Когда мы жили на Крохмальной, 10, я все вечера обычно проводил дома. В нашем дворе было темно, маленькая керосиновая лампа больше коптила, чем светила. Родители рассказывали нам о чертях, ведьмах, оборотнях, и я боялся выходить. Оставался дома и читал.

У одной из наших соседок Баси, владелицы лавки, были три дочери: Шоша девяти лет, Ипа — пяти и Тайбеле — двух. С Шошей, которая была на год старше меня, мы часто играли у нее дома.

Чтобы попасть вечером в квартиру Баси, приходилось пройти через темный коридор, на что требовалась только одна минута, но минута, наполненная ужасом. К счастью, Шоша почти всегда слышала, что я иду, и, задыхаясь, бежала открыть дверь. Как только я ее видел, все страхи пропадали. Шоша была красивая, синеглазая девочка со светлыми косичками. Мы любили рассказывать друг другу разные истории, и это нас сближало. Когда я приходил, Шоша тотчас же вытаскивала «вещи». Игрушками служили выброшенные взрослыми пуговицы от старой одежды, ручка от чайника, деревянная катушка без ниток, «серебряная» фольга из чайного пакетика и другие, подобные этим, предметы. Я часто рисовал цветными карандашами человечков и зверей для Шоши, а она вместе с сестрой Ипой восхищались моим искусством.

За изразцовой печкой в квартире Баси долгими зимними вечерами потрескивал сверчок. Я воображал, что он рассказывает что-то бесконечное, но кто может понять язык сверчка? Шоша уверяла, что за печкой живет и домовой, никогда никому не причинявший вреда, напротив, даже помогавший иногда по хозяйству, но тем не менее вызывавший страх. Этот домовой любил и проказничать. Туфли и чулки, которые Шоша перед сном клала на стул рядом с постелью, она утром обнаруживала на столе.

Их, разумеется, туда перекладывал домовой. Несколько раз девочка ложилась в постель с заплетенными косами — домовой распускал их, пока она спала. Однажды, когда Шоша показывала на стене пальцами тени, тень козы прыгнула к ней и боднула в лоб. Это тоже из проделок домового. Как-то мама послала Шошу за свежими булками, вручив ей серебряный гульден. Потеряв деньги, она, испуганная, с плачем вернулась домой и нашла монету в… собственной руке. Домовой дернул ее за косичку и шепнул на ухо:

— Шлемл!

Я много раз слышал эти истории, но всегда неизменно дрожал от возбуждения. Мне и самому нравилось сочинять. Я говорил, в частности, что у моего отца в лесу, в пещере спрятан клад, что мой дедушка — царь в Билгорае, что мне известно волшебное слово, которое, если его произнести, может уничтожить мир.

— Пожалуйста, пожалуйста, не произноси его! — умоляла Шоша.

Возвращаться домой было еще страшнее, чем идти к Шоше. То, что мы успевали сообщить друг другу, увеличивало мой ужас. Казалось, темный коридор полон злых духов. Я как-то прочел рассказ о юноше, которого духи заставили жениться на ведьме. Эта пара жила где-то в пустыне возле горы Сеир. Дети у них были полулюди-получерти. Я боялся, что это случится со мной, и бежал по темному коридору, повторяя слова, способные защитить от злых сил:

— Ты не позволишь ведьме жить! Жить ведьме не позволишь Ты!

Когда мы перебрались на Крохмальную, 12, о визитах к Шоше нечего было и думать. Кроме того, мальчику-хасиду, изучающему Тору, не подобало водиться с девочками. Мне же очень недоставало Шоши. Я надеялся увидеть ее как-нибудь на улице, но проходили месяцы и годы, а мы не встречались.

Со временем Шоша стала для меня образом из прошлого. Днем я часто думал о ней, а ночью она мне снилась, прекрасная, как принцесса. Несколько раз во сне я узнавал, что она вышла замуж за домового и живет с ним в темной пещере. Он приносит ей туда еду и никогда не выпускает на свет. Я видел, как он кормит ее с ложечки вареньем, привязав к стулу веревкой. У него собачья голова и крылья летучей мыши.

После окончания войны я вернулся из Билгорая в Варшаву. Стал писать, мои рассказы появлялись в газетах и журналах, сочинил роман, в котором изобразил чертей и демонов. Женился, у меня родился сын. Решил эмигрировать в Америку, получил такую возможность и готовился покинуть Варшаву навсегда. За несколько дней до отъезда ноги принесли меня на Крохмальную, где я не был много лет, хотел увидеть улицу, где жил в детстве.

Дома состарились и обветшали, но перемен оказалось не так уж много. Я заглянул в некоторые дворы: огромные мусорные баки, босые, полуголые дети. Мальчики играли в салки, прятки, казаки-разбойники, девочки прыгали через веревочку. Все, как и четверть века назад. Я пошел к дому 10. Боже правый, ничего не изменилось! Облупившиеся стены, туалет… В коридоре, который вел в квартиру Шоши, было темно, как и раньше. Я зажег спичку и отыскал дверь. Сделав это, я понял что все это глупо, Шоше теперь уже должно быть за тридцать. Маловероятно, чтобы семья продолжала жить здесь. Даже если ее родители еще живы и не покинули эту квартиру, сама Шоша наверняка вышла замуж и уехала. Какая-то необъяснимая сила заставила меня все-таки постучать в дверь.

Не услышав ответа, я поднял задвижку (как делал это иногда в старое время), и дверь открылась. Я вошел в кухню, которая выглядела точно так же, как тогда, 25 лет назад. Знакомые мне ступка и пестик, стол, стулья. Не сон ли это? Может ли это быть наяву?

Тут я увидел девочку лет восьми-девяти. Господи, да ведь это Шоша! То же милое личико, светлые волосы с красными бантиками, та же длинная шея. Девочка с удивлением глядела на меня, но не казалась испуганной.

— Кого вы ищете? — спросила она, и это был голос Шоши.

— Как тебя зовут? — задал я вопрос ей.

— Меня? Бася.

— А как зовут маму?

— Шоша, — ответила девочка.

— А где мама?

— В лавке.

— Я жил здесь когда-то, — объяснил я. — Играл с твоей мамой, когда она была маленькой девочкой.

Бася посмотрела на меня своими большими глазами и опять спросила:

— Вы Ичеле?

— Откуда ты знаешь про Ичеле? — в горле у меня образовался комок, я едва мог говорить.

— Мама рассказывала мне о нем.

— Да, я Ичеле.

— Мама говорила мне, что у вашего папы была пещера в лесу, полная золота и бриллиантов. Вы знали слово, которое могло уничтожить мир. Вы все еще знаете его?

— Нет, уже не знаю.

— А что случилось с золотом в пещере?

— Кто-то украл его.

— А ваш дедушка еще царствует?

— Нет, Бася, уже нет.

Некоторое время мы оба молчали.

Потом я спросил:

— Мама говорила тебе о домовом?

— Да, у нас был домовой, но он исчез.

— Что с ним случилось?

— Не знаю.

— А сверчок?

— Сверчок есть, но его можно слышать большей частью ночью.

Я спустился в кондитерскую (ту, где обычно мы с Шошей покупали конфеты), набрал много разных сладостей, вернулся и отдал все девочке.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? — предложил я Басе.

— Да, очень.

Я рассказал Басе о красивой белокурой девушке, которую демон унес в пустыню, к горе Сеир, и заставил выйти за него замуж, о детях, которые у них родились, — полулюдях-полудемонах.

Глаза Баси сделались задумчивыми.

— И она там осталась?

— Нет, Бася, святой человек рабби Лейб узнал о беде девушки, отправился в пустыню и спас ее.

— Как?

— Ему помог ангел.

— А что случилось с детьми?

— Дети стали обычными людьми. Ангел унес их на своих крыльях вместе с матерью в безопасное место.

— А демон?

— Демон остался в пустыне.

— И больше никогда не женился?

— Женился, Бася. Женился на ведьме, взял жену такую же, как он сам.

Мы снова замолчали, и вдруг я услышал знакомое поскрипывание сверчка. Мог ли это быть сверчок моего детства? Конечно, нет. Возможно, это был прапраправнук того. Но он рассказывал ту же историю, древнюю, как время, потрясающую, как мир, и длинную, как зимние ночи Варшавы.