1

Лейба открыл свой здоровый глаз. В подвале было темно. Он не мог сказать точно наступил ли уже день или все еще продолжалась ночь. Он перевернулся на матрасе и взял с табуретки, стоявшей рядом с железной кроватью, пачку сигарет. Каждый раз, просыпаясь в этой комнате без окон, где жил все последнее время, Лейба боялся, что окончательно потеряет зрение. Он чиркнул спичкой и посмотрел на яркое пламя. Закурил, глубоко затянулся и зажег маленькую керосиновую лампу, давно уже потерявшую свой стеклянный колпак. Дрожащие отсветы упали на облупившиеся стены и прогнивший пол. Не дворец, конечно, но если тебе нечем платить за аренду, то и могила не худшее жилье. Слава Богу, что со вчерашнего дня еще осталось немного водки. Бутылка, заткнутая бумагой, стояла на ящике из-под яиц. Лейба с трудом опустил ноги на холодный пол и сделал несколько шагов по направлению к ящику. «Ладно, согреем желудок», — усмехнулся он. Припав к бутылке и осушив ее одним глотком, он тут же отбросил ее в сторону. Он посидел, пока тепло окутывало его желудок и поднималось в мозг. «Все в порядке, я падший человек», — прошептал он. Обычно по комнате бегало множество мышей, но сейчас даже для них было слишком холодно. Здесь пахло плесенью и подземной сыростью. Воздух был влажным. Все деревянные вещи покрывал грибок.

Лейба, полностью отдавшись во власть алкоголя, прислонился к стене. Когда он пил, то переставал рассуждать. Его мысли текли сами по себе, без участия головы, так сказать. Он потерял все: левый глаз, работу, жену Рушку. Он, Лейба, бывший вторым человеком в Обществе Возлюбленных Друзей, стал пьяницей, бездомным. «Я ее убью, убью, — повторял Лейба. — Она умрет. Я убью ее, а потом покончу с собой. Каждый прожитый день для нее подарок. Через неделю она будет уже в могиле, шлюха, может собирать вещички… Если есть Бог, пусть Он с ней разбирается на том свете…»

Лейба уже давно все спланировал. Но продолжал думать об этом снова и снова, каждый раз решая отложить все еще на чуть-чуть. Нож, который он воткнет в упругий живот Рушки, был спрятан в соломенном матрасе. Он наточил его так, что теперь им легко можно было перерезать даже волосок. Он воткнет его ей в живот и провернет там два раза, так, чтобы на лезвие намотались ее кишки. А потом встанет на ее грудь и, пока она будет умирать, спросит: «Ну, Рушка, ты все еще ничего? Да?» И плюнет ей в лицо. А потом пойдет на кладбище и вскроет себе вены, рядом с могилой Чейи.

Устав от сидения, Лейба вновь лег, накрылся черным одеялом, прожженном во многих местах сигаретами, и потушил лампу.

Нужно дождаться подходящего момента. Он ждал его уже давно и будет ждать дальше. Сперва он потратил все свои деньги, потом жил на то, что удавалось занять у друзей. Теперь каждый прожитый день становился чудом. Он ел в благотворительных кухнях. Старые друзья давали ему немного денег, поношенные рубашки, брюки, пару дырявых ботинок. Он жил как животное, как живут кошки, собаки или крысы, которых он в последнее время узнал очень хорошо. Лежа в темноте, Лейба продолжал представлять себе эту чудесную картину: Рушка, смертельно бледная, лежит на полу, раздетая, со спутанными светлыми волосами, и из ее живота торчит рукоятка ножа. Она начинает кричать, стонет в агонии, пытается защитить себя, широко открывает свои голубые глаза. А он, Лейба, давит ей на грудь ботинком и спрашивает: «Ну, все еще ничего, да?»

 

2

Лейба проснулся. Последние несколько дней пролетели в каком-то тумане. Он не знал, день сейчас или ночь, вторник или четверг. Или, возможно, уже Суббота. Водки больше не осталось, и он курил свою последнюю сигарету. Ему снился длинный сон, конечно же, о Рушке. Во сне он душил ее и в то же самое время занимался с ней любовью. Словно было две разные Рушки. Сначала он попытался как-то объяснить этот бессмысленный сон, но потом просто махнул на него рукой. «Неужели я заболел? — удивился Лейба. — Забавно будет, если я умру в этой дыре и Рушка придет на мои похороны. Но даже и после смерти я встречу ее и задушу…»

Через некоторое время он замерз и снова проснулся. Он потрогал свой лоб, но лоб был холодным. Слабость исчезла, к нему вернулись силы, вдруг захотелось одеться и выйти на улицу. «Хватит сидеть в этом подвале!» — сказал он себе. Он попытался зажечь лампу, но не смог найти спичек. «Ладно, будем одеваться в темноте», — подумал он. Одежда была холодной и застывшей. Пробираясь на ощупь, он нашел брюки, обвисший пиджак, сапоги с широким козырьком. Судя по тому, как было холодно в подвале, на улице наверняка шел снег. Поднявшись по лестнице во двор, он увидел, что сейчас ночь. Не было ни снега, ни дождя, но булыжники влажно блестели. «В некоторых окнах еще горит свет, значит, сейчас не слишком поздно, — подумал Лейба. — Я проскочил несколько дней!» Немного пошатываясь, как после тифа, он вышел за ворота. Все лавки на улице уже закрылись, ставни были опущены. Над металлическими крышами висело тяжелое небо, готовое вот-вот просыпаться холодным снегом. Пока Лейба стоял в нерешительности, дворник закрыл ворота. «Что, интересно, сейчас делает Рушка?» — подумал он. Он догадывался, что она делает. Наверняка сидит себе с Лемкиным-парикмахером и ест второй ужин. Горячие булочки, хрустящие на зубах, хлеб с горчицей или чай с вареньем. Печка горит, фонограф играет, телефон звонит. Собрались все ее друзья: аптекарь Лазарь Цитрин, Кальман из некошерной мясной лавки, рыбак Бериль Бонд, Шмуэль Зейнвиль, музыкант из венского оркестра. Рушка улыбается им своей щедрой улыбкой, показывает ямочки на щеках, как бы невзначай поддергивает подол платья, так, чтобы они могли видеть ее круглые колени, красные чулки, оборку панталон. Она даже и не думает о нем, Лейбе. Шлюха, воровка… даже смерти для нее мало. Лейба почувствовал, как что-то скользит в его сапоге. «Я взял с собою нож», — удивился он. Но с ножом он почувствовал себя спокойнее. Для него он даже купил кожаные ножны. Нож стал его единственным другом, и с его помощью он расплатится со всеми долгами. Лейба засунул ножны поглубже в сапог, чтобы лезвие, не дай Бог, не вылезло и не оцарапало ему щиколотку. «Может, мне заявиться туда прямо сейчас?» — подумал он. Но это была просто фантазия. Надо дождаться, пока она останется одна. Лучшее время — это утро, когда Лемкин уходит в парикмахерскую, а служанка Цыпа — на рынок за покупками. Рушка все еще лежит в постели, дремлет или слушает пение канарейки. Она любит спать голой. Он откроет дверь в квартиру дубликатом ключа, тихо войдет в ее комнату, сдернет одеяло с кровати и спросит: «Ну, Рушка, ты все еще ничего? Да?»

Лейба остановился, целиком во власти мыслей о мести. «Хватит ждать!» — приказывал ему внутренний голос. Этот голос обращался с ним как старший офицер с простым солдатом — направо, налево, внимание, вперед марш! И Лейба никогда не противоречил ему. Теперь он знал, почему так много спал всю прошедшую неделю. Он копил силы для мести. Во сне он набирался решимости, как это бывает во время болезни. Дрожь пробежала по его спине. Да, он ждал достаточно долго. Теперь пришло время действовать… Он не боялся, но чувствовал, как его ребра охватывает холод. Его разум был на удивление ясным, но он понимал, что должен повторить все до мельчайших деталей еще раз. У него нет денег, нет водки, нет сигарет. Все ворота закрыты, и пойти некуда. Мысли о втором ужине Рушки пробудили в нем голод. Он тоже с удовольствием съел бы сейчас свежую булочку с кусочком салями или горячей сосиской. В животе урчало. Впервые за все последнее время Лейба почувствовал жалость к самому себе. Внезапно ему вспомнились слова из песенки, которую он пел на Пурим еще ребенком. Тогда его друг, Бериш, надевал треугольную шляпу, по форме напоминающую пуримский пирожок, и маску разбойника с длинными черными усами и приходил к нему, притворяясь, что хочет его убить, и размахивал картонной саблей, обклеенной серебристой бумагой. Он, Лейба, переодетый в купца, с приклеенной рыжей бородой, пел:

Бериш давно умер — упал с лошади. И теперь Лейба был одновременно купцом и разбойником, вот только кусочка хлеба, чтобы выкупить последний час своей жизни, у него не было…

Лейба шел медленно, не спеша. Он полностью подчинился воле внутренних сил. Они должны были ему помочь. Без выпивки, без сигарет, без еды, наконец, он не мог совершить убийство. Своим единственным здоровым глазом он смотрел на ту половинчатую тьму, которая окружала его. Мимо проходили какие-то люди, но Лейба не замечал их. Все в нем замерло, напряглось, что-то должно было произойти. «Если ничего не случится, я просто пойду домой», — подумал Лейба и, решив так, почувствовал какую-то странную свободу от того, что бросил вызов тем загадочным силам, которые мучили его в жизни и вдруг оставили здесь, на краю пути. Он прищурился, яркие лучи расходились от тусклого фонаря. Несколько капель дождя упало на голову. Он чувствовал сонливость. Неожиданно ему показалось, что все это уже было раньше, когда-то давно. И в этот самый момент он услышал голос, который, хотя он и был готов, все равно испугал его.

— Замерз, Лейбеле? Пошли, согреемся…

Лейба обернулся. Рядом с воротами дома № 6 стояла проститутка. Лейба не узнал ее, но, очевидно, она его знала. В свете газового фонаря он увидел, что она была молоденькой, худой, со впавшими ярко нарумяненными щеками и подведенными черной краской глазами. На ней были красное платье и красные ботинки, мокрые и запятнанные грязью, на рыжие волосы наброшена шаль. Лейба остановился:

— Ты меня знаешь?

— Знаю.

— Как же согреешься с такой старой ведьмой? — сказал Лейба, понимая, что говорит что-то не то.

— Пусть мои враги умрут молодыми…

— Может, я просто проведу ночь у тебя в комнате?

— За деньги можешь делать там все, что захочешь.

Лейба помолчал.

— У меня нет денег.

— Единственное, что ты можешь сделать без них, так это умереть, — ответила женщина.

Лейба немного подумал:

— Может, ты согласишься взять что-нибудь в залог?

— Что, например? Золотые часы?

Лейба знал, что это глупо, но все же полез в сапог и достал оттуда нож в кожаных ножнах.

— Что это?

— Нож.

— Зачем мне, по-твоему, нож? Я не собираюсь никого убивать.

— Он стоит три рубля, только взгляни…

И, наклонившись к свету, Лейба вытащил клинок из ножен. На лезвии вспыхнули тысячи ярких искорок, девушка отступила назад.

— С ножнами это будет четыре рубля.

— Он мне не нужен.

— Ну… тогда забудь.

Но Лейба не спешил уходить. Он ждал, как будто был абсолютно уверен в том, что девушка изменит свое решение. Она еще глубже закуталась в шаль.

— А зачем он тебе? Собрался убить кого-нибудь?

— Может, и так.

— И кого же? Уж не красавицу ли Рушку?

Лейба вздрогнул:

— С чего ты взяла?

— Да так, люди говорят, они все о тебе знают.

— И что они говорят?

— Что Рушка обманывала тебя, что из-за нее ты стал пьяницей.

Что-то дрогнуло у Лейбы в груди. Люди знали о нем, говорили о нем. А он-то думал, что улица забыла о нем, как о покойнике. На глаза навернулись слезы.

— Позволь мне пойти с тобою. Я заплачу завтра.

Девушка низко опустила голову и посмотрела на него внимательно, со скрытой улыбкой, как будто бы весь предыдущий разговор был всего лишь просто игрой или проверкой. Казалось, что она беспокоится о нем, как близкий друг или родственник, всегда готовый прийти на помощь.

— Тебе повезло, что сейчас нет мадам. Если она узнает, то сотрет меня заживо…

 

3

Она жила в полуподвальном помещении. Дорожка туда была такой узкой, что на ней едва помещался и один человек. Девушка шла впереди, Лейба за ней. Облупившиеся кирпичи по сторонам, изрытая земля под ногами; Лейбе пришлось нагибаться, чтобы не удариться головой о потолок. Он чувствовал себя мертвецом, блуждающим в пещерах подземного мира, среди ужасных демонов. В ее комнате мерцала лампа, а стены были покрашены в розовый цвет. На печке, в которой еще теплились угли, кипел чайник. На низкой скамеечке сидел, поблескивая зелеными глазами, кот. На постели валялся соломенный матрас, накрытый грязной простыней. Но это было только для гостей. Подушка и одеяло лежали на стуле в углу комнаты. На столе лежал большой ломоть хлеба. Случайно Лейба увидел свое отражение в зеркале: высокий мужчина с изрытым оспинами лицом, длинным носом, широкими губами и шрамом на месте левого глаза. В зеленых стаканах, потрескавшихся и запылившихся, его образ отражался, как будто в темной луже. Он не брился уже неделю, и теперь соломенного цвета щетина покрывала его подбородок. Девушка сняла шаль, и только теперь Лейба смог по-настоящему разглядеть ее. Она была маленькой, безгрудой, с костлявыми руками и острыми плечами. На слишком длинной шее белели какие-то пятнышки. У нее были желтые глаза, желтые ресницы, вздернутый нос и круглый подбородок. По произношению было ясно, что она приехала из деревни. Лейба внимательно изучал ее.

— Ты здесь одна? — спросил он.

— Вторая сейчас в госпитале.

— А мадам?

— У нее брат умер. Она сидит Шиву.

— Так ты можешь украсть отсюда все что угодно.

— Здесь нечего красть.

Лейба сел на краешек постели. Он больше не смотрел на девушку, он увидел хлеб. Хотя ему и не очень хотелось есть, но он не мог отвести взгляда от этого куска, лежащего на столе. Девушка сняла ботинки и осталась в чулках.

— В такую погоду и собаку из дома не выгонишь, — сказала она.

— Ты еще пойдешь сегодня на улицу? — спросил Лейба.

— Нет, останусь тут.

— Тогда можем поговорить.

— О чем тебе со мною говорить? Я разбила собственную жизнь. А ведь мой отец был уважаемым человеком. Ты действительно хочешь убить Рушку?

— Ничего лучшего она не заслуживает.

— Ну, если бы я хотела убить каждого, кто сделал мне что-нибудь плохое, мне бы пришлось бегать по городу с шестью ножами в каждой руке.

— Женщины другие.

— Правда? Вот что я тебе скажу, мы должны ждать и уповать на Божью милость. Половина моих врагов уже гниет в могилах, другая половина мечтает об этом. Зачем проливать кровь? Бог долго ждет, но потом ведь сильно карает.

— Он не покарал Рушку.

— Пока не покарал. Просто подожди. Это произойдет скорее, чем ты думаешь.

— Скорее, чем ты думаешь, — повторил Лейба и засмеялся глухим, похожим на лай смехом. Затем сказал: — Пока я здесь, дай мне чего-нибудь перекусить.

Девушка подмигнула ему:

— Тут только хлеб. Пододвигай стул.

Лейба сел. Она налила ему стакан слабого чая и бросила в него два кусочка сахара из медной коробочки. Она вела себя с ним как жена. Лейба достал из сапога нож и отрезал кусок хлеба. Девушка, увидев это, рассмеялась, показывая свои плохие зубы. В ее желтых глазах промелькнуло что-то нежное и сестринское, как будто она была его сообщницей.

— Этот нож не для хлеба, — заметила она.

— А для чего тогда? Для мяса?

Она достала из шкафчика кусочек салями, и Лейба разделил его на две половинки. Почуяв запах мяса, кот спрыгнул со своей скамейки и начал, мяуча, тереться о ноги Лейбы.

— Не давай ему ничего. Пусть мышей ест.

— Их здесь много?

— На десять котов хватит.

Лейба разделил свой кусочек еще на две части и одну бросил коту. Девушка искоса взглянула на него, полушутливо, полуукоризненно, словно весь этот визит был не чем иным, как шуткой. Она замолчали. Потом Лейба открыл рот и неожиданно для самого себя сказал:

— Хочешь замуж?

Девушка рассмеялась:

— Я уже замужем. За Ангелом Смерти.

— Я не шучу.

— Пока женщина дышит, будь уверен, она хочет замуж.

— А за меня выйдешь?

— Даже за тебя.

— Что ж, тогда готовься к свадьбе.

Девушка долила воды в чайник.

— Где, в постели или у раввина?

— Сначала в постели, а там и у раввина.

— Как скажешь. Я никому уже не верю, но что я могу поделать, если вы сами хватаете меня за юбку? Если ты говоришь так, значит, так и будет. Откажешься, тоже ничего страшного. Что такое слова? Тут ведь каждый третий меня замуж зовет. А потом даже двенадцать копеек платить не хочет.

— Я женюсь на тебе. Мне уже терять нечего.

— А мне? Разве только жизнь.

— У тебя есть деньги?

Девушка весело улыбнулась и наморщила нос, как будто знала, что Лейба обязательно спросит об этом. Ее лицо как-то быстро постарело, стало добродушным, но морщинистым и умудренным опытом, как у старухи. Она поколебалась, огляделась по сторонам и даже взглянула в маленькое окошко, завешенное черной занавеской. Ее лицо выражало смех и в то же время какую-то печаль и древний житейский опыт. Потом она прошептала: «Все мое сокровище здесь, в чулках». И указала пальцем на ноги.

 

4

Утром Лейба дождался, пока дворник отопрет ворота, и вышел на улицу. Все как-то успокоилось. Было еще темно, но на том берегу Вислы, на востоке, кусочек неба уже окрасился в бледно-голубой цвет с алыми разводами. Над трубами поднимался дым. Полусонные лошади нехотя тащили крестьянские телеги с мясом, фруктами и овощами. Лейба глубоко вздохнул. Его горло вновь пересохло, а в животе было хоть шаром покати. Где, интересно, можно в такую рань выпить и перекусить? Ему пришел на ум ресторан Хайма Смитина, который открывался, пока еще Господь спал. Лейба передернул головой, как лошадь, и отправился в сторону ресторана. «Что ж, — думал он, — значит, это судьба. И пусть будет так!» Ресторан Хайма Смитина действительно уже открылся, его освещали газовые фонари, и из окон доносились запахи рубца, пива и гусиной подливки. Там сидели мужчины, не спавшие всю ночь напролет; что они ели — мясной завтрак или остатки последнего ночного ужина, — понять было сложно. Лейба сел за пустой столик и заказал бутылку водки, лук с цыплячьим салатом и омлет. Прежде чем приступить к еде, он выпил три рюмки. «Итак, — пробормотал он, — это моя последняя трапеза. Завтра в это время я буду уже мучеником!» Официанты смотрели на него с подозрением, боясь, как бы он не удрал, не заплатив. Сам Хаим Смитин вышел из кухни и спросил:

— Лейба, у тебя есть деньги?

Лейбе очень захотелось запустить бутылкой в это жирное брюхо, перетянутое цепочкой из серебряных рублей.

— Я не нищий.

И Лейба достал из кармана пачку банкнот, стянутых красной резинкой.

— Ладно, не сходи с ума.

— Иди к черту!

Лейба попытался забыть про это унижение. Он опрокидывал стопку за стопкой и вскоре так накачался, что даже забыл про омлет. Оплатив счет и дав официанту на чай, он велел принести еще одну бутылку водки, но уже не сорока- или шестидесяти-, а девяностоградусной. Ресторан понемногу начал заполняться, голоса звучали все громче, перед глазами плыла какая-то дымка. На каменный пол просыпали опилки. Мужчины, сидевшие рядом с Лейбой, о чем-то говорили, и он, хотя и слышал отдельные слова, никак не мог понять сути разговора. Как будто бы ему в уши налили воды. Он откинулся на стул и захрапел, не выпуская, однако, из рук бутылку. Он не спал и не бодрствовал. Он грезил, но и грезы его были какими-то далекими и неясными. Кто-то произносил длинную речь монотонно, без остановок, как на проповеди, но кто это был и о чем он говорил, Лейба понять не мог. Он открыл свой глаз и снова его закрыл.

Через некоторое время Лейба проснулся. Был уже белый день, и фонари погасли. Часы на стене показывали четверть девятого. В комнате было полно людей, и, хотя Лейба знал всех на своей улице, здесь он никого не узнавал. В бутылке оставалось еще немного водки, и он допил ее. Сморщившись от отвращения, он все же проглотил холодный омлет и начал стучать ложкой по опустевшей тарелке, призывая официанта. Наконец он ушел, медленно переставляя негнущиеся ноги. Перед его единственным здоровым глазом висела какая-то дымка, с чем-то расплывчатым, как желе, посередине. «Скоро я ослепну окончательно», — сказал себе Лейба. Он свернул на базар Яноша, выискивая Цыпу, Рушкину служанку, которая всегда приходила сюда по утрам за покупками. На базаре уже было не протолкнуться. Торговки разложили свои товары; рыбаки выставили огромные лохани со свежей рыбой; три резника уже резали птицу на мраморной доске, освещаемой керосиновой лампой, а потом передавали своим помощникам, которые ее ощипывали и клали, еще живую, в корзины покупательниц. «Кто только не пользуется ножом, — подумал Лейба, — Бог сошел с ума». Уже направляясь к выходу, он увидел Цыпу. Она входила на рынок с пустой корзиной. Что ж, значит, еще есть время!

Лейба вышел с базара и направился в сторону Рушкиного дома. Он не боялся, что кто-то его увидит. Он вошел в ворота и поднялся по лестнице на второй этаж, где висела медная табличка: «Лемкин — мастер парикмахер».

«Что, интересно, я буду делать, если они сменили замок?» — подумал Лейба. И тут же ответил на свой вопрос: «Взломаю дверь».

Он чувствовал в себе необыкновенную силу: сейчас он был Самсоном! Спокойно достав ключ из нагрудного кармана, как будто бы не могло быть ничего более естественного, он вставил его в замочную скважину и без труда открыл дверь. Первым, что он увидел в квартире, был газовый счетчик. На вешалке висели шляпы. Проходя мимо, Лейба легонько ударил по ним. Через полуоткрытую дверь в кухню были видны кофейная мельница, медная ступка и пестик. Оттуда выплывал тягучий и сладкий запах кофе. Что ж, Руша, пришло твое время! Осторожно и ловко, как живодер, выслеживающий собаку, он пошел вперед по ковру, покрывавшему пол в коридоре. Что-то похожее на смех вырвалось у него, когда он доставал из спрятанных в сапог ножен нож. Лейба открыл дверь в спальню. Рушка была там, спала, накрывшись красным одеялом, с бесцветными волосами, разметавшимися но белой подушке, у нее было пожелтевшее, отекшее, намазанное кремом лицо. Зрачки были чуть приоткрыты, и двойной подбородок свисал на морщинистую шею. Лейба застыл на месте. Он с трудом узнал ее. За те несколько месяцев, что прошли со времени их развода, она обрюзгла и постарела на несколько лет, потеряв остатки своей девичьей красоты, и превратилась в настоящую матрону. У корней волосы уже поседели. На ночном столике стоял стакан с водой, в котором плавал зубной протез. Она на самом деле превратилась в старую ведьму. Ему было вспомнились те слова, которые она сказала перед их разводом: «С меня хватит. Я старею, а не молодею. Старею с каждым днем…»

Он не мог больше ждать, каждую минуту сюда могли войти. Но он не мог и уйти просто так. «Что должно случиться, то должно случиться», — подумал Лейба. Подойдя к постели, он быстро сорвал с нее покрывало. Рушка не спала голой, на ней была распахнутая ночная рубашка, открывавшая отвисшие груди, похожие на два куска тягучего теста, круглый живот, толстые, необычно широкие бедра. Лейба никогда не думал, что Рушка может так растолстеть, что ее кожа может стать такой желтой, высохшей, сморщенной. Лейба ожидал, что она сразу же закричит, но она просто открыла глаза, как будто все это время, что он стоял здесь, только притворялась спящей. Она смотрела на него внимательно и в то же время грустно, словно говоря: «Горе тебе, взгляни на себя, в кого ты превратился?» Лейба дрожал. Он хотел сказать ей те слова, которые так часто повторял про себя, но внезапно понял, что забыл их. Они висели у него на кончике языка, но идти дальше не хотели. Рушка тоже не могла ничего сказать. Она смотрела на него с удивительным спокойствием.

Потом она закричала. Лейба поднял нож.

 

5

«Что ж, все оказалось очень просто», — подумал Лейба, закрывая дверь и спускаясь вниз по лестнице. Он шел не спеша, громко стуча каблуками, как будто хотел, чтобы его заметили и запомнили. Но ни на лестнице, ни во дворе никого не было. Спустившись, он постоял несколько минут у ворот. Небо, которое на восходе было таким голубым, сейчас потемнело и грозило разродиться дождем. Носильщик тащил короб, полный угля. Горбун надрывался, предлагая прохожим маринованную селедку. В молочной разгружали бидоны с молоком. У бакалеи разносчик нагружался хлебом. Две лошади в шорах стояли уткнувшись мордой в морду, как бы секретничая о чем-то. «Да, это та же улица, и ничего здесь не изменилось», — подумал Лейба. Он зевнул, удивив самого себя таким спокойствием. Потом он вспомнил забытые слова: «Ну, Рушка, ты все еще ничего, да?»

Страха он не чувствовал, только опустошенность. Было еще утро, но стемнело, как вечером. В кармане должны бы были лежать сигареты, но, скорее всего, он их где-то потерял. Лейба прошел мимо канцелярской лавки. Перед мясной он остановился. Стоя за прилавком, Лейзер-мясник разделывал широким тесаком говяжью тушу. Целая толпа женщин, толкаясь и отпихивая друг друга, тянулась за мозговыми костями. «Когда-нибудь он отрубит одной из них пальцы», — пробормотал Лейба. Когда он в следующий раз огляделся вокруг, то понял, что стоит прямо перед салоном Лемкина; посмотрев через стеклянную дверь, он увидел, что помощники еще не пришли. Лемкин был там один, маленький человечек, толстый и розовый, с голым черепом, коротенькими ногами и круглым животиком. На нем были полосатые брюки и модные ботинки, пиджака не было, подтяжки были коротенькими, как у ребенка. Он читал польскую газету. «Он ведь еще даже и не догадывается, что стал вдовцом», — подумал Лейба. С некоторым удивлением он наблюдал за ним. Сейчас уже трудно было поверить в то, что он, Лейба, так сильно и так долго ненавидел этого маленького свиноподобного человечка. Лейба толкнул дверь и вошел внутрь, Лемкин быстро посмотрел на него, испуганно, но в то же время и угрожающе. «Зарежу и его тоже», — решил Лейба. Он уже потянулся за ножом, но какая-то сила велела ему не делать этого. Нечто невидимое сжало его руку. «Ладно, пусть живет», — подумал Лейба, а вслух сказал:

— Побрей меня.

— Что? Конечно, конечно… садись.

Лемкин быстро надел свой халат, уже приготовленный и лежащий на стуле, накрыл Лейбу свежей простыней и налил теплой воды в таз. Намыливая Лейбу, он то ли щипал, то ли поглаживал его горло. Лейба запрокинул голову назад, закрыл глаз и погрузился в темноту. «Пожалуй, вздремну, — решил он, — только надо сказать, чтобы он еще меня подстриг».

Немного кружилась голова, Лейба икнул. С улицы потянуло холодным ветром, и он чихнул. Лемкин пожелал ему Gesundheit. Кресло было слишком высоким, и Лемкину пришлось немного его опустить. Достав бритву, он поправил ее о кожаный ремень и начал брить. Осторожно, словно старый товарищ, он касался щек Лейбы своими толстыми пальцами. Лейба мог чувствовать его дыхание у себя на затылке, так близко к нему наклонился парикмахер.

— Ты друг Рушки… Я знаю, знаю… она все рассказала мне.

Лемкин замолчал, ожидая ответа. Он даже прекратил бритье. Ответа не последовало.

— Бедная Рушка больна.

Лейба вновь промолчал.

— Камни в почках. Доктора говорят, что необходима операция. Она уже две недели лежит в госпитале. Но ты ведь понимаешь: никто по собственной воле под нож не пойдет.

Лейба поднял голову:

— В госпитале? Где?

— На Чисте. Я хожу туда каждый день,

— А кто сейчас дома?

— Сестра, из Праги.

— Старшая?

— Уже бабушка.

Лейба опустил голову. Лемкин снова поднял ее, одним пальцем поддерживая за подбородок.

— Поверь мне, Рушка тебе не враг, — он снова шептал Лейбе в ухо, — она все время вспоминает о тебе. Мы с радостью сделали бы что-нибудь для тебя, но ведь ты сам ведешь себя как чужой…

Лемкин наклонился так низко, что почти касался своей щекой лба Лейбы. От него пахло жидкостью для полоскания рта и братским теплом. Лейба хотел что-то сказать, но тут вдруг с улицы раздался какой-то крик, забегали люди. Лемкин выпрямился:

— Пойду посмотрю, что случилось.

Он вышел наружу, в белом халате. С бритвой в правой руке и остатками пены и волос на левой. Он отсутствовал минуту или две, кого-то расспрашивая. Вернулся он повеселевшим.

— Убили проститутку. Вспороли ножом. Ту, рыжую, из шестого номера.