к усадьбе Клаподьер, величественность этого здания и красота находившегося перед ним удивительно аккуратного сада произвели на нее большое впечатление: этот дом был даже лучше резиденции губернатора в Новом Орлеане, который до сего момента являлся в ее представлении вершиной архитектурной и бытовой роскоши! Она с волнением вспомнила о той хижине, в которой прошли ее детство и юность. У нее возникло желание повернуть назад, однако поступить так она уже не могла, поэтому покорно прошла через решетчатые ворота вслед за Сюзанной и зашагала по аллее, слева и справа от которой тянулись ровные вереницы ухоженных деревьев.

На крыльцо вышел маленький мальчик, одетый так, как одевались слуги господина де Бенвиля, если не считать того, что на его голове не было парика. Взглянув на двух приближающихся к крыльцу женщин, он тут же юркнул обратно в дом.

Это был Эктор. Он не узнал Сюзанну. Увидев мужчину, разноцветные лохмотья которого делали его похожим на огородное пугало, да еще и в компании с женщиной, кожа которой была невообразимо черной, он испугался и, забежав в дом, поднял крик. Из дома вышел слуга с вилами, явно намеревающийся прогнать двух непрошеных гостей. Кимба, видя, что ее дурные предчувствия, похоже, начинают сбываться, спряталась за спину Сюзанны, жалея о том, что не может провалиться под землю.

Однако тут же из дома появилась красивая дама с очень бледной кожей. Она остановила жестом слугу, и тот опустил свое оружие. Присмотревшись к человеку в лохмотьях, Эдерна узнала в нем свою подругу, почти сестру, вернувшуюся из очередного путешествия, удержать от которых ее, как выяснилось, было невозможно. Эдерна бросилась к Сюзанне, и две подруги – как и при их предыдущих встречах после долгой разлуки – крепко обнялись. Затем хозяйка поместья обратила свое внимание на негритянку.

– А это еще что за дикарка? – спросила она.

– Это Кимба, моя подруга, которая наверняка очень скоро займет в твоем сердце такое место, какое она занимает в моем. Она два раза спасала мне жизнь: первый раз она ухаживала за мной, когда от укуса комара я заболела смертоносной лихорадкой в Луизиане, а второй раз вытащила меня из вод океана, когда я уже вот-вот должна была утонуть…

Двери усадьбы Клаподьер раскрылись перед двумя вновь прибывшими очень широко. Сюзи с большим облегчением обнаружила, что Эдерна на нее ничуть не обиделась. Не обиделся на нее и муж Эдерны – господин де Пенфентеньо. Сюзанне и Кимбе предоставили возможность искупаться и надушиться благовониями, а также дали новую одежду. Увидев, как выглядит Сюзи в женском платье и с женской прической, Кимба едва не разинула рот от удивления и даже начала сомневаться, что это не кто иной, как привезший ее сюда «мсье». Сюзи же, взглянув на бывшую рабыню-гвинейку в одеянии светской дамы (ибо Эдерна отдала Кимбе один из своих нарядов), тут же расхохоталась, и это заставило Кимбу слегка сморщиться от досады. Она стояла, как зачарованная девочка, перед большим наклонным зеркалом на ножках и не могла отвести взгляд от своего изображения. Ей казалось, что она выглядит очень даже красиво в платье на каркасе-панье и в изящных туфлях-лодочках. Мало-помалу она привыкла к такому наряду и стала чувствовать себя раскованней.

Когда подали ужин, Кимба вдруг отодвинулась от остальных, чтобы есть в сторонке. Эдерна, поднявшись из-за стола, подошла к ней и стала уговаривать ее вернуться в общую компанию. Поскольку внимание всех присутствующих было приковано к Сюзанне, Кимба, вернувшись за общий стол, постепенно почувствовала себя увереннее, но сидела молча, не осмеливаясь произнести ни слова.

Все слушали рассказ Сюзанны о ее приключениях в Новом Свете – отчасти забавных, а отчасти умопомрачительных. Неутомимая путешественница первым делом подробно рассказала о колонии, которой управляет господин де Бенвиль. Она попыталась описать пейзажи, увиденные ею на берегах реки Миссисипи, болота, буйную растительность, строящийся город, который назвали Новым Орлеаном. Она рассказала о своем общении с учеными, губернатором и капитанами двух судов, относившимися к ней очень даже по-разному, о чернокожей служанке, о наглом матросе, которого ей приходилось отпихивать от себя в хижине…

Эдерна, догадавшаяся после отъезда своей подруги, что заставило ее снова отправиться в плавание, не выдержала и спросила:

– А ты не встретила там капитана Ракиделя?

– Нет, – ответила Сюзи. – Меня обманули! Те, кого я о нем расспрашивала, все как один утверждали, что он никогда не ступал на землю Луизианы.

Господин де Пенфентеньо был не менее внимательным и догадливым, чем его жена. Услышав имя Ракиделя, он даже не моргнул глазом. Когда же Сюзи заговорила о позорной торговле, ведущейся по «треугольнику» между Францией, Африкой и колониями в Америке, он решил высказать свое мнение:

– Судовладельцы Сен-Мало не станут заниматься торговлей чернокожими! Ни одно невольничье судно не выйдет из этого порта и не зайдет в него. Нант и Бордо не стесняются получать большие прибыли от такой торговли, однако на свете еще есть порядочные люди, способные подняться на борьбу с этим позором… Томас Ракидель – один из тех, кто разъезжает по Европе и пытается организовать своего рода крестовый поход, направленный на отмену рабства.

– Это правда? – спросила, бледнея, Сюзи.

– Абсолютная правда. Я не имею возможности с уверенностью сказать вам, в какой стране и в каком городе он находится в данный момент, однако я слышал, что – при содействии госпожи де Монбай, которая, как и он сам, относится к числу гугенотов, – он отправился в Потсдам заниматься образованием юного Фридриха, которому предстоит стать королем Пруссии… Возможно, ему удастся посеять в юном рассудке принца семена терпимости!

Ракидель, получается, находился в Пруссии, а она, Сюзи, искала его на берегах Миссисипи! Сюзанне подумалось, что уже далеко позади остались те времена, когда капитан Ракидель командовал корсарским судном! Теперь ей становилось понятно, в чем заключалось задание, о котором он ей говорил и которое разлучило ее с ним: не тайное ли общество франкмасонов, занимающееся распространением прогрессивных идей, отправило его прививать эти идеи наследнику престола? И неужели грандиозность этой задачи заставила его забыть Сюзанну, которую он любил так страстно, но так недолго? Помнил ли он сейчас об их взаимных ласках? Помнил ли он об их планах относительно совместной жизни? Или же он стер все это из памяти ради каких-то новых любовных связей? А может, ради других начинаний?

В этот вечер Сюзи решила забыть Томаса Ракиделя.

С некоторым смущением она поинтересовалась судьбой Элуана де Бонабана, который едва не стал ее супругом. Эдерна ответила:

– Твое бегство его очень сильно огорчило, а твой шикарный подарок его оскорбил… Он его, однако, сохранил в целости и сохранности и поручил мне отдать его тебе в том случае, если ты вернешься. И вот ты вернулась!

– Но если он не стал восстанавливать свой замок, то, получается, он его забросил? Он, кстати, получил от нового короля хорошую должность?

– Еще какую! Благодаря дружбе с маркизом д’Аржансоном, который пользуется большим расположением короля, он получил должность интенданта юстиции, полиции и финансов Нормандии, уполномоченного следить за исполнением распоряжений короля. Его благосостояние теперь обеспечено – а значит, обеспечено и будущее поместья Бонабан! Он сейчас находится в Париже… Однако он написал тебе письмо, которое поручил передать вместе со знакомым тебе сундуком…

Сюзи прочла письмо. Оно было написано на следующий день после ее бегства – то есть в тот день, когда должна была состояться свадьба.

Мадам!

Только лишь в силу своей неугасающей надежды завоевать когда-нибудь Ваше сердце я согласился на предложенный Вами брачный контракт, согласно которому я хотя и должен был стать Вашим мужем, но лишь формально. Но Вы сами в конце концов осознали, что это было ошибкой: если бы я даже и выполнил бессмысленные условия этого контракта, ни один из нас – ни Вы, ни я – не нашел бы для себя счастья в подобном соглашении. Хотя Ваше бегство сильно огорчило и обидело меня, оно все же показалось бы мне обоснованным здравым смыслом, если бы я не опасался, что оно – в очередной раз – вовлечет Вас в опасные приключения. Думаю, что шевалье Карро де Лере снова отправился в дальнее плавание. Я желаю этому шевалье попутного ветра и надеюсь, что когда-нибудь ему попадет в руки это письмо, которое я написал бы без гнева и без чувства горечи, если бы, прежде чем уехать, Вы не оскорбили меня тем, что подали мне милостыню. Благородный человек никогда не согласится стать богатым благодаря подачке со стороны женщины, даже если она и привыкла выдавать себя за мужчину. Моя сестра передаст Вам Ваше имущество, если все сложится удачно и Вы когда-нибудь вернетесь.

Я очень рад, что обучил Вас искусству, которое, возможно, убережет Вас от опасностей, которые могут подстерегать Вас в Вашей приключенческой жизни. Я вряд ли смогу, как Вы советуете, «погасить пламя», которое во мне «все еще пылает», однако можете быть уверены, что дружба с Вами по-прежнему будет для меня ценной и что я остаюсь Вашим неизменным и всецело преданным поклонником.

Элуан Анна Филибер де Бонабан, граф де ла Гуэньер

Сюзи не выказала никаких эмоций. Она рассказала в завершение своего повествования о кораблекрушении «Дриады», вызвав у своих слушателей одновременно и интерес, и ужас. Они стали засыпать ее вопросами:

– Где находится этот остров?.. Что может произойти с этим Сагамором, который предпочел цивилизации дикость?.. Как вам удалось там выжить?.. Как вас обнаружил тот корабль?..

Сюзи ответила на все эти вопросы. Эктор слушал очень внимательно, а два других ребенка были еще слишком малы для того, чтобы их могли заинтересовать подобные рассказы.

– Послушайте, дорогая моя! – воскликнул господин де Пенфентеньо, когда Сюзи закончила. – Вы должны последовать примеру того англичанина, который сочинил целую книгу о приключениях некоего Робинзона Крузо, оказавшегося на необитаемом острове в южных морях! Сейчас во Франции только об этой книге и говорят. Некоторые придворные дамы, прочитав ее, даже привнесли в свое кокетство немного экзотики: кто-то из них ходит с попугаем на своем парике, кто-то душится благовониями, привезенными из тропиков… Напишите о своих приключениях, дорогая моя! Обязательно напишите!

– Такой совет, мсье, мне давали уже два раза. Чтобы оплатить свое плавание через океан, я устроилась на фрегате «Грациозный» корабельным писарем. Капитан этого фрегата – господин де Лепине, очень хороший человек, увлекающийся литературой, – оказал мне большую честь, похвалив мои записи в судовом журнале. Он рассказал о моих писательских способностях господину де Бенвилю, губернатору Луизианы, который относился ко мне не менее благосклонно. Они оба настоятельно советовали мне взяться за перо…

– Так возьметесь за него.

– Да, я собираюсь это сделать.

Наконец все взгляды обратились к Кимбе, сидевшей неподвижно, как статуя. Она потупила глаза.

– Мадам, – сказал господин де Пенфентеньо, обращаясь к негритянке, – поскольку вы являетесь подругой Сюзанны, вы станете также другом и для нас. Чувствуйте себя у нас как дома.

От слова «мадам» черные щеки Кимбы, которая еще каких-нибудь несколько месяцев назад была рабыней, едва не покраснели. Она с робким видом пробормотала:

– Я могла бы… убирать в доме и заботиться о детях…

– Нет, здесь к вам будут относиться не как к служанке и уж тем более не как к рабыне, – решительно возразил хозяин дома.

– А почему, папа, у этой дамы такая темная кожа и почему она произносит слова как-то странно? – спросил Эктор.

– Потому что она родилась совсем не под таким небом, как наше, – ответил его отец. Затем он снова обратился к Кимбе: – Расскажите нам о том, как вас перевозили из Африки в колонию в Новой Франции.

Кимба сначала засмущалась, но потом, подбадриваемая обращенными на нее благожелательными взглядами, рассказала о перенесенных ею страданиях:

– Однажды в нашу деревню пришли белые люди. Они принесли различные подарки тому, кто был нашим вождем. Затем они выбрали самых молодых и самых крепких среди мужчин, женщин и детей – даже тех, кто еще сосал грудь своей матери. Их всех собрали в одной хижине. На следующее утро нам надели на щиколотки металлические браслеты и прикрепили к этим браслетам цепи. Затем нас загнали в трюм большого судна. Некоторые спрыгнули в море, но, поскольку их ноги были скованы, они утонули. Еще нас все время били кнутами…

Эти воспоминания были для нее еще такими свежими и болезненными, что ей – от охватившего ее волнения – пришлось прервать свое повествование. Слушатели, которых потряс ее рассказ, не могли произнести ни слова. Наконец Кимба взяла себя в руки и поведала, как по прибытии в Новый Орлеан ее вывели из трюма судна и пригнали на большой рынок, располагающийся на главной площади города, как ее купил там господин де Бенвиль, как ее разлучили с парнем, за которого она должна была выйти замуж, и как этого парня – Мо – купил и куда-то увел белый человек: он пощупал его мускулы, осмотрел его зубы и затем надел ему на шею веревку и привязал ее свободный конец к своей повозке.

Воцарилось молчание, которое некоторое время спустя нарушила Сюзи:

– Как только у меня появится возможность, я вернусь в Луизиану и выкуплю Мо у его владельца…

Обитателям этого роскошного особняка в Бретани на всю жизнь запомнился рассказ Кимбы – гвинейской негритянки. Эктор сжал свои маленькие кулачки.

– Когда я стану корсаром, – заявил он, – я буду захватывать невольничьи суда и освобождать пленников!

– Давайте лучше будем надеяться на то, что к тому времени, когда вы достигнете возраста, позволяющего выйти в море, европейские страны уже откажутся от этой постыдной торговли, – сказал господин де Пенфентеньо.

Сюзи решила отправиться в Париж: она подумала, что шевалье де Лере, похоже, избавился от соглядатаев, отправленных по его следам господином де Броссом, и именно в столице Сюзанне и хотелось начать описание своих приключений в надежде впоследствии опубликовать их – так, как опубликовал свою книгу Даниель Дефо в Лондоне. Кроме того, она мысленно признавалась себе самой, что ей явно недостает воздуха Парижа, которым она не дышала уже шесть лет. Однако, когда она объявила об этом своем намерении, хозяин дома стал ее предостерегать:

– Вам придется нелегко в Париже, если рядом с вами будет находиться негритянка. Вы, видимо, не знаете, что «Черный кодекс», составленный в свое время господином Кольбером, в прошлом году переделали.

– Господин де Бенвиль, прежде чем отдавать Кимбу мне, объявил ее свободной, – ответила Сюзи. – У меня есть и документ, который это подтверждает, и квитанция об уплате соответствующего налога…

– А вы подписались под обязательством ее крестить? – спросил господин де Пенфентеньо. – Статья вторая кодекса требует, чтобы всех рабов крестили и чтобы их воспитывали в духе римско-католической религии.

Об этом Сюзи не подумала. Пришлось пригласить священника из приходской церкви города Сен-Серван, чтобы тот крестил Кимбу. Негритянка, правда, толком не поняла смысла церемонии крещения, однако противиться ей не стала.

На следующий день Сюзи получила обратно сундук, который сберегла для нее Эдерна и в котором лежало несколько сотен тысяч ливров золотом.

Господин де Пенфентеньо приказал подготовить повозку, на которой Сюзанне – неутомимому путешественнику – предстояло отправиться в столицу. Именно путешественнику, а не путешественнице, ибо Сюзи решила не отказываться ни от присвоенного ею имени Антуана Карро де Лере, ни от статуса шевалье, который ограждал ее – а вместе с ней и ее спутницу – от некоторых затруднений, с которыми зачастую сталкивались на дорогах Франции и в ее столице представительницы так называемого слабого пола. У них, правда, могли возникнуть совсем другие затруднения, связанные с цветом кожи Кимбы: ее наверняка стали бы считать беглянкой, и ее, возможно, пришлось бы защищать от недоброжелательства и назойливого любопытства всевозможных болванов.

В своей мужской одежде и со шпагой, которой она владела не хуже любого мужчины, Сюзи чувствовала себя очень даже уверенно. Кроме того, ее мужское имя, статус шевалье, мужская одежда и даже хрипловатый голос, которому она старалась придавать побольше мужской самоуверенности, стали в своей совокупности ее вторым «я»! Она умела вести двойную жизнь и стремительно преображаться из женщины в мужчину и обратно в зависимости от того, где она находилась и какие люди ее окружали.

Она бросила в ящик, в котором лежало ее состояние, несколько женских нарядов, предоставленных ей Эдерной, и пергамент, который вручил ей Сагамор, когда она покидала остров Новый Уа. Она понятия не имела о том, какую ценность может представлять собой этот пергамент и что она с ним станет делать, но ей все же хотелось сохранить его – так, просто на память. Она засунула в карманы своего камзола два пистолета, доставшиеся ей в наследство от ее покойного – и единственного – мужа, и повесила шпагу на перевязи через плечо.

Во время путешествия в Париж, которое было совершено в шесть этапов, Сюзи рассказывала новообращенной христианке обо всем, что она узнала о догматах веры в монастыре урсулинок. Эдерна, конечно, рассказала бы Кимбе о христианской религии гораздо лучше Сюзанны, однако выбирать уже не приходилось. Живость ума и незаурядная память позволили Кимбе за довольно короткое время освоить основные постулаты новой религии, которых она не собиралась придерживаться, поскольку оставалась в душе верной тем религиозным представлениям, которые сформировались у нее еще на африканской земле. Тем не менее она прекрасно понимала, что ей придется из предосторожности делать вид, что она – христианка.

Данная предосторожность, впрочем, вряд ли была бы достаточной в придорожных постоялых дворах и на почтовых станциях, а потому было принято решение не выходить из повозки и даже спать в ней, чтобы не привлекать к себе внимания и не выслушивать язвительных высказываний хозяев постоялых дворов и тех мужланов, которых в таких местах всегда предостаточно.

Кимба, прильнув к окошку, пожирала глазами простирающиеся перед ее взором пейзажи: деревни с аккуратно выстроившимися домами, поля, засеянные пшеницей или гречихой, дремучие леса… В одной из таких деревень им пришлось остановиться: у лошади отлетела подкова. Кучер разыскал кузнеца. Тот, прежде чем приступить к работе, украдкой покосился на сидящих в повозке пассажиров. Увидев Кимбу, он сначала сильно испугался, а затем, придя в себя, созвал всех обитателей деревни, которые не заставили себя долго ждать и явились все как один поглазеть на негритянку. Лица, прильнувшие к стеклу окошка повозки, выпученные от удивления глаза, крики и смех местных жителей – все это так сильно испугало Кимбу, что она оцепенела. Сюзи, присутствуя при этом, не смогла уговорить зевак замолчать и отойти прочь. Она слышала, как ей кричали: «Сколько ты запросишь за это животное?» и «Она что, мертвая? Она отзывается на свое имя?» Не выдержав, Сюзи вышла из повозки, выхватила шпагу из ножен и заявила, что отрежет уши тем олухам, которые и дальше будут ошиваться рядом. Зеваки бросились наутек.

Когда повозка снова тронулась в путь, Сюзанне подумалось, что беспокойства и предостережения господина де Пенфентеньо были, в общем-то, обоснованными.

Наконец они въехали в Париж.

Сюзи не видела своего родного города с четвертого октября 1718 года. В столице ничего существенно не изменилось: улицы были все такими же грязными и запруженными, по Сене по-прежнему плыл мусор, и повсюду чувствовалось ужасное зловоние. Кимба, как и на протяжении всей поездки, смотрела по сторонам. Думала ли она все еще о Мо, своем женихе из Гвинеи, прозябавшем в рабстве в Луизиане, или же удивление, которое вызвала у нее эта неведомая страна – Франция, – заставило ее забыть свое прошлое? Сюзи мысленно спрашивала себя об этом, отвечая на многочисленные и зачастую наивные вопросы негритянки: «Племена в этой стране воюют друг с другом?.. Кто вершит суд, вожди?.. Где хоронят мертвых?.. Почему, чтобы получить еду, нужно давать кусочки металла?»

Прожив несколько дней в гостинице, которая находилась возле крепости Бастилия и в которой цвет кожи Кимбы не вызывал особого ажиотажа, Сюзи приобрела за сто тысяч ливров дом, находящийся на улице Сен-Мерри.

Улица эта была довольно невзрачной, и от ее мостовой, покрытой грязью, дурно пахло. Первые этажи были заняты лавочками и мастерскими, а жилые этажи были переполнены обитателями. Тем не менее дом, который купила Сюзи, предоставлял ей и ее подруге немало удобств. Он состоял из трех этажей и двух пристроек – сарайчика и конюшни. Окна дома были довольно узкими, но все же пропускали внутрь немало света. Во всех комнатах имелась мебель, а потому вселиться можно было уже сразу – без каких-либо приготовлений и без дополнительных расходов на обустройство. Сюзи предпочла приобрести этот дом, по-прежнему выдавая себя за мужчину, поскольку она полагала, что в этом случае соседи будут проявлять по отношению к ней больше уважения.

Двум новым жильцам сразу же пришлось почувствовать большой интерес к себе со стороны окрестных кумушек, которые открыто таращились на эту «противоестественную» парочку, в которой муж был вполне нормальным дворянином, а жена – чем-то вроде обезьяны. Затем соседи постепенно привыкли к присутствию на их улице негритянки, которую привезли из какой-то далекой колонии, но которая при этом, по-видимому, не была дикаркой. Все пришли к выводу, что она была служанкой, а шевалье – ее хозяином.

Сюзи, не откладывая дело в долгий ящик, принялась писать книгу о своих приключениях. Она день за днем сидела в своем кабинете с пером в руках и, роясь в памяти, излагала на бумаге забавные истории и различные умопомрачительные случаи из своей биографии искателя приключений, сопровождая их комментариями и описаниями моря, климата Новой Франции, растительности островов, которые называются Гренадины, и вообще всего того, о чем стоило бы упомянуть в подобной книге. Это занятие доставляло ей немало удовольствия.

Кимба была рада тому, что Сюзи постоянно находится рядом с ней. Она стала заниматься самообразованием, обнаружив в доме множество книг, оставленных его бывшим владельцем – советником Парижского парламента и ученейшим человеком. Самообразование это заключалось в том, что она просто читала подряд все, что попадало к ней в руки: от жизнеописаний святых до «Записок о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря и от произведений поэтов Возрождения до «Духа законов» господина де Монтескье.

Если Сюзанну вдруг в чем-то подводила ее память, она обращалась за помощью к своей подруге:

– Кимба, ты помнишь, как Сагамор называл те фрукты, которые были одновременно и сладкими, и кислыми?

Или же:

– Сколько пушек имелось на «Дриаде»? И как звали ее капитана?

У Кимбы всегда находились ответы на все ее вопросы.

В последние месяцы 1724 года эти две женщины не часто покидали свое жилище. Никто не приглашал к себе Сюзанну и не приходил к ней в гости, потому что одни ее знакомые не знали, что она находится в Париже, а другие о ней уже позабыли.

Кимба заметила, что она в этом городе – не единственная негритянка. В некоторых знатных семьях считали хорошим тоном держать дома темнокожих людей – в роли горничных, кучеров и прочих слуг – и показывать их своим гостям как своего рода декоративные предметы мебели или же домашних животных. Когда она приобрела достаточно уверенности и стала хорошо ориентироваться для того, чтобы самостоятельно ходить по городу (сначала в квартале Сен-Мерри, а затем и в других кварталах), ей довольно часто доводилось сталкиваться с «братьями» и «сестрами», привезенными в Париж из Сенегала и Гвинеи. Она также заметила и то, что к ним относятся совсем не так, как к ней. Ей как-то раз удалось поговорить на своем родном языке с кучером из гостиницы «Морьен», которого звали Исса и которому его хозяева дали имя Гастон, подходившее ему не лучше той дурацкой ливреи, которую он носил. Кимбе приходилось регулярно сталкиваться с высокомерным или же презрительным отношением к ней со стороны некоторых зевак и торговцев, склонных смотреть на нее как на безмозглое животное. Как-то раз она услышала, как одна женщина сказала своему мужу – мещанину с похотливым взглядом:

– Ты только посмотри на эти круглые глаза, этот приплюснутый нос, эти толстые губы, огромные уши и волосы на голове, похожие на шерсть! Даже в нашем климате она сможет родить на белый свет лишь таких же животных, как она сама…

Ее муж в ответ сказал:

– Хм, вполне возможно, что уровень ее умственного развития и соответствует твоему представлению о нем, однако согласись, что, несмотря на все те недостатки, которые ты перечислила, она намного смазливей многих белых женщин… пусть даже они и добродетельные.

Когда она рассказала об этом случайно услышанном ею разговоре Сюзанне, та сердито фыркнула.

Сюзи редко выходила из дома, а если и выходила, то уже не в мужской одежде. Для этого была своя причина: она все еще побаивалась соглядатаев господина де Бросса. Правда, после своего возвращения из Нового Орлеана она ни разу не замечала, чтобы кто-то шел за ней или же следил за ней, стоя поодаль, однако она все же предпочитала бродить по Парижу – когда у нее возникало такое желание – в наряде, предназначенном для дам.

Ее соседи и соседки на улице Сен-Мерри в конце концов решили, что у шевалье имеется супруга, причем довольно красивая и одного с ним возраста, и что у него также есть служанка, представляющая собой настолько цивилизованную негритянку, насколько вообще негритянок можно цивилизовать.

Так миновали конец одного года и начало следующего. Сюзи писала, а Кимба читала и вела домашнее хозяйство.

Начиная с весны 1725 года небо, похоже, решило вылить на Париж и вообще на все Французское королевство всю имевшуюся в нем воду. Дожди начались еще в конце зимы, но пока неуверенно, а вот в начале весны они стали лить как из ведра и едва ли не непрерывно. Они шли и в начале лета.

Весь урожай погиб. Цены на зерно поднялись, а вслед за ними поднялись и цены на хлеб. Люди в провинциях стали жить впроголодь, и начались бунты, участники которых требовали от парламента принять какие-то меры. Голод уже стучался и в ворота Парижа, явно намереваясь в него зайти.

Улицы наполнились нищими – исхудавшими женщинами и подростками, – которые просили дать им в качестве милостыни хотя бы краюху хлеба или же предлагали свое тело за облатку. А дожди все шли и шли, и вода текла по мостовым стремительными потоками.

В начале июля кардинал Луи Антуан де Ноай, архиепископ Парижа, внял мольбам своей паствы: поскольку имелись явные признаки того, что Небеса разгневались на людей за их грехи и стали грозить им Божьей карой, он обнародовал пасторское послание с призывом «устроить различные малые шествия, во время которых умолять Небеса избавить народ от страданий, и затем устроить одно большое общее шествие, во время которого нести раку с мощами святого Марселя и раку с мощами святой Женевьевы».

Поэтому раки с мощами двух святых вынесли из собора Парижской Богоматери и пронесли сначала перед всеми церквями Парижа, а затем перед часовнями и монастырями города и его окрестностей.

Не столько в силу религиозного рвения и надежды на прощение грехов, сколько просто из любопытства Сюзи в образе шевалье де Лере и Кимба в своем собственном образе присоединились к процессии. Они держались поближе друг к другу, чтобы не потерять друг друга в толпе. Если бы они знали, что их ждет на улицах города в этот день, они предпочли бы не выходить из дома.

В семь часов утра пятого июля – это была суббота – чуть ли не весь Париж собрался на паперти собора Парижской Богоматери. Люди толкались и сновали вокруг, распевая церковные гимны и публично каясь в своих грехах. Это было очень даже на руку ворам, ловко избавлявшим увлеченных молитвами верующих от кошельков. Но чего не отдашь ради того, чтобы по воле Небес наконец-таки прекратился этот непрерывный дождь?

Когда толпа пришла в движение, все окрестные улицы заполнились людьми. Процессия вытянулась в бесконечно длинную колонну, ни начала, ни конца которой Сюзанне и Кимбе не было видно. В этой колонне можно было заметить епископов, среди которых выделялись кардиналы в красных одеяниях (они либо шагали под переносными навесами, либо их везли на крытых носилках), прочих священников и просто монахов. Носилки, на которых находились мощи святых, несли десять крепких парней. Сразу за священниками в колонне шли знатные господа в париках и шелковых чулках и красивые дамы в своих самых лучших нарядах. За ними следовали торговцы, привратники, содержательницы публичных домов, солдаты, нищие в лохмотьях, разные прощелыги, подозрительные личности и блаженные. Над головами слегка раскачивались из стороны в сторону дарохранительницы и распятия.

И на все на это лил проливной дождь.

Колонне пришлось бы, наверное, дня два подряд шагать по Парижу с мощами святых, чтобы обойти все кварталы города, в которых имелись церкви.

В четыре часа дня она подошла к церкви Сен-Николя-дю-Шардонне, возле которой толпа под руководством монахов пела один из Богородичных антифонов: «Sub tuam misericordiam confugimus, Dei Genitrix! nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus sed a perditione salva nos sola pura, sola benedicta. Amen».

Тысячи рук одновременно начертали в воздухе крест – от лба к сердцу и затем поочередно к обоим плечам. Сюзи тоже перекрестилась, поддавшись – к своему собственному удивлению – всеобщему религиозному порыву. Чуть позже она оглянулась, чтобы посмотреть на Кимбу и понять по выражению ее лица, поддалась ли этому порыву и она.

Однако Кимбы за ней не было. Она исчезла.

Сюзи стала вертеть головой во все стороны, приподниматься на носках и всматриваться в окружающую ее толпу, но она так и не смогла увидеть Кимбу, темнокожее лицо которой среди мертвенно-бледных лиц всех прочих участников процессии наверняка бросилось бы в глаза.

Тогда Сюзи попыталась остановиться и повернуть назад, однако пробиваться сквозь движущуюся навстречу толпу – занятие не из легких. Отчаянно толкаясь и пихаясь, она неожиданно столкнулась с человеком, который уже не раз попадался ей на жизненном пути. Это был Рантий! Рыжий, одноглазый и одноногий Рантий. Отрезанную нижнюю часть его ноги теперь заменяла деревяшка, однако это не помешало ему проворно отпрянуть в сторону и поспешно затеряться в толпе. Сюзи не стала его преследовать.

Вслед за охватившим ее только что религиозным порывом ее объяли страх, злость и отчаяние. Все эти чувства сделали еще более горьким осознание Сюзанной своего собственного бессилия.

Что теперь она могла сделать для того, чтобы разыскать свою подругу и протеже? Увлекаемая движущейся толпой, она, сама того не желая, оказалась возле улицы Бутебри, которая была пустынна, потому что все ее жители и те, кто обычно на нее захаживал, присоединились к процессии, направлявшейся теперь к следующему пункту своего маршрута – церкви Сент-Этьен-дю-Мон. Сюзи поспешно свернула на эту улицу.

Ей приходило на ум превеликое множество вопросов, на которые у нее не получалось найти ответы. Может, это Рантий, появившийся как по волшебству, организовал похищение Кимбы, зная, как эта девушка дорога ей, Сюзанне? И, если это было действительно так, то действовал ли он самостоятельно или же по-прежнему по указанию господина де Бросса? Что теперь будет с этой беззащитной темнокожей девушкой? Сюзи решила вернуться в свой дом на улицу Сен-Мерри, куда Кимба, по-видимому, рано или поздно придет, если ее не похитили и если ее… не убили. На улицах, по которым она шла, не было ни души. Было пусто и на мосту Нотр-Дам, однако откуда-то издалека доносились церковные гимны.

Придя домой, Сюзи стала томиться в ожидании. Она сидела и ждала до самого вечера.

Уже стемнело, когда во входную дверь три раза постучали: тук-тук-тук. Сюзи, вздрогнув, бросилась к двери, дрожа всем телом: ей вдруг вспомнился тот день, когда к ней домой на улицу Турнель принесли труп ее мужа.

Открыв дверь, она увидела перед собой Кимбу – живую и твердо стоящую на ногах. Однако ее лицо было таким отрешенным, как будто его высекли в камне, а глаза, казалось, ничего не видели.

– Что с тобой случилось? – растерянно спросила Сюзи.

Кимба, ничего не ответив, зашла в дом и, сев на первый попавшийся стул, обнажила, потянув ткань рубашки, свое правое плечо.

На ее черной коже Сюзи увидела покрытый запекшейся кровью силуэт цветка – по-видимому, выжженный раскаленным железом. Этот жуткий силуэт имел форму лилии. Сюзанне было известно, что «Черный кодекс» предписывал клеймить подобными «лилиями» беглых рабов в знак того, что теперь они принадлежат королю, и такое позорное клеймо могли также ставить проституткам и тем, кто пренебрегал требованиями религии. Но почему его поставили Кимбе? Негритянка, все еще глядя куда-то в пустоту, наконец заговорила:

– Двое мужчин схватили меня и очень быстро куда-то понесли. Они проворно продирались сквозь толпу, потому что двигались как раз в том направлении, куда шли все остальные… Я кричала, звала на помощь, но ты меня так и не услышала…

– А что это были за мужчины? Один из них был рыжим, одноглазым и с деревянной ногой?

– Нет. Мне кажется, это были переодетые солдаты, однако я в этом не уверена, потому что они были грязными и грубыми, как сутенеры…

– Куда они тебя утащили?

– В замок, который находится на берегу реки, по ту сторону большого моста – там, где расположены винные погреба…

– Наверное, в замок Гран-Шатле, – предположила Сюзи. – Там большая тюрьма…

– Меня завели в подземелье, заставили встать на колени и положить голову на скамью, раздели и…

Кимбу охватило такое сильное волнение, что она невольно замолчала. Ей все еще было очень страшно. Сюзи не стала задавать ей новых вопросов, чтобы не заставлять ее говорить в тот момент, когда делать это ей было очень трудно. Некоторое время спустя, взяв себя в руки, Кимба прошептала:

– Мои мучители заявили мне, что на мне поставили клеймо, предназначенное беглым рабыням, непристойным женщинам и безбожницам… потому что я черная и не крестилась тогда, когда следовало это сделать…

Выслушав рассказ Кимбы о том, какой ужас она пережила и каковы были его причины, Сюзи задумалась над тем, как можно добиться справедливости. О том, как ведут себя люди из Шатле, она прекрасно знала. Подать жалобу – это значит подвергнуть себя риску быть арестованным, допрошенным, обвиненным в выдуманном преступлении и осужденным за него, то есть в конце концов оказаться в тюрьме или же, если ты мужского пола, на галерах…

Получалось, что оскорбление и рана, нанесенные Кимбе, останутся безнаказанными. Сюзи, еле сдерживая бурлящий в ней гнев, впервые едва не пожалела о том, что вырвала эту женщину из рабства и из той обстановки, в которой та жила раньше.

А еще она задавалась вопросом, имело ли какое-либо отношение к происшедшему участие в процессии Рантия, пусть даже это и не он лично организовал похищение Кимбы. Но как это можно выяснить?

Сюзанне приходилось признать, что господин де Пенфентеньо был прав, когда предупреждал ее, что ей придется нелегко в Париже, если рядом с ней будет находиться негритянка. Она уже даже начинала побаиваться того, что ждало ее и Кимбу в будущем.

Обе женщины стали вести в своем доме на улице Сен-Мерри жизнь затворниц. Сюзи снова взялась за перо, а Кимба, уже больше не решавшаяся выходить на улицу в одиночку (как она делала раньше), сосредоточилась на самообразовании.

Сюзи целыми днями сидела за письменным столом, роясь в памяти в поисках интересных эпизодов и затем излагая их на бумаге с впечатляющей выразительностью. Она писала, вносила исправления, переписывала, переделывала все снова и снова, если какой-нибудь оборот начинал казаться ей излишним или когда, по ее мнению, написанные ею фразы были неудачными. Она полагала, что форма должна соответствовать содержанию. Написав очередные несколько страниц, она читала их своей подруге, которая могла оценить не только стиль, но и правдивость повествования.

Кимба изучала латинский язык, легко усваивая его нелегкую грамматику, читала «Илиаду» и знакомилась с философией по произведениям Мишеля де Монтеня, с поэзией – по произведениям Ронсара, дю Белле и Клемана Маро, с театром – через произведения Аристофана, Еврипида и Мольера.

Она не спрашивала больше, воюют ли племена во Франции друг с другом и вершат ли в ней суд вожди. Она уже знала, что мертвых хоронят на Кладбище Невинных, находящемся совсем недалеко от улицы Сен-Мерри. Она также знала, что в одном ливре двадцать су или двести сорок денье, поскольку в одном су двенадцать денье.

Если шевалье все-таки выходил из дому – один или вместе с Кимбой, – он то и дело оглядывался, ожидая увидеть позади себя следящего за ним Рантия или какого-нибудь другого типа с физиономией висельника.

В конце концов не выдержав, Сюзи поделилась своими тревогами с Кимбой: она рассказала ей о господине де Броссе, о его назойливом любопытстве и о соглядатаях, отправленных им подглядывать за каждым жестом и поступком шевалье де Лере, которого он лично убил на дуэли, состоявшейся на лугу Пре-о-Клер в 1718 году. Когда она упомянула о Жане Маливеле – доносчике, с которым она столкнулась сначала за столом в усадьбе Клаподьер, а затем перед церковью в Новом Орлеане, Кимба расплылась в широкой улыбке.

– Этого я знаю! – сказала она. – Он приехал совать свой нос в дела губернатора, и господин де Бенвиль без долгих разговоров выдворил его из своего дома. Уж кто-кто, а этот тип тебе больше докучать не сможет…

– Это почему?

– А потому, что за два дня до нашего отъезда с ним произошел несчастный случай. Он упал в байу, и его сожрали кайманы.

Обе женщины произнесли по поводу кончины этого бедолаги шутливую надгробную речь: Сюзи горячо поблагодарила кайманов, а Кимба пожелала им не сдохнуть оттого, что они наелись испорченного мяса. Затем Кимба предложила Сюзи произнести заклинания, которые не позволят господину де Броссу ее больше беспокоить, однако Сюзи этого делать не захотела.

С течением времени Сюзи стала тяготиться своей отшельнической жизнью, при которой она могла общаться с одной лишь Кимбой. Излагая на бумаге – все как было, без прикрас – свои воспоминания о корсарском плавании, она невольно задумывалась о Ракиделе, об их страстной, но короткой любви и о его исчезновении. Эти мысли были для нее мучительными, потому что огонек любви к этому человеку в ней все еще горел, хотя она и пыталась его погасить.

Сюзи регулярно получала известия от Эдерны. Из письма, полученного в январе 1726 года, она узнала, что Элуан де Бонабан, став интендантом юстиции, полиции и финансов Нормандии, уполномоченным следить за исполнением в провинции распоряжений короля, теперь живет в Париже на площади Побед в очень красивом доме, построенном в конце предыдущего столетия господином Мансаром. Сюзи решила навестить Элуана.

Она, конечно, испытывала чувство неловкости, собираясь оказаться лицом к лицу с этим человеком, однако, когда ему доложили, что с ним хочет поговорить Антуан Карро, шевалье де Лере, он распорядился немедленно пропустить его к нему. Пренебрегая условностями, приличествующими его высокому посту, он крепко обнял этого шевалье, который не был ни знатным господином, ни высокопоставленным королевским чиновником. Если бы посторонний присутствовал при этой встрече, его очень удивило бы то, что он услышал.

– Сюзанна! Я очень рад тому, что снова вижу вас!

– Я тоже очень рада вас видеть, мсье…

– Я уже боялся, что вы стали вести жизнь отшельника, ибо ваше молчание было таким долгим и упорным…

– Дело в том, что… я пытаюсь воплотить одну затею, которая является довольно амбициозной…

– Эдерна сообщила мне, что вы заняты написанием книги о ваших приключениях… и злоключениях, о которых мне стало от нее кое-что известно.

– Ну что ж, надеюсь, когда-нибудь вы сможете эту книгу прочесть, но она еще очень далека от завершения.

– Но все равно это замечательная новость! Я стану самым первым вашим читателем. А еще я обещаю вам, что расхвалю вашу книгу д’Аржансону, который пользуется большим расположением короля и к которому король прислушивается. Людовик XV Возлюбленный очень любит рассказы о путешествиях…

– Благодарю вас за доброжелательное отношение ко мне, мсье, но позвольте мне задать пару вопросов о вас. В замке Бонабан восстановлена главная башня? Герб вашего дворянского рода по-прежнему гордо украшает вход в этот замок?

– Я этим сейчас занимаюсь, моя дорогая Сюзанна. Целая армия мастеров сейчас трудится над тем, чтобы вернуть замку его былое величие.

Элуан де Бонабан пожирал глазами переодетую в мужскую одежду женщину, которую он все еще любил и которую все еще жаждал – несмотря на то, что на ее лице уже начали появляться первые признаки зрелости.

Увы, кожа Сюзанны, подвергавшаяся воздействию ветра и солнца, уже утратила свою изначальную свежесть. Возле уголков ее глаз появились первые морщинки – «гусиные лапки». Однако ее глаза по-прежнему были цвета агата, и, несмотря на свой мужской наряд, Сюзи выглядела очень даже аппетитно.

– Приходилось ли вам во время путешествий применять навыки, которые выработались у вас на моих уроках фехтования? – спросил Элуан де Бонабан.

– Да, приходилось. Правда, в последний раз, когда у меня возникла необходимость вытащить шпагу из ножен, тот, на кого я ее направила, со мной сразиться не рискнул! Это произошло в Луизиане, в таверне, пользующейся дурной славой. Я защищала женщину…

– Саму себя?

– Нет. Бывшую рабыню, которую я затем привезла из Новой Франции сюда.

Элуан, меняя тему разговора, задал вопрос, который вызвал у Сюзанны смущение:

– Вы все еще разыскиваете Томаса Ракиделя?

– Вовсе нет. Те иллюзии, которые я питала относительно его любви и преданности, уже улетучились. Господин де Пенфентеньо полагает, что Ракидель находится в Пруссии…

– Это… вполне возможно…

– Пруссия – не та страна, в которую я хотела бы поехать, потому что я предпочитаю путешествовать, находясь на палубе корабля, а не трясясь в повозке по ухабистой дороге. Кроме того, мое скромное положение в обществе не позволило бы мне отправиться в те престижные места, в которых Ракидель, насколько мне известно, занимается воспитанием будущего монарха. Ракидель, став придворным педагогом, потерял в моих глазах всю свою прежнюю привлекательность…

Она лгала, заявляя о том, что исцелилась от своей любви к Ракиделю, и Элуан де Бонабан был достаточно проницательным человеком для того, чтобы об этом догадаться. Однако Сюзи говорила правду, когда заявляла, что предпочитает путешествовать на судне, а не в повозке. Она очень тосковала по морским путешествиям, которые теперь совершала только на бумаге.

Поскольку Элуану де Бонабану теперь – в силу его высокой должности и положения в обществе – доводилось иметь дело со многими людьми, Сюзи решила у него кое-что уточнить.

– Помнится, мсье, я когда-то давно у вас уже спрашивала, слышали ли вы что-либо о некоем графе де Броссе. В те времена это имя с таким титулом вам ни о чем не сказало. Однако теперь, когда вы живете в Париже и вращаетесь в высшем обществе, вам, может быть, доводилось слышать это имя в одном из светских салонов. А может, вы даже и встречались с этим господином…

– Именно так. Я помню об интересе, проявленном вами к этому персонажу, но не помню, чем этот интерес был вызван.

– А этот человек, представьте себе, уже довольно давно и повсюду подсылает ко мне соглядатаев. Он даже устроил одного такого «стукача» на «Шутницу», а второго – отправил в Новую Францию!

– Это очень странно. А вы с ним никогда не ссорились?

– Конечно же нет! И если из нас двоих кто-то должен злиться на второго, так это я, потому что он убил шевалье Карро де Лере, моего супруга… Я понятия не имею, кто он, собственно, такой и где он живет, потому что я видела его только раз – да и то восемь лет назад – в игорном доме «Бугардье». Я даже не помню, какое у него было лицо. Единственное, что я точно о нем знаю, – так это то, что он богат и что он… игрок.

Господин де Бонабан на некоторое время задумался, а затем – медленно, как будто слушая самого себя, – сказал:

– Мне известны два человека, носящие упомянутое вами имя. Первый из них был при регенте генеральным контролером финансов. Это старик, который уже не может ходить, и мне даже говорили, что после смерти дочери он слегка подвинулся рассудком… Второму нет еще и тридцати лет, он – адвокат, ведущий дела в суде, из знатной, но бедной семьи, и он безобиден, как новорожденный ягненок…

Сюзи подумала, что вряд ли слабоумный и немощный старик мог быть тем господином де Броссом, который так настырно ее преследовал. Не мог быть им и «новорожденный ягненок».

Когда Сюзи уже собралась уходить, Элуан де Бонабан спросил:

– Почему, Сюзанна, вы до сих пор носите мужское имя и мужскую одежду?

– Для этого есть две причины, мсье. Я еще давно пришла к выводу, что мужчиной быть легче и удобнее, чем женщиной. Я не смогла бы отправиться в море, если бы не выдавала себя за мужчину. Кроме того, не только в море, но и на суше мужской наряд избавляет меня от приставаний со стороны похотливых мужчин. Наконец, книгу, о которой я вам рассказала, я вряд ли смогу опубликовать под своим женским именем.

– Но, как вы сами понимаете, есть и опасность в таком маскараде…

– А кто догадается о том, что это маскарад? Две сотни матросов, ученые мужи и хозяева постоялых дворов об этом догадаться не смогли!

Ей не хотелось вспоминать о тех, кого ей ввести в заблуждение не удалось: первым из таких людей был Рантий, затем – Клод Ле Кам, после – врач Гамар де ла Планш и, наконец, – Томас Ракидель…

Элуан де Бонабан с обеспокоенным видом сказал:

– Господина д’Анжервилье на посту интенданта юстиции и полиции Парижа недавно сменил господин Арле де Бонней… Этот человек обладает всеми качествами толкового начальника полиции, и, кроме того, он умеет делать так, чтобы его имя было у всех на слуху. Я слышал, что он вроде бы собирается раскрыть тайну некоторых преступлений, при расследовании которых его предшественник не проявил надлежащих таланта и воли…

– А какую тайну может представлять собой моя скромная особа, мсье? И к какому преступлению я могла иметь отношение?

– Вы – самая настоящая тайна, Сюзанна, но главное в данном случае заключается в том, что жизнь и смерть вашего супруга оставили после себя до сих пор еще не разгаданную загадку…

– Загадку?

– Я не могу сказать, какую именно, поскольку точно этого не знаю, но, тем не менее, призываю вас вести себя более благоразумно!

Если основания для такого совета были не совсем понятными, то, по крайней мере, был вполне ясен сам совет. Играть в ту игру, в которую она играла, было опасно.

Когда Сюзи покинула площадь Побед, – сначала полюбовавшись замечательной архитектурой расположенных вокруг нее зданий, принадлежавших королю, – она заметила, что за ней кто-то следит. Она без особого удивления узнала в этом человеке Рантия, который, сильно хромая, пытался от нее не отставать. На этот раз она не позволит ему от нее ускользнуть! На этот раз она посмотрит ему в глаза! Ему следовало помнить о той решительности, которую она проявила на «Шутнице», когда он корчился в муках, а она заставила его рассказать, кто велел ему за ней следить и кто ему за это платил!

Рантий, осознав, что удрать ему не удастся, потому что деревянная нога позволяла ему лишь ходить не очень быстрым шагом и отнюдь не бегать, остановился, со страхом глядя на то, как Сюзи вынимает из ножен шпагу.

– А теперь, мерзавец, ты расскажешь мне, почему ты продолжаешь ходить за мной повсюду, словно моя тень! Господин де Бросс все еще не получил обо мне достаточно сведений? Если он хочет со мной пообщаться, разве он не знает, где это можно сделать?

– Этот господин не хочет с тобой общаться, – сказал Рантий, глядя своим единственным глазом прямо в пылающие от гнева глаза Сюзанны. – Он просто хочет наблюдать за тобой… издалека. Он считает тебя призраком, и я не стал его в этом разуверять, потому что получаю от него слишком хорошую плату… А еще я получаю удовольствие от слежки за тобой!

Сюзи подумала, что этому типу, наверное, платят по нескольку солей за каждый день этой гнусной слежки. А какое он может получать от этого удовольствие, она не могла себе представить.

– Скажи мне, где я могу найти твоего хозяина!

– Клянусь тебе, я этого не знаю… Я прихожу и рассказываю ему о том, что видел, к дворцу Пале-Рояль или на аллею Кур-ла-Рен… Его туда приносят на носилках, потому что он уже не может ходить… И он при каждой нашей встрече мне платит!

– Какой же ты глупец, мой бедный Рантий! – вздохнула Сюзи, опуская клинок своей шпаги.

– Если бы я не был глупым, то не был бы и таким бедным! – протараторил в ответ одноглазый.

Сюзанне подумалось, что он, пожалуй, прав. Она, едва не разжалобившись, спросила:

– Ты хоть простил меня за то, что я пометила твою руку, когда слишком сильно впилась в нее зубами?

– Меня пометила рухнувшая балка на улице Сен-Доминик, выбившая мне глаз, и пушечное ядро на судне, на котором я отправился в плавание вместе с тобой, ядро, из-за которого мне пришлось ампутировать ногу по колено… Отметина, которую оставила на мне ты, доставляет меньше всего хлопот, пусть она и была самой обидной…

Сюзи снова приподняла клинок шпаги и сказала угрожающим голосом:

– В следующий раз, когда я замечу, что ты идешь за мной следом, я проткну тебя вот этим клинком!

В последующие недели она уже не замечала слежки: то ли Рантий перестал ходить за ней по пятам, то ли стал гораздо более осторожным. А может, граф де Бросс нанял нового соглядатая. Так кто же все-таки такой этот господин де Бросс – финансист или адвокат? Сюзи решила больше не выходить из дому. А если уж и выходить, то исключительно в юбке, пальто, шляпке и в туфлях на высоких каблуках – то есть в наряде элегантной женщины.

В конце 1726 года книга о путешествиях шевалье де Лере была уже почти закончена. Кимба искренне полагала, что книга эта не только не уступает «Робинзону Крузо» Даниеля Дефо, но и превосходит его по форме и содержанию, поскольку, в отличие от этого писателя-англичанина, Сюзи предлагала своему читателю повествование, основанное на реальных событиях, а не на досужем вымысле. Воодушевленная мнением о книге, высказанным ее подругой, Сюзи взялась за написание последней части своего произведения, в которой она собиралась рассказать о возвращении из Нового Орлеана в Сен-Мало. Хотя ее книга и была основана на реальных событиях, о чем-то очень важном в ней умалчивалось: читателю не сообщалось о том, что данное автобиографическое произведение было написано не мужчиной, а женщиной, которая отправилась в плавание под чужим именем. Читателю также не сообщалось ничего о том, что касалось любви этой женщины и тех причин, которые заставили ее два раза отправляться в плавание: первый раз – чтобы заняться каперством после кончины своего супруга, а второй раз – чтобы попытаться разыскать Томаса Ракиделя, своего любовника. Чтобы завершить книгу, Сюзанне требовались покой и подбадривающие слова. Кимба предоставила ей и то, и другое.

Наконец – в январе следующего года – в рукописи была поставлена последняя точка. Теперь нужно было найти издателя, который согласился бы напечатать это произведение и пустить его в продажу.

В самом начале 1727 года Сюзи снова облачилась в одежду шевалье Карро де Лере и отправилась на улицу Сен-Севрен в дом с вывеской в виде ангела, находящийся напротив церкви. В этом доме располагалась типография Жака Венсана, пользовавшаяся, насколько было известно Сюзанне, хорошей репутацией. Сюзи надеялась, что издатель примет ее с вниманием, какое оказывают человеку, при помощи которого можно получить немалую прибыль. Однако вскоре выяснилось, что издатель этот отнюдь не горел желанием делать ставку на литературную новинку, созданную самонадеянным, но никому не известным автором, ставящим себя в один ряд с Даниелем Дефо в своем таланте и оригинальности. Поэтому издатель посоветовал напечатать предложенную ему книгу в Нидерландах, где не обращали большого внимания ни на качество литературных произведений, ни на репутацию их авторов.

Шевалье легко вынес этот удар, нанесенный его самолюбию, поскольку полагал, что отнюдь не все издатели Парижа окажут ему такой холодный прием. Когда он уже покидал дом с вывеской в виде ангела, он услышал, как господин Венсан здоровается с новым посетителем. Поскольку посетитель этот уже не мог ходить самостоятельно, его принесли к порогу типографии на носилках.

– Господин де Бросс, – сказал Венсан, – что привело вас ко мне?

Шевалье де Лере резко остановился. Его взгляд встретился со взглядом немощного старика, в глазах которого тут же вспыхнули огоньки страха. Тот, к кому обратились как к господину де Броссу, подал знак своим носильщикам. Они подняли его и очень быстро понесли прочь под изумленным взглядом издателя, недоумевающего по поводу того, чем было вызвано это бегство.

Шевалье, получается, не нашел издателя для своего произведения, но зато встретил господина де Бросса!

Он тут же отправился вслед за носилками и за тем, кого на них несли. Догнав их в начале улицы Вьей-Бушери, он заставил слуг поставить носилки на землю и пристально посмотрел на находившегося в них старика. Тот повел себя так, как будто перед ним предстал сам дьявол: он разинул рот, вытаращил глаза и, схватив висевший у него на груди крест из слоновой кости, направил его в сторону наклонившегося к нему шевалье.

– Мсье, – сказал ему шевалье, – вы сегодня оказались на моем пути по воле случая или же решили следить за мной уже лично после того, как Маливель исчез, а Рантий остался без ноги и уже не может быстро ходить?

– Vade retro! – воскликнул старик, держа перед собой крест.

Сюзи, не обращая на это внимания, продолжала:

– В течение нескольких лет вы следите за каждым шагом, который я делаю, где бы я ни находилась – даже на новом континенте… Может, скажете мне, чем вызван столь назойливый интерес к моей особе?

– Призраки так не разговаривают! – пробормотал старик дрожащим голосом.

– Я не призрак! – заявила Сюзи, снимая свою шляпу, распуская волосы и прикасаясь пальцами к иссохшей руке господина де Бросса, чтобы он почувствовал тепло ее плоти. – Я – вдова того, кого вы убили в один из октябрьских дней несколько лет назад. Состояние, в котором он меня оставил, заставило меня стать самозванцем, что и ввело вас в заблуждение…

– Мне хотелось увериться в том, что он мертв. Он и был мертвым, когда я видел, как его уносят после нашей дуэли, вызванной тем, что он меня опозорил. Однако он появился снова, на следующий день после своей смерти, там, где дают напрокат повозки. А еще его видели в Сен-Мало и в Новой Франции. И вот он снова появился здесь, в Париже… Неужели мне еще долго придется искупать свои грехи? Неужели вы не видите, что я – старик, у которого уже нет ни сил, ни мужества?

– Всего лишь восемь лет назад у вас имелось достаточно силы и ловкости для того, чтобы пронзить шпагой прыткого молодого человека и тем самым заставить его рухнуть замертво на землю!

Тот, кто когда-то был грозным дуэлянтом и пресыщенным человеком, сокрушенно покачал головой. Он наконец-то осознал, что имеет дело не со сверхъестественным существом, восставшим из могилы, чтобы его мучить.

– Тогда со мной еще не случилось это несчастье! Паралич, который сразил меня через несколько недель после той дуэли, довел меня до состояния, в котором я сейчас пребываю… Проклятый шевалье заставил весь Париж хохотать над моим проигрышем – теми тремястами тысячами ливров золотом, которые он у меня выиграл… – пробормотал дрожащим голосом старик.

– Мой супруг выиграл эти деньги, потому что вы сделали ставку именно в такой сумме – как, кстати, и он тоже!

– Он был шулером! И плохим игроком. Он оставил после своей смерти кучу карточных долгов! Трудно даже и сосчитать, сколько людей пострадало от его мошенничеств и злоупотреблений!

– Да как вы смеете оскорблять его память?!

– Он был не только шулером и мошенником, но еще и распутником без стыда и совести, соблазнителем, развратителем невинных девушек…

– Вы имеете в виду меня, мсье? Если Антуан меня и соблазнил, то отнюдь не развратил. Он любил меня так, как я любила его. Я до сих пор его оплакиваю!

– Если вы и в самом деле та, за кого себя выдаете, то вам следует знать, что в то же самое время, когда он на вас женился, он заставил мою единственную дочь свернуть с правильного пути и овладел ею, и она от него забеременела…

– Я не верю ни одному слову из этих измышлений! – заявила Сюзи.

– Авроре было шестнадцать лет, и она как раз собиралась закончить свое обучение в монастыре. Я так до сих пор и не узнал, как ему удалось ее обмануть. В 1718 году она забеременела от него и затем умерла при родах…

Нет, Сюзи не хотела верить этой клевете! Однако она прекрасно видела, что старик не бредит и что он, судя по выражению его лица, говорит искренне. Его уверенность в своей правоте заставила ее засомневаться.

– Ребенок может быть доказательством ваших заявлений?

– Ребенка больше нет, он умер вместе со своей матерью, но я прикажу представить вам доказательство его недолговечного существования, бесчестья моей дочери и гнусных поступков того, кого вы называете своим супругом! Носильщики!

Он подал знак двум слугам, которые стояли в нескольких шагах от него в ожидании завершения разговора. Они подняли с земли носилки с сидящим на них стариком. Тот, отведя взгляд в сторону, напоследок сказал:

– Больше мы с вами уже никогда не увидимся, мадам. И вам больше не будут докучать, потому что я теперь убедился, что это был всего лишь маскарад, введший меня в заблуждение… Но вы, по крайней мере, будете знать, кем был тот человек, который дал вам свое имя.

Носильщики пошли со своей ношей прочь. Сюзи провожала старика взглядом до тех пор, пока он не исчез из вида на углу улицы Вьей-Бушери.