Звезда полей

Поэт, создавая своё произведение, исходит из личного внутреннего переживания обстоятельств внешнего мира или от сопереживания жизни других людей, как правило, своего народа.

И делает он это через определённую «призму», череду мыслей и идей.

Возможны ли «вибрации души» по другому поводу? Возможно ли восприятие мира без предвзятостей и установок? Может ли поэт сбросить все предрассудки и «измы» для адекватного (естественно-природного) восприятия мира?

Может ли он, как высокочувствительный сенсор, уйти от внешних помех и принять мир таким, какой он есть в своей первооснове, в своей метафизике, в своём космическом первозданном проекте?

Прочтём ещё раз стихотворение Н. Рубцова «Звезда полей».

Автор выражает тревожное ощущение, что звезда полей (надежд, мыслей) смотрит в полынью, как бы меняет своё верхнее оптимистическое положение на нижнее пессимистическое, отражённое. Потому что сон окутал родину равнодушием, непониманием приоритетов жизни, отсутствием беспокойства о будущем.

Автор уверен, что даже во времена потрясений звезда полей – оптимистическая точка отсчёта, всегда есть, всегда рядом. Остаётся только захотеть пробудиться.

Автор утверждает, что звезда полей для тревожных, неравнодушных людей горит ярче и полней, что она особенно касается городских жителей, забывающих о наличии вечной собственности – своей родной природы и своей прародины – деревни.

Автор доказывает, что чем труднее времена, тем звезда полей должна гореть ярче и полней. Испытывая на себе тяжёлые условия жизни, автор счастлив, что у него есть такая звезда полей. Она помогает ему.

После многократного прочтения этого стихотворения, кроме обстоятельств внешнего мира, отображённого поэтом, начинает раскрываться внутренняя составляющая мировоззрения автора, и самопроизвольно возникают вопросы.

Какую звезду имеет в виду автор?

И эта звезда каких полей?

Из прочитанного ясно, что эту звезду «ярче и полнее» можно увидеть в ночном небе. Эту звезду можно увидеть в любое время года, ибо «она горит над золотом осенним, она горит над зимним серебром».

В каком месте можно увидеть эту звезду? «И только здесь, во мгле заледенелой», т. е. ближе к северу, в северном полушарии, на территории России.

Так что это за звезда, которая «остановившись, смотрит в полынью»? Автор прямо не называет её, но можно понять, что это Полярная звезда. Она горит почти в центре вращения Земли, в точке Северного полюса. При вращении Земли она визуально на месте, астрономически медленно движется по малому кругу относительно оси.

Итак, это Полярная звезда, не самая яркая, но постоянно висящая над головой. Она всегда там, и как бы мы сами ни меняли место жительства, и как бы она ни закрывалась облаками и мглой, – она там. Вспомнил всеми любимую песню:

Возникают вопросы: «Чья же это звезда? Кому она напоминает о своём присутствии? Кто на неё больше всего обращает внимание?». Это – русская звезда! Звезда Руси! Звезда древних славян – богиня Тара – хранительница лесов и священных деревьев, спасительница людей, управляющая их сознанием (проторить дорогу, тороватый мужик). И она «горит, не угасая, для всех тревожных жителей земли», для всех россиян и особенно для русских, потому что Север для нас очень многое значит в историческом прошлом. Возможно, это наша прародина, колыбель нашего народа, место зарождения нового типа цивилизации, отказавшейся от звериных привычек в пользу социальной и духовной перспективы.

Конечно, наличие таких «корней», осознание их глубины и силы не может не вызывать ощущения счастья. «И счастлив я, пока на свете белом горит, горит звезда моих полей», – восклицает поэт. И вот это счастье никто уже не может отменить.

Всё равно каждый из нас остаётся с путеводной звездой и может чувствовать себя комфортно даже в открытом поле – «с милой рай и в шалаше».

Звезда полей – в прямом смысле природных полей (рожь, пшеница, луга), а в социально-психологическом – это наши мысли, чувства, наш русский общечеловеческий дух. Этот дух порождает ход правильных гармонизирующих мыслей, столь необходимых для дезориентированных людей, потерявших первоосновы цивилизации и нашедших радость в эгоистических амбициях.

Кто же тогда поэт такого уровня, как Николай Рубцов? Это – провидец, который путём исповеди передаёт нам настоящие заповеди. С помощью высшего космического поля, благодаря своей способности его улавливать и транслировать, а скорее, генерировать своим воображением, устремлённым в недоступно далёкое прошлое и будущее, – он шлёт нам послания – видения на холме: «Россия, Русь! Храни себя, храни!».

Сюда можно отнести ещё целый ряд стихотворений, через «серебряные струны» связывающих прошлое и будущее в единый поток непрерывной жизни тех, кто остаётся жить под звездой полей с названьем кратким Русь. И нам в этом потоке «плыть, плыть, плыть».

Легко ли самому Рубцову было писать эти послания? Наверно, нет, потому что горизонты видений многих писателей и поэтов в то время были недалеки или вообще имели заказной характер. Мощное желание передачи неугасимой исторической энергетики через сакральное поэтическое слово помогло Н. Рубцову решить важную психологическую задачу – идентифицировать самого себя как русского человека (чего он и нам желает).

Разномасштабная самоидентификация: я – советский, я – демократ, я – националист, я – иной – не соответствует естественно-природному историко-географическому, геокосмическому происхождению россиян.

Итак, теперь ясно, что Н. Рубцов открывает в себе неизвестное ранее происхождение: он один из русских среди переименованных советских. Он пока одинок. Люди, рождённые в СССР, увлечены бытовыми, общежитейскими проблемами, потом они увлекутся дачами, домиками, фазендами и дадут дорогу международному бизнесу.

Они ещё не потеряли свою советскую родину, но и не приобрели новую, будущую разрекламированную Россию. Может быть, Н. Рубцову нужна советская Россия или Россия дореволюционная? Мол, большая империя – это нехорошо, давайте уменьшим свои притязания. Нет, Н. Рубцов устремлён в другой идеал; исходя из осуществлённой самоидентификации, ему нужна Россия-Русь, исторически более глубинная. Не преобразованная и обрубленная по заморским искривлённым понятиям, а естественно выправленная в исторической правде, настоящая наша Русь с людьми, считающими себя, так же, как он, русскими. Но не по паспорту или этническому происхождению, а по естественно-природному ощущению нахождения на родной территории и принятию высоконравственной православной этики. На Севере нашей Руси оставались люди с высокой духовной составляющей, с приоритетом тех ценностей, которые были зарождены в Святой Руси, украсились православной верой и преумножились в Советском Союзе.

Н. Рубцову подсознательно хочется гармонизировать связь исторических эпох, сделать грамотные переходы между «холмами» достижений русской цивилизации. Но как это сделать? И тут есть ответ-указание на правильный путь: «За всё Добро расплатимся Добром!». То есть всё самое лучшее возьмём для будущей нашей отчизны. Нужна не непрерывная борьба эпох, а созидание и приращение Добра. Будущее виделось ему как продление исторического лучшего, а не слом и воздвижение нового холма жизни с полным отрицанием прошлого.

Это новое открытие возможности обновления любимой Родины в 60-е годы XX века давало Н. Рубцову большое вдохновение и большую скорбь, так как его идеал мог не осуществиться (в обществе несвоевременно создавался идеал наступления коммунизма в 1980-х годах и накапливался «интеллектуальный» потенциал внешнего управления из-за рубежа, программируемого на разрушение).

Посмотрим, какой ему представлялась в литературных образах наша Родина-Русь? Умерла она или остаётся с нами? В стихотворении «Душа хранит»:

Рубцов показывает, что Русь не умерла, приметы её видны повсюду.

Русь жива в природе, в развалинах храмов, в простых деревенских домах, в людях…

Читаем в стихотворении «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны»:

Да, Рубцов пока одинок.

Конечно, есть Тютчев, Есенин, Гоголь, Пушкин – но они в прошлом.

А сегодня кто его поддержит?

И он надеется на лучшее.

В стихотворении «Русский огонёк» заключительная строфа:

Так почему же Н. Рубцову удалось увидеть этот идеал? Другие же устремились к компиляциям западного меркантильного образа жизни, к смене точки исторического отчёта саморазвития.

Может быть, благодаря медлительной лире, которая поднимает паруса.

Мироощущение Н. Рубцова на уровне абсолюта, он видит не изменённую во времени, сохранившуюся до сих пор главную составляющую часть образа Руси – природу и человека.

Прочувствуйте темп восприятия образа в заключительной строфе стихотворения «Давай, земля, немного отдохнём»:

Н. Рубцов ищет поддержки своего видения будущей Руси.

И вот приезжают гости, в контексте: равнодушные к России.

Смотрим, что происходит в стихотворении «Нагрянули», в заключительной строфе:

Разрыв между чётко увиденным идеалом будущей России и Стеной непонимания и даже отвержения достигает предела. В стихотворении «Над вечным покоем»:

Это любовь к Родине до самопожертвования. Но как ещё много людей равнодушных! «Он жил в предчувствии осеннем уже не лучших перемен». Он понимал, что чуждые его Родине люди желают попользоваться её благами-ресурсами и даже самим народом, не понимая результатов «этой работы», не слушая предупреждений народных, не жалея близких – ради чужебесия, максимальной добычи, изощрённого сверхпотребления.

Так кто же такой Николай Рубцов? Тонкий лирик природы или транслятор вечного? Провидец? Пророк? Его жизнь и творчество – это всё наше общинное, это все мы, а значит, он первый из нас – творец и продолжатель идеала нашей Руси – Земной Сферы Добра и Справедливости.

Нашёл ли идеал нашей общинной духовной Руси непосредственное государственное воплощение в современной России? Нет, конечно, он заморожен. «Я умру в крещенские морозы», то есть этот идеал братской, дружелюбной, оттого и сильной Руси будет агрессивно отторгнут в самом пике торжества другого альтернативного варианта: беспардонно копировать всё чужое.

Рубцова нет, но идеал нашей Руси не исчезает, а ощущается ещё ясней и утвердительней.

Что же нам остаётся – смиренное созерцание исторического потока русской жизни, чувствительное переживание в реальном времени всех преображений, преобразований, перестроек и модернизаций или активно осознанный, столь необходимый, спасительный прорыв в будущее, на новый уровень развития русской цивилизации?

Для осуществления прорыва в новую цивилизацию потребуется мощный сплав всех духовных сил, накопленных за всю историческую глубину от изначальной Руси, великодержавной России, Советского Союза, нашей духовно прозревающей России и Руси обновлённой. Ресурс этих сил огромен – природно-исторических, религиозно-православных, государственно-многонациональных, социально-интеллектуальных. Придётся брать всех идолов, богов, вождей, героев, поэтов, пророков для прорыва Стены заточения. Всё сразу или иначе – ничего своего.

Призрак ведического, православного, социального будущего нашей цивилизации бродит по России.

 

Природоведическое содержание поэзии Н.М. Рубцова

Современный человек, переселяясь из деревни в город, даже оставаясь самим собой, оказывается совершенно в другой окружающей его обстановке. Вместо живой, биоразнообразной природы его охватывает искусственно и однообразно созданная, застывшая материальная среда. Вместо доверительного, близкородственного общения с простым народом в многолюдном городе человек живёт в условиях взаимной неопределённости и непознаваемости даже соседей. Это противоестественное поведение человека в случайно меняющихся, анонимных, дезориентирующих условиях социальной городской среды создаёт дискомфорт. Человек теряет устойчивые, чувствительно осязаемые и правильно осмысленные ориентиры и оказывается в бо́льшей зависимости от социальных и информационных потоков. В период социальных обновлений, непродуманных перемен и рекламной дезинформации наиболее ценным становится природоведическое мировоззрение, привязанность человека к природе с её периодическими, закономерными, стабильными и гармонизированными проявлениями. Изолированность человека, отсутствие единой цели в общественной среде, дробление исторических цивилизационных тенденций – ещё с большей силой подчёркивают благодатную сущность природы.

Жизнь Николая Рубцова с самого раннего детства была испещрена такими разрывами: потеря родителей – проживание в детдоме – бесхозяйственная жизнь в деревне – необустроенная жизнь в городе – непризнание поэтического дарования – деградация общественного строя.

* * *

Николай Рубцов, как никто другой, оценил утешительную значимость Матери-Природы.

Природное окружение его выслушивало в дни печали, и он сочувствовал ей, был наблюдательным и видел спасительно гармонизированный лик природы. Не могла быть не замеченной божественная сотворённость природы. Приведём некоторые названия его стихотворений: «В святой обители природы», «Природа», «Моё море», «На озере», «В лесу», «Зима», «Осень», «Утром», «По вечерам», «Берёзы», «Ива», «Цветы» и многие другие.

Диалог с природой шёл через музыку и поэзию его юной души. И его душа начала трудиться, старалась искать другие благотворительные истоки. И поэт нашёл способ дальнейшего совершенствования, опираясь на традиции русской литературы и историю родного края.

Так же приведём некоторые названия его стихов: «Родная деревня», «На родину», «Ферапонтово», «Тихая моя родина»… Чем сильнее захватывало его это созидательное начало, тем в большую глубь истории простирались его переживания и высвечивался идеал Светлой Руси.

И как тут не вспомнить про Лукоморье А. С. Пушкина?

Н. Рубцов находит своё Лукоморье, видит дуб надёжного жизнестроя в прошлом и смело идёт по цепочке раздумий из прошлого в настоящее и будущее, осмысливая этапы духовного развития и днём, и ночью, во все времена года. И через это он постигает божественную всеобщность связей: Земли и Вселенной, Природы и Человека, Знаний и Творчества – всё это отображается в его поэзии («Звезда полей», «Видения на холме», «Привет, Россия», «Давай, земля, немножко отдохнём», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Душа хранит»).

Надёжные ли ориентиры выбирает Н. Рубцов? С определённой долей колебаний, поиска и переживаний он утверждается на природоведической сущности жизни. В первую очередь это этническая самоидентификация: я из России, из Древней Руси; я живу на своей Родине, на Русской равнине, язык, на котором я мыслю и говорю, – русский, душа моя, любящая и сострадательная – русская, дух бескорыстный и нестяжательный – русский. Такая Свето– и Свято-тканность нового мироощущения открылась в нём, и он щедро делится этими красивыми, гармоничными откровениями в своих стихах. И всем становится ясно, что это вселенская, всечеловеческая благодать.

А что предлагают «торопливые прогрессисты», выросшие на рекламно-информационной «гидропонике» с денежно-финансовой «подкормкой»: не живую, не природосообразную, виртуально-логистическую программу жизни. Дали команду – и на уровне животной сигнальной реакции «принять к исполнению». Пролетарий по сравнению с гастарбайтером – свободный гражданин. Гастарбайтер – предшественник биоробота. Бомж – регресс цивилизации.

Что выбирает Н. Рубцов – деньги для свободы или свободу от денег?

В каждом человеке есть духовная и телесная составляющая, среди русских людей духовная составляющая приоритетная, и чем больше её величина, тем более значимый человек. Такой человек «эффективный», он создаёт превышающий объём благодати по сравнению с потребляемым, т. е. не паразитирует, а делает бескорыстно свой вклад в общую копилку жизни. Умение человека держать высокий уровень духовности и необходимо достаточный телесный уровень благодати есть справедливый и праведный путь русского человека. Неуёмность телесного потребления человека переносится на духовность, ему хочется «скушать духовность», но это не получается, и тогда духовно состоявшийся человек является укоризной. Легко и быстро выстроить одухотворённый путь жизни не получается, остаётся заимствовать, хочется всех опередить, но не получается, телесность всегда остаётся на первом месте. И вот здесь происходит подмена духовности на антидуховность, приобретается безумность и одержимость идти напролом. Вспомним фильмы, где ужасно отрицательный персонаж убивает человека и как бы подпитывается отходящей от его тела душой. От этого он становится сильнее, но уже в животном проявлении. Его сила от лжи, и поэтому она всегда разрушительна. Жить по правде – это жить, согласуясь с природоведическим содержанием. Если ты человек, то всегда остаётся возможность через духовную составляющую стремиться к Богу, совершенствоваться, быть Ему подобным в творческом восхождении от тела к духу. И ещё одно: телесные потребности разделяют людей, а стремление к совершенствованию единит, потому что духовное приумножается, а материальное только делится. Н. Рубцов избрал путь духовного восхождения, но, как часто это бывает среди талантливых русских людей, путь оказался прерванным. Поэта нет с нами, но его божественная душа живет в народе…

Какова же первичная, земная цель человечества? Ответим пока прозаически: «Сохранить природу для безопасности жизнедеятельности, восстановить природоведическое мировосприятие, возродить дух непрерывного совершенствования общества в этом направлении, раскрепостить историческое русское самосознание, освободить спасительное саморазвитие от заимствования и лозунговой модернизации». Какова особая цель, стержень русского человека в переинформированном, идеологически рассеянном обществе? Может она в том, что чем древнее и глубже во времени собственное мировосприятие истории своего народа, тем оно подлиннее, масштабнее, ближе к истине, а значит, лучше. А что об этом сказал Н. Рубцов, узнаем из его стихотворения «По вечерам», написанного 15 августа 1964 г.

Н. Рубцов только обозначил направление мировосприятия будущей жизни в образе Великой Руси, но мы сегодня знаем, что её содержание не только в бытовом, простом, мифологизированном и красочном видеовосприятии, но и в системно сформулированных законах справедливой и праведной жизни, которые можно познать и постичь в археологических и письменных источниках славяно-ариев, которые являются нашими прародителями. Постичь глубину истории русского народа и восстановить её живительную силу.

 

От мегалитических надписей к образности в литературе

Изобретение письменности обеспечило тиражирование накопленных знаний и передачу их потомкам. Видоизменение письменности можно объяснить развитием общества, приобретением новых знаний, объёмы которых в памяти человека уже не помещаются. Формирование письменности – это многотысячелетний труд человечества за своё существование на земле, а с другой стороны, потеря сокровенных знаний от некогда унаследованного дара видеть мир в единстве и непрерывности. Сложная картина жизни и её многообразие должны восприниматься «единым порядком всевидящего ока».

И сегодня на камнях 3-5-тысячелетней давности имеются древние надписи, читаемые на русском языке. Следы тех времён сохранились в виде «каменной летописи», сильно пострадавшей от катаклизмов и ещё в большей степени – от нашей незаинтересованности и предубеждённости, что там всё примитивно или ничего там нет. А это, с уверенностью можно сказать, огромная, долго хранящаяся книга, как бы упавшая с небес и излагающая первородную мудрость мира, возможно, с ответами на наши вопросы о строении космоса, природы, иерархии жизней, о понятиях добра и зла.

В докирилловские времена уже были объекты многократного поклонения и признания их объединяющей роли: священные рощи, источники чистой воды, культовые деревья, мегалитические сооружения, ведические святилища, жертвенные (мёд, продукты, дары леса) капища, каменные астрономические центры, календари, солярные круги, свастические рисунки, рунические письмена.

Были Родовые Ведические Боги, наиболее дальние предки: Род (зарождающий), Сва́рог (творящий), Лада (гармонизирующая), Ярило (благодатный), Ма́кошь (плодородная), Да́ждьбог (дарующий), Мара (очищающая). Эти жизненно важные факты наглядно показывают детали мировоззрения древних людей, их интерес к более глубокому познанию вселенной, который не исчез и сегодня. Мифологизированное сознание до сих пор подсказывает человеку, что есть жизнь на других планетах, что существует связь со вселенной. Духовная эволюция человека продолжается и идёт путём возрастания интеллектуальных способностей и укрепления его нравственных устоев.

Сможем ли мы рассмотреть духовную эволюцию русского человека через исторические переходы от ведической грамоты к православной традиции, далее к развитому социализму и народной демократии? Давайте попробуем здраво осмыслить! Сразу следует узаконить, что эти переходы не очень гладкие, есть в них объективная непрерывность, но есть и наше субъективное отрицание. Есть в этом процессе последовательное обновление и рост, так же как есть отторжение и ниспровержение.

Итак, выходим на древний русский маршрут. У ручьёв, по берегам рек, на выступающих мысах, на холмах, на пересечении дорог, возле погостов, прикрытые дёрном и мхом, ещё существуют признаки первых поселений наших предков на территории Русской равнины. Это самые стойкие хранители следов исчезнувшей эпохи, это камни и валуны: камни «чашечники», плоские камни, пограничные камни, стоячие камни, каменные круги, отдельные валуны, мегалитические сооружения (позднее на этих местах возникали некрополи, ставились часовни, церкви и храмы).

И сегодня на камнях могут быть не прочитанные нами рунические надписи. Профессор В. Н. Чудинов, доктор философских наук, директор Института древнеславянской и древнеевразийской цивилизации, в своих исследованиях убедительно доказывает их наличие, прочитывая по слогам надписи, оставленные нашими предками.

«Умом Россию не понять», но неизъяснимая чуткость души подсказывает: мы не одни, ни в прошлом, ни в будущем. Как это тонко прочувствовал Н. Рубцов в своём стихотворении «Шумит Катунь».

Катунь (госпожа, хозяйка) – основная водная артерия Горного Алтая. Место её рождения – самый большой на горе Белухе ледник, течёт (катится) навстречу реке Бие, слившись с которой, они образуют Обь.

У Николая Рубцова Катунь как водный поток и Катунь как образ течения времени, мыслей и переживаний. Н. Рубцов видит реку, слушает, размышляет и в стихотворной форме откликается на глубокие генно-космические резонансы с многообразным миром, так художественно тонко созданном и управляемом на недосягаемом для уединённого человека уровне и масштабе.

«И кто-то древней клинописью птиц» – конечно, это руническая письменность наших предков, выбитая на камнях, и Н. Рубцов её замечает, возможно, прочитывает и принимает сакральный «напев её былинный». А сколько «каменных книг» найдено и прочитано за последние десятилетия нашими учёными-исследователями. Сегодня вновь, благодаря общественной инициативе, открыта и обследуется на Севере «каменная страна» под названием Гиперборейская Русь.

Изначальная письменность была образной и глубинной, она передавала объёмные, цельные, законченные и важные события жизни. Одним из первых видов письменности была узелковая. Определённое число узелков, завязанных на верёвке, передавало то или иное сообщение. К основной замкнутой в круг красной нити повествования подвязывались узелки, составляющие слово-понятие (отсюда – «узелки на память», «связывать мысли», «связать слово со словом», «говорить путанно», «узел проблем», «хитросплетение сюжета», «завязка» и «развязка»). Изображённые на плоскости знаки узелкового письма называются объёмными вязями (узорами). Возможность объёмного видения достигается расфокусировкой или переносом угла зрения (создание алфавита ВсеяСветной грамоты 7520 лет назад, возможно, и произошло от разнообразных проекций кусочков свитой верёвки, воспринимаемых под разным углом зрения).

Одновременно с узелковым письмом возникло и рисуночное письмо, в котором записи делались с помощью рисунков и даже само очертание рисунка соединялось и обрамлялось контурами буковных знаков. Такие живые и даже подвижные «картинки» закрепляют и углубляют смысл написанного. Объёмное письмо было очень сложным по написанию и прочтению, поэтому его использовали только особо обученные Жрецы-Хранители.

Потом письмо перешло в плоскость. Далее было ещё более примитивное слоговое, а сейчас нам оставляют только фонетическое письмо. Читая фонетически, мы как бы скользим по поверхности, не умея уйти в глубину образа без предварительного прочтения целого предложения или абзаца. А всякое поверхностное чтение не даёт полного знания и представления об объекте, т. е. мы читаем без воображения и системности, бегло и чисто информативно. (Иногда при просмотре и фонетическом прослушивании телепередач вдруг замечаешь, что в памяти не осталось ничего значительного, слова песен не запали в душу, взгляд видел цветные «стреляющие» картинки, а выключил телевизор – и ничего не осталось).

Чтобы понимать что-то глубинно, нужно освоить не сочетание букв, не буквонаписание, а соединение образов – соединение по сути: почему это изображено и звучит так, а это иначе, и какой смысл в это вложен? Вот это и будет самое правильное, многогранное, образно интерпретируемое чтение; оно даёт возможность познать основу порядка и всё остальное разноцветное многообразие.

С этого начиналось Образование (призвание образа), т. е. умение соединять и понимать смысл буквиц и слов. А без этого умения (ключа), дающего доступ к древним текстам, остальное обучение считалось бессмысленным.

Согласно мудрости наших предков, ОБРАЗ – совокупность разносторонних знаний, объединяющихся в конкретное описание какого-либо предмета или явления. Каждый образ несёт в себе глубинную суть. Эта суть даёт возможность понять предназначение и существование данного образа в пространственно-временном контексте.

Русский язык был и до сих пор ещё остаётся языком образов глубинного смысла, в отличие от европейских, дающих поверхностное понимание передаваемой информации.

Самые древние из сохранившихся документов были записаны рунами, руницей. Трудности установления истоков русской письменности связаны с незнанием родной истории, недостатком письменных первоисточников и предвзятостью взглядов. Всё это обусловлено не только беспощадным временем и природными катаклизмами, но и в большей степени повсеместным уничтожением письменных источников во все времена.

Древнерусские книги и манускрипты – деревянные дощечки, берестяные грамоты, сантии (тексты на драгоценном металле) сжигали и переплавляли властолюбивые миссионеры-чужеземцы, изменяя естественно-эволюционирующий облик Руси, лишая русский народ исторической памяти. Особо ценные древнерусские летописи на дорогом пергаменте соскабливались и заполнялись более упрощёнными текстами. Уничтожение национальной русской культуры продолжали многие князья и цари «тьмы», утверждавшие свою власть, что привело к падению уровня грамотности, а следовательно, и культуры.

Кирилл и Мефодий использовали славянскую буквицу, существовавшую в то время и состоявшую из 49 букв, при этом Кирилл изъял пять букв, а четырём дал греческое название. В результате появилась кириллица – церковно-славянская азбука, целью которой было открыть дорогу Византийской церкви на Русскую землю.

Во времена Ярослава Мудрого была изъята ещё одна буква, таким образом осталось 43 буквы. Второй сокрушительный удар нанёс Пётр I, когда удалил сразу семь букв, которым соответствовали гласные звуки. Кроме того, он ввёл новое написание букв по западному образцу. Известно, что Пётр, воспитанный чужестранцами, был противником всего истинно традиционного, и реформу русского языка он передал на откуп иностранцам, при этом укоротив шкалу летосчисления.

К началу XIX века славянская буквица лишилась ещё трёх букв (образов). При этом были добавлены три новые буквы – «я», «э» и «ё». Самая губительная реформа русского языка была проведена Луначарским. Эта реформа уничтожила сакральную часть языка – образы букв. Изъяли i («и» десятеричное), а также ять, ижицу и фиту. Полугласные еръ (ъ) и ерь (ь) стали твёрдым и мягким знаками.

Более не хочется напоминать о деформациях, искажениях и потерях великого русского языка и письменности, ведь в стихотворениях Н. Рубцова образность, глубина, мощь и новые возможности мыслеизъяснения восстанавливаются и резонируют в душе читателя.

Желание быть властелином, правителем больших территорий с устремлением на мировое, глобальное управление, как правило, отрицательно сказывается на мировосприятии тонкоматериалъного мира. Злоэнергетическое пунами сметает многое на своём пути и совсем не щадит взаимоотношений между людьми, гармонизированно выстроенных веками и тысячелетиями.

Очень важно вернуться к изначальным корням и к изначальному языку, который даёт полноценное общение между людьми и народами, даёт возможность более правильного понимания мира животных, растений, природы и космоса.

Стремление к возрождению традиции проявляется и на Алтае. В последние годы в посёлках, всё чаще во дворах, строят «печальные аилы» – традиционное алтайское жильё.

Аил имеет шестиугольную, пирамидальную, куполообразную форму. Деревянный каркас аила в древности покрывался корой, сейчас он чаще обшивается досками либо выстилается рубероидом, в нём земляной (не деревянный) пол и открытый очаг (не печь).

Аил используют как летний дом и как сакральное пространство. В аиле общаются, исполняют кай (горловое пение, речитатив под аккомпанемент хо́муса-варга́на), камлают (гадают, ворожат, лечат) люди, причастные к сакральному знанию.

Почему «зов мудрых предков» так необходим? Ощущение легковесности, простоты мыслей и чувств побуждает нас искать в жизни сакральные смыслы – первичную связь со вселенной.

Н. Рубцов – национальный русский поэт, «системный интегратор» сакральных функций мозга, мастер ярких, глубинных и объёмных образов стихосложения – в своём творчестве старался объединить мировоззренческие основы русского человека в единое полноценное восприятие мира в пространственно-временной перспективе.

И, следуя ему, если «почистить, потереть самого себя», то обязательно обнаружишь под различными наслоениями «лицо русского человека» и увидишь на нём светлый отблеск ведической грамоты, нимб православной святости, общенародную совестливость души, искры свободомыслия и истинной демократии.

Возможно, такое мировоззренческое направление Н. Рубцов в стихотворной форме указывал для своих читателей и для «всех тревожных жителей Земли».

 

Два взгляда на единый ведический мир

Сергей Есенин и Николай Рубцов – два русских поэта, гордость русской культуры.

Жизнь и творчество С. Есенина пришлись на эпоху перемен, монархический строй России менялся, народ выбирал новый, социалистический, путь развития.

Жизнь и творчество Н. Рубцова тоже пришлись на эпоху перемен, страна находилась на пороге демократических преобразований.

И в одном, и в другом случае смена жизненной программы, общественного устоявшегося лада сопровождалась дисгармонией нашего бытия, происходил исторический и идейный разрыв, несбалансированность общества по интересам, проявляющаяся в депрессивности одних и бесноватости других.

В такие периоды, когда один лад (строй) сменяется другим, появляются поэты-философы, охватывающие в своём сознании два лада вместе, переживая за ростки нового и сберегая ценности прошлого. Это удаётся сделать при наличии мировоззрения более высокого уровня обобщения и понимания сложности окружающего мира – более масштабного (большое видится на расстоянии), углублённого в историческую эпоху, наполненного упорядоченным здравым смыслом, очищенного от цивилизационных ошибок и нетерпеливых действий.

Источником творческого вдохновения для двух величайших поэтов был жизненный путь, движение от лучшего к наилучшему, от истока «малая родина», через вершины исторических достижений «большой родины» к судьбоносному, стержневому идеалу Древнейшей Руси.

Рождение социализма и его закат воспринимались поэтами через более глубинный образ существующего внутри народа идеала Святой, Светлой, Белой Руси.

Вот что пишет С. Есенин в статье «Ключи Марии» в 1918 году: «…Все величайшие наши мастера зависели всецело от крещёного Востока. Но крещёный Восток абсолютно не бросил в нас в данном случае никакого зерна. Он не оплодотворил нас, а только открыл лишь те двери, которые были заперты на замок тайного слова…».

Первые строки его статьи, изложенной как программный трактат, сразу ориентируют на что-то значительное для русского человека. Читаем далее.

«Самою первою и главною отраслью нашего искусства с тех пор, как мы начинаем себя помнить, был и есть орнамент. Но, просматривая и строго вглядываясь во все исследования специалистов из этой области, мы не встречаем почти ни единого указания на то, что он существовал раньше, гораздо раньше приплытия к нашему берегу миссионеров из Греции».

С. Есенин в данном фрагменте подчёркивает наличие предвзятого мнения «специалистов» в отношении исторической самостоятельности русского народа. И далее он подтверждает это достоверными данными.

«…Наши исследователи не заглянули в сердце нашего народного творчества… Орнамент – это музыка. Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры – какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте. Но никто так прекрасно не слился с ним, вкладывая в него всю жизнь, всё сердце и весь разум, как наша Древняя Русь… Всё от древа – вот религия мысли нашего народа».

Остов этого древа выявляется и сегодня через однокоренные слова-завязи русского языка: род, природа, прародина, родина, родители, родственники, роды, родинка и другие интерпретации.

Далее С. Есенин говорит: «Символическое древо, которое означает размножение семьи, рода, исстари сравнивалось с ростками, пускаемыми из себя деревом… Параллель, проводимая в языке и народных поверьях между ветвистым деревом и многочадною семьёю или целым родом, с особенною наглядностию заявила себя в обычае обозначать происхождение людей и степени их родства через так называемое родословное древо…»

Настолько ёмко и содержательно излагает свои мысли С. Есенин, что хочется больше его цитировать, чем комментировать.

«…Нет, не в одних только письменных свитках мы скрываем культуру наших прозрений через орнаментику букв и пояснительные миниатюры. Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы…»

Это очень важный момент – жить по правде, слитно с природой, временем и народом. Жить не по абстрактным идеологемам, а по канонам естественно-природного бытия. Читаем дальше и поражаемся свежестью мыслей поэта, даже в наши времена.

«…За культурой обиходного орнамента на неприхоженных снегах русского поля начинают показываться следы искусства словесного. Уже в X и XI веках мы встречаем целый ряд мифических и апокрифических произведений, где лепка слов и образов поражает нас не только смелостью своих выискиваемых положений, но и тонким изяществом своего построения. Конечно, и это не обошлось без вмешательства некоторой цивилизации западных славян, разъезжавших тогда на осле христианства, но ярчащая, сверкающая переливами всех цветов русская жизнь смыла его при первом же погружении в купель словесного творчества…»

Далее особенно важно подчеркнуть научную значимость и новизну аналитического мышления С. Есенина, систематизирующего основы поэтического творчества.

«…Существо творчества в образах разделяется так же, как существо человека, на три вида – душа, плоть и разум. Образ от плоти можно назвать заставочным, образ от духа – корабельным и третий образ от разума – ангелическим. Образ заставочный есть, так же как и метафора, уподобление одного предмета другому или крещение воздуха именами близких нам предметов.

Корабельный образ есть уловление в каком-либо предмете, явлении или существе струения, где заставочный образ плывет, как ладья по воде.

Ангелический образ есть сотворение или пробитие из данной заставки и корабельного образа какого-нибудь окна, где струение являет из лика один или несколько новых ликов.

На этом образе построены мифы почти всех народов в их лучших произведениях, как «Илиада», Эдда, Калевала, «Слово о полку Игореве», Веды, Библия и др.

Воздухом его дышит наш русский «Стих о Голубиной книге», «Златая цепь», «Слово о Данииле Заточнике» и множество других произведений, которые выпукло светят на протяжении долгого ряда веков…»

Следует принять и упрёки С. Есенина в недальновидности мировоззрения русского человека, сохранившейся и до настоящего времени.

«…Наше современное поколение не имеет представления о тайне этих образов. В русской литературе за последнее время произошло невероятнейшее отупение. То, что было выжато и изъедено вплоть до корок рядом предыдущих столетий, теперь собирается по кусочкам, как открытие. Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности. Они стали какими-то ювелирами, рисовальщиками и миниатюристами словесной мертвенности…»

«…У собратьев моих нет чувства родины во всём широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно всё. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния».

Сергей Есенин создаёт и предлагает уникальную теорию «Словесной орнаментики».

«…Словесная орнаментика необходима как теоретическое показание развития словесных знаков, идущих на путь открытий невыявленных возможностей человека».

То, что писал Сергей Есенин в своих «Ключах Марии» об узловой завязи природы с сущностью человека, сводится к психологическому параллелизму народного творчества.

В соответствии с теорией органического образа рассмотрим слово «орнамент» в нашей интерпретации. Разделим его по слогам Ор-На-Мент: Ор – орать, говорить, творить На Ментальном уровне.

Орнамент бывает строительным – уникальная роспись деревянных крестьянских домов: резные наличники, коньки, символы солнца, фигурки. Орнамент изображается на одежде, холстах, полотнах и полотенцах. Орнамент выковывается кузнецом в металле. Орнамент прорисовывается на звёздном небе. С. Есенин своими стихами доказывает, что есть орнамент словесный. Орнамент в общем виде – это упорядоченная матрица структуры мирозданья.

Попытаемся раскрыть содержание словесного орнамента в соответствии с предложенной и в дальнейшем развитой классификацией С. Есенина.

Заставочный орнамент стихов – это последовательно-параллельное стихосложение слов в рифмующиеся строфы-матрицы. Это самый простой способ построения словесного орнамента. В нём уже существуют рифмы, но ещё нет поэзии. Орнамент как бы печатный, пишу о том, что вижу, и рифмую окончания строк. Он ограничивающий, рамочный, контекстный.

Корабельный или парусный орнамент стихов – динамичный словесный орнамент с движением в пространстве и времени. Наблюдается выход за границы одного мыслеобраза. Образ двойного зрения. Собирательный образ сумм внешних и/или внутренних фигур и мотивов. Космический полёт, путешествие.

Ангелический или изобретательский словесный орнамент, собранный по образу и подобию Божию, связывая человека-природу и вселенную различными узелками звуковой письменности. Уже не матрица, а своего рода «кубик Рубика». Образы преумножаются, соединяются с каким-то незримым, таинственным, но прозреваемым миром.

Образы и слова, слитые воедино, образуют звучащую мелодию поэзии, позволяют творить, раскрывая в себе подчас глубокий смысл.

Все три орнамента могут присутствовать в одном произведении. И ещё особенно интересное открытие С. Есениным «горбатых слов». «Они таят в себе что-то вроде подглядывания из-под угла, могут залезть в карман небу, обкусать края облаков, «через мудрёны вырезы» пройдут мурашами, в озере ходят щукой, в чистом поле оленем скачут, за тучами орлом летят, но все это только фокус того самого плоского преображения, в котором, как бы душа ни тянулась из чешуи, она все равно прицеплена к ней, как крючком, оттого что горбата».

По-видимому «горбатые слова» – это крутые, особо выпуклые слова, связываемые между собой не по строго детерминированным рифмам и правилам, а по содержательным, интуитивно открытым, изобретённым мыслеформам глубинной сущности происхождения русского языка.

Выделяя эти три (из шести) типа образов, С. Есенин делит всю нашу образность на некие составляющие, один образ может плавно перетекать в другой, «заставляться», уподобляться другим явлениям.

Это попытка Есенина сделать что-то новое среди «словесной мертвенности», попытка создать новую поэтику, новую поэзию. Поэт должен искать образы и орнаменты.

Прочитайте ещё раз стихи С. Есенина и Н. Рубцова, и вы наполнитесь ведическим космизмом природы, родоплеменными ритмами жизни славных предков наших и через ангелический словесный орнамент ощутите непрерывную связь с Богом. Ибо подобие Божие и есть сотворённые или услышанные через ритмы, рифмы и слова – мысли и образы Бога.

Так за «красных» или за «белых» оба поэта? Они за всех тревожных жителей Земли, за одну шестую часть Земли с названьем кратким Русь, за преемственность патриотов, людей божественного происхождения с земным и космическим, ведически гармонизирующим сотворчеством.

Сопоставим эти гениально значимые строфы двух национальных русских поэтов. С. Есенин пророчески утверждает, что Русь, как исторический идеал русского народа, следует преемственно развивать и использовать, он естественнонаучный и единственно правильный путь жизни нашего народа.

А другой поэт, такого же высокого уровня мышления, Н. Рубцов закрепляет это, как аксиому бытия, вечно хранящую уникальную энергетику гармоничного непрерывного совершенствования духовной основы русского народа по божественным законам красоты.

Два поэта устремляют взгляд не в отдельно выделенную эпоху – Древнюю Русь (по утверждению некоторых несведущих литературных критиков якобы не имеющий никакого будущего), а взгляд в будущее из глубины знаний-вед Древней Руси, великолепно (красиво и системно) сформулированных в те давние времена и достоверно сохраняющих своё положительное значение через череду прожитых лет в обновляющейся перспективе.

Подтверждением тому могут быть «золотые» слова современного русского языка: природоведение, литературоведение, всеведение, поведение, наведение, приведение, неведение и многие другие однокоренные и сложно-связанные слова.

Есть поэты-пророки в нашем отечестве. Их народосберегающее значение актуально, как и прежде.

 

Предперестройка

В пятницу, перед выходными днями, для бойкой торговли в магазин вино-водочных изделий завезли несколько ящиков вина, водки и пива. Всю неделю пустовавшая витрина нарядно преобразилась долгожданным портвейном, водкой с разными этикетками, коньяком, шампанским и другими «жаждоутоляющими» напитками. Молодая девушка-продавец энергично сортировала поштучный товар: кому в руки, кому в глубокий портфель, кому в объёмную сетку. Так что очередь хотя и была длинной, но продвигалась быстро: передние подсчитывали деньги, задние зорко следили за внеочередными, а всякий вновь приходящий спрашивал:

– Кто крайний?

Человек тридцать, выстроившись в затылки и образовав зигзагообразную цепочку вдоль прилавка, витрины и коридора, представляли хоть и разнообразный, но сплочённый коллектив. И если кто подходил за спичками, его строго контролировали. Особенно бдительно вели себя последние, им ещё долго стоять, а первые, собственно те же последние, к тому времени уже примирялись и молчали. Получали товар и быстро расходились: одни устремлялись в соседний отдел, другие спешили домой, третьи – неведомо куда. В середине очереди стоял Думыкин, он приехал в гости на целую неделю, к любимому и дорогому дяде Евгению Семёновичу, давно осевшему в городе. В руках у него был объёмный портфель, на голове кепка. Он приехал из деревни и с непривычки боялся этого большого шумного города. Дядя уверял его, что завтра покажет все достопримечательности, но сначала необходимо выпить за приезд, вот поэтому они оказались здесь.

За ними стоял высокий важный господин, пренебрежительно поглядывая на пожилого небритого человека, разговаривающего с самим собой.

Господин часто вздыхал, резко переводил взгляд в сторону, всем своим видом выражая нервное раздражение и уничижение. Наверняка он попал сюда случайно и стоять в этой кошмарной очереди было ему не очень приятно.

Тут же нашлись и балагуры, сказители анекдотов. Один из них, маленький такой «живчик», доказывал, что водку не пьют только сова да телеграфные столбы, так как ночью не работает магазин, а у столбов стаканчики вверх дном. Другой, размяв во рту непослушный язык, просипел:

– А я пью только в двух случаях: когда есть в магазине селёдка и когда её нет.

– Ну, ты и пьёшь, – заметил третий. – Сколько выпить можешь, храбрец?

– А сколько будет – столько и выпью.

Изредка, как назойливые мухи, в очередь влетали проспавшиеся домохозяйки.

– Почём водка? Почём вино?

В таком порядке очередь продолжала двигаться в направлении к раздаче. Вот принял покупку молодой волосатый парень. Он необычно слаб: руки передвигал вяло, выглядел уныло, его оловянный взгляд из-под век, наполовину скрывавших глаза, считал сдачу.

Следующий по очереди поторопил его, и тот поспешно, зацепив пальцами горлышки бутылок, пошёл к выходу. Шаги его были быстрыми, но он плохо управлял телом, в общем, не удержал одну из бутылок и та, выскользнув из рук, ударилась о кафельный пол. И потому как находящаяся «драгоценная» жидкость покидала её навсегда, звук разбившейся бутылки был душещипательным, Думыкин сразу это отметил. Да, она упала и разбилась на мелкие части.

Грузная сердобольная женщина, стоявшая неподалёку, так и охнула, а у мужчин от этого внутри будто что оборвалось, словно опустились подтяжки.

– Раззява, – сказал господин.

– Ой, миленький, разбилась, – не выдержала женщина.

Всё это произошло так неожиданно и было до того досадно, что давно не брившийся человек, не видевший произошедшего, но среагировавший на слух, развернул побледневшее лицо и болезненно выспросил:

– Неужели водка?

– Да нет, пиво разбилось, – разрядил обстановку самый последний в очереди.

После этого стало чуть легче, многие заулыбались, начали шутить.

– Во, как бывает. Прямо из рук, словно птица.

– Видать, рановато ещё.

Парень тоже улыбнулся, но довольно кисло, махнул рукой и вышел. Дядя Женя после покупки приобрёл бутылку водки и четыре пива на вечер; на утро, как он объяснил Думыкину, бутылку вина и лимонад. Разговаривая о том о сём, Думыкин и дядя вышли на улицу.

В городе наступал вечер, его успокаивающая прохлада тонизировала разгорячённое тело, охлаждала нагревшийся асфальт. Сквозь стеклянные витрины отчётливо были видны разноцветные товары и деловая магазинная суета, последнее нервное напряжение дня.

Они прошли прямо и, свернув за угол, вошли во двор. То, что они увидели, заставило их приостановиться. Мужчина-инвалид в пиджаке катался по пыльной земле.

Он победно звал всех в бой на невидимого врага, при этом сам, сделав бросок вперёд, будто выхватил гранату и метнул её в «противника», затем, сделав два оборота вокруг тела, выпустил очередь из «автомата».

– Врёшь, гады! Меня не взять живьём! Вперёд, за родину!

Выглядел он ужасно: в пыли, словно в муке, волосы вздыблены, глаза расширены, грудь нараспашку, рот искривлен до чёртиков. У него не было одной ноги, и когда он в горячке бросался вперёд, то по инерции падал, тыкаясь оставшейся частью ноги в землю, надрывно мычал, скрипел зубами, проклинал войну и наметившуюся перестройку.

«Видать, досталось солдату», – отметил Думыкин.

– Идём дальше, не обращай внимания, это завсегдатай, – сказал Евгений Семёнович.

«Он совершенно запутался, ведь это не фронт, какая борьба и с кем бой, что с ним случилось? – продолжал переживать Думыкин. – Бедняга, наверное, как выпьет, так и всплывают мучительные картины ужасной войны».

Думыкину было жалко его, с болью в сердце вдыхал он вечерний воздух.

– Их у нас в микрорайоне два. Другой ещё круче, – продолжал Евгений Семёнович. – Одним словом, опойка, собирает пустые бутылки и сдаёт их в магазин, чтобы купить вина.

Они вышли на асфальтированную дорожку, идущую прямо к пятиэтажному кирпичному дому.

– Куда так спешишь? – послышался голос сзади.

Дядя Женя обернулся и увидел соседа по лестничной площадке, с тяжёлой сумкой в руках.

– А, Мироныч, здорово! – он подал руку для приветствия. – О чём это ты толкуешь?

– Здравствуйте, – кивнул сосед Думыкину.

– Да я рассказываю о Федоте, – дядя повернулся к Думыкину и продолжал: – Так вот, этот человек собирает испитые бутылки, подбирает их в парке под кустами, высматривает посуду около мусорных ящиков, а ещё носит с собой стакан. Увидит группу подходящих товарищей, подойдёт вовремя, как бы между прочим и не обязательно им скажет: «Аршин нужен?». Кому стакан нужен, тот сразу поймёт.

– Так его каждый и угостит? – засомневался Думыкин.

– Нет, он отдаёт стакан, а за услуги берёт пустую бутылку. Десять пустых бутылок – бутылка вина.

– Наверное, у него не хватает денег, поэтому он их добывает таким примитивным способом.

– Денег у него не густо, но и выпить не дурак. Каждый день две-три бутылки вина.

– Так он же сопьётся! Погибнет! А как же семья, дети?

– Нет у него ни детей, ни жены. Живёт в плоскушке, маленький такой домик, на окраине парка. Видать, человек слаб да и какие в его годы силы? Впрочем, трезвый – довольно интересный собеседник, а вот счастья в жизни так и не нашёл, не сложилось оно у него. Вот так никудышно фактически и заканчивается его жизнь, – затихающим голосом дополнил Евгений Семёнович.

– Чего уж там, пусть живёт, – решил приободрить его молчавший до сих пор сосед. – Такой человек безвредный, я бы сказал, даже полезный. Пускай собирает бутылки, это же здорово: одни пьют и бросают, а другие подбирают и пьют, всё чище будет. Это как в природе: круговорот, гармония.

Они поднялись на площадку пятого этажа, попрощались и разошлись по квартирам. Думыкин и дядя вернулись домой утомлёнными, с окончательно растерянным настроением. Мыслей не было никаких. По обоюдному согласию включили телевизор и опрокинулись в кресла, оплывая чувством покоя и пленительного бездействия. Сизая пелена экрана раздвинулась, и перед глазами открылся как будто бы не земной, но приятный, словно видения, мир. Шла передача «Больше хороших товаров».

Думыкин слегка оживился, постепенно набирая синхронную с текстом скорость собственных мыслей, настроенных на ту же волну.

Дядя почему-то расплылся в улыбке, встал и начал ходить по комнате, любовно трогая руками вещи, которые он совсем недавно приобрёл. Подошёл к зеркалу, взглянул на себя и начал кокетливо прихорашиваться. Зачесал тёмные волосы, открыв высокий белый лоб. Прогладил пальцами чёткий изгиб бровей и тонкую переносицу. Похлопал ладошкой по щекам, размял тугую, упругую шею. Красавец-мужчина в расцвете сил смотрел на него открыто, смело и широко. «Перестройка. Стране нужна перестройка», – соглашался он с новым мышлением, которое гипнотически преподносилось через радио, телевизор и прессу. Ему нравилась часто повторяемая крылатая фраза: «Процесс пошёл». Вроде как стакан вина принял, а дальше процесс наслаждения сам пошёл.

«Хорошо! Жить хорошо очень хочется. С перестройкой настоящая жизнь начинается. Видать, пришла и моя пора брать всё от жизни». Он откинулся в кресле и опять перевёл взгляд в телевизор.

Думыкину в это время вспомнилась деревня: «И у нас тоже не очень, но не так чтобы. Всё как-то больше природы, чем людей. Больше красивого, чем уродливого. Но людей не обманешь, предугадывают они заранее что-то противное человеку, как земные твари – землетрясение, как крысы – тонущий корабль. Пьют, значит, тревожатся, значит, понимают, что не смогут предотвратить ужасное. Пьют, как бы сигнализируют: не туда надо идти, не туда».

Быстро организовали столик и начали выпивать. Пили и смотрели телевизор. Разглядывали одни и те же картинки, но оценивали их по-разному. Дядя был за перестройку, Думыкин – против. Дядя всё как-то ближе к себе, а Думыкин – к народу.

– Можно выехать за границу.

– Забросим свои деревни.

– Бизнес – это выгодно!

– Это узаконенное воровство.

– Будем торговать со всем миром.

– Впустим торгашей – и исчезнут наши святыни.

– Такой одиозный союз нам не нужен!

– Союз должен остаться крепкой державой.

В таком духе Думыкин с дядей продолжали спорить по основным вопросам современной политики. Никто из них не знал, сойдутся их мнения в единую точку зрения или разойдутся, как в море корабли. Закончили тем, что осушили бутылку вина и пришли к общему заключению, что жизнь покажет, а время рассудит.

Растревоженные, в приподнятом настроении, они вскоре выбрались на балкон, на свежий воздух. Весна царила во всём. Ярко и отчётливо вырисовывались свежей зеленью распустившиеся деревья. Чёрная, не защищённая растительностью земля втягивала тепло, разогревая и пробуждая к жизни давно ушедшее лето. Трепетание птиц и радостные переживания человека раскрывались с удивительной силой, самозабвенно утверждая свою красоту и неповторимость. Всё вокруг становилось щедрым и не скупилось на общение. Невинное радостное состояние пронизывало природу, красивую, вечную, всё покоряющую и бесконечную.

Глубоко вдыхая весенний воздух, постепенно, словно из далёкого, длинного туннеля, появлялось манящее вдаль настроение. Надо было что-то придумывать, надо было что-то себе загадывать. Теперь уже скоро, совсем скоро, должна пойти полным ходом захватившая всех людей перестройка.

Поверх затихающего городского шума, движения транспорта и суеты величественно возвышались дымящиеся трубы, выпуская над городом тёмно-серую тень, которая хмурила солнце, смешивалась и собиралась вдали, у горизонта. Толстая труба каменной кладки, стоявшая недалеко от жилого дома, добродушно отпускала лохматым сплошным потоком серый клубящийся дым. Тощая металлическая труба бросала чёрный дым чуть меньше, но выше. За ними тянулись маленькие трубы котельных, струясь тёплым дымком. Автомобили оставляли после себя характерный запах сгоревшего топлива…

На душе всё равно было весело и радостно от ощущения весенней красоты, отдыхающих после трудового дня людей, строящихся жилых домов и пусть не всеми, но всё же ожидаемой перестройки жизни. Она уже идёт, но незаметно меняет направление и повернёт к «наилучшему». И это станет врагом «хорошему».

 

Обида мальчика

Мальчик обидел мальчика… Как это часто бывает, и как часто мирятся они взаправду, забыв о стычке. Наверное, ни один взрослый не может делать это с такой лёгкостью. Дело не в том, что взрослый не желает простить и сменить гнев на милость, а вот мальчик не может гневаться на своего закадычного друга. Может он брови насупить, обидеться или рассерчать на приятеля, но совсем не из-за случившегося, а потому, что дружбы нектар на миг вдруг прервался. И досада его берёт сильно печальная! Вот только почему лучший друг не понимает этого? Ведь вместе было так хорошо!

Итак, мальчик обидел мальчика. А случилось это однажды при плохой, дождливой погоде, на осенней учебной практике. Учащихся первого курса Псковского сельскохозяйственного техникума на целый месяц направили убирать картошку.

Второй день бесконечно льёт мелкий, тоскливый дождик и мы не выходим на работу. По узеньким окнам старого колхозного клуба, в котором нас разместили, стекает дождевая вода. Ребята лежат на раскладушках – кто читает, кто пишет письмо, кто дремлет или мечтает. Двое ребят, Колька Смирнов и Сашка Подобедов, играют в шашки. Рядом с Колькой друг детства Вовка Иванов, а у Сашкиного плеча – Виткин Боря, «болеют», значит, переживают каждый за своего игрока. Я у ребят за старшего мастера, командир студенческого отряда. Лежу в дальнем углу на раскладушке, они все у меня на виду: трудолюбивый Колька, жизнерадостный Вовка, слабохарактерный Сашка и Борька-хитрец.

За окном по-прежнему льёт дождь, дрожит листва, струи изумрудной воды омывают стёкла. Ребята, убаюканные шумом дождя, постепенно засыпают. Спит на соседней кровати Никитин Иван, клубочком свернувшийся в лотке матраца. Лишь четверо неутомимых дружков сражаются, двое на двое, на игровой доске, их силы равны, вот и упорствуют они так долго, дерутся за престиж, за лидерство в группе. Поставили между кроватями стул, на стул доску и давай резаться. Два раза подряд выигрывал Колька, затем Сашка отыграл, потом вновь проиграл. После этого опять победил Сашка, нужно было отстоять ещё одну. Оттого Вовка и нервничал около Кольки, переживая во сто раз больше его. Сашкин товарищ вёл себя намного умней, следил за игрой и, зная в ней толк, потихоньку подсказывал из-под руки. Тихо-тихо, но мне было слышно.

– За фук бери шашку, вон он забыл съесть. По закону так надо, бери.

И Сашка брал шашку, переворачивал её обратной стороной, фукал в выточенное дно шашки и клал в сторону.

– Не ставь сюда.

Сашка задумчиво чесал затылок, тёр кипу непослушных волос, морщил в натуге лоб, усиленно думал и всё же внимал шептуну.

– В дамки иди, в дамки. Не жалей фишку, отдай её на съедение, зато в дамках будешь.

Шашки сошлись вплотную, потери с обеих сторон были равными, никто не хотел уступать инициативы, никто не желал быть побеждённым. То же самое происходило и у болельщиков. Вовка всей душой стоял на Колькиной стороне, он не мог терпеть поражения от Сашки-зазнайки.

Ему хотелось проучить его вместе с другом, и поэтому он много шумел и суетился, не в силах даже оценить позиций или подсказать, как Борька. И Колька, не имея поддержки, растерялся и застыл у доски. Он сидел неподвижно, подперев правой рукой подбородок, изрядно его разминал. Размышлял он иль «тормозил» – не понять, но он играл честно, своим умом и всегда прерывал подсказку своего друга.

– Вовка, не мешай играть, – обрывал он холодно, с укором смотря на него.

Но какой там не мешай играть, когда Сашка вёл в дамки шашку.

– Ну что ушами хлопаешь? Не зевай, опять проиграешь! – в сердцах выговаривал Вовка, шумел неистовей и вскоре изрядно надоел своим разбушевавшимся настроением.

– Иди отсюда, чудак восьмиклеточный. Не суй свой нос, куда тебя не просят. Вали отсюда! – Колька впрямь рассердился, понял, что проиграл, и наотрез отказался от такого помощника.

Вовка обиделся и ушёл.

– Ставь на большую дорогу и тогда ему конец, не пройдёт он, – завершал своё дело Виткин, и его чёрные глаза разжигались удачей. Был он сейчас особенно некрасив, коренастый, пригнувшийся, с длинным запущенным чубом на пол-лица, из-под которого выглядывали вороватые глаза. Когда я с ним разговаривал, он никогда не поднимал глаз, диковато смотрел в сторону, словно в приоткрытую рядом дверь, и его непокорный взгляд шаловливо бегал. Вот и сейчас он достиг своего, выкурил болельщика Кольку и помогает Сашке, он уверен, что выиграет Сашка.

Снова были расставлены шашки, игра продолжалась. Вовка, насупившись, сидел в стороне, старательно заставляя себя не смотреть туда, где раздавались голоса обидчиков.

«И кто только игру эту придумал? Сиди как чурбан, переставляй деревянные фишки, двигай вперёд, да не зевай, вот и вся тут игра. Не больно-то интересная. И что они в ней только нашли? Шумят, волнуются. Ну и пусть, а мне до них дела нет».

Он взял с тумбочки транзисторный радиоприёмник и начал крутить ручки настройки, делая звук то тише, то громче. Настроил на песню, включил на всю громкость. Батарейки питания, порядком иссякнув, давали только полтона. Эффекта не получилось. Тогда Вовка одним броском упал на раскладушку, положил руки под голову, ногу за ногу и принял позу счастливчика, свободного мечтателя, широко открыл глаза и стал неподвижно смотреть в потолок.

А между тем обидчики шумно и весело, позабыв про Вовку, играли в шашки.

– Ух ты, красивый ход! Сразу три штуки сбил! – восхищался Сашка Борькиной подсказкой.

«А голос у него, как у ехидны», – Вовка ещё раз прогнал ручку настройки. На душе у него было неладно. Время шло, а он оставался один. Спать не хотелось, песня не нравилась, а ребята – плохие друзья. Горечь от оскорбления, обида разъедали его.

«Они думают, что я хуже всех, что я самый плохой. Эх, Колька, Колька, а друг ещё называется, не разобрался, в чём дело, а ведь Виткин Борька – хитрец. Всё, из-за него дружба наша полетела, это он нас поссорил с Колькой. Шептун он самый последний, из-за его подсказок Сашка выиграл. Как я этого сразу не понял? Обхитрил он нас, я-то думал, по-честному будет. Ну, хитрец, я тебя проучу, я не дам разрушать нашу дружбу».

Вовка словно прозрел, распутав паутину смешавшихся чувств, затмивших настоящую правду. У него не было опыта жизни для утверждения своей правоты, но чутким отзывчивым сердцем он различал, где хорошо и где плохо.

«А Сашка Подобедов? Его второго к «стенке». Выиграл ведь на подсказках, развесил уши-локаторы. На чужих подсказках далеко не уедешь. Какой ты лидер? Ты просто послушная игрушка в хитрых руках Виткина».

Вовкин внутренний голос звучал всё уверенней, громче и громче, он прекрасно себе представил, как с ними расправится.

«Нет, к «стенке» нехорошо. Я напугал бы сначала, дал им понять, что и кого надо любить и как исправляться. Пусть знают, что Вовка самый отличный парень, пусть говорят спасибо, что их научил уму-разуму. А Кольку, честного простака, я сам по-дружески убедил бы, и он снова будет со мной».

Вовка разошёлся не на шутку. Свой гнев, обиду на бывших друзей, до этого мирно игравших с ним, он перенёс на борьбу. В ней он видел целебный исход и мощную силу справедливых решений в пользу добра. Да, теперь он был настоящим гордым мечтателем, с одухотворённым лицом героя, он широко раскинул ноги, вытянувшись во весь рост, положил руки на грудь. В такой позе он был силён и прекрасен.

Ребята уже в беспорядке стучали шашками: один зевнул, другой соврал, третий заспорил – игра наскучила, не пошла. Тут они вспомнили, что нужно поесть. Шашки в кучу, колбасу и хлеб на стул.

– Вовка, ходи есть, – позвал Колька.

Вовка повернулся и при полной естественности тона, словно ответ был заранее подготовлен, ответил:

– Ешьте, я не хочу.

Он взял с окна книгу, открыл и усердно начал читать. Запах вкусной пищи быстро распространился по комнате, дошёл он и до Вовкиного носа, приятно пощекотал его, напомнил о пустоте в желудке и стал разделяться на другие чудеса. Ароматный хлеб и привкус чеснока – оба вырисовывали образ бутерброда. Обида незаметно желчью разлилась в желудке, он заворочался на раскладушке, потерял строчки текста.

«Нет, вот если Борька пригласит, это будет значить, что он знает, почему я сердит, тогда можно не отказаться».

Ему хотелось простить, помириться, однако гордость вновь вспыхнула в нём. Он попытался отвлечься, продолжая читать, но эти аппетитные хрустящие звуки донимали его.

«Может, я тоже не прав, их ведь трое и все отвернулись от меня, значит, они правы, а всё это из-за моего паршивого настроения. Наверное, незачем было обижаться на Кольку, сердиться на Сашку и гневаться на Борьку».

– Вовка, ты есть будешь или нет? – его звали вторично.

Вовка отказался от приглашения и предпочёл гордое одиночество: стойкость и принципиальность для него были важней.

Я был рядом и оказался невольным свидетелем этого случая. Я ждал, что дружба снова потечёт тёплым, неистощимо щедрым ручьём, и ошибся. Всё было намного взрослей.

 

Готов побеждать и гибнуть

 

Костя Иванов

В конце рабочего дня, поскрипывая протезом, к нам обязательно заходит Алексей Петрович. Неймётся ветерану войны в майские дни от фронтовых переживаний, хочется пересказать многое молодым.

– Если бы разрешали тогда дневники вести, то и вам бы понятнее было, и мне легко вспоминать.

Он медленно усаживается на стул с подлокотниками, и мы с интересом начинаем слушать.

– Я знаю: вам про любовь интересно, а ведь и у меня раздумья о ней.

Впрочем, если совсем точнее, то это случилось так. Алексей Петрович утвердительно стукнул рукой по столу и начал рассказ:

…Молодого солдата Костю Иванова взяли в плен под Смоленском в 1941 году. Всё меньше и меньше он надеялся выжить в фашистском концлагере.

Чёрные светофоры его ввалившихся глаз были едва наполнены признаками жизни. Однажды его вытолкнули из шеренги и, ударив автоматом в плечо, подвели к офицеру.

– Ты есть короший деревенский мюжик, а на мой ферма отличный коровий навоз. Будешь работать, как у себя дома.

Раскачиваясь из стороны в сторону в кузове автомашины, Костя понял, что у него нет другого выхода.

Привычно потянулись его исхудалые руки к труду…

Поигрывая изящной тростью, немец-хозяин подбадривал:

– Рус, корошо. Так, так, рус, корошо.

И Костя всё крепче и уверенней впрягался в известное крестьянское дело: чистил хлев, копал землю, таскал всякие грузы.

– Ваз махен? Что мне делать? – только эти немецкие слова позволял ему произносить псевдоариец. «Выживу, обязательно выживу», – проникал в глубину сознания беспомощного, пленённого солдата голос сильного, уверенного человека.

Барон фон Шнёте разрешил кормить пленного три раза в сутки.

– Будешь корошо кюшайть, будеш гут арбайтен-работа.

Костя не возражал.

«Держаться, хоть за воздух буду держаться!» – говорил он и видел перед собой мать, провожающую его на фронт, падающую на землю от безутешного горя, с вытянутыми вперёд руками… Сколько раз он терял надежду на своё возвращение, и столько же снова её находил…

У барона фон Шнёте была белокурая дочь. И вскоре после того, как просветлело на свежем воздухе молодое лицо солдата, вспыхнул на щеках у неё жгучий румянец любви.

Немец всё понял и предусмотрительно отправил её в другое поместье, а пленного стерилизовали особым хирургическим способом.

Оставшиеся до победы два года Костя угрюмо работал в саду и на пасеке, а спустя ещё небольшой лагерный срок в три года, когда полностью снял вину перед своим народом за сдачу в плен, вернулся в фуфайке, коротко стриженный и с вещмешком в родную деревню.

Её немцы сожгли, мать похоронена. На опустевшем месте, около чистой берёзовой рощи, построил дом, вырастил сад и развёл пчёл…

Алексей Петрович замолчал, а потом снова продолжил.

– Теперь самый лучший мёд у Кости-пчеловода.

– А как насчёт этого самого?.. – поспешил неугомонный Игорь Скворцов.

– Медку чтоб достать? – держит паузу Алексей Петрович.

Игорёк заёрзал, словно от холода.

– Да, нет! Ну, это… Вы сами знаете, о чём…

– Взял он себе в дом молодую вдову, – продолжил Алексей Петрович, – и честно ей всё рассказал о себе.

– Ну, а дальше-то что? – любопытствовал Игорёк.

– А потом родилась у него дочка, и назвали её Марийкой, как его мать.

Алексей Петрович опять замолчал и смотрел красиво куда-то вдаль.

– Только кто-то дознался и сообщил Косте, что в этом деле был примечен деревенский пастух. Тут Костя посуровел, напрягся и прямо ответил: «Как бы там ни было, а на нашей земле немцем не вырастешь. А что касается меня, так я и другую дочку, если всё по-умному делать, смогу воспитать».

– Так что же там было? – не унимался Игорёк.

Алексей Петрович уже завершал рассказ.

– Точно сказать не могу, но народ поговаривал, что суровой ниткой они ему перевязали канал; знали врачи, что делали.

Всем показалось, что Алексей Петрович высказался до конца, забеспокоились, что он не будет больше задерживать их внимание.

– Не всё я вам о войне рассказал, как-нибудь снова зайду.

Вся слушавшая молодёжь встала по стройке смирно.

Алексей Петрович молча, но торжественно, скрипя протезом, вышел из комнаты.

Воспоминания о войне переполняли его. С той поры прошло пятьдесят лет, хотелось ещё многое рассказать, а жить оставалось не так и много.

 

Казах Асынбай

Для Алексея Петровича война – до сих пор не окончившийся урок.

– Этот букварь поучительный. Нам выпало его открывать, а читать многим придётся.

Никто из ребят не собирается возражать. Приятно изучать новую книгу, но ещё притягательней слушать полюбившегося тебе человека.

…Фронт 1943 года. Зима в Карелии. Солдаты в окопах. Задача ясна – наступать.

Сержант Добин, призванный из Сибири, кивая в сторону немцев, откуда сорвался быстро угасший звук, озлобленно говорит:

– Слышишь, у фрицев песок из штанов сыпется.

Его напарник, молодой солдат, лицом похожий на школьника, потянулся к перископу стереотрубы.

– Опять девку к немцу ведут, – звучит его оскорблённо-обиженный голос.

Кончик папиросы, зажатой в губах, медленно опускается.

– С противотанкового ружья, может, ему влупить?

– Темно, за бабу, подлюга, прячется.

Наутро, чуть свет, женщину-пленницу отправляют опять в лагерь для пленных.

Добин ругается и смачно плюётся. Его напарник, словно боёк в затворе, вытянулся и замер в яростном напряжении. Стрелять в неё никто не решается. Ночью фашисты трусливо светят ракетами, днём шьют пулями снайпера.

– Стерва, совсем обнаглел! – топорща конец папиросы вверх, жалуется молодой солдат прибывшему на наблюдательный пункт казаху Асынбаю, который всегда один выполнял задание и потому был прозван «одиноким» бойцом.

Асынбай внимательно осмотрел оборону противника. Сближение не больше ста метров.

– Заедрёная заноза мать, каждый день молодуху повадился приводить, – Добин показывает в сторону дзота, замаскированного верхушкой кустарника.

Асынбай угрюмо молчит. Второй день он упрямо смотрит в трубу перископа. По всей линии Медвежьегорского направления хлопает перестрелка.

Вышедший из леса безрогий лось, проваливаясь по грудь в глубоком снегу, ломанулся вдоль линии обороны, зацепил несколько мин, взорвавшихся позади, и повернул в сторону. В солдатских окопах прокатился смех.

– Не стреляй, Добин, видишь, как ему повезло.

Добин и сам не хотел стрелять, но по-привычке ответил:

– Ты лучше германцу об этом скажи.

Асынбай на следующий день взялся за дело, финским ножом зондируя снег, пополз к дзоту, образуя ход. Молодой солдат, решившийся ему помогать, вскоре конфузливо вылез и побежал в блиндаж.

Расталкивая снег и вдавливая его головой, руками и телом, бесстрашный Асынбай медленно продвигался вперёд, осторожно выкусывая щипцами проволоку и обезвреживая мины. Добин по-прежнему наблюдал за противником, нервничал и ругался, когда из-за сопки в его сторону вылетал с завывающим свистом миномётный снаряд.

В три часа ночи Асынбай подполз к немецкому дзоту со стороны клозета, расположенного в реденьких ёлочках, не замеченных им в перископ.

С вершины занятой немцами сопки постоянно взлетали ракеты и освещали пространство. Внешне всё было спокойно.

Часовой около дзота переминался в снегу с ноги на ногу, испытывая в желудке неудержимую слабость. Асынбай ударил его в грудь ножом, тот даже не вскрикнул. Второго немца, дремавшего возле рации, тоже уложил безшумно.

Очередь была за последним. Голый офицер рванулся с полатей, но, сшибленный резким ударом разведчика, врезался головой в стену и тоже затих.

– Убей, убей меня, я прошу тебя, – женщина-пленница в отчаянном ужасе царапала скрюченными пальцами красивое, молодое лицо. Ей было лет восемнадцать.

Асынбай взял офицерский китель с планшеткой, накинул шинель на обнажённую пленницу и повёл за собой по снежному ходу.

На командном пункте часовой сообщил, что Асынбай выполнил свое обещание и повёл женщину в штаб полка.

– Ну, теперь фриц разыграется, – предупредил Добин молодого бойца.

Через час запоздало полетели залпом снаряды…

При этих словах Алексей Петрович загремел под столом протезом.

– В бою за сопку и меня зацепило осколком, чуть быстрее бежал бы вперёд, может, и проскочил бы.

Алексей Петрович опять отпускает военную шутку, но никто не смеётся, ждут продолжения.

– Не припомнится что-то… то ли снайпером она стала… то ли Асынбай её куда-то увёз. Вот видишь, и забываться стало. Жизнь, она не стоит на месте.

 

Сашка-одессит

Третий день подряд приходит Алексей Петрович рассказывать фронтовые были, и мы внимательно слушаем.

– Вам какую невесту теперь подавай? – спрашивает он, обращаясь почему-то к Юрику Королёву.

– Никакую, – отвечает тридцатилетний Юрик. – Все они одинаковые.

– Ну, коли так, тогда об этом и поведём разговор.

Алексей Петрович удобнее устраивается в кресле, поправляет галстук и вот о чём вспоминает, и опять не о себе…

…Матрос Сашка Малахов решил, надо бежать из фашистского плена. Каждый день, простукивая ботинками деревянный мост через речку Рейн, из лагеря в карьер и обратно, эта дерзкая мысль у него обострялась сильней.

Осенние дни стали короче, из карьера возвращались уже затемно. Сашка выбрал момент и прыгнул с моста. Фашисты закричали со всех сторон:

– Шлюсен, шлюсен! Рашен солдат!

Яркие, светящие пули взбороздили тёмную воду. Сашка крупными махами втягивался в спасительную стихию, выныривал и снова уходил в глубину.

Фашисты прекратили стрельбу по Сашке, полагая, что убили его. Сверкая фонариками и стреляя в воздух для устрашения, они погнали бегом колонну пленных.

Сашка через час выполз из речки и замаскировался в лесу.

Рано утром послышались властные окрики немцев, и он содрогнулся от страха.

Перед ним возвышалась колючая паутина проволоки.

Его занесло к территории другого лагеря. В нём были женщины и дети. Одна худая девчонка сидела совсем рядом. Они начали переговариваться. Она бросила ему кусочек хлеба.

Два дня отсиживался Сашка около лагеря. Днём сидел на дереве, наблюдал, ночью снова полз на знакомое место, подкормиться хлебом. В лесу он нашёл автомат (с дерева увидел, как фриц его прятал). Автомат прибавлял ему сил и уверенности. Смутно рисовалась дорога на родину.

– Как же мне хочется быть с тобой! – разглядывая через проволоку Сашку, шептала трепетно и тихо не ожидавшая больше увидеть его девчонка. – Тебя могут схватить.

– Нет, теперь я без боя не сдамся.

– Когда дойдёшь до наших, повидайся с моими.

– Ты тоже запомни мой адрес. Судьбу не обойти, а через Германию можно пройти, – и он бесшумно исчез в лесу.

После побега Сашка съел несколько неизвестных ему горьких ягод и кислой травы. Внутри гудело от голода и напряжения. Выяснив, что на хуторе хозяин живёт один, он решил прокрасться к погребу, но старик заметил его.

– Ихь антифашист. Ихь коммунист, – говорил немец, поднимая рубашку и показывая изуродованное пытками тело.

Сашка поверил и опустил автомат.

– Я помогу вам добраться до Франции. Там формируется отряд освобождения. До России вы не дойдёте. Скоро будет холодно.

Сашка долго взвешивал оба маршрута и согласился с Гансом. Ночью он снова пробрался к женскому лагерю, и дождавшись Марийку, передал ей через проволоку хлеба и сала. Марийка заплакала.

– Я тебе помогу, Марийка, я тебе помогу. Это я тебе говорю, Сашка-одессит, – повторил молодой матрос, приглушая ладонями звук голоса. Марийка, отрицая эту возможность и выражая своё сожаление, сжала худые плечи и ничего не сказала.

Сашка знал: кто в лагере теряет надежду выжить, тот погибает. Ганс выслушал его просьбу внимательно, но на помощь решился не сразу, осторожничал и перепроверял намеченный план.

Притворившись глухонемым придурковатым сыном и несчастным слабеньким старцем, Сашка с Гансом пошли выкупать невесту. Немцам понравилось подобное развлечение, они построили женщин и, дурашливо гогоча, подталкивали старика и глуповатого сына вдоль строя.

Сашка остановился напротив Марийки, она его не узнала. Немец с закатанными рукавами дёрнул её к себе и рассмеялся:

– Как она любит немецкий солдат, сама бросается мне на шею!

Он рассмеялся, кривляясь и притоптывая кирзовыми сапогами, и швырнул Марийку придурковатому сыну.

(Ганс перед этим два дня носил шнапс и закуску в лагерь.)

Когда Сашка перестал кривить рот и пучить безумно глаза, Марийка обхватила его двумя руками да так и не расставалась всю ночь. Оставив Марийку у Ганса, Сашка пошёл во Францию.

Его нашла спящим в копёшке связистка из отряда освобождения. И вскоре он был зачислен бойцом.

Французам понравился весёлый и отчаянный парень Сашка-одессит. При выполнении очередного задания Сашку ранило. Лечила его в деревне девушка-связистка. Когда он полностью выздоровел, она просила его остаться хозяином дома. Показала ему всё, что имел её погибший отец.

– Это богатство будет твоим, – говорила она, горячо прижимая его к себе.

По рации Сашка узнал, что в России началось Сталинградское наступление немцев. Не могла удержать его долго француженка. В трюме транспортного судна из Франции Сашка попал в Югославию. Поездом, пешком, ползком добрался в Россию.

После специальной проверки воевал под Курском. Потом освобождал Европу… Остался живым под Берлином, хотя и был прошит ещё не однажды пулями…

…На этом Алексей Петрович окончил рассказ, широко и свободно распахнул руки, как воин-победитель.

– Вот такой-то закваски у нас человек!

Восхищённо, почти до слёз, радовался ветеран, и это чувство передавалось ребятам.

– А как же Марийка? – спросил холостяк Юрка Королёв.

– Верней и преданней, чем Сашкина жена, которая Марийка, не отыскать. И Сашка этим гордился.

На следующий день Алексей Петрович пришёл на работу в парадном военном мундире. В медалях и орденах. Ребята искренне поздравляли его с праздником, Днём Победы.

 

Связистка Наташа

Корёжилась военная техника, и падали, пронзённые пулями, человеческие тела. Всё живое и неживое гнетущей, неотвратимой силой стягивалось в противоборстве и перемалывалось в ненасытной утробе войны. Они или мы. Откуда пришло это чудовищное противостояние?

Алексей Петрович снова рассказывал о человеческом горе, затерявшемся в неисчислимых страданиях целых народов.

…Псков немцы взяли сходу. Открыв люки перегретых танков, высовывались в чёрных мундирах опьянённые успехом солдаты и дико гоготали, указывая пальцами на Ленинград.

Комендантская служба установила свои порядки. Шлагбаумы, пропуски и посты.

Люди уходили в леса. Бермичева Наташа стала связисткой. Вместе с матерью вернулась она в свою деревеньку, расположенную недалеко от города, так и не успев понять, куда им бежать от немцев. Дом, сад и даже единственная коза Строчка, застрявшая в окошке хлева в порыве безумного животного страха, уцелели после бомбёжки.

Новоявленный комендант города требовал от населения продуктов питания. Козу Строчку, однако, немцы оставили. У коменданта было что-то неладно с желудком, и каждый день адъютант ездил в деревню за козьим парным молоком.

Козу доила Наташкина мать, а немец сидел в это время и ждал, пытаясь высказаться по-русски.

– Я не люблю война. Война – это плохо.

Циркая молоко в кастрюлю, женщина мысленно проклинала и гнала прочь всё сатанинское фашистское отродье вместе с учтивым немцем.

– У нас много хороших людей.

«Что же это за люди, если других уничтожить собрались?» – злилась Елена Фёдоровна. Так звали Наташкину мать.

– Гитлер во всём виноват. Мы не хотим война.

«Вот сейчас возьму и трахну поленом по твоей голове», – думала, негодуя, Елена Фёдоровна.

Однажды мать заболела, и Наташа, повязавшись грубым платком, в старой кофте и латаной юбке, вышла сама доить Строчку.

С немцем она не хотела разговаривать да и не стала бы никогда, если бы не поручение из партизанского отряда.

Немец скоро освоил русскую речь и даже пытался сам подоить Строчку. Наташа свыклась со своей ролью и вскоре принимала от немца Шульца подарки.

Почему-то так случилось, что Шульц первым начал рассказывать сведения, полезные для отряда, и здорово помогал Наташе в её напряжённой работе. Наверное, они полюбили друг друга. Так продолжалось весь период оккупации.

И лишь когда ответная волна яростного наступления наших войск опрокинула немецкую армаду и погнала её, как стадо перепуганных баранов назад, пришло время им расставаться.

– Я знаю, война скоро кончится, я вернусь за тобой, – лопотал взволнованно Шульц.

– Ну что ты, что ты, разве это возможно? – твердила своё Наташа.

– Ты никуда не уезжай из этого дома, я тебя отыщу.

Исчезли прочь с нашей земли незванные гости, а у Наташи родился мальчик, такой же прекрасный, как все дети планеты. Кто знал Наташу в отряде, тот относился с сочувствием, но были люди и с чёрным взглядом, наполненным злобой и пренебрежением.

Но не покинула Наташа своей земли, на которой похоронила мать, на которой рос её мальчик. Строился разрушенный бомбами город, а Наташа по-прежнему жила в маленьком домике. Сын стал военным и уехал служить на Север.

Наташа осталась одна. Но она верила в счастлтвую свою судьбу. Душа ее была сдавлена тяжёлой ношей ожидания…

Она часто стала болеть. Не выдержало сердце глубоко вошедшей, в самое подсознание, боли. Наступил момент, когда организм перестал сопротивляться…

Расскачиваясь в автобусе «Интурист», Шульц с трудом узнавал прежний город. Округ Гера, в котором он жил, стал побратимом города Пскова.

Выйдя из автобуса, он испытал чувство испуга, вины перед идущими мирно людьми. Он смотрел на новые дома, на купола отреставрированных церквей… Некоторые здания казались ему знакомыми.

Он попросил проводницу помочь отыскать деревянный домик на окраине города.

Он увидел его недалеко от пятиэтажного кирпичного дома.

Нет, теперь он совсем не спешил, вглядываясь в каждую деталь совершенно чуждых его быту вещей. Он отчётливее и отчётливее вспоминал единственное светлое время за весь период гнусной войны.

Металлическим звуком тисков щелкнуло сердце, когда на дверях он увидел замок, похожий на чёрный паук фашистской свастики.

В горисполкоме ему сказали, что Наташа до самого последнего момента не покидала дом и что её с трудом удалось переселить в городскую квартиру.

Но и там не было Наташи. Соседи объяснили, что она в больнице в плохом состоянии.

Войдя в палату, Шульц сразу узнал её, постаревшую и поникшую. Обнажив седую голову, растроганный до дрожи в голосе, он стал перед ней на колени и хриплым, сдавленным голосом сказал:

– Прости меня, что я не мог раньше к тебе приехать!

Наташа потянулась к нему худыми руками.

Шульц целовал их и плакал. Плакала Наташа, плакала проводница и медицинские сёстры.

– Я за тобою приехал, Наташа. Поедем ко мне.

Шульц с тревогой смотрел в её ожившие вдруг глаза.

– С сыном нам нужно посоветоваться, он в Ленинграде живёт.

Медленно отпускала её давняя боль. В окне больницы появилось ласковое, нежно-золотое солнце. Наташе почему-то поверилось, что она скоро выздоровеет. Она ещё не решилась, но всё же думала, как и зачем поедет в страну, из которой было принесено столько несчастья. Она сомневалась, что сможет его простить и полюбить.

…И вот только когда монотонно застучали колёса вагонов по железной дороге на запад, она поняла, что испытать ей придётся всё до конца, придётся взвесить и то, и другое…

– Вот такая история, – Алексей Петрович закончил последний сюжет на военную тему. – Война и судьба человека в ней непредсказуемы. Не угадаешь, что потеряешь, а что найдёшь. Война – рулетка, а жизнь – копейка. Войну мы выиграли у немца, мы их пересилили, перемогли, перебороли, преодолели. Человек покорен судьбе, а единый и сильный народ её изменяет сам.

– Теперь войны нет, воевать не с кем, – с обидой даже заметил Витька Смирнов, четвёртый наш собеседник.

– Война и в мирное время продолжается, только на своих территориях. Вот одолеете бандитский бизнес, повернёте его к человеку лицом, вот и ваша победа. – Алексей Петрович говорит уверенно, хотя сам давно снял военную шинель, а награды разместил на пиджаке, который одевает по праздникам и торжествам.

– Какая ж это война, когда линии фронта нет, враг не опознаваем, а вместо оружия деньги? – возражает Витька Смирнов и стесняется, что не преуспел ещё в бизнесе.

– Самый страшный враг – внутренний. Эксплуатация одних и нажива других людей остаются. Бой с бюрократией – вечный бой, – Алексей Петрович это говорит, как верный своей партии коммунист.

– И вечный бой, покой нам только снится, – соглашается Витька Смирнов.

– Вот то-то и оно-то, что человек ещё дремлет, а враг не спит.

Алексей Петрович заканчивает разговор, как бы оставляя правду за собой. Он собирается уходить, чтобы снова прийти и продолжить беседу.

– Жажда грабежа и поиск лучшей доли приводят к прямой военной угрозе, – Алексей Петрович торжественно закончил беседу и, бесспорно, выглядел победителем.

Ребята больше не возражали, кто соглашался, а кто задумчиво почёсывал затылок. Витька Смирнов был равнодушен, ему от службы в армии полагалась отсрочка.

 

Алексей Петрович

Алексей Петрович сегодня не стал ничего рассказывать, он принёс собственноручно написанные воспоминания о войне. Несколько листков текста с не очень разборчивым подчерком. Какое-то внутреннее предчувствие, что я могу быть писателем, побудило его вручить эти записи мне. И я их почему-то принял. Прошло с той поры, пожалуй, лет пятнадцать. Алексея Петровича уже нет, но листочки его остались. Я бережно их развернул и перечитал…

1941 год, война. Немцы напали. Година настоящих испытаний для человека. Взрослые встревожены, молодёжь серьёзнеет на глазах. Вот и мы, только что окончившие училище, расстаёмся с мечтой о назначении на работу, но заражаемся новой мечтой – побеждать в бою.

Объявлено о формировании. Военрук окружён ребятами, он записывает на войну.

Девушки, кучечкой в стороне, спрашивают: «Записался?». Кто кивает головой, многие отвечают: «А как же!».

Часов около десяти построились.

Перекличка. Все, кто записался, в строю. Военрук вынес две винтовки с просверленными стволами, но со штыком, пять противогазов, несколько учебных гранат. Объявил, что всё формирование будет размещаться в клубе.

Утром повзводно, кто в чём, уходили на работу, одни на строительство дороги Осташово – Волоколамск, другие на полевой аэродром. Лётчики добрые. Всё показывают, даже разрешают заглянуть в кабину самолёта.

Часто бывает тревога, прочёсываем лес с голыми руками, ищем диверсантов. Кормят отлично, работают полевые кухни. Спим на соломе, в клубе.

Так продолжалось недели три. Война подходила всё ближе, сводки радио неутешительные, чаще стала слышна воздушная тревога. Нас отпускают на три дня домой, попрощаться.

Дома как дома. Всё о войне позабылось, пошли с братом на пятачок – место встречи молодёжи. Первый раз осмелился проводить девушку. Делаю это неуклюже, а главное, стесняюсь своей одежды: спортивные потёртые тапочки, штаны с заплаткой на правом колене, рубашка из простого ситца в полоску, рукава засучены.

О чём говорили? Я больше молчал. Она спрашивала о назначении, подробно просила рассказать о гражданской специальности. Я рассказывал, как я хотел работать, моя специальность – политпросветчик-избач.

«Я построю библиотеку и радиоузел. Буду сам вещать людям новости. Буду писать для них стихи и рассказы и читать по радио. Организую оркестр. Люди будут отдыхать в доме культуры, играть в игры, смотреть кино, спектакли, концерты».

Стало совсем светло. Девушка скрылась за калиткой, и я пошёл к себе в сарай, на сеновал.

Около двенадцати часов дня разбудила мать: «Снеси сдай ружьё». Ружьё сдал участковому милиционеру, но мне его было жалко. Ведь за эту одностволку поймано и сдано двести кротов и пятьсот килограммов корья ивы. Нас в семье было восемь детей, ели кто когда, в основном хлеб и молоко. По дороге на рыбалку низко пролетел самолёт с крестами на крыльях. Я пожалел, что нет ружья. По дороге с речки заметил девушку, которую провожал. Свернул в сторону, чтобы не встретиться с ней, был босиком, штаны и рубашка порваны, к тому же мокрый. Поймал несколько налимов.

Вечером пришла молодая женщина и сказала: «Тебе повезло. Тебе двадцать лет. Завтра к девяти часам утра в военкомат». До военкомата пятнадцать километров, пешком через лес.

Я закурил и снова направился на пятачок – место встреч молодёжи в старинном парке. Соловьиные трели уже умолкли, но иволги над прудом продолжали свою перекличку. Стали подходить девчата. Я увидел свою знакомую, что провожал вчера. Подойти не осмелился.

Немного погодя она подошла сама: «Сторонишься? Меня не стесняйся. Скоро получишь одежду военную».

Мы отошли в сторону на скамеечку у пруда. Ничто не напоминало о том, что идёт война. Она внимательно изучала моё лицо. Я смотрел на неё изредка и видел только её добрые глаза. Они до сих пор в моей памяти. Её глаза выражали что-то очень важное, они как будто говорили, что ничего с каждым из нас не случится, хотя мы оба в опасности, но нас ждёт хорошее будущее.

Около двенадцати часов ночи до нас докатился рокот, засверкали вспышки. Бомбили Можайск. Вот она война, рядом. Я её вижу, но ещё не чувствую. Стихло. Уже глубокая ночь.

«Ступай, поспи хотя бы часок. Тебе рано вставать».

Мы расстались у её калитки. Она подала мне руку. Я взял и почувствовал, как внтури меня зажёгся огонь. Чуть задержал её руку в своей, глянул в глаза, отпустил, повернулся и, не чуя ног, ушёл на сеновал. Лёг, положив под голову руки, но не мог уснуть, хотя в голове было совсем пусто.

Чувствую, уже светло. Пора. Встал. Пошёл к пруду и умыл лицо. На траве обильная роса. Зашёл в дом. На полу блаженно спала вся малышня.

Вошёл на кухню. Поднял сковороду, закрывавшую чугун, в нём было варёное мясо. Достал полукилограммовый кусок и завернул его в полотенце. Вышел на улицу. Солнце ещё не взошло. Чуть постояв, пустился по дороге…

Все мысли по пути развеялись, впечатления остались позади. Я шёл, спешил к чему-то важному. Вот и Осташово. Плотина через Рузу. Военкомат.

Вокруг уже много народа. Ищу глазами знакомых, но никого не нахожу. Вошёл в комнату, где оформляют документы. Отдал документ об образовании. Оформив регистрацию, военный человек велел мне пройти в соседнюю комнату и ждать. В комнате много ребят, раздетых по пояс.

Среди них я увидел Мишку Обухова, большого друга по училищу, общежитию и совместным подработкам на пекарне, в лесу, на разборе поваленной колокольни. Я очень обрадовался, он тоже. Мишка был сильным парнем, а я мелочь и всегда пользовался его покровительством.

Я снял чёрный хлопчатобумажный свитер, майки не было, это роскошь. Оба по пояс голые. Первым пошёл Мишка, я за ним. Врачи внимательно осматривали нас. Но вот всё готово. Годен к строевой.

Ждать пришлось недолго. Подъехала зелёного цвета «полуторка», и подали команду садиться. В кузов первым вскочил Мишка и, подав руку, дёрнул меня так, что я ногами не почувствовал опоры на подставленную лесенку.

Машину окружили люди. Они лезли на неё, не боясь ничего, будто хотели ехать с нами или вообще вместо нас. Все стояли взволнованные.

Я не ожидал, что меня придёт кто-то провожать. Народ не отнимал от машины рук. Послышались рыдания и возгласы.

Я глянул в сторону здания военкомата и увидел стоящую на его фоне мать. Она видела меня, я поднял руку и стал махать ей. Она начала приседать, махая платком, и совсем опустилась на землю, безутешно рыдая. Я смотрел на неё до тех пор, пока машина не повернула за угол.

Да, мать всегда мать. Она спохватилась утром. Ей сказали, что я ухожу. А девушка, которую я провожал, разъяснила, куда пошёл. Она, бросив все дела, птицей летела, чтобы увидеть сына и, кто знает, может, в последний раз. Ведь война.

Я был готов сражаться и умиреть, а судьба оставила меня в живых, и я вернулся домой победителем.

 

Не́жить безбожная

Всеми проклятая, прозванная людьми костлявой, нелюбимая, отогнанная за пределы человеческого жития, в одиночестве и темноте, она, не́жить безбожная, собирала свои истощённые силы, готовя особо жестокий и дерзкий налёт.

Озлобленность на людей переполняла её бесформенно обвисшее требо с трясущимся скелетом. Она не умела, как нормальные люди, что-либо толковое делать, она могла только разрушать и губить. Как чёрное и белое, как смерть и жизнь, она была полной противоположностью людям. Больше всего её раздражала вторичность, зависимость от людей. Они живут, созидая, а ей, чтобы себя утверждать, надо разрушать.

И думала не́жить: «Люди забывают обо мне, а я о них помню всегда. Их всё больше и больше, а я бесконечно одна. Они могут спать, веселиться, а я не сплю никогда. Они могут жить и умирать, а я бесконечно мертва и жить по-людски мне совсем не дано».

Знала костлявая, что она сильнее людей, постоянно это подчёркивала, обдумывала каждое своё появление. С каждым разом озлобленность на людей только крепла. Знала она все их слабые места, знала о них больше, чем они о себе. Смеялась над людьми за их беззащитность: как ни истязай своими разрушениями, они остаются податливыми и доступными для неё. Долго готовилась, мымра, выждала и выдвинулась поживиться в самый радостный праздничный день.

Тихой, невидимой тенью пролетела она над огромным задымлённым городом, хищно радуясь на большое скопление людей. Легко скользнула в узкий подъезд многоэтажного дома, огромным нутром почуяв вкусный запах жилья, облюбовала площадку, проникла в квартиру и увидела маленькую девочку, игравшую на полу.

Почувствовав чьё-то злое присутствие, девочка насторожилась, поднялась с пола, вспомнила маму и побежала на кухню. Побежала, но зацепилась за стул и упала на неожиданно раскрывшиеся в её руках ножницы. Упала и повредила глаза. Мать в ужасе метнулась из кухни, обняла бедную девочку, прижала к груди и выбежала к соседке, которая, услышав крик, открыла дверь и оцепенела в растерянности. Её малыш остался в ванночке, он потянулся за игрушкой, поскользнулся на гладком донышке, упал и в несколько секунд захлебнулся.

Потрясённые случившимся, обе матери выбежали на улицу.

Отец мальчика, узнав про беду, мчался на помощь, не сбавляя скорости автомобиля. Остался один километр. Но жестокая и костлявая нежить ждала его на следующем километре. Машина словно вышла из-под контроля, рванулась вбок на левую сторону и врезалась в гружёный автомобиль.

Отец девочки явился домой уже невменяемый. Вместо помощи он схватил девочку с обезображенными глазами и пошёл, будто окаменевший идол, к балкону. Жена встала у него на пути. Он оттолкнул её с нечеловеческой силой. Она ударилась головой о чугунную отопительную батарею…

Скинув девочку, он вынул из кобуры пистолет и застрелился.

От разрыва сердца умерла мать утонувшего малыша.

Костлявая нежить в один миг ощутила прилив огромной разрушительной силы, насытилась. Внизу суетились люди, они не интересовали её, всё получилось, она спокойна. Загудели сирены, замигали огни «скорой помощи», люди начали её проклинать. Самое время уходить в своё пустое пространство, и она легко это сделала. Тёмное гнилое гнездо снова заполнилось нежитью.

Вокруг её костлявого остова образовался кругленький шар, не злобная нежить, а добрячок-чебурашка. Её противно гремящие кости плавали в питательном соке многослойной оболочки шара, ей было уютно в нём, не ломило в костях, мозг перестал отбивать напряженные гневные такты. Озлобленность к людям ушла и даже хотелось любоваться их простотой. Вошедшая в неё энергия разрушения была обезличена и обезболена, это людей корёжило и крутило от нанесённых ран и утрат, а её счастье было построено на несчастье других.

Долго ли, коротко ли нежилась нежить от сотворённого беспредела, да только ненасытное требо постепенно сдувалось, зло перерабатывалось в более концентрированные ядовитые формы и оседало в костях. Они опухали и вызывали нестерпимую боль, включалось в работу разжиженное пустое пространство мозгов, без единой извилины. Маленький камешек ненависти бренчал и катался в пустом барабане мозгов, подыскивая очередное питание. Огнём неуёмной жажды горело опустевшее требо. Снова тянуло на подвиги.

«А что, если вылечу поразбойничать на дорогу: дождусь переполненный людьми дряхлый автобус, вырву переднее колесо и со всего хода направлю автобус навстречу идущему перегруженному лесовозу».

Нежить молча улыбалась чёрной дырой затхлого рта. В её утробе рванулся смерч голодного аппетита и обострил приступ безумия.

«А вон на полянке разгулялась безбашенная компашка, раскручу её до бесноватого шабаша, подолью масла в огонь, замучу им разборку, подкину подручные средства, запалю перестрелку».

Нежить крутила пустое требо, как хулахуп. «А может, сбросить вниз самолёт, как надоедливую муху? Разорву ему обшивку, заглушу двигатели, подскажу пилоту ошибку и, как миленький, такой вкусненький гриль-самолётик на моём вертеле». Нежить легко меняла сценарии, но была недовольна масштабом гнусных побед.

Чтобы временно приглушить боль, нежить выползла из осклизлого кокона гнезда и при свете луны незаметно плюхнулась в самую середину загородной свалки бытовых отходов. Полегчало, гниль и плесень отходов пропитали обвисшее требо. Нежить застыла, она не умела спать, не видела снов, но она умела отключаться на короткий промежуток времени, притормаживать злые намерения. Она поджидала наступление грозы. Гроза – самый сильный помощник нежити. Ночь, темень, молнии – это самые лучшие условия проявления её недуга. Какой масштаб, какое пространство, какая мощь, какие всесветные разрушения. В это время её охватывало ощущение бессмертности и глобальности, её выплёскивало за пределы Земли, в другие уже открываемые человеком пространства космоса. Важно было этих маленьких недосверхчеловеков не допустить туда.

«Я всемогуща, меня много в одной утробе, я не только нежить, но я ещё нёпуть кромешная, я не то что путь неправильный укажу, я такую жуть закачу, что ничком, нипочём, ниоткуда, ничуть яснее не станет. А ещё я не́хоть и про́едь всесветная, ничего не делаю, а процветаю. А кто сравнится со мной? Нетопырь, есть такая крупная летучая мышь, но это лишь маленькая неясыть. Я же бестия, туга и синь. А что до людей, то я не́учь, не́весть, не́мыть и не́чисть самая настоящая. За мной всегда мзда, омут, вопля и прочая кобь», – так похвалялась не́жить пред миром людским.

Больше всего на свете она не любила солнце, чистый воздух, бескорыстную доброту людей и их постоянное стремление любить, творить и размножаться.

Так ничего и не придумав нового, нежить всё же решила довольствоваться малым – жить среди людей, они самая надёжная питательная среда.

«Многому «хорошему» они научились от меня, мне и здесь есть чем поживиться. Это я им устроила: теперь у них больше смертей, чем рождений; больше болезней, чем здоровья; больше лжи, чем правды».

«Вот только один неприятнейший человечек становится на колени и молится против меня, отрекается от меня. Вот с ним мне не справиться. Этот человечек всегда думает о добре, защищает добро и совершает добро. Эти маленькие его добродетели, будто острые стрелы-колючки, вонзаются в моё мягкое тело и не дают покоя, намериваясь добраться до самого моего бессмертия».

Не́жить вытолкнулась из зловонного жерла свалки, коршуном пролетела возле молящегося человека, поднявшего руки к небу, ветром задела ветки берёз, беспомощно пшикнула и улетела прочь, искать хорошеньких и пушистых – тех, кто послабей.

Солнце вставало и ярким желтком Ярилы спасительно разливало свет, касаясь всех тех, кто проснулся рано с обновляющим радостным чувством бесконечного торжества земной благодати.

Нежить, не дождавшись грозы, метнулась в другую затемнённую часть огромного континента, в самые горячие точки. Резервуар её ненасытного треба беременно расширялся, чтобы накрыть и проглотить человеческие жертвы из самого жерла войны. Ей нравились эти кровавые ритуалы, и она, наверное, всю жизнь смотрела бы телевизор, где всего этого предостаточно, но ей нужна была реальная человеческая ненормальность.

Монахи, узрев приближение нежити непутёвой, ударили в колокола, пронизывая звуком, будто одним огромным копьём с разлетающимися стрелами, охраняемое и защищаемое ими человеческое пространство.

Молитва одинокого маленького человечка жаворонком трепетала в небесной дали, выше, выше и ещё выше, до самой спасительной божественной высоты.

Всевидящее око Бога уже заприметило быстро летящую безоблачную тень нежити безобразной, скоро яркий луч света накроет её пятно и растворит злобные очертания. И оно распадётся на мелкие части, превратится в пыль, каждая частица которой вспыхнет, как порох, и выпустит импульсом свет в разные стороны. Нет больше нежити, нет её торжества. Есть лишь свет от её догорания, и он соединится со светом добра человеческого, и расцветёт самая большая и любимая мною страна, Святая Русь.